Текст книги "Пернатый змей"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

– Сиприано?

– Я.

Ответ прозвучал, как бы удаляясь все дальше.

– Ты видишь тьму?

– Нет, мой господин.

Рамон опустился на колени и крепко стиснул талию Сиприано, прижавшись черноволосой головой к его боку. И Сиприано почувствовал, будто его разум, его голова растворяются во тьме и, как жемчужина в черном вине, начал сходиться новый, огромный, круг сна. И он был человек без головы, летящий, подобно темному ветру, над ликом темных вод.

– Прекрасно?

– Прекрасно.

– Кто живет?

– Кто…?

Сиприано уже не знал этого.

Рамон быстро опоясал его по талии и, прижимаясь головой к боку, обхватил его бедра, положив ладони на пах.

– Сиприано?

– Я.

– Ты видишь тьму?

Но Сиприано не мог ничего сказать. Последний круг сходился, и воды поглощали дуновение, и не было больше слов. Рамон несколько мгновений неподвижно стоял на коленях в таком положении. Потом опоясал чресла Сиприано, прихватив и прижатые к бедрам ладони.

Сиприано стоял напрягшийся, неподвижный. Рамон стиснул его колени и держал, пока в них не проникло тепло его рук, и Сиприано почувствовал, будто они объяты тьмой и сном, как живые камни или два яйца. После этого Рамон быстро связал их и схватил его за лодыжки, как молодое деревце у основания ствола. Он сильно стискивал их, припав головой к ступням Сиприано. Шли мгновения, а они не двигались, погрузившись в забытье.

Потом Рамон связал Сиприано лодыжки, неожиданно поднял его на руки и, словно во сне, перенес и мягко опустил на шкуру крупного горного льва, расстеленную поверх одеял, укрыл его красно-черным серапе и лег у его ног, прижав его ступни к своему животу.

Оба впали в полное беспамятство: Сиприано – перенесшись в чрево безтревожного творения, Рамон – забывшись сном, похожим на смерть.

Они не знали, сколько так пролежали. Когда они очнулись, были сумерки. Рамона неожиданно разбудило подергивание ног Сиприано. Он сел и отвернул одеяло с лица Сиприано.

– Уже ночь? – спросил Сиприано.

– Почти, – ответил Рамон.

Они замолчали, и Рамон принялся развязывать Сиприано, начав с ног. Прежде чем снять повязку с его глаз, он закрыл окно, и комната погрузилась в почти полную темноту. Последняя повязка спала, и Сиприано сел, озираясь, потом вдруг заслонил рукой глаза.

– Сделай так, чтобы было совсем темно! – попросил он.

Рамон плотно закрыл ставни, так что в комнате стало не видно ни зги. Потом вернулся и сел рядом с Сиприано на циновку. Сиприано снова спал. Рамон подождал немного и вышел из комнаты.

Они не виделись до рассвета. Тогда Рамон встретил его, спускаясь к озеру, чтобы искупаться. Они вместе плавали, пока не взошло солнце. От дождей вода в озере была прохладной. Они отправились в дом, натереться маслом.

Сиприано взглянул на Рамона; его черные глаза словно видели перед собой весь космос.

– Я далеко уходил, – сказал он.

– По ту сторону мира? – спросил Рамон.

– Да, туда.

Несколько секунд спустя Сиприано, снова завернувшись в одеяло, уже спал.

Он проснулся только под вечер. Поел, взял лодку и поплыл к Кэт. Она была дома. Удивилась, увидев его в белой крестьянской одежде и серапе Уицилопочтли.

– Я собираюсь стать живым Уицилопочтли, – сказал он.

– Да? Когда? Верно, это необычное ощущение? – Его глаза пугали ее; в них было нечто нечеловеческое.

– В четверг. День Уицилопочтли должен быть в четверг. Вы будете сидеть рядом со мной как моя жена, когда я стану богом?

– Но вы чувствуете, что вы – бог? – спросила она раздраженно.

Он странно посмотрел на нее.

– Я был им, – сказал он. – И вернулся назад. Но я принадлежу тому месту, где я побывал.

– Где вы побывали?

– Я был по ту сторону мира, где тьма сливается с водой и где бодрствование и сон едины.

– Нет, – сказала Кэт испуганно, – никогда не понимала мистики. Мне от подобных вещей не по себе.

– Когда я прихожу к вам, это мистика?

– Нет, – сказала Кэт. – Это, конечно, материально.

– То же и остальное, только оно дальше. Так вы будете невестой Уицилопочтли? – еще раз спросил он ее.

– Не так скоро, – ответила Кэт.

– Не так скоро! – эхом повторил он.

Они помолчали.

– Поедемте со мной обратно в Хамильтепек? – попросил он.

– Не сейчас, – ответила она.

– Почему не сейчас?

– Ах, не знаю… Вы обращаетесь со мной так, словно у меня нет своей жизни, – сказала Кэт. – Но она у меня есть.

– Своя жизнь? Кто дал вам ее? Где вы ее получили?

– Не знаю. Но получила. И должна прожить ее. Я не могу пожертвовать ею.

– Почему, Малинци^{41}? – спросил он, назвав ее новым именем. – Почему не можете?

– Вот так взять и пожертвовать? – сказала она. – Что сказать, просто не могу.

– Я – живой Уицилопочтли. И я пожертвовал. Думаю, вы тоже могли бы, Малинци.

– Нет! Не окончательно! – воскликнула она.

– Не окончательно! Не окончательно! Не сейчас! Не прямо сейчас! Сколько раз вы сегодня сказали «нет»! Я должен вернуться к Рамону.

– Да. Возвращайтесь к нему. Вас волнует только он и ваш живой Кецалькоатль с живым Уицилопочтли. Я всего лишь женщина.

– Нет, Малинци, вы больше чем женщина, больше чем Кэт, вы – Малинци.

– Нет! Я всего лишь Кэт, и я всего лишь женщина. А всем этим выдумкам не доверяю.

– Я больше, чем просто мужчина, Малинци. Разве не видите этого?

– Нет! – сказала Кэт. – Не вижу. Почему вы должны быть больше, чем просто мужчина?

– Потому что я живой Уицилопочтли. Разве я вам этого не говорил? С вами что-то не то творится сегодня.

Он вышел, оставив ее сердито качаться в качалке на террасе, с ностальгией вспоминая, как жила раньше, и с ненавистью думая о новом, вошедшем в ее жизнь. Она думала о Лондоне, о Париже и Нью-Йорке, о тамошних людях.

«О! – воскликнула она про себя, задыхаясь. – Господи, дай освободиться от всего этого и вернуться к обыкновенным простым людям! Слышать больше не могу о Кецалькоатле и Уицилопочтли. Я скорей умру, чем и дальше буду участвовать в этой затее. Оба они отвратительны, и Рамон, и Сиприано. Хотят завлечь меня высокопарным бредом и этой Малинци. Малинци! На самом деле я – Кэт Форестер. Ни Кэт Лесли, ни Кэт Тейлор. Уже тошнит от этих мужчин, которые называют меня так и этак. Я родилась Кэт Форестер и умру Кэт Форестер. Хочу домой. До чего все-таки отвратительно зваться Малинци. – Назвали не спросясь».

Глава XXIII
Ночь Уицилопочтли

Обряд явления Уицилопочтли происходил ночью, в просторном дворе перед храмом. Стражи Уицилопочтли в серапе с черно-красно-желтыми полосами, полосатые, как тигры или осы, выстроились, держа в руках пылающие факелы из окоте. В центре двора высилась груда хвороста для костра, который еще не был зажжен.

На башнях двойной колокольни, лишенной колоколов, горели костры и мрачно гремели барабаны Уицилопочтли. Они били не переставая с того момента, как закатилось солнце.

За воротами под деревьями собралась толпа. Двери церкви были закрыты.

Грохнул залп четырех пушек, и в небо взлетели четыре ракеты и рассыпались на четыре стороны красным, зеленым, белым и желтым фейерверком.

Двери церкви распахнулись, и появился Сиприано в роскошном серапе Уицилопочтли, надо лбом – три зеленых пера попугая. В руке он держал факел. Он нагнулся и поджег большую кучу хвороста, затем выдернул из вспыхнувшего костра четыре горящих сука и бросил их стоявшим в ожидании четырем стражам, на которых были только черные набедренные повязки. Они поймали их на лету и разбежались в четыре стороны к не зажженным еще кострам по четырем углам двора.

Стражи сняли серапе и рубахи и остались в штанах, подпоясанных красными кушаками. Ударил малый барабан, и начался танец; полуобнаженные мужчины подбрасывали вверх свои горящие факелы и ловили их, продолжая танец. Сиприано выхватывал из большого костра в середине двора пылающие сучья и бросал их другим стражам.

Он тоже сбросил с себя серапе. Его тело было покрыто красными и черными горизонтальными полосами, под губами шла тонкая зеленая полоска, от глаз расходились желтые лучи.

Яркое пламя пяти костров из сложенных неплотной пирамидой сучьев окоте взлетало в темное небо, освещая танцующих, которые одновременно пели звучными голосами.

Яростно трещали костры. Не останавливаясь, гремел барабан. Люди Уицилопочтли танцевали как дьяволы. Толпа за воротами сидела, погруженная в древнее индейское молчание. Постепенно костры прогорали, и белый фасад церкви, на котором плясали желтые отсветы пламени, начал синеть вверху, сливаясь с ночью, и краснеть внизу позади темных фигур, продолжавших танцевать у гаснущих костров.

Внезапно они закончили танец, укутались в серапе и расселись на земле. Там и тут мерцало колеблющееся пламя окоте на расставленных треножниках; на несколько минут повисла тишина. Потом вновь зазвучал барабан и ясный мужской голос воинственно запел «Первую песнь Уицилопочтли»:

 
Я – Уицилопочтли,
Красный Уицилопочтли,
Кроваво-красный.
 

 
Я – Уицилопочтли,
Желтый, как солнце,
Солнце в крови у меня.
 

 
Я – Уицилопочтли,
Белый, как кость,
Смерть в крови у меня.
 

 
Я – Уицилопочтли,
Я сжимаю травинку в зубах.
 

 
Я – Уицилопочтли, сидящий во тьме.
Я пятно крови на теле тьмы.
 

 
Я слежу за людьми у костра.
Выжидаю у них за спиной.
 

 
В тишине моей ночи
Кактус точит свой шип.
Корни трав тянутся к солнцу другому.
 

 
В глубине, куда не проникнут и корни манго,
В самом центре земли,
Горит желтое, змеино-желтое солнце мое.
 

 
О, страшитесь его!
О, страшитесь меня!
Кто стоит на пути моего змея-огня,
От жгучего жала умрет.
 

 
Я – спящий и бдящий
Гнев начала мужского.
Я – вспышки и дрожь
Огня угасающего.
 

Песнь подошла к концу. Некоторое время стояла тишина. Потом все люди Уицилопочтли запели снова ту же песнь, на место «Я» подставляя «Он».

 
Он – Уицилопочтли,
Красный Уицилопочтли,
Кроваво-красный.
 

 
Он – Уицилопочтли,
Желтый, как солнце,
Солнце в крови у него.
 

 
Он – Уицилопочтли,
Белый, как кость,
Смерть в крови у него.
 

 
Он – Уицилопочтли,
Он сжимает травинку в зубах.
 

 
Он – Уицилопочтли, сидящий во тьме.
Он – пятно крови на теле тьмы.
 

 
Он следит за людьми у костра.
Выжидает у них за спиной.
 

 
В тишине его ночи
Кактусы точат шипы.
Корни трап тянутся к солнцу другому.
 

 
В глубине, куда не проникнут и корни манго,
В самом центре земли,
Горит желтое, змеино-желтое солнце.
 

 
О, берегитесь, люди!
Страшны он и оно!
Кто стоит на пути его лучей,
Умирает от жгучего жала.
 

 
Он – Уицилопочтли, спящий или бдящий
Змей начала мужского.
Уицилопочтли – вспышки и дрожь
Огня гнева мужского.
 

Все большие костры погасли. Только слабое красноватое пламя треножников освещало сцену. Стража с примкнутыми штыками вышла со двора и выстроилась у внешней стены.

Теперь двор был пуст, только рдели угли прогоревших костров да металось пламя треножников. И теперь стал виден помост у белой стены церкви.

В тишине раскрылись большие церковные двери, и появился Сиприано в своем богатом серапе, держа в руке пук черных то ли листьев, то ли перьев, сзади над его головой торчали алые перья с черными кончиками. Он взошел на помост и остановился, повернувшись к толпе, факел освещал его лицо и яркие перья, похожие на языки огня над его головой.

За ним из церкви вышла странная процессия: пленный пеон в широченных белых рубахе и штанах в сопровождении двух стражей Уицилопочтли в серапе с красными, черными, желтыми, белыми и зелеными полосами; следом другой пленный пеон, за ним еще – всего пятеро; пятый был высокого роста, хромал, и на груди его белой рубахи был начерчен красный крест. Последней шла женщина, также в сопровождении двух стражей, волосы ее были распущены и рассыпались по красному платью.

Все поднялись на помост. Пленных пеонов построили в ряд, стражи встали позади них. Хромого пеона поставили в стороне, за спиной – стражи, женщину тоже отвели в сторону.

Большой барабан смолк, и трижды прозвучал звук горна, долгий, громкий и торжествующий. Потом рассыпалась яростная дробь сигнальных барабанов или маленьких тамтамов.

Сиприано поднял руку, все смолкло.

В тишине зазвучал его голос, произнося отрывистые, как приказы, фразы:

 
Мужчина тогда мужчина, когда он больше, чем мужчина.
Он не мужчина, пока он не больше, чем мужчина.
Пока не обрел силу
Большую, чем его сила.
 

 
В меня вошла сила из дали за солнцем
И из глубин земли.
Я – Уицилопочтли.
Я темен, как мрак подземный,
И желт, как огонь, который сжигает,
И бел, как кость,
И красен, как кровь.
 

 
Но я коснулся руки Кецалькоатля.
И между нашими пальцами вырос лист зеленой травы.
Я коснулся руки Кецалькоатля.
И вот! я владыка ночи,
И ночной сон растет из меня красным пером.
 

 
Я хранитель и господин сна.
Во сне ночи я вижу, как рыщут серые псы.
Рыщут, желая сожрать сон.
 

 
Ночью из труса выползает его душа,
Как серый пес, чья пасть в мерзкой пене,
Крадется меж спящих и видящих сон в уютной моей темноте,
В ком сон сидит, как кролик, насторожив длинные
           уши с кончиками, как ночь,
Или пасется на склонах сна, как в сумерках олень.
 

 
В ночи я вижу, как серые псы выползают из спящих людей —
Трусов, лжецов, предателей, чьи сны
Не настораживают уши, как кролики, и не пасутся
             в сумерках, как олени,
Но чьи сны – это псы, серые псы с желтой пастью.
Я вижу, как из лжецов, из воров, из коварных,
              подлых, презренных
Выползают серые псы и крадутся к моим оленям,
              пасущимся в темноте.
Тогда я хватаю нож и швыряю в серого пса.
И вот! нож вонзается в человека —
Дом серого пса!
 

 
Берегитесь! Берегитесь!
Мужчин и женщин, ходящих меж вас.
Вы не знаете, сколь во многих из них живут серые псы.
Мужчины, с виду невинные, женщины сладкоречивые
Могут оказаться конурой серого пса.
 

Ударили барабаны и зазвучал чистый и ясный голос певца:

Песнь серого пса

 
Когда спите вы и ничего не ведаете,
Серый пес крадется меж вами.
Вы спите и вертитесь, душа ваша мается.
Серый пес жрет ваши внутренности.
 

 
Взовите к Уицилопочтли:
– Серый пес настиг меня на перепутье,
Когда я шел по дороге сна
И пересек дорогу тревоги.
 

 
Серый пес впился в мои внутренности.
Уицилопочтли, отгони его.
И вот! отвечает Великий: – Выследи пса!
И убей в нечистом доме его.
 

 
По дороге тревоги
Вы идете следом за псом
К его дому в сердце предателя,
Вора, убийцы снов.
 

 
И одним ударом убиваете его там,
Воскликнув: «Уицилопочтли, хорошо ли я сделал?»
Чтобы ваш сон не был, как кладбище,
Где крадутся нечистые псы.
 

Голос затих, и наступила тишина. Сиприано подал знак, чтобы стражи вывели вперед пеона с черным крестом на груди и спине. Пеон шагнул, волоча ногу.

Сиприано: Кто этот человек, который хромает?

Стражи: Это Гильермо, надсмотрщик, работавший у дона Рамона и предавший его, своего хозяина.

Сиприано: Почему он хромает?

Стражи: Он упал из окна на камни.

Сиприано: Что заставило его предать своего хозяина?

Стражи: Его сердце – серый пес, и женщина, серая сука, подбила его на это.

Сиприано: Что за женщина подбила его?

Стражи вывели вперед женщину.

Стражи: Вот эта женщина, Марука, мой господин, с серым сучьим сердцем.

Сиприано: Это точно она?

Стражи: Точно.

Сиприано: Серого пса и серую суку мы убьем, потому что их пасти желты от яда. Хорошо ли мы сделаем, люди Уицилопочтли?

Стража: Очень хорошо, мой господин.

Стражи содрали одежду с Гильермо, который остался в серо-белой набедренной повязке, на голой груди нарисован серо-белый крест. На теле женщины тоже был нарисован серо-белый крест. Она осталась в короткой нижней юбке из серой шерсти.

Сиприано: Серый пес и серая сука больше не будут бегать по земле. Мы погребем их тела в негашеной извести, которая разъест их души и тела, и от них не останется ничего. Ибо известь – это ненасытная смерть, которая поглощает даже душу, не поперхнувшись. Свяжите их серой веревкой, посыпьте им голову пеплом.

Стражи мгновенно выполнили приказ. Пленные, осыпанные серым пеплом, смотрели черными блестящими глазами, не издавая ни звука. Сиприано подал знак и стражи молниеносно набросили на горло каждой из жертв серую тряпку и, резко дернув назад, сломали им шею. Туго стянув тряпку на горле, они опустили бьющиеся тела на пол.

Сиприано повернулся к толпе:

– Владыки Жизни – Распорядители Смерти.

Сине дыхание Кецалькоатля.

Красна кровь Уицилопочтли.

Но серые псы – горсть праха земного.

Владыки Жизни – Распорядители Смерти.

Серые псы мертвы.

Владыки Жизни живы.

Синий – глубь неба и моря.

Красный – кровь и огонь.

Желтый – зарево пламени.

Кость бела и жива.

Черные волосы ночи падают нам на лицо.

Но серые псы стали прах.

Владыки Жизни – Распорядители Смерти.

Потом снова повернулся к остальным пленным пеонам.

Сиприано: Кто эти четверо?

Стража: Эти четверо пришли убить дона Рамона.

Сиприано: Четверо на одного?

Стража: Их было больше, чем четверо, мой господин.

Сиприано: Когда много людей нападают на одного, как называются такие люди?

Стража: Трусы, мой господин.

Сиприано: Да, трусы. Они меньше, чем люди. Люди, которые меньше, чем люди, недостойны солнечного света. Если люди, которые больше, чем люди, будут жить, то тех, которые меньше, чем люди, необходимо уничтожать, чтобы они не множились. Люди, которые больше, чем люди, выносят приговор тем, которые меньше, чем люди. Должны ли они умереть?

Стража: Они обязательно должны умереть, мой господин.

Сиприано: Но моя рука коснулась руки Кецалькоатля, и среди черных листьев вырос один зеленый, цвета Малинци.

Подошел помощник и снял с Сиприано серапе, Сиприано остался голый по пояс. Стражи тоже сняли с себя серапе.

Сиприано поднял вверх руку, в которой сжимал пучок черных листьев, или перьев.

Потом медленно заговорил:

 
Уицилопочтли вручает черный лист смерти.
Мужественно примите его.
Мужественно примите смерть.
Мужественно переступите границу, признав свою вину.
 

 
Решитесь идти все дальше и дальше, пока
не достигнете Утренней Звезды.
Кецалькоатль укажет вам путь.
Малинци в зеленой одежде откроет вам дверь.
В источник вы ляжете.
Если придете к источнику и ляжете
И вода источника покроет ваше лицо, навеки,
То навеки расстанетесь с вашей виной.
 

 
И мужчина в вас, который больше, чем просто мужчина,
Проснется наконец, очищенный забвением,
И восстанет, и оглянется вокруг,
Готовый вновь стать мужчиной.
 

 
Но Уицилопочтли коснулся руки Кецалькоатля
И среди черных листьев вырос один зеленый.
Зеленый лист Малинци,
Которая может помиловать один раз, но не больше.
 

Сиприано повернулся к четырем пеонам. Протянул руку с четырьмя черными веточками первому из них, коротышке. Тот с любопытством посмотрел на веточки.

– Тут нет зеленой, – скептически сказал он.

– Не веришь! – сказал Сиприано. – Так и быть, получи черный.

И протянул ему черный лист.

– Я это знал заранее, – сказал коротышка и с демонстративным презрением отбросил лист.

Второй пеон вытащил черный лист. Он, как зачарованный, смотрел на него, вертя в пальцах.

Третий вытащил лист, нижняя часть которого была зеленой.

– Видишь! – сказал Сиприано. – Зеленый лист Малинци! – И протянул четвертому последний, черный, лист.

– Я должен умереть? – спросил тот.

– Да.

– Я не хочу умирать, господин.

– Ты играл со смертью, вот она и выпала тебе.

Троим обреченным завязали глаза черными повязками, сняли с них рубахи и штаны. Сиприано взял блестящий тонкий кинжал.

– Владыки Жизни – Распорядители Смерти, – произнес он громко и ясно.

И нанес три молниеносных сильных удара в сердце приговоренным пеонам. Затем поднял окровавленный кинжал и отшвырнул в сторону.

– Владыки Жизни – Распорядители Смерти, – повторил он.

Стражи по очереди подняли кровоточащие тела и отнесли их в церковь. Остался один пленник, которому достался зеленый лист.

– Прикрепите зеленый лист Малинци ему посреди лба, ибо Малинци может помиловать лишь один раз, но не больше.

– Слушаюсь, мой господин! – ответил страж.

И пеона повели в церковь.

Сиприано последовал за ними. Замыкал процессию последний страж.

Спустя несколько минут снова загремели барабаны, и люди медленно потянулись в церковь. Женщинам войти не позволили. Внутри вся церковь была увешана красно-черными флагами. Сбоку от алтаря появился новый идол: массивная фигура сидящего Уицилопочтли из черного вулканического камня. Вокруг идола горело двенадцать красных свечей. В руке он держал пучок черных листьев. У его ног лежали пять мертвых тел.

Высокое пламя на алтаре выхватывало из темноты статую Кецалькоатля. Рамон в голубом с белым одеянии Кецалькоатля сидел на своем низком троне. Рядом стоял другой трон, но он был пуст. Вокруг Рамона стояли шестеро стражей Кецалькоатля, на другой стороне алтаря, стороне Уицилопочтли, никого не было, кроме мертвых тел.

Снаружи непрерывно бешено гремели барабаны Уицилопочтли. Внутри звучал мягкий рокот барабана Кецалькоатля. Мужчины из толпы потоком шли в церковь между стоявшими у дверей стражами Кецалькоатля.

По сигналу флейты двери закрыли. Барабаны Кецалькоатля смолкли, и на башнях колокольни заиграл пронзительный горн Уицилопочтли.

Затем в центре церкви появился кортеж Уицилопочтли: молчаливые мужчины, босые, в одних черных набедренных повязках, с раскрашенными торсами и в головных уборах из алых перьев. Лицо Сиприано тоже было раскрашено: белый подбородок, от губ вниз – тонкая зеленая полоска, поперек носа – черная, от кончиков глаз – желтые и вдоль лба – алая. Надо лбом – зеленое перо, на затылке – алые. Вокруг тела на уровне груди – красная полоса, вокруг пояса – желтая. Остальное тело было пепельно-серым.

За ним следовали его стражи, лица раскрашены красным, черным и белым, тела – как у Сиприано, на затылке красное перо. Бесстрастно и монотонно звучал барабан Уицилопочтли.

Живой Уицилопочтли приблизился к ступеням алтаря, Живой Кецалькоатль встал навстречу ему. Они приветствовали друг друга: каждый на мгновение левой рукой прикрыл глаза, а пальцами правой коснулся пальцев другого.

Сиприано встал у статуи Уицилопочтли, окунул руку в каменную чашу, издал громкий клич Уицилопочтли и поднял руку, которую опускал в чашу и ставшую красной. Его стражи сделали то же: издав громкий клич, быстро по очереди подошли к чаше, окуная в нее руку и, мокрую, красную, поднимая ее вверх. Процедура сопровождалась бешеным боем барабана Уицилопочтли, по окончании резко смолкшим.

Рамон: Почему рука у тебя красна, Уицилопочтли, брат мой?

Сиприано: На ней кровь предателей, о Кецалькоатль!

Рамон: Что они предали?

Сиприано: Желтое солнце и сердце тьмы; сердца мужчин и бутоны женщин. Пока они были живы, нельзя было увидеть Утреннюю Звезду.

Рамон: Они воистину мертвы?

Сиприано: Воистину, мой господин.

Рамон: Пролилась ли их кровь?

Сиприано: Да, мой господин, только кровь серых псов не пролилась. Двое умерли бескровной смертью серых псов, трое – кровавой.

Рамон: Дай мне кровь этих троих, брат Уицилопочтли, чтобы я окропил ею огонь.

Сиприано поднес каменную чашу и маленький пучок черных листьев, взяв их из руки идола Уицилопочтли. Рамон медленно, спокойно окунул черные листья в кровь и легко брызнул на огонь.

Рамон: Тьма, испей крови искупления.

Солнце, глотни крови искупления.

Расступись море и взойди, Утренняя Звезда.

Он вернул чашу и листья Уицилопочтли, который отнес их к черному идолу.

Рамон: Ты, который отнял жизнь у этих троих, Уицилопочтли, брат мой, что ты сделаешь с их душами?

Сиприано: Их я отдаю тебе, мой господин, Кецалькоатль, Повелитель Утренней Звезды.

Рамон: Хорошо, отдай их мне и я укутаю их моим дыханием и отправлю в самый долгий из всех путей – сон и нескорое пробуждение.

Сиприано: Мой господин – господин двух путей.

Обнаженные, раскрашенные стражи Уицилопочтли положили тела троих зарезанных на носилки и отнесли к подножию статуи Кецалькоатля.

Рамон: Итак, вам предстоит долгий путь, мимо солнца к вратам Утренней Звезды. И если солнце разгневано, оно разит стремительней ягуара, и ветры налетают, как орел, и воды небесные обрушиваются в гневе, как серебряные стрелы. Ах, души, заключите сейчас мир с солнцем, и ветрами, и водами и ступайте, собравшись с мужеством и укрывшись дыханием Кецалькоатля, как плащом. Не бойтесь, не сжимайтесь, не теряйте сил; но пройдите до конца самый долгий из всех путей, и пусть вода источника покроет ваши лица. И по прошествии времени восстанете обновленными.

Обращаясь с этими словами к мертвым, Рамон бросил в огонь щепотку ладана, и поднялось облако голубого дыма. Рамон помахал кадилом над головами мертвых. Потом развернул три голубые пелены и покрыл мертвых. Стражи Кецалькоатля подняли носилки, и зазвучала флейта Кецалькоатля.

– Приветствую тебя, Утренняя Звезда! – крикнул Рамон, повернувшись к свету за статуей Кецалькоатля, и поднял правую руку в молитве. Все мужчины повернулись тоже и в едином порыве вскинули правую руку. И тишина Утренней Звезды повисла в церкви.

Ударил барабан Кецалькоатля: стражи медленно вышли, унося тела, завернутые в голубые пелены.

Зазвучал голос Живого Уицилопочтли:

– Кецалькоатль не может смотреть на лица удавленых серых псов. Утренняя Звезда не взойдет над трупами серых псов. Их поглотит огонь.

Затрещали барабаны Уицилопочтли. Рамон продолжал стоять спиной к людям в церкви, рука воздета к Утренней Звезде. Стражи положили трупы удавленных на носилки, накрыли серыми покрывалами и унесли.

Прозвучала труба Уицилопочтли.

Сиприано: Мертвые отправились в дорогу. Кецалькоатль помогает им на самом долгом из всех путей.

– Но серые псы спят в негашеной извести, в медленном погребальном костре. Все кончено.

Рамон уронил руку и повернулся лицом к людям. Все в церкви тоже опустили руки. Прокатилась и смолкла дробь двух барабанов, приглушенная – Кецалькоатля и резкая – Уицилопочтли. Потом два стража, Кецалькоатля и Уицилопочтли, запели:

Бдительность Уицилопочтли

 
Красный Уицилопочтли
Стоит между днем и ночью.
 

 
Золотой Уицилопочтли
Хранит жизнь от смерти, смерть от жизни.
 

 
Ни серые псы, ни трусы не пройдут мимо него.
Не проползут предатели,
Достойные, но солгавшие, не проскользнут
Мимо него, из ночи в день.
 

 
Храбрые засыпают спокойно,
Верные встречают рассвет,
Мужественные входят
В новый день, мимо Уицилопочтли.
 

 
Красный Уицилопочтли
Очищает кровью.
 

 
Черный Уицилопочтли —
Это смерть.
 

 
Золотой Уицилопочтли —
Освободительный огонь.
 

 
Белый Уицилопочтли —
Обмытая кость.
 

 
Зеленый Уицилопочтли —
Трава Малинци.
 

Перед каждой новой строфой стражи Уицилопочтли хлопали по левой ладони правой, окровавленной, рукой и одновременно раздавался ужасающий удар барабанов. Когда песня закончилась, грохот барабанов постепенно замер, как отдаленный гром, отзываясь эхом в сердцах заполнивших церковь людей.

Рамон: Почему рука у тебя красна, Уицилопочтли?

Сиприано: На ней кровь убитых, Брат.

Рамон: Всегда ли ей быть красной?

Сиприано: До тех пор, пока Малинци не принесет чашу с водой.

Прозвучали вместе труба и флейта. Стражи Уицилопочтли погасили одну за другой красные свечи, стражи Кецалькоатля задули голубые свечи. Храм погрузился во тьму, только позади статуи Кецалькоатля горел маленький, но яркий огонек да тлели красные угли на алтаре.

Рамон медленно заговорил:

 
Мертвые в пути, путь лежит через тьму,
Где светит лишь Утренняя Звезда.
За белизной белизны,
За чернотой темноты,
За ясным днем,
За невыразимо мучительной ночью —
Свет, который питают два сосуда,
С черным маслом и с белым,
Горит у врат.
 

 
У врат в тайное тайных,
Где сливаются Дыхание и Источники,
Где мертвые живы, где живые мертвы.
Бездну, которую жизнь не в силах измерить,
Начало и Конец, о которой мы знаем
Лишь то, что она есть, и ее жизнь —
это наши жизнь и смерть.
Все закрывают ладонью глаза
Перед незримым.
Все погружаются в молчание
Перед безмолвием.
 

В церкви повисла мертвая тишина, все мужчины стояли, прикрыв ладонью глаза.

Пока не ударил гонг и на алтаре зажгли зеленые свечи Малинци. Вновь зазвучал голос Рамона:

 
Как зеленые свечи Малинци,
Как дерево в новой листве.
Кровавый дождь пролился, впитавшись в землю.
 

 
Мертвые завершили свой путь
К звезде.
Уицилопочтли укрыл своим черным плащом
Уснувших.
Когда голубой ветер Кецалькоатля
Мягко веет,
Когда проливается дождь Малинци
И все зеленеет.
 

 
Считайте красные зерна огня
Уицилопочтли, о люди.
И развевайте прах.
 

 
Ибо живые живут,
А мертвые умерли.
Но пальцы всех соприкасаются
В Утренней Звезде.