Текст книги "Счастливые привидения"
Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
В молчании мы стали подниматься по лестнице, как мне показалось, мертвого дома. Однако, услышав наши шаги, Карлотта вышла нам навстречу. Она уже оделась к ужину, длинные белые руки были обнажены. На тускло-зеленом платье что-то сверкало.
– Я очень боялась, что ты не приедешь, – произнесла она тусклым голосом и подала мне руку. Казалось, она вот-вот заплачет. Но, конечно же, этого не случилось. В отделанном темными панелями и застеленном синим ковром коридоре было сумрачно и как-то тоскливо. Вдалеке молча брел слуга с моими чемоданами, постепенно уменьшаясь вдали. У меня появилось странное и неприятное ощущение намертво прибитых к своим местам вещей, отвратительного триумфа мертвой материи. Однако в доме было тепло, работало центральное отопление.
Карлотта взяла себя в руки и вяло спросила:
– Хочешь сначала поздороваться с моей свекровью, прежде чем мы проводим тебя в твою комнату? Она будет рада.
Почти тотчас мы оказались в маленькой гостиной. Я увидел акварели на стенах и неловко поднимавшуюся с кресла седоволосую даму в черном, которая обернулась к двери.
– Мама, это мистер Морьер, – тускло и несколько торопливо представила меня Карлотта. – Он идет в свою комнату.
Вдовствующая леди Латкилл сделала несколько шагов мне навстречу, наклонив корпус над широкими бедрами, и протянула руку. У нее были пышные белоснежные волосы и любопытные голубые глазки с черными точечками зрачков, глядевшие на меня с розового нежного лица старой, но неплохо сохранившейся женщины. На ней была кружевная косынка. Верхняя часть тела казалась вполне стройной, но чуть подавалась вперед от тяжелых бедер, скрытых черным шелком.
Она что-то пробормотала, долго и внимательно, по-птичьи, разглядывая меня проницательным холодным взглядом, как будто с далекого расстояния. Так, верно, ястреб ищет добычу. Потом невнятно представила еще двух человек, находившихся в гостиной: высокую, широколицую, смуглую молодую женщину с еле заметными темными усиками и полноватого мужчину в смокинге, лысеющего, краснолицего, с маленькими седыми усиками и желтыми кругами под глазами. Это был полковник Хейл.
Их как будто застали врасплох, возможно, из-за меня они прервали сеанс. Я не знал, что сказать, так как никогда не сталкивался с такими людьми.
– Лучше пойдем посмотрим твою комнату, – сказала Карлотта, и я, молча, поклонившись, последовал за ней к двери. Старая леди Латкилл, как стояла, так и осталась стоять, притягиваемая к полу своими тяжелыми бедрами. Она глядела нам вслед зоркими, как у хорька, глазками. Безбровая, но с высоко выгнутыми надбровными дугами на розовом нежном лбу под морозно-белым шлемом волос, она ни на мгновение не покинула те далекие призрачные миры, в которых упорно желала пребывать.
Карлотта, лорд Латкилл и я энергичным шагом двинулись дальше по коридору и завернули за угол. Никто из нас не мог выдавить ни слова. Когда же лорд Латкилл вдруг с силой распахнул дверь в конце коридора, то, развернувшись ко мне лицом, рявкнул со злостью цепного пса:
– Мы оказываем вам честь, поселяя вас в комнате с привидениями! Вы не смотрите, что она такая скромная, на самом деле, это все равно что королевские покои.
Комната была просторная, с выцветшими красными панелями, на которых еще поблескивали остатки позолоты, в ней стояла обычная массивная старая мебель из красного дерева, на полу лежал большой выцветший розовый ковер с большими белесыми выцветшими розами. В камине ярко полыхал огонь.
– Почему? – спросил я, глядя на выцветший, когда-то красивый ковер.
– Что почему? – переспросил лорд Латкилл. – Почему мы предоставили вам эту комнату?
– Да нет! Почему это королевские покои?
– Потому что наше привидение так же редко балует нас своими визитами, как истинная королева, и поэтому особенно желанно. Не говоря уж о его дарах.
– О каких дарах?
– О наших фамильных богатствах. Привидение постоянно обновляет наши фамильные богатства. Поэтому мы предоставили вам эту комнату, чтобы заманить его. Ее.
– Какая же из меня приманка? – особенно если вы рассчитываете на богатства. Но насколько мне известно, привидениям они не нужны.
– Ну… да, – с запинкой произнес лорд Латкилл. – Дело не в деньгах, их нам так или иначе хватает, но вот все остальное…
Наступила пауза. Я думал о Карлоттином «везении за двоих». Бедняжка Карлотта! Она выглядела измученной. И подбородок уже не был вскинут, как прежде. Усевшись в кресло возле камина, она поставила ноги на край решетки и подалась к огню, прикрыв ладонью лицо, потому что все еще заботилась о нем. Я видел ее широкие белые плечи и выступившие под платьем лопатки, когда она наклонилась. Похоже, беды выкачали из нее жизнь, и теперь она всего лишь уставшая, апатичная женщина, у которой не осталось никаких чувств. Меня это расстроило, и неожиданно в голове промелькнула мысль, что должен появиться мужчина, который обнимет ее, приласкает и вновь разожжет в ее теле огонь. Конечно, если она разрешит, что было маловероятно.
Тело утратило стойкость, и только дух еще как-то сражался. Ей было необходимо возродить себя к жизни, и только живое тело могло ей в этом помочь.
– Расскажите о вашем привидении, – попросил я лорда Латкилла. – Она очень ужасна?
– Совсем нет! Считается, что она красавица. Сам я не видел ее и не знаю никого, кто бы видел. Мы надеялись, что вы приедете – и она не устоит. Понимаете, у мамы было видение на ваш счет.
– Нет, не понимаю.
– Ну, конечно! Вы тогда были в Африке. Медиум сказал: «Этот человек в Африке. Я вижу „М“, две буквы „М“. Он думает о вашей семье. Хорошо бы, он пожил с вами». Мама очень удивилась, а Карлотта тотчас воскликнула: «Марк Морьер!»
– Поэтому я пригласила тебя, – торопливо проговорила Карлотта, оборачиваясь и прикрывая ладонью глаза.
Я засмеялся, но ничего не сказал.
– Естественно, – продолжал лорд Латкилл, – вам не обязательно занимать эту комнату. Мы приготовили для вас еще одну. Хотите посмотреть?
– Как привидение проявляет себя? – спросил я, уклоняясь от ответа.
– Ну, я не очень-то в курсе. Кажется, она ведет себя вполне прилично, но больше я ничего не знаю. Для всех, кого она посещала, она была persona grata[51]51
Желательная персона (лат.).
[Закрыть]. Даже gratissima!
– Benissimo[52]52
Отлично (ит.).
[Закрыть]! – отозвался я.
Появившаяся в дверях служанка что-то неясно произнесла, и я не разобрал, что именно. Все в доме, кроме Карлотты и лорда Латкилла, говорили очень тихо.
– Что она сказала? – спросил я.
– Спросила, останешься ли ты в этой комнате? Я сказала, что, наверно, ты предпочтешь другую. И еще, будешь ли ты принимать ванну? – отозвалась Карлотта.
– Да!
Карлотта отдала распоряжение служанке.
– И, ради всех святых, говорите громче, – попросил я пожилую вымуштрованную служанку в накрахмаленном воротничке, все еще стоявшую в дверях.
– Слушаю, сэр! – тоненьким голоском крикнула она. – Ванну горячую или теплую?
– Горячую! – прорычал я, словно выстрелил из пушки.
– Слушаю, сэр, – вновь пропищала она, после чего, сверкнув глазами, повернулась и исчезла.
Карлотта засмеялась. Я вздохнул.
В шесть часов мы сидели за столом. Розовый полковник с желтыми кругами под голубыми глазами сидел напротив меня, типичный старикан с больной печенью. Рядом с ним расположилась леди Латкилл, наблюдавшая за всеми словно бы издалека. Ее нежное розовое лицо казалось обнаженным, и с гвоздиками зрачков в глазах вполне сошло бы за лицо современной ведьмы.
Слева от меня сидела молодая смуглая женщина с узкими смуглыми плечами, на которые было накинуто нечто прозрачное. У нее была смуглая шея, и ничего нельзя было прочитать в невыразительных желтовато-карих глазах под прямыми бровями. Она была неприступна. Пару раз я попробовал с ней заговорить, но не тут-то было. Тогда я сказал:
– Я не расслышал ваше имя, когда леди Латкилл представляла меня вам.
Желтовато-карие глаза несколько мгновений изучали меня, прежде чем она произнесла:
– Миссис Хейл! – Она посмотрела через стол. – Полковник Хейл – мой муж.
Наверно, у меня на лице отразилось изумление. А она почему-то долго смотрела мне в глаза тяжелым взглядом, словно с особым значением, но я так и не понял, что она имела в виду. Поглядев на лысого розового полковника, склонившегося над супом, я снова взялся за еду.
– В Лондоне было весело? – спросила Карлотта.
– Нет, – ответил я. – Сплошная скука.
– Неужели совсем ничего хорошего?
– Ничего.
– И ни одного приятного человека?
– Ни одного из тех, кого я бы назвал приятными.
– А кого ты считаешь приятным? – с коротким смешком спросила она.
Остальные сидели, словно, каменные. Наши слова как будто падали в глубокое ущелье.
– Ах! Если бы я знал, поискал бы их! Во всяком случае, несентиментальных, без дурацкой показной слезливости и душевной мерзости.
– Ты это о ком? – поглядела на меня Карлотта.
Только в ней чувствовалось подавленное озорство. Остальные, сидевшие за столом, больше напоминали скульптурные изваяния, чем живых людей. Слуга внес рыбу.
– Я? Ни о ком. Обо всех. Нет. Полагаю, я думал о Памятнике погибшим.
– Ты был там?
– Меня занесло туда случайно.
– Ну и как? Трогательно?
– Прошибает, как ревень или александрийский лист!
Карлотта фыркнула и, оторвавшись от рыбы, посмотрела мне в глаза.
– Что там не так?
Я обратил внимание, что перед полковником и леди Латкилл поставили по тарелочке с рисом, без рыбы, и их обслужили во вторую очередь – вот это смирение! – и они не пили белое вино. Перед ними даже не поставили бокалы. Их отчужденность от всех остальных была так же очевидна, как снег на Эвересте. Время от времени вдовствующая леди пристально вглядывалась в меня, словно белый горностай из снегов. От нее так и веяло холодом добродетели, словно она была хранительницей всех благих тайн: отрешенная, унылая и уж точно знающая всё лучше кого бы то ни было. А я со своей болтовней изображал мифическую блоху, которая скачет по леднику.
– Не так? Всё… всё было не так. Шел дождь, толпа заливалась слезами, дождь поливал обнаженные головы. Слезливые эмоции, мокрые хризантемы, колючий лаурестинус! Пар поднимался от переполненной чувствами, мокрой толпы! Нет, нет, такое нельзя разрешать.
У Карлотты помертвело лицо. Она опять ощущала смерть внутри себя, такую смерть, какую предвещает война.
– Вы отказываете нам в праве почтить память погибших? – с другой стороны стола донесся до меня тихий голос леди Латкилл, словно тявкнул белый горностай.
– Почтить память погибших? – Я не мог скрыть удивления. – Думаете, это почитание?
Я был предельно искренен.
– Они поймут, что в намерение людей входило почтить их память, – услышал я.
Меня это потрясло.
– Если бы я умер, воспринял бы я как честь то, что огромная, мокрая, дымящаяся толпа пришла почтить меня намокшими хризантемами и колючими лаурестинусами? Уф! Я бы сбежал в самые нижние пределы Аида, клянусь всеми святыми, я бы сбежал от подобных почестей!
Слуга принес жареную баранину, а для леди Латкилл и полковника – каштаны с подливой. Наполнил бокалы бургундским. Вино было отличное. Подобие беседы долго не возобновлялось.
Леди Латкилл молча жевала, словно горностай на снегу, заполучивший добычу. Иногда она оглядывала сидевших за столом, устремляя твердый, отвергающий всякое общение взгляд голубых глаз то на одного, то на другого. Ее очень волновало, как бы слуги не обошли кого-нибудь вниманием. «Смородиновое желе для мистера Морьера», – вполголоса произнесла она, словно я был ее гостем. Сидевший рядом с ней лорд Латкилл рассеянно поглощал одно блюдо за другим. Время от времени она что-то шептала ему, он отвечал ей, но я ни разу не разобрал, что именно они говорили. Полковник уныло глотал каштаны, словно выполнял неприятную обязанность. Я решил, что это из-за его печени.
Обед – хуже не придумать. Никто, кроме Карлотты, не произнес ни слова. У всех остальных слова умирали в горле, словно гортань была гробом для звука.
Карлотта старалась не сдаваться, изображая веселую хозяйку дома. Однако молчаливая леди Латкилл, несмотря на очевидное смирение, украла у нее роль хозяйки и прилепилась к ней, как белый горностай, впившийся в кролика. Мне казалось, я промерз до костей в это усыпальнице. И я пил доброе, доброе теплое бургундское.
– Бокал мистера Морьера! – лепетала леди Латкилл, и взгляд ее голубых глаз с черными точками на мгновение задерживался на мне.
– До чего же приятно пить хорошее бургундское! – любезно проговорил я.
Она слегка наклонила голову и что-то прошептала.
– Прошу прощения?
– Я очень рада, что вам нравится! – крикнула она, недовольная, что приходится повторять дважды, да еще повышая голос.
– Да. Нравится. Хорошее вино.
Миссис Хейл все время сидела гордо выпрямившись, в состоянии боевой готовности, словно черная лисица. Она повернулась и внимательно посмотрела на меня, мол, кто я таков. Похоже, я заинтриговал ее.
– Да, благодарю вас, – прозвучало мелодичное бормотание лорда Латкилла. – Пожалуй, я выпью еще.
Слуга, было помедливший, наполнил его бокал.
– Жаль, что мне нельзя пить вино, – рассеянно произнесла Карлотта. – Оно плохо на меня действует.
– Должен заметить, оно на всех плохо действует, – заявил полковник, через силу делая попытку поддержать разговор. – Но одним это нравится, а другим нет.
Я удивленно посмотрел на него. С чего это он вдруг решил вмешаться? По его виду было ясно, что в свое время ему нравилось, как оно действует.
– О, нет! – холодно возразила Карлотта. – Разные люди воспринимают вино по-разному.
Она как будто подвела итог беседе на эту тему, и сидевших за столом вновь сковало льдом.
– Совершенно верно, – сказал полковник, который решил держаться на плаву, уж коли поднялся со дна.
Но Карлотта повернулась ко мне.
– Как ты думаешь, почему люди по-разному реагируют на вино?
– И в разных обстоятельствах, – проговорил я, усмехаясь, поскольку успел немного опьянеть от бургундского. – Знаешь, как говорят? Говорят, алкоголь, воздействуя на психику, возвращает человека к тем состояниям сознания, к тем реакциям, что были прежде. Однако некоторых оно не то что не возбуждает, а вызывает у них нервную реакцию отвращения.
– Вот-вот, и у меня нервная реакция отвращения.
– Как у всех высокоорганизованных натур, – прошептала леди Латкилл.
– Собаки ненавидят виски, – заметил я.
– Правильно, – поддержал меня полковник. – Они боятся!
– Я часто задумывался о предшествующих состояниях сознания. Мне кажется, возращение к ним предполагает ужасную деградацию. Что до меня, то стремление двигаться вперед уводит меня немного назад.
– Куда? – спросила Карлотта.
– Ну, не знаю! Туда, где мне немного теплее, где вдребезги бьешь бокалы, неужели непонятно?
J'avons bien bu et nous boirons!
Cassons les verres nous les payerons!
Compagnons! Voyez vous bien!
Voyez vous bien!
Voyez! voyez! voyez vous bien
Que les d'moiselles sont belles
Oú nous allons![53]53
Выпьем и еще нальем! // Вдребезги бокалы! Эй, друзья, взгляните только, // Как прелестны и как бойки // Милые девчонки. // К ним скорее подойдем, // Поглядите только! (фр.).
[Закрыть]
Мне хватило наглости пропеть эти стихи из солдатской песенки, пока леди Латкилл доедала салат из сельдерея с орехами. Пропел я их неплохо, своим скромным, но приятным поставленным голосом, да еще ухмыляясь во весь рот. Двигавшийся к леди Латкилл, чтобы забрать у нее тарелку, слуга украдкой посмотрел на меня. Смотри! – подумал я. Пока тебя не связали, как цыпленка!
От куропаток ничего не осталось, мы уже съели пирог, и нам подали десерт. Мою песенку выслушали в полном молчании. Даже Карлотта! Свой пирог я проглотил не жуя, как устрицу.
– Вы совершенно правы! – проговорил лорд Латкилл, между двумя порциями отправленных в рот грецких орехов. – Скажем, состояние ума викинга или одного из участников заговора Катилины[54]54
Катилина (108–62 до н. э.) – древнеримский политик, организатор заговора против олигархов.
[Закрыть] могло бы оказаться весьма привлекательным для нас, если бы мы были в состоянии его пережить.
– Викинга?! – воскликнул я, пораженный. Карлотта громко хихикнула.
– Почему бы не викинга? – как ни в чем не бывало, спросил он.
– Викинга?! – отпив портвейна, еще раз воскликнул я. После этого поглядел на свою хмурую смуглую соседку.
– Почему вы все время молчите? – спросил я.
– А что мне надо говорить? – испуганно ответила она вопросом на вопрос.
Тут и я замолчал и стал глядеть в бокал, словно ожидая от него откровения.
Леди Латкилл омыла пальцы в небольшой чаше и решительным жестом положила на стол салфетку. Тотчас поднялся старик-полковник, чтобы отодвинуть ее стул. Place aux hommes![55]55
Дорогу мужчинам! (фр.)
[Закрыть] Я поклонился соседке, миссис Хейл, весьма смутив ее, и она постаралась обойти меня, отступив как можно дальше.
– Ты не очень долго? – спросила Карлотта, томно глядя на меня зеленовато-карими глазами, выражавшими что-то вроде озорства, тоски и отчаяния вместе взятых.
Чуть наклонив корпус, леди Латкилл тяжело прошествовала мимо меня в своем шлеме из седых волос, словно я был пустое место. Казалось, она была поглощена своими мыслями, сосредоточена на чем-то важном.
Я закрыл за ней дверь, повернулся к мужчинам и негромко пропел:
– Совершенно справедливо, – сказал лорд Латкилл. – Вы абсолютно правы.
И мы пустили по кругу бутылку с портвейном.
– В этом доме надо устроить весеннюю уборку, – произнес я.
– Вы абсолютно правы, – согласился со мной лорд Латкилл.
– Здесь пахнет мертвечиной! – воскликнул я. – Нам нужны Вакх и Эрос, чтобы освежить тут все.
– Вы считаете, что нужны Вакх и Эрос? – совершенно серьезно переспросил лорд Латкилл, словно их можно было вызвать по телефону.
– В лучшем виде, – проговорил я, будто их можно было заказать в «Футнэм» или «Мейсонс».
– Что значит в лучшем виде?
– Ах! Чтобы жизнь кипела! А здесь повсюду пахнет мертвечиной.
Полковник неловко крутил бокал в толстых вялых пальцах.
– Вы так думаете? – спросил он, печально глядя на меня.
– А вы нет?
Он посмотрел на меня пустыми голубыми глазами, под которыми желтели пятна. Что-то с ним было не так, словно он сломался. Наверно, несколько лет назад я бы не признал его в толстом здоровом гуляке. А ведь он был не так уж и стар: наверное, лет шестидесяти. А вот, поди же, сломался, и из-за этого от него так и веяло распадом.
– Знаете, – сказал он, поглядев на меня с мрачным вызовом, а потом уставившись на бокал с вином, – есть много такого, о чем мы и не подозреваем!
Он опять поднял на меня взгляд, сжимая толстые губы под седоватыми усами, и в его глазах по-прежнему был холодный вызов.
– Правильно!
Полковник не сводил с меня холодного вызывающего взгляда.
– Ха! – Он вдруг дернулся, будто в самом деле сломался, разрушился, разбился. – Вот, вы говорите, правильно. А я женился мальчишкой, когда мне было всего двадцать лет.
– На миссис Хейл? – изумился я.
– Не на этой… – Он мотнул головой в сторону двери. – На моей первой жене. – Последовала пауза. Он виновато посмотрел на меня, снова покрутил бокал и уронил голову. Потом опять стал смотреть на бокал. – Я женился, когда мне было двадцать лет, а ей двадцать восемь. Можно сказать, она женила меня на себе. Что ж, так оно и было! У нас родилось трое детей – у меня три замужние дочери – и у нас все было хорошо. Наверно, она относилась ко мне немножко по-матерински. А я ни о чем не думал. Наслаждался жизнью, потому что она не привязывала меня к своему переднику и никогда не задавала вопросов. Она обожала меня, и я принимал это как должное. Я все принимал как должное. Даже когда она умерла – я был в Салониках – то и это принял как должное, поймите правильно. Это был мой мир: война – жизнь – смерть. Конечно, я знал, что испытаю одиночество, когда вернусь сюда. А тут как будто похоронили меня – гроб опустили, могилу закопали – мне стало не по себе. Меня отослали домой. В ту минуту, когда я увидел маяк на Лизарде – мы вечером вышли из залива – я понял, что Люси ждет меня. Я чувствовал ее рядом, тогда она была для меня реальнее, чем вы сейчас. И, знаете, я как будто проснулся, понял, как много она для меня значила. Она показалась мне, поймите меня, невероятно важной, значительной, а все остальное куда-то отодвинулось. Вдалеке светился маяк, там был дом. А все остальное пространство как будто заняла моя жена, Люси, ее юбки заполнили темноту. В общем, я испугался. Но это потому, что не мог согласиться с неизбежным. «Боже Милостивый! Я не знал ее!» – вот что я понял. Она была такой полновластной, а я – я ощущал себя ребенком, слабым котенком. Не знаю, верите вы мне или нет, но с того дня она не отпускает меня. Вот и сейчас она слышит, что я говорю. Однако она не против. Еще за обедом я понял, что она разрешит мне рассказать.
– Зачем же вы снова женились? – спросил я.
– Она заставила меня! – На щеках у него проступила легкая желтизна. – Я слышал, как она все повторяла и повторяла: «Женись! Женись!» И леди Латкилл получала от нее послания; они были близкими подругами. Я и не думал жениться. Однако она сказала леди Латкилл, что я должен жениться. Потом медиум в подробностях описал девушку: мою теперешнюю жену. Я был знаком с ней, потому что она дружила с моими дочерьми. Послания становились все настойчивее, бывало, я по три-четыре раза просыпался по ночам. Леди Латкилл настояла, чтобы я сделал предложение, и оно было принято. Моей второй жене было всего двадцать восемь лет – столько же, сколько было Люси, когда…
– Давно вы женились на теперешней миссис Хейл?
– Немного больше года назад. Знаете, я думал, что поступаю так, как от меня требуется. Но сразу после свадьбы на меня напал такой ужас… совершенно необъяснимый… я едва не лишился чувств. Моя теперешняя жена спросила, не заболел ли я, и я сказал, что заболел. Мы поехали в Париж. Мне казалось, я умираю. Тогда я сказал, что пойду к врачу, а сам в церковь, на колени. Там я обрел покой – и Люси. Она обнимала меня, и мне было хорошо, словно я снова стал ребенком. Несколько часов я простоял на коленях в объятиях Люси. Никогда, пока мы были вместе, ничего такого мне не приходилось испытывать: это было невыносимо! Все пришло потом – потом… И теперь я не смею обидеть дух Люси. Если это случается, меня ждут муки, от которых я не могу избавиться, пока она опять не заключает меня в объятия, и тогда я обретаю покой. Тогда я снова могу жить. Она не позволяет мне приближаться к теперешней миссис Хейл. Я… я… я не смею подойти к ней.
Он посмотрел на меня виновато, со страхом и стыдом, но я заметил и злорадство в его тоскливых голубых глазах. Он говорил как будто во сне.
– Но зачем вашей покойной жене понадобилось женить вас еще раз? – спросил я.
– Не знаю, – ответил полковник. – Не знаю. Она была старше меня и умнее. Она была очень умной женщиной, а я, знаете ли, так себе. И принимал как должное то, что она любила меня. Мне казалось, что она не ревнует, а теперь я думаю, она ревновала, только держала это при себе. Не знаю. Наверно, она немного хитрила, когда выходила за меня замуж. Наверно, так. Что-то у нее было на уме. Знаете, пока она была жива, я совсем об этом не задумывался. А теперь я ни о чем больше не могу думать, кроме нее. Как будто ее дух хочет жить в моем теле, или хотя бы… Не знаю…
Его голубые глаза остекленели, стали похожими на рыбьи от страха и стыда. У полковника были короткий нос, толстые губы сладострастника и до смешного маленький подбородок. Вечный тринадцатилетний подросток. А теперь заботы подрывали его здоровье.
– А что говорит ваша жена? – спросил я.
Полковник налил себе немного вина.
– Ну, если бы не она, я бы не очень-то и расстраивался. Она ничего не говорит. Леди Латкилл все ей объяснила, и она согласна, что… что… дух из потустороннего мира важнее обыкновенного удовольствия – ну, вы понимаете, о чем я. Леди Латкилл считает, что таким образом я готовлюсь к следующей инкарнации, когда мне предстоит служить Женщине и помогать Ей в стремлении занять достойное Ее место.
Он поднял голову, стараясь, несмотря на стыд, сохранить свою гордость.
– Чертовски необычная история! – воскликнул лорд Латкилл. – Насчет себя мама думает – ей было послание – будто в следующей жизни ей предстоит спасать животных от жестокости человека. Поэтому она не желает есть мясо, не желает есть тех, кого убивают.
– И леди Латкилл поощряет вас в ваших отношениях с покойной женой? – спросил я.
– Да. Она помогает мне. Когда я, скажем так, не в ладах с Люси – с духом Люси – леди Латкилл помогает установить мир. И мне делается хорошо, когда я узнаю, что снова любим.
Полковник украдкой бросил на меня хитрый взгляд.
– Думаю, тут что-то не так, – проговорил я.
– Вы хотите сказать, – спросил лорд Латкилл, – что не живете с теперешней миссис Хейл? Вы хотите сказать, что никогда с ней не жили?
– На мне более высокие обязанности, – ответил несчастный полковник.
– Боже мой! – воскликнул лорд Латкилл.
Я был поражен: этот тип прежде неделями развлекался с женщинами, а потом, как ни в чем не бывало, возвращался домой! А теперь – только посмотрите на него! Он в ужасе от своей мрачной жены не меньше, чем от духа покойной Люси. Вот уж попал между двух огней!
– Чертовски запутанная история! – задумчиво пробормотал лорд Латкилл. – Не уверен, что она мне нравится. Что-то в ней не то. Но нам пора идти наверх.
– Не то! – согласился я. – А почему бы вам, полковник, не устроить скандал духу вашей первой жены, чтобы раз и навсегда избавиться от него?
Испуганный, полковник посмотрел на меня затравленным взглядом, но вроде бы немного приободрился перед тем, как мы встали из-за стола.
– А как бы поступили вы?
– Я бы посмотрел ей в лицо, где бы она ни была, и сказал: «Люси, убирайся к черту!»
Лорд Латкилл разразился громким смехом, но мгновенно умолк, едва дверь бесшумно приотворилась, и сначала мы увидели седые волосы вдовствующей леди, ее жуткие, с черными точками глаза, а потом и ее всю.
– Люк, кажется, я оставила тут свои бумаги.
– Да, мама. Они тут. Мы уже идем.
– Не спешите.
Лорд Латкилл придержал дверь, и она ушла, все так же наклоняя вперед плечи, унося с собой бумаги. Полковник пожелтел еще сильнее.
Мы отправились в маленькую гостиную этажом выше.
– Вас долго не было, – сказала Карлотта, заглядывая нам в глаза. – Надеюсь, кофе еще не остыл. Можем попросить свежий, если хотите.
Она разлила кофе, а миссис Хейл подала нам чашки. Не сводя с меня пытливого взгляда желтовато-карих глаз, эта молодая, темноволосая женщина медленно протянула мне красивую смуглую руку, предлагая сахар. Я тоже поглядел на нее и, превратившись в ясновидца, такой уж это был дом, ясно представил изгибы ее тела, редкие волоски на смуглых сильных бедрах. Ей было лет тридцать и, вероятно, она очень боялась, что никогда не выйдет замуж. А теперь жила, как под гипнозом.
– Чем вы обычно занимаетесь по вечерам? – спросил я.
Она вздрогнула, словно испугалась, и так было почти всегда, когда к ней обращались.
– Ничем особенным. Разговариваем. Иногда леди Латкилл читает вслух.
– Что читает?
– О спиритизме.
– Тоска, наверное.
Миссис Хейл опять посмотрела на меня, но ничего не сказала. От нее трудно было чего-то добиться. Она смирилась, оставив за собой право лишь на темное, пассивное, безрезультатное сопротивление. Вдруг мне пришло в голову, что ни один мужчина еще не прикасался к ней, и я уже не сомневался, что так оно и было. Ведь современные молодые люди привыкли к тому, что их стараются завлечь, прельстить, заинтересовать; они ждут от девушек неких усилий. А миссис Хейл ничего не делала, наверное, не знала, что нужно делать. Для меня это было загадкой. Пассивная, статичная, она казалась запертой в своей пассивности, хотя в ней чувствовался подспудный огонь.
Подошел лорд Латкилл и сел рядом. На него произвела впечатление исповедь полковника.
– Боюсь, вам тут скучно, – сказал он миссис Хейл.
– Почему? – спросила она.
– Ну, какие у нас развлечения? А вы любите танцевать?
– Да.
– Ну, тогда пойдемте вниз и потанцуем под «виктролу»[57]57
Граммофон (назван по торговой марке «Виктрола»).
[Закрыть]. Нас четверо. Надеюсь, вы согласны? – спросил он, обращаясь ко мне.
Потом повернулся к матери.
– Мама, мы потанцуем в малой гостиной. Ты с нами? А вы, полковник?
Вдова пристально посмотрела на сына.
– Я приду посмотреть.
– А я, если хотите, сыграю на пианоле, – предложил полковник. Мы пошли вниз, сдвинули в сторону обитые коленкором стулья[58]58
Имеется в виду индийский набивной коленкор ручной работы.
[Закрыть] и ковры. Леди Латкилл устроилась в кресле, а полковник сел за пианолу. Я танцевал с Карлоттой, лорд Латкилл – с миссис Хейл.
На меня снизошло умиротворение, пока я танцевал с Карлоттой. Но она сохраняла молчаливую отчужденность и едва на меня смотрела. Однако прикасаться к ней было чудесно, словно к цветку, который завянет под утро. Ее теплая шелковистая спина была нежной и благодарной под моей ладонью, словно она помнила мою руку с детства. Такие воспоминания редко возвращается к взрослым людям. Словно мы с Карлоттой близко знали друг друга в детстве и теперь, встретившись уже как мужчина и женщина, сразу обрели полное согласие. Наверное, в наше время надо пережить настоящее страдание, даже крушение, чтобы между мужчиной и женщиной возникло интуитивное понимание друг друга.
Я почувствовал тогда, что она сбросила с себя напряжение и усталость прожитых лет, что ей спокойно и хорошо в моих объятиях. А я только и хотел, что быть с нею, прикасаться к ней.
Однако после второго танца она внимательно посмотрела на меня и сказала, что будет танцевать с мужем. Итак, под моей ладонью оказалась сильная прямая спина миссис Хейл, и ее тяжелая рука лежала в моей руке, а я все смотрел на ее смуглую, словно бы испачканную шею – ей хватало ума не пользоваться пудрой. Эта смуглость как будто загипнотизированного тела побуждала меня воображать темный блеск ее бедер с редкими черными волосками. Как будто этот блеск проникал сквозь шелк ее розовато-лилового платья, под которым скрывались лоснистые ноги полудикого зверя, запертого в собственной немой холодности и ставшего ее узником.
Она понимала интуитивно, что я вижу ее наготу, словно мелькающую между веток кустов, и ощущаю ее привлекательность. Но взгляд ее желтых глаз был устремлен поверх моего плеча на лорда Латкилла.
Я или он – вопрос заключался в том, кто окажется первым. Но она предпочитала его. И ее почти не влекло ко мне.
Люк изменился на глазах. Его тело как будто ожило под темной тканью смокинга, в глазах появилась бесшабашность, длинное лицо порозовело, и прядь черных волос своевольно упала на лоб. В нем опять ожило ощущение здоровья и притязание на все лучшее в этой жизни, гвардейская лихость, которую я видел в нашу первую встречу. Но теперь в этом было чуть больше вычурности, дерзости, и даже появился налет безумия.
Он смотрел на Карлотту несказанно добрым, любящим взглядом. И все же с радостью перепоручил ее мне. Он боялся ее, словно это из-за нее проявляло себя его невезение. Чисто животным инстинктом он чувствовал, что с молодой темноволосой миссис Хейл ему ничего плохого не грозит. Итак, он с облегчением отделался от Карлотты, как будто я мог защитить ее от его гибельного невезения. Тогда как он, с другой женщиной, тоже рассчитывал на безопасность. Потому что другая женщина была вне рокового круга.
