Текст книги "Счастливые привидения"
Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
IV
Два месяца спустя она писала ему в Италию:
«В твоем представлении твоя женщина должна быть продолжением тебя, нет, должна быть твоим ребром и не иметь своей жизни. То, что я сама по себе личность, выше твоего понимания. Жаль, что я не могу полностью раствориться в мужчине – но я такая, какая есть. Я всегда любила тебя…
Ты скажешь: „Я был терпелив“. Разве это терпение – держаться за собственные привычки, как это делал ты? Ты всегда хотел, чтобы я отдавала тебе все самое сокровенное, а сам не открывался мне, потому что боялся.
И непростительнее всего то, что ты говорил, будто любишь меня. Последние три месяца ты ненавидел меня всем сердцем, но это не мешало тебе принимать мою любовь, всю меня до последнего вдоха. На самом деле, ты губил меня, умело и отвратительно, но я не понимала этого, потому что верила тебе, когда ты говорил, будто любишь…
Никогда не прощу тебе, как ты обладал мной эти три месяца, как это было оскорбительно. Ведь я искренне отдавалась тебе, и напрасно, потому что ты отвергал меня. Я жила в таком напряжении, что едва не сошла с ума.
Ты называл меня трагической актрисой, но я ни разу не прибегла к твоим порочным разрушительным приемам. Ты всегда манишь играть в открытую, как умный враг, однако сам постоянно прячешься в надежном месте.
Для меня это означает одно: жизнь кончена, от моей веры в жизнь ничего не осталось – надеюсь, она все же наладится, но не с тобой…»
В ответ он написал:
«Неужели я прятался? Это забавно, ведь теперь прятаться точно негде. – Тебе будет нетрудно поверить, что без меня твоя жизнь наладится. А я теперь человек конченый… Все же ты обманываешься на свой счет. Ты не любила меня, тебе не суждено любить никого, кроме себя».
Вы же трогали меня
«Гончарные мастерские» представляли собой приземистое уродливое кирпичное здание, обнесенное стеной, с внутренней стороны которой располагалось все бывшее производство. Точнее, дом и сад отделяла от подсобных строений ограда из бирючины, но лишь частично. Между ветками был виден пустой двор и фабричного типа здание со множеством окон, а над изгородью – трубы и крыши подсобных строений. Внутри изгороди находились красивый сад и газон, спускавшиеся к заросшему ивами пруду, из которого в прежние времена брали воду для производства.
Теперь «Мастерские» закрыты, и большие ворота, что ведут во двор, заперты. Не стоят рядами возле упаковочного цеха большие ящики с желтой соломой. И лошади-великаны не тащат с холма груженые подводы. И нет девушек в заляпанных глиной фартуках, с лицами и волосами в прекрасной серой грязи, тех девушек, которые когда-то тут перекрикивались и зубоскалили с мужчинами. Все это в прошлом.
– Теперь нам нравится здесь гораздо больше – ах, гораздо больше. Здесь стало тише, – говорила Матильда Рокли.
– О да, – вторила ей Эмми Рокли, ее сестра.
– Наверняка, так и есть, – соглашался гость.
На самом деле, еще неизвестно, в действительности ли сестрам Рокли нравилась теперешняя тишина или им только так казалось. Уж точно, их жизнь стала серее и безотраднее с тех пор, как серая глина перестала заляпывать все кругом и всюду оседать пылью. Они сами не осознавали, как скучали по крикливым девушкам, которых знали всю жизнь и очень не любили.
Матильда и Эмми были старыми девами. В промышленном районе девицам с завышенными требованиями не так-то просто найти себе мужей. В уродливом индустриальном городе хватало мужчин, молодых людей, готовых идти под венец. Но все они были шахтерами или гончарами, то есть простыми рабочими. После смерти отца обе сестры должны были получить по десять тысяч фунтов каждая: по десять тысяч фунтов, вложенных в доходное недвижимое имущество. Такие деньги на полу не валяются, думали они, и потому не желали растрачивать свое богатство на не знающих ему цену пролетариев. А так как в банковских служащих, фрондерах-священниках и даже школьных учителях был недостаток, то Матильда уже почти попрощалась с надеждой когда-либо покинуть «Гончарные мастерские».
Высокая, тонкая, изящная, со светлыми волосами и довольно длинным носом, Матильда играла роль Марии, сестры библейского Лазаря, при Эмми-Марфе, то есть любила рисовать, музицировать и читать романы, тогда как Эмми занималась хозяйством. Эмми была ниже сестры ростом и полнее, и за ней не числились особые дарования. На Матильду, от природы утонченную и изысканную, она смотрела снизу вверх.
Хоть и без бурных событий и особых радостей, девушки все же жили счастливо. По-моему, конечно. Их мать умерла. Отец хворал. Он был образованным человеком, учился в юности, но предпочитал делать вид, будто ничем не отличается от простых рабочих. Еще он страстно любил музыку и неплохо играл на скрипке. А потом состарился, тяжело заболел и теперь умирал из-за почек. Всю жизнь он много пил виски.
Это тихое семейство, всего с одной служанкой, год за годом жило в «Гончарных мастерских». Приходили друзья, девочки ходили в гости, отец убивал себя алкоголем. Снаружи постоянно шумели шахтеры, лаяли их собаки, кричали дети. А внутри, за стеной, было спокойно и безлюдно.
И все же в бочке меда не обошлось без капли дегтя. У Теда Рокли, отца сестер, были четыре дочери и ни одного сына. Девочки вырастали, и он все больше злился, вечно пребывая в женском обществе. В конце концов он отправился в Лондон и усыновил там приютского мальчишку. Эмми исполнилось четырнадцать лет, Матильде – шестнадцать, когда их отец вернулся домой со своим чудом природы, мальчиком шести лет по имени Адриан.
Адриан был обычным сиротой с обычными каштановыми волосами, обычными голубыми глазами и говорил на обычном лондонском кокни. Сестрам Рокли – в то время три сестры оставались в доме отца – не понравилось его появление, и он, со своей инстинктивной приютской наблюдательностью, сразу же это понял. Хотя тогда ему было всего шесть лет, с его лица не сходила едва заметная, презрительная ухмылка, когда он смотрел на трех юных женщин. Они настояли на том, чтобы он звал их кузинами: кузина Флора, кузина Матильда, кузина Эмми. Он подчинился, но в тоне, каким он это произносил, всегда чудилась насмешка.
Однако сестры были добросердечны от природы. Флора вышла замуж и покинула отчий дом. Матильдой же и Эмми, хотя они старались держать мальчика в строгости, Адриан крутил и вертел, как хотел. Он вырос в «Гончарных мастерских» и ближайших окрестностях, ходил в начальную школу, и везде его неизменно называли Адриан Рокли. С кузиной Матильдой и кузиной Эмми он был всегда немногословен и безразличен, вел себя довольно тихо и по-своему пристойно. Сестры считали его хитрым, но это было несправедливо. Просто он старался быть осмотрительным и никогда не откровенничал. Тед Рокли, его так называемый дядя, молчаливо поддерживал приемыша, у них были похожие характеры. Адриан и старик были по-настоящему привязаны друг к другу, хотя внешне это никак не выражалось.
Когда мальчику исполнилось тринадцать лет, его отослали в среднюю школу в главном городе графства. Но ему там не понравилось. Как кузина Матильда ни старалась сделать из него маленького джентльмена, он отказывался им быть. Почти незаметно изогнув губы в насмешливой ухмылке, Адриан изображал робкого приютского воспитанника, едва его принимались воспитывать. Он прогуливал уроки, продавал своим одноклассникам книги, фуражку с эмблемой школы, даже шарф и носовой платок и отправлялся бог знает куда с полученными деньгами. Так прошли два не самых лучших года его жизни.
Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он объявил, что хочет покинуть Англию и отправиться в Колонии. Адриан поддерживал связь с приютом. Рокли знали об этом, и, когда он ровным тоном, но не без насмешки сообщил о своем намерении, сразу поняли, что удерживать его бесполезно. В итоге Адриан отправился в Канаду под протекцией своего благотворительного учреждения. Не сказав «спасибо», он попрощался с Рокли и уехал, не испытывая ни малейшей печали. Зато Матильда и Эмми частенько плакали, вспоминая это прощание. Даже на лице их отца тогда появлялось странное выражение. Тем не менее, Адриан довольно регулярно писал им из Канады. Он нашел работу в электрической компании недалеко от Монреаля и вроде бы неплохо устроился.
Потом началась война. Адриан поступил на военную службу и приехал в Европу. Рокли не видели его. Они продолжали жить, как жили прежде, в «Гончарных мастерских». Тед Рокли умирал от чего-то вроде водянки, и втайне мечтал повидаться с мальчиком. Когда было подписано перемирие, Адриан получил долгосрочный отпуск и известил Теда, что возвращается домой, в «Гончарные мастерские».
Сестер охватило волнение. Говоря по правде, они побаивались Адриана. У высокой худенькой Матильды пошатнулось здоровье, обе сестры устали, ухаживая за отцом. Пребывание в одном доме с Адрианом, молодым человеком двадцати одного года, после того как он холодно распростился с ними пять лет назад, представлялось им тяжелым испытанием.
Волнение не покидало сестер. Эмми уговорила отца перебраться вниз, в примыкавшую к кухне маленькую столовую, а свою комнату наверху отдать Адриану. Это было сделано, но хлопоты продолжались вплоть до того самого утра, когда Адриан в десять часов неожиданно появился на пороге. Кузина Эмми, с подпрыгивавшими надо лбом дурацкими завитушками, усердно терла железные прутья на лестнице[21]21
Прутья для укрепления ковра.
[Закрыть], в то время как кузина Матильда, закрутив рукава, мыла в кухне безделушки из гостиной, взбивая мыльную пену голыми тонкими руками, и голова у нее была несколько странно, но даже кокетливо обвязана тряпкой.
Кузина Матильда отчаянно покраснела от унижения, когда сдержанный молодой человек с вещевым мешком вошел в дом и положил фуражку на швейную машинку. Он был невысоким, уверенным в себе, тем не менее, подчеркнутая аккуратность выдавала в нем приютского мальчишку. Лицо у него было коричневым от загара, он отрастил маленькие усики и казался очень крепким, несмотря на маленький рост.
– Ой, неужели Адриан! – воскликнула кузина Матильда, вытирая пену с рук. – Мы ждали тебя только завтра.
– Я уехал вечером в понедельник, – сказал Адриан, оглядываясь по сторонам.
– Подумать только! – отозвалась кузина Матильда. Потом вытерла руки и шагнула ему навстречу. – Ну, как ты?
– Спасибо, хорошо.
– Ты стал совсем взрослым.
Адриан посмотрел на нее. Выглядела она не лучшим образом: слишком худая, длинноносая, с тряпкой в бело-розовую клетку на голове. Он застал ее врасплох. Однако она уже пережила столько горя и разочарований, что не очень расстроилась.
Пришла служанка, не знавшая Адриана.
– Тебе надо поздороваться с моим отцом, – сказала кузина Матильда.
В прихожей они, словно куропатку, вспугнули кузину Эмми, которая укладывала на место сверкающие лестничные прутья. Ее рука дернулась вверх, чтобы поправить прыгавшие на лбу кудряшки.
– Ну, вот! – сердито закричала она. – С чего это ты приехал сегодня?
– Меня отпустили на день раньше, – сказал Адриан, и его неожиданно густой мужской голос был как удар для кузины Эмми.
– Мы тебя не ждали, – недовольно проговорила она. И все трое отправились в соседнюю комнату.
Мистер Рокли уже оделся – натянул штаны и носки – и отдыхал на кровати, поставленной под окошком, чтобы он видел свой любимый великолепный сад, где вовсю цвели тюльпаны и яблони. Выглядел он лучше, чем можно было ожидать, так как цвет опухшего лица оставался прежним, и морщин не было видно. Зато живот сильно раздулся.
Не поворачивая головы, он обвел комнату быстрым взглядом. Этот красивый, крепко сбитый мужчина превратился в неподвижную развалину.
Когда старик увидел Адриана, на его лице невольно появилась странная улыбка. Молодой человек робко поздоровался.
– Да брось ты притворяться. Есть хочешь?
Адриан огляделся – словно в поисках еды.
– Я не против.
– Что будешь? Яичницу с беконом? – коротко спросила Эмми.
– Да. Я не против.
Сестры спустились в кухню и послали служанку завершать уборку.
– Считаешь, он переменился? – спросила Матильда sotto voce[22]22
Вполголоса (ит.).
[Закрыть].
– А ты как думаешь? – отозвалась кузина Эмми. – До чего же он низенький!
Сестры поморщились и нервно засмеялись.
– Достань сковородку, – попросила Эмми.
– Все так же много мнит о себе, – проговорила Матильда, и, прищурившись и выразительно тряхнув головой, подала сестре сковородку.
– Недомерок! – ухмыльнулась Эмми. Ей не понравилась мужская самоуверенность едва оперившегося Адриана.
– Ну, не так уж он и плох, – возразила Матильда. – В тебе говорит предубежденность.
– Ничего подобного. С внешностью-то все в порядке, но недомерок из него так и лезет.
– Застал нас врасплох.
– О чем только мужчины думают, – презрительно поморщилась Эмми. – Вот что, Матильда, пойди наверх и переоденься. Мне-то все равно. Я займусь делами, а ты поговори с ним. У меня нет желания с ним беседовать.
– Они с отцом беседуют, – многозначительно произнесла Матильда.
– Хитрый!.. – поморщилась Эмми.
Сестры не сомневались, что Адриан приехал в надежде что-нибудь вытянуть у их отца – в надежде на наследство. И у них не было уверенности, что он не добьется своего.
Матильда отправилась к себе переодеваться. Она все время думала о том, как встретит Адриана, как произведет на него впечатление, а он застал ее с тряпкой на голове и с испачканными мыльной пеной руками. Ну и пусть. Но к выбору одежды она отнеслась тщательно, аккуратно причесала красивые длинные светлые волосы, наложила на бледные щеки немного румян и поверх платья из приглушенно-зеленой ткани надела длинные бусы из великолепного горного хрусталя. Теперь ей было не занимать элегантности, она стала похожа на девушку из модного журнала и казалась почти такой же нереальной.
Адриан и отец все еще были заняты беседой. Молодой человек обычно бывал немногословным, однако отлично находил язык со своим «дядей». Оба потягивали бренди, курили и болтали, как парочка закадычных дружков. Адриан рассказывал о Канаде. Он собирался вернуться туда после отпуска.
– Значит, не хочешь остаться в Англии? – спросил мистер Рокли.
– Нет, в Англии я не останусь.
– Это почему же? Здесь тоже полно электриков.
– Так-то оно так, но слишком большая пропасть между рабочими и хозяевами – не по мне это, – заявил Адриан.
Больной старик пристально посмотрел на него, прищурившись, и в глазах у него, как ни странно, промелькнула улыбка.
– Вот оно что.
Матильда все слышала и поняла что к чему. «Так вот оно что, мой маленький мужчина», – мысленно проговорила она, всегда считавшая, что Адриан никого и ничего не любит по-настоящему, что он хитрый и вульгарный. И Матильда отправилась в кухню, чтобы sotto voce обсудить это с Эмми.
– Он слишком много о себе воображает! – прошептала она.
– Тоже умник нашелся! – с презрением отозвалась Эмми.
– Он считает, что у нас здесь слишком большая пропасть между хозяевами и рабочими.
– А в Канаде не так? – спросила Эмми.
– Не так – там демократия, – ответила Матильда. – Он считает, что там все равны.
– Но теперь-то он тут, – сухо отозвалась Эмми, – и пусть знает свое место.
Беседуя, они увидели, что молодой человек неторопливо прогуливается в саду, поглядывая на цветы. Руки он держал в карманах, но солдатская пилотка аккуратно сидела у него на голове. Держался Адриан уверенно, словно сад принадлежал ему. Женщины испуганно следили за ним в окно.
– Нам-то известно, зачем он пожаловал, – с досадой проговорила Эмми.
Матильда долго всматривалась в стройную фигуру в хаки. В Адриане все еще оставалось что-то от приютского мальчишки, хотя теперь он стал взрослым мужчиной, немногословным и по-плебейски энергичным. Ей вспомнилось, с какой иронией и жаром Адриан разглагольствовал перед ее отцом о состоятельных людях.
– Откуда тебе знать, Эмми? Может быть, он вовсе не за этим приехал, – попеняла она сестре. Обе имели в виду деньги.
Сестры не сводили глаз с фигуры солдата. А он стоял спиной к ним и смотрел на заросший ивами пруд. В темно-синих глазах Матильды застыло странное выражение, и она медленно опустила веки с едва заметными голубыми прожилками. Голову она держала по обыкновению высоко, однако в ее облике было что-то страдальческое. Молодой человек обернулся и посмотрел на дом. Возможно, он заметил в окне сестер. Матильда спряталась в тени.
Вечером отцу стало хуже. Пришел врач и сказал Матильде, что он может умереть в любой момент – но может и не умереть. Они должны быть готовы ко всему.
Минул день, потом еще один. Адриан вполне освоился. По утрам он появлялся в солдатских штанах и коричневатой фуфайке без воротничка, с открытой шеей. Его, видимо, заинтересовал гончарный промысел и, словно у него появились какие-то тайные намерения, он беседовал с мистером Рокли, когда тому становилось легче. Сестры всегда злились, стоило мужчинам по-дружески разговориться. Правда, в основном, те обсуждали политические новости.
На второй день после приезда молодого человека Матильда сидела вечером с отцом. Она присматривалась к картине, которую хотела скопировать. В доме стояла тишина. Адриан куда-то ушел, никому не сказав куда, а Эмми была занята хозяйственными хлопотами. Мистер Рокли полулежал на кровати и молча глядел на освещенный вечерним солнцем сад.
– Матильда, – сказал он, – если со мной что случится, не продавайте дом – живите тут…
В глазах Матильды появилось загнанное выражение, когда она посмотрела на отца.
– Ни о чем таком мы и не думали.
– Всякое может быть. Я оставляю все тебе и Эмми, поровну. Со всем остальным делайте, что хотите – но не продавайте дом, не уезжайте отсюда.
– Да.
– Мои часы, цепочку и сто фунтов из тех, что лежат в банке, отдайте Адриану – помогите ему, если понадобится. Его нет в завещании.
– Твои часы с цепочкой и сто фунтов – я запомню. Но, отец, ты сам проводишь его в Канаду.
– Никогда не знаешь, что тебя ждет.
Словно впав в транс, Матильда долго смотрела на отца затравленным взглядом. Она поняла: ему известно, что он скоро умрет – она смотрела на него, как ясновидица.
Позднее она рассказала Эмми, как их отец пожелал распорядиться часами, цепочкой и деньгами.
– Какое у него право (у него – то есть у Адриана) на часы и цепочку моего отца – что ему с ними делать? Дадим ему денег, и пусть убирается, – заявила Эмми. Она любила отца.
В тот вечер Матильда допоздна засиделась в своей комнате. На душе у нее было тревожно, в голову лезли всякие мысли. Она была как в трансе… и от горя не могла даже плакать, она все время думала об отце, только о нем. В конце концов она решилась пойти к нему.
Было уже почти двенадцать. Она пошла по коридору. Снаружи его неясно освещала луна. У двери в комнату отца Матильда прислушалась. Потом тихонько открыла дверь и вошла. Было почти темно. Ей послышалось, что отец пошевелился.
– Ты спишь? – тихонько спросила она, приближаясь к нему.
– Ты спишь? – еще раз тихо спросила она, встав у изголовья кровати. Она протянула руку и коснулась его лба. Потом ласково провела пальцами по носу, по бровям и положила прекрасную нежную руку на лоб лежавшего в кровати мужчины. И его лоб показался ей прохладным и гладким – слишком прохладным и гладким. Даже в своем отрешенном состоянии она осознала это, но все равно никак не могла очнуться. Легко склонившись над изголовьем, она провела ладонью по коротким волосам.
– Не спится?
Послышался шорох простыней.
– Не спится, – донесся до нее голос Адриана. Матильда отпрянула, мгновенно придя в себя.
Она только сейчас вспомнила, что отца устроили внизу, а его комнату отдали Адриану, и, словно ужаленная, застыла на месте.
– Это ты, Адриан? Я приняла тебя за отца.
Она была до того ошарашена, до того испугана, что не могла пошевелиться. Молодой человек неловко засмеялся и повернулся на бок.
Наконец Матильда вышла из комнаты. Когда она вернулась к себе, в свою светлую спальню, и закрыла дверь, то долго простояла, держа на весу руку, которой касалась Адриана, словно поранила ее. Матильда была настолько потрясена, что едва владела собой.
«Ладно тебе, – мелькнуло в ее невозмутимом усталом мозгу, – это всего лишь ошибка, не стоит принимать ее всерьез».
Однако Матильде было нелегко урезонить свои чувства. Она не могла совладать с мучительной неловкостью. И правая рука, которой она нежно касалась его лица, его свежей кожи, теперь и вправду болела, будто действительно была поранена. Матильда не могла простить Адриану свою ошибку и еще сильнее невзлюбила его.
Адриан долго не спал. А когда уснул, его разбудил тихий скрип открывающейся двери, но он не понял, что происходит. Тем не менее, нежное прикосновение женской руки что-то всколыхнуло в его душе. Он был приютским мальчишкой – всегда настороже, всегда в страхе перед нападением.
Мимолетное острое ощущение от ее ласки – вот что больше всего поразило его, открыв ему нечто совершенно незнакомое.
Утром, когда Матильда спустилась вниз, то поняла это по его глазам. Она старалась вести себя так, будто ничего не случилось, и у нее это получилось. Как человеку, познавшему страдание, прошедшему через страдание, ей всегда удавалось сохранять внешнее спокойствие, держать себя в руках, изображать безразличие. Она посмотрела на него потемневшими, почти больными глазами, и, заметив искру понимания в его глазах, погасила ее. Потом прекрасной длинной рукой положила сахар ему в кофе.
Однако удержать его в узде она не сумела, как ни была уверена в своих силах. Немеркнувшее воспоминание жалило его, пробудившиеся чувства не давали покоя мыслям. Он стал другим. В глубине вечно контролируемого сознания теперь поселилась будоражащая тайна. Матильда оказалась в его власти, потому что он не был разборчив в средствах и его моральные принципы не совпадали с ее принципами.
Адриан смотрел на Матильду так, как не смотрел никогда. Наделенная слишком длинным носом, слишком маленьким подбородком и слишком тонкой шеей, она не была красавицей. Зато у нее была белая чистая кожа. И еще редкостная чуткость. Этим малопонятным свойством, говорившим о благородстве и храбрости, она походила на отца. Для приютского мальчика оно отождествлялось с длинными белыми пальчиками в кольцах. Тот романтический ореол, в котором Адриану всегда представлялся старик, теперь окружал и Матильду. Ему тоже хотелось иметь такой ореол, ему хотелось завладеть им. Кружа по двору, он напряженно строил тайные планы. Он решил получить законное право на легкое, едва заметное прикосновение, которое ощутил, когда ее пальцы дотронулись до его лица. Он строил тайные планы.
Адриан смотрел, как Матильда ходит по дому, и она не могла не чувствовать его пристальный взгляд, неотступно следовавший за ней. Из гордости она делала вид, будто ничего не замечает. Когда он – руки в карманах – оказывался рядом, она смотрела на него с такой безразличной приветливостью, что это действовало лучше, чем откровенное пренебрежение. Благовоспитанная Матильда держала его в руках, приказав себе воспринимать его таким же, как прежде: маленьким мальчиком, который жил с ними в одном доме, но был им чужим. Только вот почему-то не хватало смелости вспоминать о его лице под своей ладонью. Стоило Матильде вспомнить об этом, она терялась. Ее рука нанесла ей оскорбление, и Матильда готова была ее отсечь. Матильда страстно хотела отсечь мучившее ее воспоминание. И делала вид, будто это совершилось.
Однажды, беседуя с «дядюшкой», Адриан посмотрел прямо в глаза больному старику и сказал:
– Я не хотел бы жить в Росли до самой смерти.
– Дело твое – тебе и не надо.
– А вы думаете, кузине Матильде тут нравится?
– Думаю, да.
– Разве это жизнь? А на сколько она старше меня, дядюшка?
Больной пытливо посмотрел на молодого солдатика.
– Намного.
– На тридцать лет?
– Ну, нет. Ей тридцать два года.
Адриан задумался.
– Не похоже.
Больной старик вновь посмотрел на него.
– А вдруг ей захочется отсюда уехать? – спросил Адриан.
– Нет, не захочется, – упрямо возразил старик.
Адриан сидел не шевелясь, погруженный в свои мысли. Потом он тихо, спокойно, словно слова шли из самой глубины души, проговорил:
– Я женюсь на ней, если вы не против.
Старик не сводил с Адриана изучающего взгляда. Это продолжалось довольно долго. С непроницаемым видом молодой человек смотрел в окно.
– Ты! – с насмешкой, даже с презрением, проговорил старик. Адриан повернул голову, и их взгляды встретились. Мужчины отлично поняли друг друга.
– Если вы не против.
– Нет, – отворачиваясь, сказал старик. – Я не против. Мне такое никогда не приходило в голову. Но… но младшая у меня Эмми.
На землистых щеках появился румянец, словно жизнь вдруг вернулась к умирающему. Он втайне любил этого парня.
– Спросите у нее самой.
Старик задумался.
– Не лучше ли тебе спросить?
– К вам она прислушается.
Они помолчали. Пришла Эмми.
Два дня мистер Рокли был взволнован и задумчив. Адриан тихо ходил по дому, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая. Наконец отец и старшая дочь остались одни. Это случилось рано утром. Старика мучила сильная боль. Потом боль отступила, и он лежал, обдумывая предложение Адриана.
– Матильда! – вдруг проговорил он, глядя на дочь.
– Я здесь.
– Ну да! Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня…
Матильда встала в ожидании.
– Нет, ты сядь. Я хочу, чтобы ты вышла замуж за Адриана…
Ей показалось, что он бредит. В страхе она снова вскочила со стула.
– Нет, сиди-сиди. Тебе не послышалось.
– Но, отец, ты сам не знаешь, что говоришь.
– Отлично знаю. Я говорю, что ты должна выйти замуж за Адриана.
Для Матильды это было как гром среди ясного неба. Ее отец не любил зря болтать.
– Ты сделаешь это.
Она медленно подняла голову и посмотрела на него.
– Кто внушил тебе эту мысль? – с негодованием спросила Матильда.
– Он.
Матильда чуть ли не с презрением посмотрела на отца, ее гордость была задета.
– Это же позор! – проговорила она.
– Почему?
Она не торопилась отводить взгляд.
– Зачем? Это же отвратительно.
– Парень-то в общем неплохой, – проворчал отец.
– Лучше попроси его убраться отсюда, – холодно проговорила Матильда.
Старик отвернулся и стал смотреть в окно. Матильда с горящими щеками, гордо расправив плечи, долго сидела в ожидании. В конце концов старик злобно посмотрел на нее.
– Будешь дурой, если не согласишься, и я заставлю тебя заплатить за твою дурость, ясно?
Неожиданно Матильдой завладел ледяной страх. Она не верила собственным ушам. И ничего не понимала, охваченная ужасом. Не сводя с отца глаз, Матильда решила, что он бредит или сошел с ума, или напился. Что ей делать?
– Имей в виду, если ты не согласишься, – сказал он, – завтра же пошлю за Уиттлом, и вы с сестрой ничего не получите.
Уиттл был их поверенным. Матильда отлично поняла отца: он перепишет завещание в пользу Адриана, а она и Эмми останутся ни с чем. Это было слишком. Выйдя из спальни отца, Матильда поднялась к себе в комнату и заперла дверь на ключ.
Несколько часов она не показывалась. Лишь поздно вечером рассказала обо всем Эмми.
– Черт бы его побрал, он хочет получить деньги, – сказала Эмми. – Отец сошел с ума.
Предположение, что Адриану всего-навсего нужны их деньги, было еще одним ударом для Матильды. Она не любила несносного мальчишку – но и не считала его воплощением зла. Теперь он стал ей и вовсе отвратителен.
На другой день у Эмми произошла короткая беседа с отцом.
– Отец, ты ведь не собираешься сделать то, о чем вчера сказал Матильде? – атаковала она старика.
– Собираюсь.
– Значит, ты перепишешь завещание?
– Да.
– Нет, – заявила, рассердившись, дочь.
Он посмотрел на нее, скривив губы в едва заметной злобной усмешке.
– Энни! – позвал старик. – Энни!
У него еще хватало сил кричать так, чтобы его услышали. Из кухни пришла служанка.
– Оставь все дела и беги к Уиттлу в контору. Скажи мистеру Уиттлу, что я хочу его видеть, и как можно быстрее. Пусть захватит с собой бланк завещания.
Старик немного подался назад – лечь он не мог. Дочь сидела не шевелясь, словно он ударил ее. Потом вышла из комнаты.
Адриан копался в саду. Никуда не сворачивая, Эмми направилась прямиком к нему.
– Пожалуй, тебе лучше убраться отсюда. Собери вещи, и чтоб духу твоего тут не было.
Адриан молча смотрел на разъяренную кузину Эмми.
– Кто это говорит?
– Мы говорим – убирайся. Довольно ты тут напакостил.
– Это дядюшка сказал?
– Да, он.
– Пойду спрошу у него.
Эмми, точно фурия, встала у него на пути.
– Не утруждайся. Нечего у него спрашивать. Мы не желаем тебя видеть, вот и уезжай.
– Дядюшка тут хозяин.
– Он умирает, а ты пресмыкаешься перед ним, чтобы заполучить его деньги! Такому негодяю не место на земле.
– Эй! Кто сказал, что мне нужны его деньги?
– Я сказала. Вчера отец говорил с Матильдой, а она-то тебя знает. Она знает, что тебе нужно. Так что убирайся, все равно ничего не получишь – приемыш!
Адриан повернулся к ней спиной и задумался. Ему не приходило в голову, что заподозрят, будто он охотится за деньгами, хотя деньги и вправду были ему нужны – очень нужны. Ему хотелось самому стать нанимателем и не быть наемным рабочим. Однако несмотря на это, своим практичным изворотливым умом он понимал, что не из-за денег жаждет заполучить Матильду. Ему были нужны и деньги, и Матильда. Тем не менее, он говорил себе, что это два разных желания и он не соединяет их в одно. Он не добивался бы Матильды, не будь у нее денег. Но только из-за денег тоже не стал бы ее добиваться.
Все обдумав, Адриан стал искать случая, чтобы сказать ей об этом – постоянно следил за ней.
А она избегала его. Вечером пришел поверенный. У мистера Рокли как будто вновь появились силы – завещание было переделано. К прежним условиям прибавили еще одно. Мол, старое завещание будет считаться законным, если Матильда согласится выйти замуж за Адриана. Если же она не согласится, то по истечении шести месяцев все имущество отойдет Адриану.
Старик со злобным удовольствием поведал об этом своему приемышу. Казалось, его обуревало странное нелепое желание отомстить всем женщинам, которые окружали его и добросовестно заботились о нем.
– Скажите ей об этом в моем присутствии, – попросил Адриан.
И мистер Рокли послал за дочерьми.
Они пришли, бледные, молчаливые, упрямые. У Матильды вид был отрешенный, а Эмми собиралась сражаться до последнего. Старик полулежал в постели, глаза у него блестели, опухшие руки дрожали. Зато лицо вновь обрело некоторую живость и былую привлекательность.
Адриан ничего не говорил, погруженный в свои мысли: неукротимый и опасный приютский мальчишка.
– Вот завещание, – сказал старик, показывая на бумагу.
Сестры сидели неподвижно, словно ничего не замечая.
– Или ты выйдешь замуж за Адриана, или он получит всё! – с довольным видом проговорил отец.
– Пусть получает, – холодно произнесла Матильда.
– Нет! Нет! – закричала, не выдержав, Эмми. – Он ничего не получит. Приемыш!
