Текст книги "Счастливые привидения"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

IV

Мюриэл обиделась и промолчала. А ему надо было понять, что значит для нее этот человек, так не вовремя заявившийся в гости. Мершам пригляделся – кольца на ней не было, хотя, возможно, она сняла его. И он принялся прикидывать, какую линию поведения выбрать. От многих женщин он ждал, что они пробудят в нем любовь, но всякий раз ему приходилось разочаровываться. Поэтому он вел добродетельный образ жизни и ждал. Теперь ожиданию пришел конец. Ни с какой другой женщиной у него не будет такого взаимопонимания, как с Мюриэл, которую он с неистовостью обучал женственности, пока сам сражался за свою мужественность и независимый взгляд на мир. Они дышали одним воздухом познания, их настигали одни и те же бури сомнения и разочарования, им вместе выпадало проникнуться чистой поэзией бытия. Они росли вместе, то есть духовно или, скорее, психологически, как он предпочитал называть это, они были, можно сказать, женаты. А теперь он поймал себя на том, что пытается представить, как она ходит по дому, каждое ее движение…

Дверь была открыта, и мужчина, войдя в кухню, поздоровался радостно и без всяких церемоний. У него был сильный горловой певческий голос – тенор, который перекрывал вибрирующий гул остальных голосов. И говорил он на хорошем, но не заумном английском. Младшие братья Мюриэл стали расспрашивать его о «врубовых машинах» и электрической тяге, и он отвечал им, употребляя специальные термины, из чего Мершам сделал вывод, что этот парень работает электриком в шахте. Некоторое время продолжалась ничего не значащая беседа, правда, в ней слышалась фальшивая нота какой-то недоговоренности. Наконец Бенджамин осмелился прервать ее и сказал не без насмешливого вызова:

– Том, если тебе нужна Мюриэл, она в гостиной.

– Да? Я видел свет и подумал, что она там. – Том проговорил это с нарочитым безразличием, словно так было каждый раз, когда он приходил. – Что она делает? – спросил он, но уже нетерпеливо, по-хозяйски.

– Разговаривает. Приехал Сирил Мершам из Лондона.

– Что? Он здесь?

Не вставая с кресла, Мершам слушал и улыбался. Мюриэл видела, как распахнулись только что прикрытые веками глаза. Поначалу она высоко держала флаг, бросая ему вызов, но потом все-таки поддалась наплыву нежности. Теперь же ее флаг вновь храбро взлетел вверх. Она поднялась и направилась к двери.

– Привет! – певуче произнесла она, как это бывает, когда девушки встречают своих любимых.

– У тебя, я слышал, гость.

– Да. Проходи, проходи!

Она проговорила это тихо и нежно.

Том оказался симпатичным парнем, отлично сложенным, разве что немного пониже Мершама, который лениво встал и протянул руку, с загадочной улыбкой глядя в красивые большие голубые глаза соперника.

– Сирил.

– Мистер Викерс.

Том Викерс едва не сломал Мершаму руку, когда пожимал ее, и на его приветливый, веселый взгляд ответил абсолютно искренним проявлением чувств, после чего, сконфузившись, опустил голову.

– Садитесь сюда, – предложил Мершам, вяло махнув в сторону кресла.

– Нет, нет, спасибо, не надо. Я лучше тут, спасибо.

Том Викерс взял стул и поставил его перед камином. Он был смущен и очарован естественной открытостью Мершама и его обходительностью.

– Я не помешал? – спросил Том, усаживаясь.

– Нет, конечно же, нет! – воскликнула Мюриэл нежным любящим голосом, каким говорят женщины, готовые на любую жертву ради любви.

– Нам помешать невозможно! – лениво отозвался Мершам. – У нас с Мюриэл ни от кого нет секретов. Правда, Мил? Мы говорили о духовном родстве – вечная тема. Вы будете аудиторией. У нас полное совпадение взглядов, у нас с Мюриэл. Так всегда было. Это ее вина. С вами она так же плохо обращается?

Том Викерс был явно сбит с толку и растерян. Однако из слов Мершама ему стало более или менее ясно, что тот считает его теперешним возлюбленным Мюриэл, тогда как себя – отвергнутым поклонником. И, успокоившись, он улыбнулся.

– Как это – плохо?

– Со всем соглашается.

– Нет. Я бы этого не сказал, – улыбнулся Викерс, нежно поглядев на Мюриэл.

– Как нет? Мы же никогда не спорим, сам знаешь! – возразила Мюриэл снисходительно, но тем же глубоким грудным голосом.

– Ясно, – якобы равнодушно подытожил Мершам, тем временем напряженно обдумывая каждое слово. – Ты соглашаешься со всем, что говорит она. Господи, до чего же интересно!

Мюриэл выгнула брови, сверкнув в его сторону понимающим взглядом, и рассмеялась.

– Примерно так, – будто потакая Мершаму, подтвердил Викерс, как и пристало здоровому мужику в разговоре со слабаком, разлегшимся в кресле и умничающим на пустом месте. От внимания Мершама не ускользнули крепкие ноги, внушительные ляжки и толстые запястья соперника, которого он определил так: красивый чувственный жизнелюбец с неплохими мозгами, но по-детски наивный, умеющий сложить два и два, но никак не «икс-игрек» и «икс-игрек». Его наружность, его движения, его непринужденность были в высшей степени привлекательными. «Однако, – мысленно проговорил Мершам, – будь я даже слепым, несчастным или разуверившимся в жизни, все равно не позарился бы на него. Такого, как он, судя по высказыванию Джорджа Мура, через несколько лет жена начинает ненавидеть даже за походку. Представляю его отличным отцом с кучей детишек. Но если у него не ручная жена…»

Мюриэл заговорила с Викерсом.

– Ты на велосипеде? – спросила она неприятным, собственническим, интимным тоном, который делает присутствие третьего человека совершенно неуместным.

– Да… Я немного опаздывал, – ласково ответил Викерс. Смысл его слов был неважен, главное было в ласке.

– Очень грязно?

– Да, вроде бы – но не грязнее, чем вчера.

Мершам вытянулся во весь рост, почти совсем закрыв глаза, и его изящные белые руки свисали с подлокотников, словно белоснежные горностаи – с веток. Ему стало интересно, сколько еще Мюриэл выдержит это сюсюканье с возлюбленным. Вскоре она завела разговор, вовсе не касавшийся Мершама. Они с Викерсом принялись обсуждать его квартирную хозяйку.

– Тебе же она не нравится, правда? – выпытывала Мюриэл, многозначительно смеясь, поскольку тень неприязни к другим женщинам еще ярче высвечивала его любовь к ней.

– Ну, не могу сказать, чтобы она мне нравилась.

– И почему это всякий раз, не проходит полугода, как ты ссоришься со своими хозяйками? Наверно, с тобой трудно ужиться.

– Нет, ничего подобного. Просто они все одинаковые, сначала пироги да варенье, а потом черствый хлеб.

Он произнес это с важностью, словно изрек непреложную истину. Время от времени у Мершама подрагивали веки. В конце концов Мюриэл повернулась к нему.

– Мистеру Викерсу не нравятся съемные квартиры, – проговорила она.

Мершаму стало ясно, что в этом кроется причина, по которой Викерс хочет жениться на Мюриэл; но он знал, что если жених не ладит с домохозяйками, то с женой тоже вскоре перестанет ладить, поэтому многозначительно поглядел на Мюриэл и протянул:

– Неужели? А по мне так нет ничего лучше съемных квартир. Всегда можно повернуть по-своему и не надо никому ни в чем отчитываться. Живи и радуйся.

– Ну уж нет! – засмеялся Викерс.

– Почему же? – вяло переспросил Мершам, придавая своему вопросу очевидное ироническое звучание. – Верно, вы не слишком приятный жилец. А ведь вам только и надо, что посочувствовать хозяйке – особенно когда у нее не ладится с мужем – и она в лепешку ради вас разобьется.

– Ах! – прыснула Мюриэл, глядя на Мершама. – Том считает, что ни к чему сочувствовать женщине – тем более замужней женщине.

– Ни к чему! – категорически поддержал ее Том. – Это опасно.

– Пусть муж ее жалеет, правильно? – отозвался Мершам.

– Правильно! Не хочу, чтобы она выкладывала мне свои беды. Раз уступишь, и этому конца не будет.

– Мудро. Несчастная ваша хозяйка! Итак, свой бочонок с сочувствием вы откроете лишь для жены, и ни для кого больше?

– Ну да. Разве это неправильно?

– Почему же неправильно? Правильно. У вашей жены будет преимущество перед всеми остальными. Нечто вроде домашнего пива, которое пьют ad infinitum[1]1
  До бесконечности (лат.).


[Закрыть]? Все правильно!

– А как же иначе? – смеясь, переспросил Том.

– Ну, можно и иначе, – сказал Мершам. – Лично я теперь для женщин – как чашка чая.

Мюриэл громко расхохоталась над абсурдным цинизмом Мершама и сдвинула брови, словно бы требуя не играть бомбами, как мячами.

– Каждый раз свежая чашка чая. Женщинам никогда не надоедает чай. Мюриэл, вижу, ты отлично проводишь время. Словно дремлешь после ужина с милым супругом.

– Очаровательно! – с сарказмом отозвалась Мюриэл.

– Если ей повезет с мужем, о чем еще мечтать? – произнес Том, как бы подтрунивая, однако вполне серьезно и даже с обидой.

– О квартиранте – чтобы не потерять вкус к жизни.

– Почему, – вмешалась Мюриэл, – тебя так любят женщины?

Мершам молча поднял на нее смеющийся взгляд. Мюриэл в самом деле была сбита с толку. Ей хотелось знать, что такого в нем особенного, отчего перевес всегда на его стороне. И ей он ответил как обычно, то есть не позволяя себе ни шутки, ни иронии:

– Потому что я умею убедить их в том, что черное на самом деле зеленое или фиолетовое – и это, в общем-то, правда. – Потом он широко улыбнулся в ответ на ее восхищение. – Вот, Мил, я и расхвастался тебе в угоду – запятнал свою природную скромность.

Нежно и с пониманием поглядев на него, Мюриэл тихо засмеялась. Когда же Том при упоминании о природной скромности Мершама громко расхохотался, она не без раздражения опять сдвинула брови и, отвернувшись от возлюбленного, стала смотреть в огонь.

V

Вполне бессознательно, Мершам избрал тем не менее верный путь к кульминации, которую желал достичь. У него не возникало никаких сомнений в том, что Викерс не примет всерьез тяги Мюриэл к старому другу. И он отвернулся с безразличным видом.

Некоторое время разговор шел как шел, и вдруг Мершам вспомнил:

– Кстати, мистер Викерс, вы не споете нам? Вы ведь поете, правда?

– Ну – так, по-любительски, – скромно отозвался соперник, не понимая, с чего это вдруг Мершам заинтересовался его пением. И поглядел на Мюриэл.

– Отлично, – ответила на его взгляд Мюриэл, подбадривая его, словно ребенка. – Но… – Она повернулась к Мершаму. – Тебе и вправду хочется послушать?

– Ну, конечно. Какую-нибудь старую песню. Ты еще не разучилась играть?

Мюриэл заиграла «Честь и оружие»[2]2
  Одна из двадцати четырех английских песен Генделя.


[Закрыть].

– Нет, не эту! – вскричал Мершам. – Что-нибудь потише – «Sois triste et sois belle»[3]3
  Будь печальной и прекрасной (фр.).


[Закрыть]. – Он нежно, со значением, улыбнулся ей. Может быть, «Du bist wie eine Blume»[4]4
  Песня Шумана на стихотворение Генриха Гейне «Ты словно цветок».


[Закрыть] или «Pur dicesti»[5]5
  Сочинение Антонио Лотти «Лишь бы сказать тебе» (ит.).


[Закрыть].

Пел Викерс хорошо, хотя и без особого воображения. Песни были старые, Мершам сам много лет назад научил им Мюриэл, и ее игра пробуждала в его душе воспоминания о прошлом. В конце первой песни она обернулась и увидела, что он смотрит на нее так, словно они вновь встретились в поэтическом мире минувших эпох.

– Нарциссы, – тихо произнес он. В его глазах стояли образы их прошлого.

Широко раскрыв глаза, она затрепетала от переполнивших ее ответных чувств. Они сидели тогда на склоне горы, где нарциссы тянулись в небо, и он учил ее, выпевая фразу за фразой: «Du bist wie eine Blume». Голосом он похвастаться не мог, зато слух у него был идеальный.

Так продолжалось до десяти часов. Направляясь в спальню, братья прошли через гостиную. Все в доме заснули, кроме отца, который сидел один в кухне, читая «Осьминог». И они пошли ужинать.

Мершам встряхнулся и теперь говорил почти без умолку. Так на него действовала Мюриэл, в ее присутствии его всегда тянуло порассуждать о чем-то абстрактном: об искусстве и философии – это были ее любимые темы, на которые только он один и говорил с ней, на которые только он один и мог говорить, как ей казалось, необыкновенно красиво. Он пользовался замысловатыми речевыми оборотами, время от времени сам себе противоречил, потом произносил нечто печальное и неожиданное, и все это так задумчиво и так как бы несерьезно, что даже мужчины не могли устоять и внимали ему с почтительной снисходительностью.

– Жизнь прекрасна, – постоянно внушал он Мюриэл, – пока она тебя пожирает. Пока жизнь поглощает тебя, уничтожает тебя, она великолепна. Самое лучшее – сгореть быстро, гулким пламенем, белым пламенем до последней искры. А если гореть медленно и беречь топливо, то не стоит жить.

– Ты думаешь, это хорошо – жить недолго, зато весело? – спросил отец.

– Да нет, не обязательно недолго и не обязательно весело. Беды тоже часть живого пламени – страдание – без него, как говорят, не бывает радости. Ну да! С жизнью мы обращаемся, как некий человек, который до того хотел дотянуть до старости, что умер в тридцать лет от изнурительной скуки.

– Ну, этого-то мы не допустим, – засмеялся Том.

– Не знаю, не знаю. Настоящая жизнь в общении – а это как раз то, от чего мы стараемся уклониться, мы ведь робкие и не желаем выставлять напоказ душу, чтобы всякие неуклюжие дураки не норовили лапнуть ее грязными руками.

В темных глазах Мюриэл затеплились благодарность и понимание. Ей самой приходилось несладко из-за грубости братьев, которым она нередко потакала по собственной глупости.

– И, – заключил Мершам, – мужчину облагораживает чистейшее пламя жизни – если с ним женщина, которую он любит – и понимает.

Скорее всего, Мершам не осознавал, что творит. Тем не менее, своими рассуждениями, как сетью, поднял Мюриэл, точно русалку из глубоких вод, и заключил в объятия, чтобы она подышала привычным ему разреженным воздухом. Мюриэл глядела на него, не сомневаясь в его искренности и безоговорочно веря в его правоту.

Викерс же думал иначе. Свое мнение, каково бы оно ни было, он мог бы выразить так: «Ну вот, ему есть, что сказать, и он может долго говорить – но, черт подери!..»

Ведь Викерс был старомодным, бессловесным воздыхателем; такие приносят в жизнь женщины кратковременную радость и бесконечные разочарования. В конце концов он понял, что ему не пересидеть Мершама, и решил идти домой. Мюриэл не поцеловала его на прощание и не вызвалась проводить до велосипеда. Его это разозлило, однако злился он больше на девушку, чем на мужчину. Ему казалось, что она играет, «выставляется» перед чужаком. Ведь если для него Мершам был чужаком, то и никем другим он не мог быть для Мюриэл. Молодые люди вышли из дома вместе и зашагали по неровной кирпичной дороге к сараю. На ходу Мершам тоже не преминул отпустить несколько своеобразных шуток:

– Жаль, ноги у меня уж больно привередливые. Стоит им наступить на что-то мягкое, они подпрыгивают, как девушка, потрогавшая жабу. Только послушайте эту бедняжку – так надрывно мычит, как будто у нее коклюш.

– Когда корова мычит, она не кашляет, – отозвался Викерс.

– Делает вид, да? Не хочет быть одна? Не ругайте ее. Может быть, у нее ознобыши, почему бы нет? У них, у бедняжек, бывают ознобыши?

Викерс засмеялся, и ему пришло в голову, что он должен взять этого малого под свою опеку.

– Осторожно, – проговорил он, когда они входили в темный сарай. – Осторожно, не ударьтесь головой.

Он прижал одну руку к верхнему краю проема, а другую вытянул в сторону Мершама.

– Спасибо, – с благодарностью произнес Мершам. Даже в темноте он до дюйма мог определить высоту двери, но все же позволил Викерсу позаботиться о себе. Ему это даже понравилось.

Викерс аккуратно чиркнул спичкой и наклонился над красным огоньком, светя себе, словно прекрасной лампой, в непроглядной тьме сарая. Некоторое время он провозился с фонарем на велосипеде, приводя его в порядок, и его лицо, румяное, красивое лицо, словно светилось и казалось просто чудесным. Мершам мог видеть впадины на его щеках выше линии бритья, полные губы в тени усов и щетинку бровей на свету.

«В конце концов, – подумал Мершам, – он очень красив, и она дура, если бросит его».

Том, щелкнув, закрыл фонарь и аккуратно растер ногой спичку. Потом он снял с велосипеда насос и, полуприсев в темноте, принялся накачивать шины. Быстрые точные неутомимые удары насоса, естественное чувство равновесия и великолепная гибкость человеческого тела, приспособляемого под разные движения, доставляли Мершаму удовольствие.

«У нее могло бы быть, – продолжал он мысленный монолог, – несколько восхитительных часов с этим мужчиной – а она, вроде бы, предпочитает меня, потому что в моей власти заставить ее страдать и восхищаться».

Но Викерсу он тем временем говорил:

– Знаете, любовь – это не родственность душ. Для вас, например, женщины что спелые яблоки на ветке. Дотянетесь, и она ваша. Лучшие прямо у вас над головой, но вам они не нужны. Поэтому вы тянетесь, нагибаете ветку, хватаете приглянувшееся яблоко, а оно выскальзывает у вас из рук, и вы сердитесь, вы говорите, что у вас разбито сердце. Однако полно яблок не хуже, да и висят они поближе.

Викерс улыбнулся и подумал, что слова Мершама не лишены смысла – для любого, но только не для него.

Мужчины вышли из сарая и направились к воротам. Мершам смотрел, как молодой человек садится на велосипед и со словами «спокойной ночи» исчезает.

– Sic transit[6]6
  Sic transit gloria mundi – так проходит земная слава (лат.).


[Закрыть]… – пробурчал Мершам, имея в виду и Тома Викерса, и прекрасную страстность, которая ощутима лишь на уровне подсознания, как и молодая сила.

Мершам медленно пошел обратно. Мюриэл убирала после ужина и накрывала стол для завтрака. Но было ясно, что она поджидала его, хоть и не стояла замерев, глядя на дверной проем. Когда она подняла голову, он инстинктивно потянулся к ней, словно желая поцеловать. Оба улыбнулись, и она продолжила свои хлопоты.

Отец поднялся со стула, распрямляя грузное тело и зевая. Мершам надел пальто.

– Выйдешь со мной? – спросил он.

Мюриэл ответила ему взглядом. Отец молча топтался на коврике перед камином. Однако его сонное смутное неодобрение испугало их не больше легкого ветерка. Прикалывая к волосам шляпку, Мюриэл светло, по-детски улыбнулась своему возлюбленному.

На улице, несмотря на звездное небо, стояла непроглядная темень. Мершам тяжело вздохнул и витиевато ругнулся, провалившись по щиколотку в грязь.

– Послушай, иди за мной, нога в ногу. Ступай вот сюда, – скомандовала Мюриэл, с удовольствием опекая его.

– Дай руку, – сказал он, и, взявшись за руки, они стали одолевать препятствие за препятствием. Перед ними простиралось открытое поле, в ночной вышине сияли великолепные звезды. Лес был темным и мокрым; они наклонялись вперед, ступали осторожно и крепко держались друг за друга, радуясь неожиданному приключению. Когда же они остановились и поглядели наверх, то не могли определить ни одну звезду, пока Мершам не отыскал впереди три алмаза Ориона.

Вокруг все было так и не так, словно деревья, звезды, темнота, таинственные воды внизу ожили, чтобы всем вместе разыграть в ночи чудесное представление, как это бывает в сказках.

Из леса они вышли на голый склон горы. И едва деревья остались позади, она бросилась в его объятия. Он поцеловал ее, и они тихонько засмеялись. Потом они зашагали по лугу, на котором не было ни одной тропинки.

– Почему он тебе не нравится? – весело спросил Мершам.

– Зачем ты спрашиваешь? – ответила она вопросом на вопрос.

– Как это зачем? Он намного лучше меня.

Мюриэл удивленно засмеялась.

– Это правда! Послушай! Он как лето, загорелый, горячий. Подумай, каким великолепным, неистовым он будет…

– К чему ты это говоришь?

– К тому, что ты должна знать, что теряешь – и только я могу тебе это объяснить. На мой взгляд, он очень привлекателен – я бы предпочел его.

– Правда? – она опять засмеялась. – Нет, – нежно, но твердо произнесла она, – тебе этого не понять.

– Ты права, не понять. Полагаю, это любовь: твоя любовь, недоступная моему разумению. Мне не дано безрассудно влюбиться, правильно?

– Я начинаю думать, что не дано, – ответила она без особой грусти. – Тебе вообще не дано быть безрассудным.

– Голос любви! – со смехом произнес он. – Нет уж! Если ты разнимаешь свои цветы на кусочки, определяешь, как они опыляются и где у них завязи, то о какой безрассудной любви к ним может идти речь? Но для тебя они много значат; они близки тебе, словно задушевные друзья, а не какие-то прекрасные, волшебные эльфы, способные заворожить.

– Ах! – подтвердила она его слова, размышляя о них и радуясь, что понимает его. – И что?

Нежно, почти без слов, она подталкивала его к самому главному.

– Итак, – сказал он, – ты считаешь меня интересной таинственной личностью, правильно? А я не такой – на длинной дистанции мне не сравниться с твоим Томом, который тебя считает интересной таинственной личностью.

Мюриэл опять засмеялась и на ходу прижалась к Мершаму. А тот продолжал ласково говорить, тщательно подбирая слова:

– Зато мне ты совсем не кажешься принцессой, ангелом или чудом. Наоборот, я частенько прихожу в ярость из-за твоей ослиной тупости…

От стыда и унижения у Мюриэл вырвался тихий смешок.

– Тем не менее – я приехал к тебе с Юга – потому что… ну, с тобой я могу быть таким, какой я есть, скажем, самодовольным дураком, и ничего не бояться… – Вдруг он ненадолго замолчал. – Разве я старался тебе понравиться – показаться значительнее или добрее, чем я есть на самом деле? – задумчиво спросил он.

– Нет, – ответила она с великолепной глубочайшей убежденностью. – Нет! Никогда. Ты был честен со мной. Ты честнее всех…

Взволнованная Мюриэл была не в силах закончить фразу. Он тоже помолчал, а потом заговорил с таким видом, будто ему было необходимо всё до конца прояснить:

– Знаешь – мне нравится, что ты не носишь корсет. Мне нравится, как ты двигаешься под платьем.

Смутившись, но и обрадовавшись, она опять засмеялась.

– А мне было интересно, заметишь ли ты.

– Я заметил. Сразу. – Он долго молчал. – Знаешь – мы могли бы пожениться хоть завтра… но я не могу содержать даже себя. У меня много долгов…

Она подошла близко и взяла его под руку.

– … Стоит ли терять годы, смотреть, как уходит юная красота?..

– Не стоит, – согласилась она, произнеся это медленно и тихо, и покачала головой.

– Ну, вот – ты понимаешь, правда? Если хочешь – ты придешь ко мне, придешь? – так же естественно, как ты прежде заходила за мной, чтобы вместе идти в церковь? – и в этом не будет ничего насильственного – ты сама, по доброй воле? Да?

Перед ступеньками в изгороди, которые им предстояло одолеть, они остановились. Мюриэл молча повернулась к Мершаму лицом, и тогда он обнял ее и поцеловал. Почувствовав, что усы у него стали влажными от ночной сырости, он наклонился и потерся лицом о плечо Мюриэл, после чего коснулся губами ее шеи. Некоторое время они стояли молча, прижавшись друг к другу. Потом он услышал ее голос, приглушенный, потому что она стояла, уткнувшись лицом в его плечо.

– Но… но, знаешь ли – для женщины это труднее – для женщины это совсем по-другому.

– Можно ведь вести себя осторожно, – ласково, но с нажимом произнес он. – Не стоит совершать трагических ошибок.

Она помолчала, потом проговорила:

– Да, но – если бы что-то случилось – понимаешь – я не вынесу…

Мершам отпустил ее, и они отступили друг от друга. Объятия больше не мешали им разговаривать. Он понял, что перед ним женщина, которая защищается, предавая собственные взгляды, собственные знания.

– Если бы, если бы! – с раздражением воскликнул он, так что она даже съежилась от страха. – Какие тут могут быть «если бы»… или я не прав?

– Не знаю, – с укоризной, еле слышно ответила она.

– Раз я сказал… – злясь на ее недоверчивость, отрезал он и стал подниматься по ступенькам. Мюриэл последовала за ним. – Ты сама всё знаешь! – воскликнул он. – Я давал тебе книги…

– Да, но…

– Что «но»?

Мершам рассердился по-настоящему.

– Для женщины это совсем по-другому – ты не понимаешь.

Он не ответил. Идя рядом, перешагивая через кротовины, они вошли в дубраву.

– Послушай – как мы будем?.. Будем вместе трястись в темноте?..

Его как будто ужалило. И тотчас все стало обыденным, скучным. Словно она опрокинула великолепную чашу с вином его желаний и лишила его жизненных сил. Весь вечер он вел трудную волнующую партию, и вдруг выключили свет – осталась одна скука. Он молчал, чувствуя усталость, непомерную усталость в душе и во всем теле. Склонив головы, они шли по бескрайнему темному лугу. И вдруг она схватила его за руку.

– Не надо быть таким холодным со мной!

В ответ он поцеловал ее в губы, которые она подставила ему.

– Нет, – со скукой проговорил он, – нет, это не холодность – просто… я потерял чувство реальности – сегодня.

Слова давались Мершаму трудно. Он никак не мог придумать подходящего объяснения. Несколько минут, не произнося ни слова, они стояли возле колючей изгороди – так близко и так далеко друг от друга. Потом он перелез через изгородь на дорогу.

На прощание он не поцеловал ее. Лишь постоял мгновение, не сводя с нее взгляда. С громким журчанием бежал ручеек под самой изгородью: издалека, со стороны Нетермира донесся печальный призрачный крик северных птиц. Ярко сияли звезды. Он был слишком измучен, чтобы о чем-нибудь говорить, а ее переполняли отчаяние, страх, и еще раздражение. Он посмотрел на смутное бледное пятно, на ее запрокинутое лицо на фоне низко лежащего за изгородью луга. Мюриэл стояла словно в шалаше из веток терна. Непроницаемая тьма была за ее спиной. Мершаму не хватало мужества произнести что-нибудь жизнеутверждающее.

– До свидания. Я уезжаю в субботу. А ты – ты пиши мне. До свидания.

Он отвернулся, но прежде увидел, как исчезло запрокинутое белое лицо, как ветки скрыли женскую фигуру и она растворилась в великой тьме. Мюриэл ничего не ответила.