Текст книги "Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления"

Автор книги: Дэвид Гранн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– У нас сидят кубинцы, люди с Ближнего Востока, которым тоже нельзя возвращаться на родину, – рассуждает Ферро. – Процедура давно отработана.

Однако, согласно показаниям некоторых людей, вовлеченных в этот процесс, информация о заговоре смутила высших чиновников, принимавших окончательное решение.

– Я не мог отправить на верную смерть даже такого убийцу, как Констан, – признался мне один из них.

Когда я спросил одного из этих высокопоставленных бюрократов, кто же обнаружил заговор против Констана и подготовил секретный отчет о нем, ответ был прост: «Надежные источники в разведке США».

Ферро и его коллеги из Иммиграционной службы предприняли последнюю попытку отстоять свое мнение. С их точки зрения, никак нельзя было отпускать на свободу человека, подозреваемого в терроризме, ведь он мог причинить ущерб гражданам США (впрочем, и граждане США могли представлять угрозу его жизни). Однако мнение Иммиграционной службы на этот раз никого не интересовало. Окончательное решение было принято очень быстро при участии высших чинов департамента юстиции, Госдепартамента и национального совета по безопасности.

– До сих пор я не могу понять, почему он не гниет в американской тюрьме, – возмущается Ферро. – Существуют стандартные правила, ничего нового не требовалось изобретать. Но с ним почему-то поступили совсем не так, как с любым другим убийцей или террористом.

Вдобавок ко всему Ферро пришлось лично сообщить Констану эту радостную весть.

– Мне позвонили в тюрьму и велели собирать вещички. – Констан по сей день изумляется тому, как легко и быстро все произошло.

– Я просто зачитал ему принятое решение, от себя не добавил ни слова, – говорит Ферро. – Этого человека обвиняли в нападениях и убийствах десятков людей, а мы пустили его разгуливать по нашим улицам. Это было возмутительно.

В копии постановления, определявшего условия пребывания Констана на свободе (Констан показал мне этот документ), перечислялись следующие требования: Констан должен был поселиться в доме своей матери в Квинсе и не покидать границ района, за исключением визитов в офис Иммиграционной службы на Манхэттене; отмечаться в этой службе он обязан был каждую неделю по четвергам; ему запрещалось разглашать любые сведения о Гаити, а также подробности этого соглашения.

– Я люблю поболтать, – признается Констан, – а они заткнули мне рот.

Нельзя сказать, что Констан так уж точно соблюдает стеснительные рамки этого постановления, хотя юридический его статус довольно-таки ненадежен: он находится под постановлением о депортации, но осуществление этого постановления приостановлено по решению Госдепартамента.

На вопрос о том, какую именно сделку правительство заключило с Констаном, Уоррен Кристофер ответил, что всех деталей тогдашних событий не припоминает, но постарается уточнить и перезвонить мне. Перезвонил мне не он, а его помощник и сказал, что у его начальника так и не появилось «достаточно отчетливых воспоминаний об этом деле, чтобы дать нужный комментарий». Ларосильер, адвокат Констана, продолжает в качестве главного аргумента выдвигать угрозу жизни своего подопечного.

– Я знал, что его в любом случае не депортируют, но требовалось предоставить властям законный предлог для такого решения, – говорит он. – Правдоподобная ложь – вот все, что им было нужно. Чтобы самим не замараться. Правдоподобная ложь – и точка.

«Откровенная автобиография»

Как-то раз после нашей первой встречи в офисе Ларосильера Констан пригласил меня к себе в Лорелтон, где он, по его собственному выражению, «жил как заложник». Его дом стоял в ряду длинного ряда почти одинаковых особняков в стиле английских Тюдоров. Дом давно обветшал, некогда белый фасад выцвел, покрылся грязными пятнами, крыльцо нуждалось в ремонте и покраске.

Гаитяне уверяли меня, будто Констан держит у себя в комнате кости своих жертв, занимается по ночам ритуалами вуду, а в подвале прячет полученное от ЦРУ оружие и в незваных гостей стреляет без предупреждения.

Я приостановился на пороге, но дверь тут же распахнулась и в проеме появился Констан с сигаретой в зубах.

– Входите, – пригласил он, и я последовал за ним в пыльную и слабо освещенную гостиную.

Стены были украшены произведениями гаитянского народного промысла, диваны и стулья покрыты пленкой. Констан уселся против меня в кресло-качалку, он слегка раскачивался, затягиваясь сигаретой.

На первой встрече я добивался от него рассказа о приписываемых FRAPH преступлениях, но Констан заявил, что против него лично напрочь отсутствуют какие-либо улики, а отвечать за действия каждого члена столь разветвленной организации он не может.

– Если в день выборов один избиратель убьет на улице другого и потом выяснится, что убийца проголосовал за демократов, никто же не станет возлагать ответственность на Клинтона, – разглагольствовал он. И подчеркнул: – Моя совесть чиста.

В другой раз Констан подготовился к моему визиту: он достал из кармана небольшой диктофон и заявил, что пишет книгу о своей жизни.

– Я посещал курсы о том, как самому издать свою книгу, и мне кроме прочего посоветовали: каждый раз, когда будешь рассказывать о себе, включай запись, – пояснил он.

Я-то думал, запись нужна ему, чтобы контролировать, насколько точно я процитирую его высказывания, но Констан и впрямь вручил мне заявку на книгу: «Предлагается «горячая» и полностью откровенная биография Эммануэля Тото Констана, кодовое имя Гамаль, и его Фронта развития и прогресса Гаити… Анализ рынка показал, что два миллиона гаитян, проживающих в США, и по меньшей мере пятьдесят тысяч представителей других этнических групп проявляют интерес к современной истории Гаити. Может быть продано до миллиона экземпляров». В качестве пробного заголовка предлагалось «Эхо тишины». Подготовил Констан и макет обложки с аннотацией:

Эммануэль Тото Констан, пресловутый лидер FRAPH, обвиняемый в насилиях, убийствах и терроризме, нарушает обет молчания. Говоря искренне и от всего сердца, он предъявляет реального человека, скрытого за этим отвратительным образом. Интересная, провокационная, информативная, глубокая книга правдиво отражает сложности жизни на Гаити. Она подводит читателя к выводу: политическое насилие на Гаити столь же опасно, как наркомания, но оно стало настолько привычным, что является уже основой жизни народа.

Это было не более чем отчаянной попыткой заработать на жизнь. Чего только Констан не перепробовал с тех пор, как вышел из тюрьмы! Посещал компьютерные курсы, продавал подержанные автомобили… Но каждый раз, стоило ему найти работу, как иммигранты с Гаити начинали протестовать и вынуждали хозяев уволить его.

– Самое поганое было, когда они явились к той риелторской конторе, – вспоминает он. – Обидно, ведь там я получил хорошее место.

После этой неудачи Констан сделался «консультантом по инвестициям», то есть занимался продажей и арендой недвижимости, оставаясь при этом в тени. Во время нашего разговора мобильный телефон Констана постоянно звонил – беспокоили клиенты.

– Хелло! Oui… Oui… – говорил он. – Да, я смотрел квартиру… Они просили тысячу и еще сто долларов, и я опускаю до тысячи… Все включено… Договорились?.. Прекрасное место, очень тихо, очень безопасно… Я работаю на вас изо всех сил.

Его жена, опасаясь за безопасность четверых детей, перебралась с ними в Канаду.

– Жена ушла от меня, – сообщил мне Констан. – Мы спорим по поводу детей. Я хотел бы, чтобы они приехали сюда, а она не пускает. Приходится выяснять отношения, но в итоге все будет в порядке.

Вновь задребезжал телефон, и я спросил, нельзя ли мне осмотреть дом, пока хозяин разговаривает.

– Без проблем, – откликнулся он.

Я поднялся наверх. Двери в доме рассохлись, стены потрескались. Спальня Констана располагалась на третьем этаже – маленькая комната, битком забитая видеокассетами и модными мужскими журналами; над кроватью – фотография в рамке: Констан во время выступления в программе «60 минут».

В одном углу было устроено нечто вроде небольшой домашней часовни – аккуратно, в кружок расставлены свечи, фигурки католических святых, которые нередко используются в обрядах вуду. Когда я наклонился поближе, чтобы рассмотреть их, снизу меня позвал Констан, и я поспешил вниз.

– Прогуляемся, – предложил он, надевая кожаную куртку.

Мы шли по Лорелтону под доносившиеся из каждой бакалейной лавки звуки compas,гаитянской танцевальной музыки. Прошли мимо каких-то мужчин, куривших на холоде и болтавших по-креольски.

– Мяса надо купить, – сказал Констан и зашел в лавку.

Магазин был битком набит народом, мы едва пробрались внутрь. Небольшая группа гаитян играла в уголке в карты. Констан протолкался к прилавку, и я заметил, что все взгляды обращены на него.

– Мне козлятину, – произнес он во внезапно наступившей тишине и указал на свисавшую с металлического крюка ногу.

Оглянулся через плечо – кто-то за его спиной явно сплетничал о нем, но ему, похоже, было наплевать.

– Все тут знают, кто я такой, – заговорил Констан, выходя на улицу. – Все до одного. Все читали обо мне, видели фотографии.

Он резко перешел на другую сторону улицы к парикмахерской. На двери висела табличка «Закрыто», но фигура хозяина виднелась внутри. Констан забарабанил в окошко.

– Дальше есть еще один салон, – сказал он мне, – но, если я пойду туда, они перережут мне… – Оборвав фразу, он выразительно провел пальцем по горлу и странновато рассмеялся.

Суд на Гаити

29 сентября 2000 года за тысячу миль от Нью-Йорка суд Гаити начал рассматривать дело по обвинению Констана в убийствах, покушениях на убийство и в участии в заговорах с целью похищения людей. Речь шла о резне в Работё.

Вместе с Ларосильером я приехал на Гаити через несколько недель после начала процесса, можно сказать, к его кульминационному моменту. Двадцать два человека, по большей части солдаты или члены FRAPH, присутствовали на суде в качестве подсудимых, а Констана и руководителей хунты судили заочно.

Хотя американская оккупация положила конец кровопролитию, страна все еще лежала в руинах. 80 процентов населения оставалось без работы, более двух третей населения голодало. На улицах бесчинствовали банды, наркотики беспрепятственно доставлялись на самолетах. Только что провозглашенная демократия уже была коррумпирована до мозга костей. Аристид на время передал власть своему ставленнику, а теперь вновь баллотировался в президенты. Его обвиняли в том, что он пытается провести в парламент исключительно своих приверженцев. Снова отмечались случаи политических убийств и террора, теперь уже с обеих сторон.

– Сейчас все понимают, насколько я был прав, – услышал я от Констана по возвращении. – Теперь все видят, что происходит при Аристиде.

Американское посольство просило своих граждан воздержаться на время выборов от посещений острова, опасаясь вспышек насилия.

Когда мы покидали самолет, Ларосильер сообщил мне, что его запугивали и даже угрожали убить на Гаити.

– Если на меня нападут, это лишь поспособствует нашему с Констаном делу, – рассуждал он. – Ведь если моя жизнь в опасности, что уж тогда говорить о жизни моего клиента?

В аэропорту нас встречал крепко сбитый мужчина в темных очках. Это был «пресс-атташе» Ларосильера.

– Полиция не может гарантировать людям безопасность, – заявил нам «атташе». – Приходится вооружаться, чтобы защитить себя.

И он принялся прокладывать нам путь сквозь толпу носильщиков, водителей, нищих и карманников. Пахло потом, едой, мы почти бежали к машине, отталкивая тянущиеся со всех сторон руки, – кто что-то клянчил, кто предлагал поднести багаж.

– Добро пожаловать на Гаити, – съехидничал Ларосильер.

Город Гонайвес, где проходил суд, расположен всего в ста с небольшим километрах от Порт-о-Пренса, однако, поскольку на Гаити отсутствуют шоссе, на дорогу у нас ушло полдня.

Здание суда находилось в центре города, его окружали трактора с трейлерами – баррикада, защищавшая его от готовой прорваться внутрь толпы. Мы вошли; вооруженные охранники на входе обыскали нас, мы прошли одно помещение, другое и, к моему изумлению, оказались в открытом дворе, где под белым тентом и происходило заседание суда. Судья в черной мантии и высокой шляпе с белой лентой восседал за столом; вместо молотка в руке у него был колокольчик. Двадцать два подсудимых сидели, охраняемые вооруженными тюремщиками.

Ларосильер подсел к другим адвокатам, а мы с «атташе» устроились позади, среди десятков свидетелей, жертв и просто зрителей. Не успел я сесть, как прокурор принялся орать на Ларосильера, потрясая в воздухе кулаком и требуя, чтобы тот назвал свое имя и объяснил, с какой целью явился сюда. «Атташе», опустившийся было на скамью возле меня, вскочил на ноги еще прежде, чем Ларосильер успел ответить. Толпа завопила: «Тото Констан! Тото Констан!» Прокурор вопил еще громче. Люди оглядывались по сторонам, как будто ожидая увидеть под белым тентом самого Тото Констана. «Атташе» уже стоял возле Ларосильера, мрачно скрестив руки на груди.

Свидетели обвинения повторяли, в общем, одну и ту же историю: 22 апреля 1994 года солдаты и члены Фронта ворвались в деревню Работе. Людей выгоняли из домов, убивали, сбрасывая в сточные канавы, грабили и пытали. Прежде во время подобных налетов жители деревни бежали к морю и отплывали от берега в своих рыбачьих лодках, но на этот раз вооруженные люди уже поджидали их у лодок и сразу же открыли огонь.

– Я успел влезть на борт, – свидетельствовал под присягой один из пострадавших, Анри-Клод Элисм, – и видел, как солдаты застрелили Жан-Клода.

Абдель Сен-Луис, тридцатидвухлетний рыбак, показал:

– Я бежал к лодке. Увидел Юфу, члена Фронта, который командовал отрядом солдат. Они стали стрелять в меня, потом избили и бросили в лодку. Заметив в соседней лодке людей, они выстрелили и ранили двух девушек, Розиану и Дебору.

Согласно показаниям свидетелей, в результате этого налета десятки людей были ранены и по меньшей мере шестеро погибли, хотя прокурор полагал, что жертв было намного больше: ходили слухи, что тела наскоро зарыли у самой кромки воды, а затем волны размыли песок и унесли трупы в море.

– Я спустился к берегу и увидел, что лодка брата залита кровью, – свидетельствовал Селони Серафин. – Брата я нашел только 28 апреля. Он и его друг, Шарите Калет, были связаны и мертвы. Мне даже не позволили забрать тело. Я требую справедливости.

Многие показания вызывали возмущенные вопли из зала, и судья звонил в колокольчик, требуя соблюдать порядок. В тот день свидетелем выступала Карен Бернс, эксперт-патологоанатом из Соединенных Штатов. Потом должны были огласить результаты анализов ДНК. Впервые в гаитянском суде в качестве доказательств использовались данные медицинской и генетической экспертиз.

Все в изумлении затихли. Бернс разложила перед собой человеческие кости, выкопанные на побережье океана у Работе в 1995 году. Зрители и присяжные вытягивали шеи, пытаясь разглядеть останки и слушая комментарий Бернс.

– Вот тазовая кость, – продемонстрировала она, потом отложила эту кость и подняла всем на обозрение другую. – Этот человек был найден с веревкой на шее. И вот эта веревка. – Она предъявила веревку; вокруг послышались вздохи и стоны.

Ларосильер сохранял невозмутимость. Он, как и его клиент, утверждает, что никакой резни не было, что все это инсценировка, устроенная с целью дискредитации FRAPH и военного режима.

– Ради таких моментов я и живу, – рассказывал он мне в тот вечер, прихлебывая ром за столиком в ресторане отеля. – Эта женщина провела медицинскую экспертизу на месте, которое не охранялось. Подумайте! Я и сам мог бы наведаться на кладбище, выкопать трупы и подбросить их на место «массовых убийств».

Плеснув себе в стакан свежую порцию рома, Ларосильер продолжал развивать туже мысль: если бы в Работе провели организованную военную «зачистку», никаких улик на берегу попросту не осталось бы.

– Все тела свалили бы в грузовик, выехали бы на Рю Насьональ…

– Точно, – подхватил «атташе».

– Или на шоссе…

– Ночью, – добавил «атташе».

– И выбросили бы…

– В Соре Пуанте.

– Соре Пуанте – это серные ямы, – пояснил Ларосильер. – Самое лучшее место: сера уничтожает трупы бесследно.

Пока мы беседовали, к нам подсели несколько международных наблюдателей за соблюдением прав человека, и они завели с Ларосильером спор по поводу Констана. Ларосильер держался уверенно:

– Если бы я хоть на минуту мог поверить в справедливый суд для моего клиента, я бы сам усадил его в самолет и привез на Гаити.

Позднее Брайан Конкэннон, американский адвокат, который последние пять лет большую часть времени проводил на Гаити, готовя этот процесс, сообщил мне, что считает этот суд по всем стандартам безукоризненным. Более того, он готов назвать его образцовым для новой судебной системы Гаити. Вопреки постоянно высказывавшимся опасениям Констана, что его линчуют без суда и следствия, ни один из подсудимых по этому делу не подвергся нападению ни в тюрьме, ни во время слушаний.

– Подсудимые имели возможность воспользоваться всеми правами, которые предоставляет им законодательство Гаити и международные договоры, участником которых является Гаити, – говорил Конкэннон. – Им позволили представлять свидетелей и любые доказательства своей невиновности.

Что касается Констана, то в качестве прецедента Конкэннон приводил Нюрнбергский процесс, на котором были осуждены нацистские преступники, и на более свежие события – суды над военными преступниками в Югославии и Руанде.

– Констан создал организацию, которая поставила себе целью – и осуществила эту цель – тотальное нарушение прав человека, – рассуждал Конкэннон. – Он руководил этой бандитской организацией, и на него ложится ответственность за ее преступления.

На второй день Ларосильер решил выразить протест. Посреди допроса свидетеля он поднялся со стула и некоторое время стоял как статуя. Все смолкли и уставились на него. Затем Ларосильер направился к дверям, «атташе» маршировал в нескольких шагах позади. Раздался хор возмущенных голосов.

Прокурор заявил, что этот жест – недостойная уловка: адвокат Констана с самого начала собирался использовать процесс, чтобы просто дискредитировать судопроизводство, а вовсе не затем, чтобы отстаивать интересы своего клиента и добиваться справедливости. («Лично я считаю, что от адвоката требуется нечто большее, чем просидеть несколько часов в зале суда, тем более когда речь идет об убийстве, – сказал мне Конкэннон. – Мы-то готовили этот процесс четыре с половиной года, работая денно и нощно».)

После ухода Ларосильера я еще какое-то время оставался в суде и всматривался в людей, которые называли себя жертвами Констана: большинство мужчин специально для этого процесса купили новые костюмы; молодые женщины, которые были ранены бандитами, нарядились в белые платья и каким-то образом ухитрялись сохранить их в жаре и пыли чистыми. Сидели все абсолютно прямо, не шелохнувшись.

Этим людям приходилось по многу раз ходить пешком в столицу, чтобы потребовать у властей справедливости. Они сложили даже песни о том, что творилось в их родной деревне.

Теперь они сидели здесь, над нами светило солнце, а затем пошел дождь, и судебный пристав убрал разложенные на столе кости. Потом вдруг откуда-то возник слух, что в столице предпринята и подавлена очередная попытка переворота. Когда я выходил, меня остановил молодой человек, который видел меня вместе с адвокатом Констана. Я не успел ничего объяснить – он плюнул мне на ботинок и пошел прочь.

Вердикт

– Они хотели, чтобы я вышел к ним, и тогда бы они меня убили, – такими словами приветствовал меня Констан по возвращении.

В недорогой забегаловке Квинса он угощался шоколадным тортом. Процесс на Гаити вызвал сильные отголоски в гаитянской общине Нью-Йорка. Ларосильер советовал своему клиенту прятаться, когда к его жилищу подступали разъяренные демонстранты, но Констан отказался.

– Я должен буду защитить мать и тетку, если они совсем обезумеют, – сказал он мне.

Рико Дюпуи с радиостанции «Радио Солей» был вполне откровенен:

– Среди гаитян есть немало таких, кто с радостью сам осуществил бы правосудие и прикончил мерзавца.

Констан, правда, рассчитывает на небольшую группу своих сторонников, которая-де продолжает заботиться о нем и охранять его.

– Из этой толпы возле моего дома половина – мои люди, – утверждает он. – Они присматривают, чтобы ничего не случилось.

Точного числа не знает никто, но какое-то количество бывших членов FRAPH и впрямь сохраняет преданность Констану. Кроме того, он может рассчитывать на живущих в изгнании тонтон-макутов, солдат и других приверженцев Дювалье. Демонстранты, со своей стороны, утверждают, что за ними наблюдали из подъехавшей к дому Констана машины.

– Они фотографировали нас, а мы их, – рассказывал мне Рэй Лафорест.

– Я не собираюсь играть с ним в эту игру, где ставка жизнь или смерть, – говорит Констан («с ним» – то есть с Лафорестом). – Но у меня есть на него досье и… – Он многозначительно умолкает.

Как-то днем, когда я сидел с Констаном у него дома и читал одну из глав его автобиографии, зазвонил телефон. Поговорив, он заявил мне:

– Ты присутствуешь при историческом моменте. Вердикт вынесен. Меня приговорили к пожизненному заключению и каторжным работам и конфисковали всю мою собственность на Гаити.

С этими словами Констан плюхнулся в кресло-качалку, закурил сигарету и окинул комнату таким взглядом, словно видел ее впервые.

Присяжные совещались четыре часа и признали виновными шестнадцать из двадцати двух подсудимых, причем двенадцать из них – виновными в убийстве или в соучастии в убийстве. Тех, кого судили заочно, признали виновными в убийстве и помимо прочего наложили на них миллионные штрафы в качестве компенсации жертвам.

– Черт, как обидно, что у нас там все забрали, – ворчал Констан. – Моей матери рано или поздно придется вернуться – и что?

Он прикурил одну сигарету от другой, глубоко затянулся.

– Позвоню-ка я лучше в департамент юстиции, – сказал он (под департаментом юстиции подразумевался Ларосильер).

Взялся за телефон и сосредоточился, наговаривая сообщение на автоответчик: «Мне вынесли приговор. Нужно поговорить. Идет? Меня приговорили к пожизненному и каторге!»

Через несколько минут телефон зазвонил, и Констан лихорадочно схватил трубку. Но это был всего-навсего репортер, интересовавшийся его реакцией на вердикт суда. Констан кое-как пробормотал несколько слов и бросил трубку. Телефон зазвонил вновь, теперь это был Ларосильер.

– Что происходит? А ты как думал? – зачастил Констан. – Ладно, ладно. Да.

Он протянул мне трубку, и я услышал в ней голос Ларосильера еще прежде, чем поднес трубку к уху.

– Я скажу только одно слово: ерунда! – заявил Ларосильер.

Он считал, что теперь гаитянское правительство попробует вновь добиться экстрадиции Констана на том основании, что он осужден по приговору легитимного суда в присутствии международных наблюдателей. Но, продолжал он, «им» еще предстоит доказать законность и справедливость этого приговора и добиться депортации Констана через американский суд.

Несколько дней спустя Констан сам позвонил мне. Голос был напряженный и взволнованный.

– Ходят слухи, что меня собираются арестовать, – пожаловался он. – За мной скоро придут.

Он сказал, что на следующий день, как всегда, должен отмечаться в Иммиграционной службе, но боится, что тут-то его и схватят.

– Можешь подъехать туда?

На следующее утро я подъехал к офису Иммиграционной службы на Манхэттене. Констан уже стоял у входа. Было холодно, он плотно закутался в плащ. От матери, которая в тот момент находилась во Флориде, Констан узнал, что среди иммигрантов с Гаити уже произведены аресты. Под глазами у него темнели круги. Шагая взад-вперед – беспокойство не давало ему стоять на месте, – Констан рассказывал мне, что ночевал у друзей из страха, что полиция или ФБР явятся к нему домой, чтобы арестовать его.

Я поднялся вместе с ним на лифте в офис на двенадцатом этаже. Констан хотел зарегистрироваться в приемной, но чиновник велел ему подождать. Он уселся и принялся рассуждать вслух о том, почему же его до сих пор оставляли на свободе.

– Мой друг говорил мне – он работает на разведку, – что кто-то где-то следит за всем, что со мной происходит.

Через несколько минут секретарша произнесла его имя, Констан вскочил и ринулся к столу со своими документами. Служащая приняла у него бумаги, зашла в кабинет. Вернулась. Все в порядке – Констан, уже улыбаясь, возвращается к лифту, звонит матери сказать, потом несется в магазин через дорогу купить себе новый костюм – отпраздновать нежданную радость: он по-прежнему на свободе.

Неделей позже перед дверями Иммиграционной службы сошлось несколько десятков человек – демонстранты несли фотографии жертв Фронта.

– Мы требуем, чтобы Тото Констан был депортирован на Гаити, – кричал в громкоговоритель Ким Ивс, журналист из бруклинской газеты «Гаити прогресс». – Присоединяйтесь к нам, если не хотите, чтобы рядом с вами жили военные преступники, руководители эскадронов смерти.

Складывалось ощущение, что это – последний шанс добиться от правительства Соединенных Штатов депортации Констана, ибо если оно не пойдет на это даже сейчас, когда ему заочно вынесен приговор, значит, его не депортируют никогда.

Эксперт ООН по Гаити Адама Дьенг, присутствовавший на суде в качестве независимого наблюдателя, уже определил вердикт как «важную веху в борьбе с безнаказанностью».

У входа в здание Иммиграционной службы демонстранты на ветру пытались зажечь свечи.

– Как могут они отказаться депортировать его? – спросил меня какой-то гаитянин. – Суд Гаити признал его виновным. Почему ЦРУ защищает его?

И вдруг толпа испустила дружный, протяжный крик:

– Тото Констан, тебе не скрыться! Обвиняем тебя в геноциде!

Au revoir?

Одна из последних наших встреч состоялась уже после инаугурации Жана Бертрана Аристида на Гаити и Джорджа У. Буша в США. Констан позвонил мне, сказал, что нужно поговорить. Юридически его статус не изменился, он посоветовался со своими «консультантами», как он их называл, и отсюда возникла необходимость о чем-то меня уведомить с глазу на глаз.

Политическая ситуация в обеих странах меняется, рассуждал он, оппозиция Аристиду нарастает даже в Квинсе. Недавно в Порт-о-Пренсе прогремели взрывы, и вину за них власти возлагали на Констана. Он отрицал какую-либо свою причастность, но говорил при этом, что ему из разных городов звонят соотечественники и призывают действовать, вернуться к политической деятельности.

На этот раз мы устроились в гаитянском ресторане, и Констан пустился пересказывать какие-то «статьи», в которых говорилось, что «этого парня осудили на Гаити за убийства, а он лишь набирает авторитет».

Отхлебнув глоток рома, Констан прокомментировал:

– Множество гаитян ждут от меня действий. Они давно не получали обо мне известий, и не знаю, что будет дальше, но их взоры обращены на меня. Люди с Гаити шлют мне свои номера телефонов, наши люди в Америке пытаются связаться со мной, политики пытаются связаться со мной. Сложилось мнение: если Аристид… если он уйдет, то я – единственный, кто может заполнить вакуум. Нет, я не увлекаюсь, я очень осторожен. Нужно все проанализировать, чтобы ситуация сработала на меня.

Двое гаитян зашли в ресторан, и Констан, обернувшись через плечо, принялся внимательно изучать их. Только когда оба они сели, он вновь обернулся ко мне и сказал: что-то надо делать, иначе он так и останется на всю жизнь заложником в Бруклине.

Он все время поглядывал через плечо, проверяя, что за люди входят в ресторан.

– Если я соберу пресс-конференцию и просто наеду на Аристида, это ободрит оппозицию на родине, ободрит бывших военных, бывших членов Фронта, всех, кто сейчас ни на что не может решиться, потому что у них нет лидера.

Помимо выражений преданности и поддержки Констан, по его словам, по-прежнему получал письма и звонки с угрозами. Кто-то раздобыл его мобильный номер и грозил: «Я тебя достану, никуда не скроешься».

Я спросил Констана, не боится ли он последствий, если нарушит соглашение о полном молчании и созовет пресс-конференцию. Он ответил, что сам не знает, как обернется дело, но такова его судьба.

– С юности я готовился к своей миссии и потому сумел выжить, – заявил он. Потом опять взглянул через плечо и прошептал, подавшись навстречу мне: – Я еще стану президентом Гаити или погибну в борьбе.

Июнь 2001

В июле 2006 года судьба Констана решилась, хотя и не столь драматично, как он надеялся: он был арестован в Нью-Йорке за мошенничество при продаже недвижимости и был признан виновным в том, что обманул своих клиентов более чем на миллион долларов. На этот раз даже связи в правительстве и разведке не помогли Констану уйти от наказания. Он предстал перед судом штата Нью-Йорк и был приговорен к тридцати семи годам тюремного заключения. Генеральный прокурор Эндрю Куомо вздохнул с облегчением:

– Отныне Констан не представляет угрозы для нашего общества.