Текст книги "Пернатый змей"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Он направил жеребца в сторону берега, где в воде сидела купающаяся старуха, тихая и незаметная, поливая из тыквенного ковшика голые коричневые плечи и спутанные седые волосы. Конь пританцовывал, вздымая брызги, и старуха встала в облепившей ее тело сорочке и спокойным голосом стала журить его, тыкая в его сторону ковшиком; солдат засмеялся, а черный конь игриво ударил копытом по воде, и солдат опять закричал на него. Но солдат знал, что ответственность за такое поведение коня он может отнести на счет Сиприано.

Кэт медленно побрела к лодке. Вода была теплая, но ветер дул плотный, насыщенный электричеством. Кэт быстро отерла ноги носовым платком, надела песочного цвета чулки и коричневые туфельки.

Она села, глядя назад, на пустынный галечный берег, развевающиеся сети и черную землю за ними с зеленым маисом, кудрявую зелень деревьев еще дальше и разбитую дорогу, теряющуюся среди старых деревьев, по которой удалялись солдаты из Харамая на черном коне и осле. На фермерский дом справа, черный, низкий и вытянутый, и кучку черных хижин под черепичными крышами, пустые сады за тростниковыми плетнями, верхушки банановых пальм и ветел. Застывший, густой свет предвечерья, длинное озеро, растворяющееся вдали между призрачными горами.

– Какая красота! – сказала Кэт. – Тут можно жизнь прожить.

– Рамон говорит, что он сделает озеро центром нового мира, – сказал Сиприано. – Мы будем богами озера.

– К сожалению, я просто женщина, – ответила она.

Он живо обернулся к ней.

– Что это значит, «просто женщина»? – спросил он быстро, жестко.

Она опустила голову. Что это значит? В самом деле, что? Быть просто женщиной! Душа ее помнила ту восхитительную иллюзорность, где все возможно, даже иллюзорное пребывание между богов.

Моторная лодка быстро бежала по коричневато-бледному озеру, оставляя бурлящий след за кормой. Солдаты, сидевшие для остойчивости на носу, скорчились на дне лодки, лица как маски: сонные, неподвижные. Скоро сон окончательно сморил их, они свалились, где сидели, и заснули, тесно прижавшись друг к другу.

Сиприано сидел сзади нее, сбросив китель и заложив руки в белых рукавах за спинку скамьи. Тяжелый патронташ съехал на бедра. Он смотрел вперед, лицо бесстрастное. Ветер трепал упавшие на лоб черные волосы и маленькую бородку. Взгляды их встретились: его глаза улыбались далекой, почти неуловимой улыбкой, прячущейся в их черноте. Но в этой улыбке было удивительное понимание.

Лодочник сидел на корме, высокий и прямой, глядя вперед отсутствующим взглядом. Огромные поля шляпы затеняли его лицо, ремешок свободно болтался под подбородком. Почувствовав на себе ее взгляд, он посмотрел на нее, как на пустое место.

Отвернувшись, она сбросила подушку со скамьи на дно лодки и скользнула вниз. Сиприано встал в бегущей, качающейся лодке и положил ей вторую подушку. Она лежала, укрыв лицо шалью; быстро тарахтел мотор, полотнище навеса хлопало в порывах ветра, позади взлетали торопливые волны, шлепком посылая лодку вперед, иногда обдавая брызгами в зное и тишине озера.

Кэт забылась под желтой шалью, под молчание мужчин.

Она проснулась оттого, что мотор вдруг замолчал, и села. Недалеко виднелся берег; белая колокольня Сан-Пабло среди деревьев. Лодочник, оставив руль, с круглыми глазами склонился над мотором. Волны медленно разворачивали лодку.

– В чем там дело? – спросил Сиприано.

– Горючее заливаю, ваше благородие! – ответил лодочник.

Солдаты тоже проснулись и сели.

Ветер стих.

– Скоро польет, – сказал Сиприано.

– То есть будет гроза? – спросила Кэт.

– Да, – и он показал тонким смуглым пальцем, светлым с тыльной стороны, на черные тучи, стремительно выползающие из-за гор, и на огромные тяжелые валы, со странной неожиданностью поднявшиеся вдалеке. Воздух, казалось, сгустился. Там и сям вспыхивали молнии, глухо ворчал гром.

Лодка продолжала качаться на месте. Запахло керосином. Лодочник возился с мотором. Наконец он заработал, но тут же снова смолк.

Лодочник закатал штанины и, к удивлению Кэт, шагнул в озеро, хотя они были в миле от берега. Вода была ему по колено. Отмель. Он медленно и молча побрел в воде, толкая лодку перед собой.

– А дальше озеро глубокое? – спросила Кэт.

– Вон там, сеньора, где плавают птицы с белой грудкой, там восемь метров с половиной, – сказал он, показывая вперед.

– Нужно поторопиться, – сказал Сиприано.

– Да, ваше благородие!

Лодочник снова забрался в лодку. Мотор затарахтел, лодка рванулась и понеслась на полной скорости. Подул – уже холодный – ветер.

Но они описали широкую дугу и увидели впереди плоский мыс, темные манговые деревья на нем и бледно-желтый верхний этаж гасиенды Хамильтепек над их кронами, пальмы с неподвижной листвой, бугенвиллии, висящие пурпурной стеной. Кэт разглядела хижины пеонов среди деревьев и женщин, стирающих, стоя на коленях на прибрежных камнях, там, где в озеро впадал ручей, и выше – банановую плантацию.

Холодный ветер крутил вихри в небе, которое быстро закрывали черные тучи. Они пристали к берегу в маленькой бухточке, и к ним медленно спустился Рамон.

– Скоро польет, – сказал он по-испански.

– Мы успели вовремя, – ответил Сиприано.

Рамон посмотрел на них обоих и все понял. Новая, иллюзорная Кэт мягко засмеялась.

– В саду Кецалькоатля распустился новый цветок, – сказал Сиприано по-испански.

– Под красными каннами Уицилопочтли, – добавил Рамон.

– Вы правы, господин, – сказал Сиприано. – Pero una florecita tan zarca! Y abrió en mi sombra, amigo.

– Seis hombre de la alta fortuna.

– Verdad![136]136
  – Но только этот цветок священный! И он распустится в моей тени, друг.
  – Шестой мужчина счастливец.
  – Ты прав! (исп.)


[Закрыть]

Было около пяти пополудни. Ветер свистел в деревьях; и внезапно дымящейся стеной обрушился ливень. Земля была плотный белый дым воды. Озеро исчезло.

– Сегодня вам придется остаться тут на ночь, – сказал Сиприано Кэт по-испански мягким, обволакивающим голосом.

– Но дождь кончится, – возразила она.

– Вам придется остаться, – повторил он по-испански странным голосом, похожим на вздох ветра.

Кэт посмотрела на Рамона, зардевшись. Он ответил ей отсутствующим, как ей подумалось, взглядом, словно бы издалека, далекого далека.

– Невеста Уицилопочтли, – сказал он с легкой улыбкой.

– Кецалькоатль, ты сочетаешь нас браком, – сказал Сиприано.

– Вы хотите этого? – спросил Рамон.

– Да! – ответила она. – Я хочу, чтобы вы поженили нас, только вы.

– После захода солнца, – сказал Рамон.

И он удалился к себе. Сиприано показал Кэт ее комнату, а потом отправился к Рамону.

Холодный ливень продолжал, дымясь, низвергаться с неба.

Когда сквозь непрекращающийся дождь пробились сумерки, служанка принесла Кэт белое льняное то ли платье без рукавов, то ли сорочку, украшенную понизу фестонами и расшитую жесткими голубыми цветами вверх черными ножками с двумя зелеными листиками. В центре цветочного узора было крохотное изображение Птицы Кецалькоатля.

– Господин просит вас надеть это! – сказала женщина, которая принесла, кроме того, лампу и записку.

Записка была от Рамона и написана по-испански: «Примите платье невесты Уицилопочтли и наденьте его, все же остальное снимите. Ни единая нитка, ничего из прошлого не должно касаться вас. С прошлым покончено. Наступили новые сумерки».

Кэт не очень понимала, как надевать платье, потому что не было ни рукавов, ни пройм – просто прямое платье с продетой поверху тесемкой. Потом она вспомнила, как одевались в древности индейские женщины, стянула тесемку и перебросила через левое плечо; платье собралось над грудью. Она вздохнула. Это было не платье, а сорочка, расшитая понизу перевернутыми цветами.

Появился Рамон, босой, в своей привычной белой одежде, и молча повел ее по лестнице, ведущей в сад. В загуане было темно, дождь не прекратился, но понемногу ослабевал. Сумерки сгущались.

Рамон снял рубаху и швырнул ее на ступеньки лестницы. Потом, голый по пояс, вывел Кэт в сад, под сильный дождь. Сиприано выступил вперед, тоже босой, с голой грудью и непокрытой головой, в широких белых штанах.

Они стояли босиком на земле, над которой висел туман брызг. Дождь мгновенно вымочил их до нитки.

– Стоя босыми ногами на живой земле, лицом к живому дождю, – негромко заговорил Рамон по-испански, – в сумеречном свете между ночью и днем; мужчина и женщина, под негаснущей звездою, соединитесь для жизни в полном согласии. Подними лицо, Катерина, и скажи: Этот мужчина – мой дождь небесный.

Кэт подняла лицо и закрыла глаза от потоков дождя.

– Этот мужчина – мой дождь небесный, – проговорила она.

– Эта женщина – земля для меня, скажи это, Сиприано, – произнес Рамон, опустившись на одно колено и приложив ладонь плашмя к земле.

Сиприано опустился на колено и приложил ладонь к земле.

– Эта женщина – земля для меня, – повторил он за Рамоном.

– Я, женщина, целую ноги этого мужчины в знак того, что буду опорой ему в долгие сумерки Утренней Звезды.

Кэт опустилась на колени, поцеловала ноги Сиприано и повторила слова Рамона.

– Я, мужчина, целую чело и грудь этой женщины в знак того, что буду миром ее и прибытком ее в долгие сумерки Утренней Звезды.

Сиприано поцеловал ее и повторил слова.

Затем Рамон положил ладонь Сиприано на мокрые от дождя глаза Кэт, а ладонь Кэт на мокрые глаза Сиприано.

– Я, женщина, во тьме накрывающей этой руки, молю этого мужчину принять меня в сердце ночи и никогда не отвергать меня, – произнесла Кэт. – Но да будет сердце ночи обитель нам навсегда.

– Я, мужчина, во тьме накрывающей этой руки, молю эту женщину принимать меня в сердце ночи, обители нашей навсегда.

– Мужчина изменит женщине, и женщина изменит мужчине, – продолжал Рамон, – и простится им это, ему и ей. Но если они соединились как земля и дождь, между днем и ночью, в час Звезды; если мужчина соединился с женщиной плотью и звездой его надежды и женщина соединилась с мужчиной плотью и звездой ее желания, тогда соединение произошло и обитель их там, где они как одна звезда, тогда никто из них не изменит обители, где единение живет как незаходящая звезда. Ибо если кто из них изменит обители обоих, это не простится им ни днем, ни ночью, ни в сумерках звезды.

Дождь стихал; ночь была темная.

– Идите и омойтесь в теплой воде, коя есть умиротворение всем нам. И умастите тела ваши маслом, кое есть покой Утренней Звезды. Умастите даже подошвы ног ваших и корни волос.

Кэт поднялась в свою комнату и увидела большую глиняную ванну с горячей водой, от которой шел пар, и большие полотенца. И еще масло в красивой маленькой вазочке и пучок мягкой белой шерсти.

Замерзшая после дождя, она искупалась в горячей воде, вытерлась и смазала тело маслом, прозрачным, как вода. Оно было нежное, с тонким ароматом и приятно бодрило. Она натерла всю себя, даже кожу головы и подошвы; тело мягко заблестело.

Затем надела другую из сорочек с перевернутыми голубыми цветами, что лежали на кровати, приготовленные для нее, поверх надела платье зеленой домотканой шерсти, состоявшее из двух кусков, свободно схваченных по бокам, так что проглядывал белый чехол, и скрепленных на левом плече. По подолу спереди и сзади были вышиты цветы, голубые с черными стеблями и двумя черными листочками. И белая сорочка чуть-чуть выглядывала на груди и торчала снизу из-под зеленой юбки, показывая голубые цветы.

Странный наряд, простой, но красивый. Она сунула ноги в плетеные зеленые huaraches. Но хотелось какой-нибудь поясок. Она взяла ленту и завязала на талии.

В дверь постучался слуга, сказать, что ужин готов.

Смущенно посмеиваясь, она вошла в «салон».

Рамон и Сиприано молча ждали ее, оба в белых рубахах и белых штанах. Сиприано набросил на плечи красное серапе.

– Вот! – сказал Сиприано, шагнув вперед. – Невеста Уицилопочтли, как зеленое утро. Но Уицилопочтли наденет на вас кушак, а вы на него – обувь, чтобы он никогда не покинул вас, а вы вечно были в плену его чар.

Сиприано повязал ей на талии узкий белый шерстяной кушак с изображением белых ступенчатых башен на красно-черном поле. И она нагнулась и надела на его маленькие смуглые ноги красные плетеные сандалии с черным крестом на носках.

– Еще один маленький подарок, – сказал Рамон.

Он велел Кэт надеть на шею Сиприано маленькую эмблему Кецалькоатля на голубом шнурке: серебряную змею и птицу из синей бирюзы. Сиприано надел на нее такую же эмблему, только птица была из черного матового янтаря, а шнурок красный.

– Вот! – произнес Рамон. – Это эмблема Кецалькоатля, Утренней Звезды. Помните, брак – основа союза, и основа союза – звезда. Если нет звезды, нет и основы, нет истинного соединения мужчины и женщины в единое целое, нет брака. И если нет брака, то нет ничего, кроме влечения. Если нет достойного союза, нельзя ожидать ничего хорошего. Но если он есть, тогда изменивший обители союза, которая есть его основа, которая живет как звезда, соединяющая день и ночь, тьму женщины и рассвет мужчины, ночь мужчины и утро женщины, никогда не будет прощен, ни здесь, ни за гробом. Ибо мужчина слаб и женщина слаба, и никто из них не может провести черту, за которую другому нельзя преступить. Но звезду, соединяющую этих двоих, предать нельзя.

И звезду, соединяющую троих, предать нельзя.

И звезду, соединяющую всех мужчин, и всех женщин, и всех детей человеческих, предать нельзя.

Всякий, предающий другого, предает себя. Ибо если нет звезды, соединяющей человека и человека или даже мужчину и женщину, то их ничего не объединяет. Но всякий, предающий звезду, соединяющую его и другого человека, предает все, и предатель теряет все.

Там, где нет ни звезды, ни обители, нет ничего, потому и нельзя ничего потерять.

Глава XXI
Открытие церкви

Кэт собралась обратно в Сайюлу, а Сиприано – в город, где стояла его часть.

– Ты не поедешь со мной? – спросил он. – Разве мы не оформим брак как полагается, чтобы жить вместе в одном доме?

– Нет, – ответила она. – Нас повенчал Кецалькоатль, а не священник в церкви. Я буду тебе женой в мире Кецалькоатля, и только. И если между нами взошла звезда, мы будем следовать ей.

По черным его глазам видно было, что его раздирали противоречивые чувства. Он не выносил даже малейшего прекословия. Затем взгляд его вновь стал твердым, далеким.

– Очень хорошо, – сказал он. – Лучше и быть не может.

И вышел, не оглядываясь.

Кэт вернулась в свой дом, к своим прислуге и качалке. Внутри нее была безмолвная тишина – ни мыслей, ни ощущения времени. Пусть будет, что будет.

Она больше не боялась ночей, когда была заперта одна в своей тьме. Но дней немного побаивалась. И старательно избегала всяческого общения.

Однажды утром она распахнула окно спальни и взглянула на озеро. Солнце уже поднялось, и на горах за озером лежали странные пятнистые тени. На берегу женщина быстро и усердно поливала из тыквенного ковшика смирно стоящую свинью. Маленькая группа выделялась силуэтом на фоне бледно-серой воды.

Но выглянуть в окно, выходящее на узкую улочку, было невозможно. Стоило ей распахнуть его, как неожиданно из ниоткуда возникли старик с листом лопуха, на котором лежала кучка маленьких рыбешек чарале, похожих на осколки стекла, прося за них два сентаво, и девочка, которая развернула угол драной шали, достала три яйца и умоляюще протянула Кэт. И уже плелась к окну старуха со своей грустной историей. Кэт знала ее наизусть. Пришлось бежать от окна и докучливых посетителей.

В тот же миг невидимый воздух задрожал от звуков, которые всегда заставляли замирать сердце. Это была быстрая дробь барабанов, тамтамов. Такие же звуки, доносящиеся из отдаленного храма, она слышала в тропических сумерках на Цейлоне. И с опушки леса на севере Америки, когда краснокожие индейцы плясали у костра. Звуки, что будят темное, древнее эхо в душе каждого человека, пульс первобытного мира.

Два барабана яростно гремели, соперничая друг с другом. Затем постепенно перешли на медленный странный рваный ритм, пока наконец не остался один, звучавший на одной медленной, протяжной, монотонной ноте, словно падала огромная капля тьмы, тяжело, непрерывно, истекающая с наступлением утра.

Пробужденное прошлое страшно, а если его будят, чтобы подавить настоящее, то страшно вдвойне. У Кэт звук тамтама вызвал настоящий ужас. Казалось, он бьет прямо в солнечное сплетение.

Она подошла к окну. Через улицу была садовая стена из саманного кирпича и над ней поднимались верхушки апельсинных деревьев, освещаемые густо-золотым солнцем. За апельсинными деревьями стоял ряд высоких красивых косматых пальм с тонкими стволами. И над самыми макушками двух крайних пальм торчали острия двойной церковной колокольни. Она так часто смотрела на них; два железных равноконечных креста росли, казалось, прямо из косм пальм.

Сейчас она мгновенно заметила на том месте, где раньше были кресты, блеск символов Кецалькоатля: два кольца солнц с темной птицей в центре. Золото солнц – или змей – незнакомо сверкало в лучах настоящего солнца, птица подняла крылья, темные внутри кольца.

Вновь загремели два барабана, быстро, перебивая друг друга, в странном неровном дикарском ритме, поначалу показавшемся хаотичным, но потом в нем как будто определился призыв, почти жуткий по своей мощи, проникающий прямо в беззащитную кровь. Кэт почувствовала, как ее стиснутые руки затряслись от страха. И еще она будто слышала, как бьется сердце Сиприано – ее мужа во Кецалькоатле.

– Слушай, нинья! Слушай, нинья! – донесся с веранды испуганный голос Хуаны.

Кэт вышла на веранду. Эсекьель скатал свой матрац и натягивал брюки. Было воскресенье, когда он мог иногда позволить себе поспать подольше. Его густые черные волосы были взъерошены, лицо заспанное, но в его спокойном выражении и в слегка склоненной голове Кэт прочитала тайное удовлетворение, с которым он воспринял варварский грохот барабанов.

– Это у церкви! – сказала Хуана.

Кэт неожиданно поймала взгляд черных, рептильных глаз служанки. Обычно она забывала, что Хуана темнокожая и не такая, как она. Проходили дни, когда она не отдавала себе в этом отчета. Пока вдруг не ловила этот черный, пустой взгляд, в котором вспыхивал огонь, и вздрагивала, невольно спрашивая себя: уж не ненавидит ли она меня?

Или это было лишь неизъяснимое различие крови?

Сейчас в глазах Хуаны, полыхнувших на мгновение черным огнем, она прочитала страх, и торжество, и тягучее презрение варвара.

– Что все это означает? – спросила она у нее.

– Это значит, нинья, что колокола больше не будут звонить. Они сняли колокола и бьют в барабаны в церкви. Слышишь! Слышишь!

Вновь раздалась быстрая дробь барабанов, от которой бросало в дрожь.

Кэт и Хуана подошли к раскрытому окну.

– Смотри, нинья! Глаз Другого! Больше нет крестов на церкви. Это Глаз Другого. Смотри! Как он блестит! Как красиво!

– Это значит, – послышался грубоватый ломающийся голос Эсекьеля, – что это церковь Кецалькоатля. Теперь это храм Кецалькоатля, нашего собственного Бога.

Он явно был одним из верных Людей Кецалькоатля.

– Подумать только! – пробормотала Хуана в благоговейном страхе.

Она подняла голову, и глаза женщин встретились на мгновение.

– Посмотри на солнечные глаза ниньи! – крикнула Хуана, кладя ладонь на руку Кэт. Глаза у Кэт были карего оттенка, переменчивые, серо-золотые, и сейчас в них мерцало изумление с оттенком испуга и смятения. В голосе Хуаны слышалось торжество.

У окна внезапно появился человек в белом серапе с сине-черной оторочкой, приподнял шляпу, украшенную эмблемой Кецалькоатля, и протянул небольшую карточку.

Она прочитала: «Приходите к церкви, когда услышите большой барабан; в семь часов». Внизу вместо подписи стоял знак Кецалькоатля.

– Очень хорошо! – сказала Кэт. – Я приду.

Было уже четверть седьмого. Снаружи слышалось шарканье веника Хуаны, подметавшей веранду. Кэт надела белое платье, желтую шляпу и ожерелье из бледных топазов, отсвечивавших желтым и розоватым.

Земля была влажной после дождя, листва чистая и по тропически густая, но землю усеивала масса старых листьев, сбитых ливнем.

– Нинья! Уже уходишь! Подожди! Подожди! Кофе, Конча! Быстро!

Раздался топот босых ног, дети несли чашку, блюдо со сладкими булочками и сахар, следом торопливо ковыляла их мать с кофе. Широко шагая прошел по дорожке Эсекьель, приподняв на ходу шляпу. Он направлялся к домику слуг. Появилась Хуана.

– Эсекьель говорит!.. – крикнула она. В этот момент мягкий, медленный удар неожиданно разорвал воздух, оставив после себя зияющую дыру. «Бум! Бум! Бум!» – раздавалось очень медленно. Это был большой барабан, его непререкаемый голос.

Кэт тут же отставила чашку и встала.

– Я иду в церковь, – сказала она.

– Да, нинья… Эсекьель говорит… Я тоже иду, нинья…

И Хуана помчалась за своим черным платком.

Человек в белом серапе с сине-черной оторочкой ждал у ворот. Он поздоровался, приподняв шляпу, и зашагал за Кэт и Хуаной.

– Он идет за нами! – зашептала Хуана.

Кэт плотней стянула желтую шаль на плечах.

Было воскресное утро, вдоль берега озера выстроились черные лодки. Но сам берег был пуст. Как только раздался медленный низкий рев большого барабана, последние, еще остававшиеся на берегу люди помчались к церкви.

Там уже собралась огромная толпа индейцев, мужчин в темных серапе или в наброшенных на плечи красных одеялах – дождливыми ночами было холодно, – держащих шляпы в руках. Море высоких, черноволосых индейских голов! Женщины в синих платках пробивались поближе. Большой барабан замедленно, глухо звучал с колокольни. У Кэт душа в пятки ушла.

Среди толпы в два ряда стояли вооруженные винтовками мужчины в красных серапе Уицилопочтли с черными алмазами на плечах, образуя проход.

– Проходите! – сказал ей провожатый. И Кэт направилась по коридору из красных с черным серапе, шагая медленно и полубессознательно под устремленными на нее взглядами черных глаз. Ее страж следовал позади. Но Хуану развернули обратно.

Кэт посмотрела на свои ноги и споткнулась. Потом подняла глаза.

В воротах стояла ослепительная фигура в серапе, украшенном сверкающими алыми, белыми и черными зигзагами, идущими снизу до черных плеч, над которыми виднелось лицо Сиприано, спокойное, величественное, с маленькой черной бородкой и дугами бровей. Он поднял руку, приветствуя ее.

Позади него до закрытой двери церкви тянулся двойной ряд стражей Кецалькоатля в серапе с сине-черной каймой.

– Что я должна делать? – спросила Кэт.

– Постойте минутку со мной, – ответил Сиприано.

Это было нелегко, стоять перед этим морем смуглолицых людей, устремивших на нее черные горящие глаза. В конце концов, она была грингита и чувствовала это. Жертвоприношение? Неужели она жертва? Она опустила голову в желтой шляпе и посмотрела на топазовое ожерелье цвета светлой болотной воды, мерцая, подрагивавшее на белой груди ее платья. Его подарил ей Джоаким. Он сам сделал его, это ожерелье, в Корнуолле. Так далеко! В другом мире, в другой жизни, в другую эпоху! Теперь ей предстоит тяжкое испытание, как жертве.

Большой барабан на колокольне смолк, потом внезапно прокатилась частая дробь малых барабанов и также неожиданно оборвалась.

Низкими, глубокими, мощными голосами гвардия Кецалькоатля возгласила в унисон:

– Оуé! Оуé! Оуé! Оуé![137]137
  Слушайте! Слушайте! Слушайте! Слушайте! (исп.)


[Закрыть]

Открылась маленькая дверца, врезанная в тяжелые двери церкви, и появился дон Рамон. В серапе Кецалькоатля поверх белой одежды он стоял во главе выстроившейся в две шеренги гвардии, ожидая, пока наступит тишина. Потом поднял обнаженную правую руку.

– Что есть Бог, мы никогда не узнаем! – громко произнес он, обращаясь к собравшимся.

Гвардейцы Кецалькоатля повернулись к толпе и вскинули правую руку.

– Что есть Бог, вы никогда не узнаете! – повторили они.

Следом за ними слова повторила выстроившаяся в толпе Гвардия Уицилопочтли.

В наступившей затем мертвой тишине Кэт отчетливо различила море глаз, сверкающих белым огнем.

 
Но сыновья Бога приходят и уходят.
Они приходят из-за Утренней Звезды;
Туда же они возвращаются с земли людей.
 

Это снова звучал торжественный, сильный голос Рамона. Кэт посмотрела на его лицо; оно было бледным и бесстрастным, но, казалось, при взгляде на него у людей в толпе сходило с лиц выражение вульгарного любопытства.

Гвардия Кецалькоатля вновь повернулась к толпе и повторила слова Рамона.

 
Иисус и Мария покинули вас и ушли туда,
где они возродятся.
Но пришел Кецалькоатль. Он здесь.
Он ваш властелин.
 

Последние слова помогли Рамону достичь цели. Люди начали поддаваться воздействию его мощной воли. Он смотрел в устремленные на него черные глаза толпы взглядом, казалось, ничего не выражавшим, но будто вперяясь в сердце той тьмы перед ним, где скрывалась его непостижимая тайна о Боге.

 
Тем, кто пойдет за мной, придется пройти через
                горы небесные
И мимо звездных домов в ночи.
Они найдут меня лишь в Утренней Звезде.
Но тем, кто за мной не пойдет, не должно подглядывать.
Ибо лишатся они тогда зрения и, робких, их поразит паралич.
 

Секунду он стоял молча, мрачно глядя на толпу. Потом уронил воздетую руку и повернулся. Высокие двери церкви распахнулись, открыв ее полутемное нутро. Рамон один вошел в церковь. Оттуда донесся звук барабана. Стражи Кецалькоатля гуськом потянулись за Рамоном. Алая стража Уицилопочтли вошла во двор, заняв их место. Сиприано остался стоять в воротах. Раздался его голос, звонкий и повелительный.

– Слушайте меня, люди. Вы можете войти в дом Кецалькоатля. Мужчины должны встать справа и слева, снять обувь и стоять прямо. Перед новым Богом на колени не опускаются.

Женщины должны расположиться посередине и покрыть лица. Они могут сесть на пол.

Но мужчины должны стоять.

А теперь входите, те, кто не боится.

Кэт и Сиприано вошли в церковь.

Внутри все переменилось, пол был черный и блестел, стены – в разноцветных полосах, вокруг царил полумрак. Люди Кецалькоатля в белой одежде стояли двумя шеренгами, образуя проход к центру.

– Сюда, – тихим голосом сказал один из Людей Кецалькоатля, подведя Кэт к неподвижно стоящим стражам.

Закрыв лицо желтой шалью, она пошла одна между шеренгами, боясь поскользнуться на гладком черном полу. Колонны нефа были темно-зеленого цвета, как деревья, поднимающиеся к глубокому синему своду. По стенам шли вертикальные полосы: черные, белые, пунцовые, желтые и зеленые; стекла окон – темно-голубые, малиновые и черные, с крапинами солнечного света. Странная мешанина красок.

Дневной свет попадал внутрь только сквозь маленькие оконца высоко под темно-голубым куполом, где разноцветные полосы на стенах становились зелеными, как банановые листья. Внизу было темно, тускло переливались резкие краски.

Кэт прошла вперед и остановилась у ступеней алтаря. Высоко над престолом и сзади него горел маленький, но яркий огонек, и прямо под ним стояла огромная темная неясная фигура, странная, массивная, явно вырезанная из дерева. Фигура, сделанная в архаичной манере и довольно невыразительная, изображала обнаженного мужчину с поднятой правой рукой, на которой сидел деревянный же орел с распростертыми крыльями, сверху блестевший золотом, снизу тонущий в тени. Мощную левую ногу обвивал змей, тоже мерцавший золотом, а его золотая голова покоилась на опущенной ладони фигуры. Лицо ее было неразличимо в темноте.

Огромная скульптура смутно высилась, как колонна, пугающая на фоне освещенного белым светом голубого престола.

У подножия статуи находился каменный алтарь, на котором горел маленький костерчик из сучьев окоте. И на низком троне у алтаря восседал Рамон.

Церковь постепенно начала заполняться людьми. Кэт слышала странный шелест босых ног по черному натертому полу, белые фигуры тянулись к алтарным ступеням, смуглые лица в удивлении оглядывались вокруг, мужчины невольно крестились. Толпа мужчин заполнила церковь, за ними чуть ли не бегом появились женщины, рассаживаясь на полу и укрывая лица. Кэт тоже опустилась на пол.

Цепочка Людей Кецалькоатля выстроилась перед ступеньками алтаря лицом к людям, как ограда с проходом посередине. Сквозь него виднелись мерцающий алтарь и Рамон.

Рамон встал. Люди Кецалькоатля повернулись к нему и взметнули голые правые руки, приветствуя статую, Рамон тоже воздел руку, и его серапе соскользнуло с плеча, открывая голый бок и голубой кушак.

– Все мужчины, приветствуйте Кецалькоатля! – раздалась команда.

Алые люди Уицилопочтли ходили между собравшимися мужчинами, заставляя тех, кто опустился на колени, встать на ноги и поднять правую руку, ладонь отведена назад и обращена к небу, лицо смотрит вверх, тело выпрямлено и напряжено. Повторяя позу статуи, подставляющей ладонь орлу.

И вот вокруг низкого темного кустарника сидевших на полу женщин поднялся лес мужчин, стоящих прямо, мощных, охваченных порывом непередаваемой страсти. Лес воздетых рук, над которым вибрировали полосатые стены, а еще выше – сплетение зеленой листвы, тянущейся к маленьким, забранным решетками открытым оконцам, сквозь которые сочились свет и воздух.

– Я – живой Кецалькоатль! – раздался торжественный бесстрастный голос Рамона.

Я – Сын Утренней Звезды, дитя бездны.

Никто не знает Отца моего, и я не знаю Его.

Отец мой – бездна бездн, оттуда послал Он меня.

Он посылает орла тишины с широкими крыльями,

Чтоб он опустился над моей головой, моей шеей и грудью

И наполнил их силою сильных крыльев своих.

Он шлет змея могущества, что поднимается по моим стопам

                          и ногам,

И я наполняюсь силой, как горячий источник водой.

Но посредине горит, как Утренняя Звезда, горит посредине,

Между ночью и днем, моя Душа-звезда —

Мой Отец, которого я не знаю.

Говорю вам, не засияет свет дня,

И ночь не укроет тьмой

Без утренней звезды и звезды вечерней, которым они

                        подчиняются.

Ночь подчиняется мне, и День, я – звезда между них,

                         посредине.

Между грудью вашей и животом – звезда.

Если нет ее там,

Вы – пустые сосуды из тыквы, в которых лишь ветер да пыль.

Когда вы идете, звезда идет с вами, между грудью вашей

                         и животом.

Когда спите, она тихо сияет.

Когда говорите и ваши слова правдивы, она блещет

                    на ваших устах и зубах.

Когда храбро сражаетесь, ее чистый свет на вашей разящей

                            длани.

Когда входите к женам, как всякий достойный мужчина

                        к своей жене,

Утренняя Звезда и Звезда Вечерняя сияют вместе.

Ибо мужчина – Утренняя Звезда.

И женщина – Звезда Вечерняя.

Говорю вам, вы не просто люди.

Звезда небесная внутри вас.

Но видели вы мертвого человека, как звезда его покидает его?

И вас покинет звезда, как женщина оставляет мужчину,

                  если его тепло не греет ее.

И вы скажете: Нет звезды во мне; я не звезда.

Она вас покинет, и вы будете висеть на лозе жизни, как сухая

                          горлянка,

Ожидая, когда явятся крысы тьмы, чтобы выгрызть

                         ваше нутро.

Слышите, как крысы тьмы вгрызаются в ваше нутро?

Пока вы не станете как пустые, выгрызенные крысами

                          гранаты,

Висящие на Древе Жизни?

Если б сияла звезда, тогда они бы они не посмели, не смогли.

Если б вы были люди Утренней Звезды.

Если б звезда сияла в вашей душе.

Ни одна крыса тьмы не посмела бы грызть вас.

Но я – Кецалькоатль, сын Утренней Звезды.

Я – живой Кецалькоатль.

А вы – люди, которые должны стать людьми Утренней Звезды.

Я позабочусь, чтоб вы не стали горлянками,

                    выеденными крысами.

Я Кецалькоатль, рожденный от орла и змеи.

Земли и воздуха.

От Утренней Звезды.

Я – Господь Двух Путей…

Зазвучал барабан, Люди Кецалькоатля внезапно сбросили с себя серапе, Рамон сделал то же самое. Теперь они были обнажены по пояс. Восемь человек, стоявших у ступеней алтаря, поднялись к алтарю, на котором горел огонь, и один за другим зажгли от него высокие зеленые свечи. Потом выстроились по обеим сторонам престола, высоко подняв свечи, так, чтобы деревянный лик фигуры светился, как живой, и его глаза из серебра и черного янтаря странно заблестели.