Текст книги "Счастливые привидения"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Куттс нежно улыбнулся Уинифред, потом опять закрыл глаза, ощущая глубоко внутри неясную боль. Она лежала в кресле, повернув порозовевшее лицо к камину. Не глядя на нее, он видел ее белую шею и грудь. Как будто ее он воспринимал совсем иначе, чем всех остальных людей, она будила некое чувство, владевшее всем его телом. Уинифред лежала совершенно неподвижно, разнеженная каминным теплом. Куттса же мучила неясная тревога.

– Да, – проговорила Уинифред в конце концов, – если бы мы связали наши жизни, то погубили бы друг друга.

Куттс вскочил, в первый раз услыхав от нее нечто подобное, хотя сам он не сомневался в таком исходе.

– Вам нельзя замуж.

– А вы готовы, – с насмешкой проговорила она, – сунуть голову в ярмо, чтобы вас взнуздали и вами помыкали.

– Не уверен, – хохотнув, отозвался он.

– И я так думаю.

Они молчали. Белый свет лампы был ровным, словно свет луны, а красный огонь камина напоминал о заходящем солнце – ни вспышек, ни трепета.

– А что вы? – спросил Куттс.

– Если вы вечный бродяга, как вы говорите, то я – обломок корабля, потерпевшего крушение. Буду лежать на берегу.

– Нет, – с мольбой в голосе произнес Куттс. – Когда же вы потерпели крушение?

В ее коротком смешке зазвенели непролитые слезы.

– Ах, милая Уинифред! – в отчаянии воскликнул Куттс.

Она протянула к нему руки, пряча за ними лицо, и из-за этой белой завесы глядела на него темными необыкновенными глазами, словно о чем-то моля. Грудь у нее вздымалась. Куттс вздрогнул и закрыл глаза, борясь с искушением. Потом услышал, как она тяжело уронила руки.

– Мне надо идти, – глухо произнес он.

Чтобы справиться с приступами дрожи, пробегавшей по его телу и рукам, он весь напрягся.

– Да, – печально согласилась Уинифред, – вам пора идти.

Куттс повернулся к ней. Вновь, глядя на него исподлобья потемневшим взглядом, она протянула к нему руки, словно маленькие белые орхидеи. Сам не зная как, Куттс схватил ее за запястья с такой силой, что у него покраснели ногти и на них появились белые ободки.

– До свидания, – проговорил он, смотря на Уинифред сверху вниз. У нее вырвался слабый стон, и она повернулась так, что ее лицо открылось ему целиком и теперь было совсем близко, напоминая мгновенно распустившийся цветок на сильном белом стебле. Казалось, она заполонила собой все пространство, весь мир, воздух, всё… Куттс уже не помнил себя. Он наклонился, прижался губами к ее губам, и тогда ее руки обхватили его шею, а у него, все еще сжимавшего ее запястья, едва не выступила кровь из-под ногтей. Несколько мгновений они не двигались, соединенные поцелуем. Потом, не выдержав, Уинифред подалась назад. Она отвернулась, показывая ему белую, сильную, прекрасную шею. Наклонившись еще ниже, трепеща всем телом от вспыхнувшего желания, он вновь поцеловал ее.

В сгустившейся тишине он слышал далекий глухой перестук ее сердца и короткий щелчок искры в лампе.

Он поднял Уинифред. Она поддалась, не разнимая рук на его шее, и в конце концов прижалась к груди мужчины, который стоял, широко расставив ноги, и крепко обнимал ее, не отрывая губ от ее шеи. Неожиданно она повернулась, чтобы поцеловать его в чувственные красные губы. И он ощутил во рту вкус своих усов. В первый раз она, действительно, поцеловала его. Куттс был как в тумане, у него так громко билось сердце, словно все его тело стало одним большим сердцем. Ему было невыносимо больно, как будто он, или сердце, пульсировали в наступившей ночи так, что все кругом сотрясалось из-за пульсации его готового взорваться тела.

Боль стала такой сильной, что голова вдруг перестала кружиться, и он опомнился. Уинифред сжала и отвела губы, подставив ему шею. С нее было довольно. Куттс открыл глаза, все еще не отнимая губ от шеи женщины, и поразился – все в комнате стояло на своих местах, а совсем рядом с его глазами были полусомкнутые ресницы той, которая едва не впала в обморочное состояние из-за того, что ее страсть внезапно иссякла. Куттс уже видел ее такой и знал, что ей был нужен от него лишь поцелуй, не больше. Тяжелое женское тело висело на нем. А его тело пронизала боль, словно оно было раздутой жилой. Еще какая боль; и сердце мертвело от горя и отчаяния. Уинифред бесила его и лишала сил, как смерть, заставляла врать другой женщине. Трепеща от муки, Куттс вновь открыл глаза, и его взгляд упал на лампу из натуральной слоновой кости. И его сердце загорелось яростью.

Сам не зная как, он толкнул подставку ногой, и та покачнулась. Лампа как будто подпрыгнула на ней и с громким стуком упала на блестящий натертый пол. Тотчас заплясал, запрыгал голубой огонь. Уинифред разняла обнимавшие Куттса руки и уткнулась лицом ему в шею. Пламя направилось к ней, голубое, с желтым язычком, которым стало лизать ее платье и руку. Тогда она снова судорожно ухватилась за Куттса, едва его не задушив, но не издала ни звука.

Куттс поднял ее и, с трудом передвигая ноги, понес вон из комнаты. Потом, высвободившись из ее рук, стал сбивать пламя с ее платья. У него было опалено лицо, и он едва мог разглядеть стоявшую перед ним женщину.

– У меня нет ожогов, – крикнула Уинифред. – А у вас?

Прибежала экономка. В гостиной пламя то припадало к полу, то взлетало к потолку. Оторвавшись от Уинифред, Куттс и набросил на огонь один из больших шерстяных ковров, потом постоял немного, вглядываясь в темноту…

Когда он шел мимо, Уинифред попыталась было удержать его.

– Нет-нет, – проговорил он, нащупывая задвижку. – У меня нет ожогов. Просто я неуклюжий дурак – неуклюжий дурак!

В следующее мгновение Куттс уже был на улице и бежал прочь, вытянув перед собой, как слепец, красные обожженные руки.

Новомодная Ева и старомодный Адам

I

– В конце концов, – проговорила она с коротким смешком, – что замечательного в том, что ты торопишься домой, ко мне, если тебя тут все раздражает?

– Тебе хотелось бы, чтоб я не торопился? – спросил он.

– Я бы не возражала.

– Наверно, все же возражала бы, если б я задержался в Париже на пару дней – или пару ночей.

Она расхохоталась, издевательски фыркая.

– Ты! Ты и Парижские Ночные Развлечения! Выставил бы себя дураком.

– Все же я мог бы.

– Ты – мог бы! – передразнила она его. – Да ты весь обслюнявишься, пока подойдешь к женщине. Пожалуйста, пожалей меня – моя жена неласкова со мной!

Он молча выпил чай. Уже год как они были женаты, обменявшись кольцами скоропалительно, по любви. А последние три месяца почти постоянно вели войну, какую ведут многие пары, сами не зная почему. Вот опять. Ему показалось, что он заболел. В животе появилась неприятная, лихорадочная пульсация – в том месте, где из-за скандалов начался воспалительный процесс.

Она – красивая тридцатилетняя женщина, светловолосая, цветущая, с гордым разворотом плеч и с лицом, сияющим неуемной жизненной силой. Однако в прищуренных зеленых глазах было заметно странное озадаченное выражение. Поглощенная собственными мыслями, женщина сидела перед столом с чайным подносом. Ведя войну с мужем, она как будто вела войну сама с собой. В серебре, освещаемом красным огнем из камина, отражалось зеленое платье. Бездумно подавшись вперед, она вытащила из вазы несколько цветков примулы и закрепила их на некотором расстоянии друг от друга в косе, которую оборачивала вокруг головы на крестьянский манер. В таком виде, с цветами в волосах, она была похожа на Гретхен. Однако полному сходству мешала странная полуулыбка в глазах.

Вдруг помрачнев, она опустила голову. Положила прекрасные руки на стол. И долго сидела с угрюмым видом, словно показывая, что не желает сдаваться. А он смотрел в окно. Неожиданно она перевела взгляд себе на руки. Сняла обручальное кольцо, потянулась к вазе, вытащила из нее цветок на длинном стебле и стала крутить на нем кольцо, не сводя глаз с вращающейся золотой полоски, подталкивая и подталкивая ее, словно презрительно пиная. Чем-то сейчас напоминая капризного, непослушного ребенка.

Не в силах избавиться от нервного напряжения, усталый мужчина пересел к камину и застыл в неподвижности. Худые сильные, со сплетенными пальцами руки, всегда готовые что-то делать, как будто прислушивались к чему-то и потому не шевелились. На окаменевшем лице ничего нельзя было прочитать. Женщина не видела мужа, потому что сидела к нему боком, но ощущала его присутствие, вроде как улавливала исходящую от него энергию щекой. В процессе сражений и страданий они словно обменивались элементарными частицами, как природные стихии.

Женщина встала и подошла к окну. Квартира находилась на пятом, последнем, этаже большого дома. Над высокой остроконечной, красивого красного цвета крышей напротив сходились телеграфные провода, там стояла квадратная деревянная рама, к которой тянулись провода со всех четырех сторон, черные полосы на белом небе. А еще выше парила чайка. С улицы доносился шум автомобилей.

Через некоторое время из-за конька крыши появился мужчина, который забрался в башню из проводов, пристегнулся ремнем к сетке, расчертившей небо квадратиками, и принялся за работу, не обращая внимания ни на что вокруг. Еще один мужчина, видный лишь наполовину, тянулся к нему с проводом в руке. Тот, что работал наверху, в небе, наклонился и взял провод. И второй сразу исчез. Первый же продолжал сосредоточенно работать. Потом его что-то отвлекло. Он едва ли не украдкой огляделся, одиноко стоя на высоте, посреди давившего на него пространства. И встретился взглядом со стоявшей у окна красивой женщиной в домашнем платье и с цветами в волосах.

– Ты мне нравишься, – произнесла она не громко, но и не тихо.

Муж, никуда не уходивший из комнаты, медленно посмотрел кругом и спросил:

– Кто тебе нравится?

Не дождавшись ответа, он вновь замер в напряженной неподвижности.

Женщина же продолжала смотреть в окно, которое находилось высоко над улицей, застроенной большими домами. Повисший в поднебесье мужчина смотрел на нее, а она – на него. Город был далеко внизу. Ее взгляд встретился с его взглядом во внеземном пространстве. Но почти тотчас опомнившись, он вновь ушел в работу. Больше он не смотрел на женщину. А через какое-то время вообще спустился вниз, так что поднимавшаяся к небу башня из проводов опять опустела.

Женщина поглядела на скверик в конце пустой серой улицы. Маленький темно-синий солдатик шагал между зелеными полосками травы, и у него посверкивали на ходу шпоры.

Она неохотно повернулась, словно бы повинуясь мужу, а тот сидел все такой же неподвижный, холодный, далекий; отчужденный от нее усилием воли. Она дрогнула. Подошла и села на коврик у его ног, положив голову ему на колени.

– Не будь со мной грубым! – попросила она нежным, слабым, вялым голоском. Он крепко стиснул зубы, и губы у него приоткрылись от боли.

– Ты же знаешь, что любишь меня, – продолжала она нараспев, словно с трудом выговаривая слова. Он тяжело вздохнул, но не пошевелился.

– Разве нет? – спросила она так же тягуче, после чего обхватила его за талию, просунув руки под пиджак, и притянула к себе. У него словно пламя вспыхнуло под кожей.

– Я никогда этого не отрицал, – рассеяно отозвался он.

– Отрицал, – возразила она тягуче и вяло. – Отрицал. Ты всегда это отрицаешь. – Она ласково потерлась щекой о его колено. Потом едва слышно засмеялась и покачала головой. – Зачем? – Она поглядела на него. В ее глазах сверкал странный огонек, словно она одержала какую-то победу. – Нехорошо, любовь моя, ты так не считаешь?

На сердце у него стало горячо. Он знал, что нехорошо отрекаться от своей любви, но видел ее ликующие глаза и оставался отчужденным и холодным. Тогда она повернулась лицом к огню.

– Тебе ненавистно то, что ты не можешь не любить меня, – проговорила она с печалью, сквозь которую слышались победные нотки. – Тебе ненавистно то, что ты любишь меня – это нечестно и подло. Тебе ненавистно то, что ты торопишься ко мне из Парижа.

Ее голос вновь стал отстраненным и вялым, словно она говорила сама с собой.

– Так или иначе, – отозвался он, – но ты победила.

У нее вырвался безрадостный, презрительный смешок.

– Ха! Тоже мне победа, дурачок! Забирай ее себе. Вот уж была бы радость, если бы я могла отдать ее тебе.

– А я – взять.

– Так бери, – с ненавистью воскликнула она. – Сколько раз я предлагала ее тебе!

– Но не хотела с ней расстаться.

– Врешь. Это ты слишком жалок, чтобы удержать женщину. Разве я не льнула к тебе?..

– Ну, не льни – не надо.

– Ха! Если я не буду – то ничего не получу от тебя. Ты! Ты! Тебя только ты сам и интересуешь.

Его лицо оставалось окаменевшим, и на нем ничего нельзя было прочитать. Она поглядела на него. И, неожиданно притянув мужа к себе, прижалась лицом к его груди.

– Не отталкивай меня, Пьетро, когда я прихожу к тебе, – попросила она.

– Ты не приходишь ко мне, – упрямо возразил он.

Она отодвинулась от него на несколько дюймов, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли размышляя.

– Что же я тогда делаю? – в первый раз спокойно спросила она.

– Ты ведешь себя со мной так, словно я пирог, который ты можешь съесть, когда тебе захочется.

Она поднялась с насмешливо-презрительным возгласом. Однако было в нем что-то неискреннее.

– Значит, веду себя, словно ты пирог, так? – крикнула она. – И это я, которая все для тебя делает!

В дверь постучали, и в комнату вошла служанка с телеграммой. Он тотчас вскрыл ее.

– Ответа не будет, – проговорил он, и служанка ушла, тихо притворив за собой дверь.

– Полагаю, это тебе, – сказал он с издевкой.

После чего встал и подал телеграмму жене.

Прочитав телеграмму, она засмеялась, потом прочитала ее еще раз, на сей раз вслух:

– «Встречаемся в половине восьмого около Мраморной арки – идем в театр – Ричард». Кто такой Ричард? – спросила она, с интересом глядя на мужа. Он покачал головой.

– Среди моих знакомых такого нет. А ты не знаешь, кто это?

– Не имею ни малейшего представления, – беззаботно проговорила она.

– Но ты должна знать.

И он угрожающе посмотрел на нее.

Неожиданно она успокоилась и с насмешкой приняла вызов.

– Почему же это я должна знать?

– Потому что телеграмма не мне, значит, она – тебе.

– А, может быть, еще кому-нибудь? – ехидно переспросила она.

– Меррилиз-стрит, Мойст, – прочитал он, словно предъявляя доказательство.

На секунду она как будто поддалась искреннему удивлению.

– Ну, ты дурак, – сказала она и отвернулась. – Поищи среди своих приятелей.

И швырнула телеграмму.

– Ее прислали не мне, – твердо произнес он, как будто ставя точку.

– Тогда какому-нибудь парню на луне, у которого фамилия – Мойст, – враждебно хохотнула она.

– Хочешь сказать, что ничего не знаешь об этом?

– Хочешь сказать, – передразнила она его, гримасничая и издеваясь. – Да, хочу сказать, мой бедняжка.

Ему вдруг показалось, что от отвращения он каменеет.

– Я не верю тебе, – холодно сказал он.

– Ах – ты мне не веришь! – откровенно глумясь над его нравоучительным тоном, проговорила она. – Какое горе! Бедняжка мне не верит!

– У меня нет знакомых с таким именем, – медленно отчеканил он.

– Заткнись! – забыв о вежливости, крикнула она. – С меня хватит!

Он промолчал, и вскоре она вышла из комнаты. Через пару минут стало слышно, как она бешено импровизирует на рояле в гостиной. Такая игра приводила его в ярость: в ней была острая тоска, стремление к чему-то, безудержное стремление, и что-то еще, противящееся тоске. Жена всегда вела мелодию к кульминации, но никогда не достигала ее, обрывая себя неприятными резкими аккордами. До чего же ему было это ненавистно. Он закурил сигарету и направился к буфету, чтобы налить себе виски с содовой. А она запела. Голос у нее был хороший, а вот ритма она не чувствовала. Как правило, его умиляло, как она на свой лад переиначивает песни, заставляя Брамса из-за измененного темпа звучать несвойственным ему образом. Но сегодня ее пение лишь усиливало его ненависть. Какого черта она не подчиняется предписанному темпу?

Минут через пятнадцать она вернулась, смеясь. Со смехом закрыла дверь и подошла к нему.

– Ах ты, глупышка, глупышка! Ну, разве ты не глупый клоун?

Она присела на корточки между его колен и обхватила его руками. Она улыбалась ему, и ее зеленые глаза, ловившие его взгляд, были широко открыты и сверкали. Однако в самой их глубине, как он вспоминал потом, оставалось что-то недоступное ему, особенное выражение, как будто отвращение или ненависть. Горячая волна заливала его тело, и сердце таяло от ее ласк. Однако за много месяцев он отлично изучил ее. Он узнал это странное упрямство, словно требовавшее от него полного подчинения, чтобы потом можно было оттолкнуть его. И если он замечал это выражение, то сопротивлялся, как мог.

– Почему ты не разрешаешь себе любить меня? – спрашивала она с мольбой, в которой он услышал издевку. И крепко стиснул зубы.

– Ты боишься?

От него не укрылась насмешка в ее голосе.

– Чего?

– Боишься довериться самому себе?

Опять воцарилось молчание. Его бесило то, что она, лаская его, смеялась над ним.

– Что такого я с собой сделал?

– Постарался не отдать мне себя, как будто боялся что-то потерять…

– Почему я должен что-то потерять?

Вновь они замолчали. Она поднялась и пошла за сигаретой. Серебряная шкатулка сверкнула красным отражением огня в камине. Чиркая спичкой, она сломала ее, бросила в камин и зажгла другую.

– С чего ты так торопился обратно? – спросила она, не вынимая изо рта сигарету. – Я же сказала, что хочу покоя. У меня его целый год не было. А последние три месяца ты занимался лишь тем, что сводил меня в могилу.

– Однако ты даже не побледнела, – поддел он жену.

– Тем не менее, я больна. Я устала – устала от тебя. Ты требуешь всего и ничего не даешь взамен. Я пустая внутри. – Она пыхнула сигаретой на дамский манер, потом вдруг с силой ударила себя по лбу. – У меня в голове отвратительная пустота. Я знаю, что должна отдохнуть – должна.

У него словно огонь пробежал по жилам от ярости.

– От трудов? – насмешливо переспросил он, все еще стараясь сдерживать себя.

– От тебя – от тебя! – крикнула она, подаваясь к нему. – Ты калечишь мне душу своими проклятыми причудами. Думаю, все дело в твоем здоровье, и ты ничего не можешь изменить, – добавила она уже спокойнее. – Но я-то больше не могу терпеть, никак не могу, вот так.

Не глядя, она стряхнула в камин пепел с сигареты, но промахнулась, и он упал на красивый азиатский ковер. Посмотрев, что наделала, она не проявила никаких чувств. А он сидел, окаменев от бешенства.

– Можно спросить, как это я тебя калечу?

Она помолчала, пытаясь подыскать верные слова. Потом в отчаянии махнула рукой и вынула изо рта сигарету.

– Ты – ты всюду преследуешь меня – не оставляешь одну. Не даешь мне покоя – не знаю, что ты делаешь, но это ужасно.

И вновь он ощутил прилив бешенства.

– Непонятно.

– Знаю. Я не могу выразить это словами – но что есть, то есть. Ты – ты не любишь меня. Я вся отдаюсь тебе, а потом – ничего – тебя попросту нет.

От злости и ненависти он крепко сжимал губы.

– Нам не понять друг друга, – проговорил он. – Может быть, расскажешь, кто этот Ричард?

В комнате было почти темно. Пару минут она просидела молча. Потом опять вынула сигарету изо рта и посмотрела на нее.

– Я собираюсь встретиться с ним, – услышал он в сумерках ее насмешливый голос.

У него голова пошла кругом, перехватило дыхание.

– Кто он? – спросил муж, не веря в реальность каких бы то ни было отношений своей жены с Ричардом, даже если этот Ричард и существовал на самом деле.

– Я познакомлю тебя с ним, когда узнаю его получше.

Он ждал.

– Кто он?

– Я скажу тебе потом и представлю его.

Пауза.

– Можно мне пойти с тобой?

– С тебя станется, – с иронией отозвалась она.

Тихо вошла служанка, так как наступило время опустить шторы и зажечь свет. Пока она находилась в комнате, муж и жена молчали.

– Полагаю, – сказал муж, когда дверь за служанкой закрылась, – тебе для отдыха нужен Ричард?

Она восприняла его сарказм как обычную констатацию факта.

– Да. Мне нужен нормальный открытый человек, который будет любить меня просто, без твоих сомнений и недоговоренностей. Именно этого я хочу.

– Отлично. Ты у нас человек независимый.

– Ха-ха, – засмеялась она. – Мог бы этого и не говорить. Кому-кому, но только не тебе отнять у меня мою независимость.

– Я имел в виду твое состояние, – спокойно проговорил он, хотя его сердце переполнялось горечью и яростью.

– Ладно, – сказала она. – Пойду одеваться.

Он остался неподвижно сидеть в кресле. Боль стала почти нестерпимой. Несколько мгновений все его тело сотрясала чудовищная огненная пульсация. Постепенно она сошла на нет, однако навалилась слабость. Ему ни в коем случае не хотелось расставаться с женой, хотя всё как будто к этому шло – стоит им разлучиться в такой решительный момент, и они больше никогда не будут вместе. Однако если она проявит решительность, то так тому и быть. Он уедет на месяц в Италию. Там тоже можно вести дела. А когда вернется, они вполне смогут заключить между собой соглашение, так многие делают.

Мешала отвратительная тяжесть в груди, не хотелось двигаться. Одна мысль, что надо собирать вещи и ехать в Милан, приводила его в ужас, так как подразумевала некое усилие воли. Однако это нужно сделать, и он сделает. Нет смысла дожидаться ее дома. Переночевать можно у шурина, а завтра в поезд. Надо дать ей немного времени – пусть придет в себя. Она и вправду очень импульсивна. Тем не менее, ему совсем не хотелось расставаться с ней.

Он так и сидел, погруженный в свои мысли, когда она спустилась, уже в шубке и токе[14]14
  Женская шляпа без полей.


[Закрыть]. У нее был сияющий вид, и мечтательный, и своенравный одновременно. И до чего же она была хороша – черный мех подчеркивал природную прелесть ее лица.

– Не дашь мне немного денег? У меня совсем нет.

Он дал ей два соверена, она положила их в черную сумочку. Неужели она так и уйдет, не сказав больше ни слова? У него опять от муки окаменело сердце.

– Хочешь, я уеду на месяц? – с нарочитым спокойствием спросил он.

– Да, – с прежним упрямством ответила она.

– Что ж, отлично, так и сделаем. Мне еще придется задержаться на денек в городе, но я переночую у Эдмунда.

– Пожалуйста, если хочешь, – с сомнением произнесла жена.

– Если ты хочешь.

– До чего же я устала! – жалобно воскликнула она.

Однако в этом «устала» звучало раздражение.

– Отлично.

Она застегнула перчатки.

– Значит, ты уезжаешь? – вдруг оживилась она и повернулась к двери. – До свидания.

Он ненавидел ее за этот легкомысленный тон.

– Завтра я буду у Эдмунда.

– Ты ведь напишешь мне из Италии, правда?

Он не ответил на бессмысленный вопрос.

– Ты вынула из волос увядшую примулу? – спросил он.

– Нет.

Она отколола шляпную булавку.

– Ричард решил бы, что я ненормальная, – сказала она, вынимая из прически розовые помятые цветы, и, бросив их на стол, вновь надела шляпку.

– Хочешь, чтобы я уехал? – нетерпеливо повторил он свой вопрос.

Она нахмурилась. Ей надоело противиться ему. Но и избавиться от стойкой неприязни к мужу у нее не получалось. Тем не менее, она любила его. Любила крепко. А он – он как будто не понимал этого. Не понимал, что ей в самом деле хотелось побыть без него. Однако любовь не отпускала ее, страстное чувство, которое она питала к нему. Тем не менее, больше всего на свете ей хотелось опять остаться одной.

– Да, – ответила она – почти умоляюще.

– Отлично.

Она подошла и обвила руками его шею. Шляпная булавка чуть было не поцарапала его. Он отпрянул, но она вроде бы и не заметила этого.

– Ты не против, правда, любимый? – ласково спросила она.

– Против – против всего мира и самого себя.

Она отошла от него, расстроенная, несчастная, но все же полная решимости стоять на своем.

– Мне надо отдохнуть.

Он уже слышал эти слова. Два месяца, как она снова и снова повторяла их. Он ссорился с ней, отказывался уезжать и ее отпускать тоже не хотел. Теперь ему стало ясно, что все без толку.

– Отлично. Иди, и пусть Ричард даст тебе то, чего тебе не хватает.

– Да. – Она помедлила. – До свидания, – в конце концов проговорила она и ушла.

Он слышал шум увозившего ее такси. У него не было ни малейшего представления о том, куда она отправилась – наверное, к своей подруге Мэдж.

Пора было идти наверх и собирать вещи. В спальне ему стало еще хуже. Прежде она говорила, что всем может пожертвовать, но только не возможностью спать с ним рядом. И вот, они пока еще вместе. Отчаянная безнадежность притягивала их друг к другу, однако после близости они ощущали еще большую отчужденность. Ей казалось, что он ласкает ее механически, а на самом деле равнодушен к ней. В душе у нее поселилось неистребимое отвращение к нему, хотя физически она все еще его желала. Ее волновало его тело. А ее тело волновало его? Пожалуй, да, и довольно часто, но он либо хотел подчинить ее себе, либо сам подчинялся некоему инстинкту, отчего она стала единственным объектом его страсти. Тогда она восстала против него, отвергла его. Он же принялся преследовать ее, стараясь переиначить ее жизнь на свой лад. Из-за этого ей стало казаться, что она сходит с ума. Но его ничего не останавливало, словно она сама была ни при чем. У нее же появилось ощущение, будто какая-то нечеловеческая сила высасывает из нее жизненные силы. Что до него, то ей он казался неким орудием труда в своем бизнесе, а вовсе не живым существом. Иногда он представлялся ей большой авторучкой, которая постоянно сосет из нее кровь, заменяя ею чернила.

Ни о чем таком он даже не догадывался. Он любил ее – ему была невыносима мысль о разлуке. Но он пытался понять ее и дать ей то, чего она хотела. И не мог понять. Не мог понять, в чем его вина. Зато он знал, что ее тянет к нему, или тянуло, и он удовлетворял ее физически. И еще он знал, что не за горами то время, когда она полюбит другого мужчину. В общем, он был таким, каким был. И не понимал, что она имела в виду, когда говорила, будто он использует ее и ничего не дает взамен. Наверное, он недостаточно думал о ней как об отдельной от него личности. Но он старался, и у него не получалось, потому что у нее не было отдельной от него жизни. Он старался думать о ней и так, и этак и выполнять все ее желания. Из этого ничего хорошего не получилось, она не успокаивалась. А потом трещина в их отношениях стала больше. Всякий раз, когда они были вместе, он чувствовал это. И вот пришла пора покориться и уехать.

Ее стеганый халат, немного порванный – у нее все вещи такие, немного неряшливые – и зеркало в жемчужной рамке без одной жемчужины… все эти брошенные второпях, непрочные, милые вещи причиняли ему боль, пока он ходил по спальне, заставляя себя, несмотря на любовь, ожесточиться и возненавидеть.