Текст книги "Пернатый змей"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

 
Иисус, Сын Божий, прощается с вами.
Матерь Божья, Мария, прощается с вами.
Последний раз они всех вас благословляют.
Ответьте: Adiós!
Скажите им: Adiós! дети мои.
 

Люди в полукруге низкими голосами воскликнули: Adiós! Коленопреклоненная толпа подхватила возглас; и нестройное, глухое Adiós! понеслось над толпой, повторяясь снова и снова, как грозовые раскаты.

Внезапно, словно задутая порывом ветра, неопалимая купина свечей в глубине храма, куда были устремлены взоры коленопреклоненной толпы, погасла и там воцарилась тьма. С улицы, где сияло солнце, храм, внутри которого там и тут тускло теплились редкие тоненькие свечки, казался мрачной пещерой.

Толпа ахнула и застонала.

Затем мягко зазвучал барабан, и двое мужчин в полукруге поразительно красивыми и пробирающими до дрожи голосами вновь запели Гимн Прощания. Это были люди, которых не то Рамон, не то его сподвижники отыскали в каком-то притоне в Мехико, профессиональные певцы, мексиканские теноры с такими сильными голосами, что, казалось, того гляди земля треснет. «Тяжелые времена» заставили их опуститься до того, чтобы петь по грязным городским кабакам. И теперь они пели, а в их голосах звучало все их ужасное отчаяние, безнадежность, дьявольская бесшабашность.

Когда они закончили, священник снова поднял руку и благословил толпу, добавив тихим голосом:

– А теперь, – говорит Иисус, – позвольте Мне уйти, со всеми моими святыми. Ибо Я возвращаюсь к Отцу Моему, который на Небесах, и Я веду Мать Свою в правой руке домой, где обрящет она покой.

Он повернулся и вошел в храм. Рамон последовал за ним. Потом и все, стоявшие полукругом, скрылись в храме. Вскоре в мертвой тишине несколько раз пробил колокол. И смолк.

И в тот же миг в глубине храма загремел барабан, глухо, жутко, медленно и монотонно.

В дверях показался священник, теперь в белом облачении с кружевами, неся высокое распятие. Нерешительно потоптался, потом шагнул на солнце. Коленопреклоненная толпа молитвенно сложила ладони.

Одинокие огоньки свечей в темном храме клонились в сторону двери. Из мрака возник дон Рамон – голый по пояс, серапе на плече подложено под передний конец шеста огромных носилок, на которых лежал – в стеклянном гробу – как настоящий, страшный мертвый Христос Страстной недели. Сзади носилки, тоже положив конец шеста на плечо, нес высокий смуглый человек. Толпа застонала и принялась креститься. Мертвый Христос был похож на настоящего покойника, которого выносят из ворот храма. Он плыл сквозь толпу, и коленопреклоненные мужчины и женщины обращали к Нему незрячие лица, широко раскидывали руки и застывали в этой экстатической позе, говорившей о невыразимом ужасе, благоговении и признании смерти.

За носилками с Мертвым Христом шла медленная процессия голых по пояс мужчин с другими носилками. На первых носилках Христос, чье нагое тело сплошь в кровавых полосах – жутких следах бичевания. Следом – Спаситель «Святое Сердце», хорошо известная фигура с бокового алтаря, длинноволосая и с простертыми руками. Потом Иисус из Назарета с терновым венцом на голове.

Потом вынесли Святую Деву в голубой мантии с кружевами и в золотой короне. Женщины принялись стенать, когда ее довольно грубо выволокли на слепящее солнце. После этого оставшиеся свечи в храме начали гаснуть одна за другой.

Теперь несли святого Антония Падуанского с младенцем на руках. Святого Франциска, странно глядящего на крест в своей руке. Святую Анну. И наконец Святого Хоакина. Когда вынесли его, погасли последние свечи, и в распахнутые двери виделась лишь пустая тьма храма.

Фигуры поплыли на смуглых плечах мужчин, словно дети, к тени деревьев. Барабан проводил последнюю медленными ударами. Солнце тревожно вспыхнуло на стеклянном гробу большой фигуры Мертвого Христа, когда крепкие мужчины, несшие его, повернули к озеру. Коленопреклоненная толпа гудела и раскачивалась из стороны в сторону. Женщины кричали: «Пречистая! Пречистая! Не покидай нас!»; кое-кто из мужчин вскрикивал мучительным, придушенным голосом: «Господи! Господи! Господи!»

Необычная процессия медленно прошла под деревьями и продолжала свой путь, заливаемая неистовым светом. Ближе к озеру чувствовался легкий ветерок. Неровно качались концы сложенных серапе, свисая с голых плеч. Подрагивали и кренились статуи. Первым кромки воды достигло высокое распятие, потом сверкающий на солнце стеклянный гроб. За ними фигура Иисуса в красном струящемся шелковом покрове, деревянный раскрашенный Иисус со следами бичей, Иисус в развевающейся мантии, белой с пурпурным, Мария в бело-голубом атласе с кружевами, трепещущими на ветерке. На святых не было мантий; одно раскрашенное дерево.

Тощий священник в пожелтевшем белом облачении брел по песку, пошатываясь под тяжестью распятия с белой фигурой распятого Христа, обратившего лицо к озеру. У низкого мола стояла большая парусная лодка; с кормы на берег спущены широкие дощатые сходни. Двое людей, босых и в белых рубахах и штанах, сопровождали пошатывавшегося священника, когда тот ступил на сходни; белые рукава сутаны трепетали, как флаги. Ему помогли подняться в лодку; там он прошел на нос и поставил наконец тяжелое распятие с Христом, по-прежнему смотрящим вперед.

Судно было открытым: ни палубы, ни люков. Рамон медленно взошел по сходням, осторожно спустился в лодку; огромный стеклянный гроб положили на дно, наконец-то можно было утереть взмокшее лицо и волосы. Рамон накинул на плечи одеяло и надел шляпу, слишком уж солнце жгло. Лодка едва ощутимо покачивалась на воде. Ветер дул с запада. Тусклое и какое-то нереальное, озеро слепло от солнца.

Статуи одна за другой поднимались над кормой, плывя на фоне неба, и опускались в лодку, где их ставили на дно, и они торчали над черными бортами, видимые толпе на берегу.

Это было скопище странных и безвкусных скульптур. И все же, собранные вместе и ожидающие отправки в последний путь, они казались, каждая по-своему, взволнованными, охваченными ужасом. Возле каждой фигуры, поддерживая их крепкой рукой, стояли носильщики в сомбреро и серапе.

Вдоль берега цепочкой стояли солдаты, а возле лодки с фигурами три катера с солдатами. Берег был черен от толпящегося народа. Вокруг сновали, как рыбы, многочисленные любопытные каноэ. Но подойти слишком близко не осмеливались.

Босоногие матросы взялись за багры. Они налегали на них всем телом и шли вдоль бортов. Лодка медленно тронулась и вышла на мелководье. Берег и толпа на нем постепенно уходили назад.

Двое матросов принялись сноровисто ставить громадный белый парус. Грузно, но быстро он поднялся ввысь и поймал ветер. На нем был изображен огромный символ Кецалькоатля – как огромный глаз: свернувшаяся голубая змея и в центре образованного ею круга, на желтом фоне, голубой орел.

Ветер дул с запада, но лодка направлялась на юго-восток, держа путь к маленькому островку, называвшемуся Скорпионий, который смутным холмиком виднелся сквозь мглу над водой. Поэтому парус повернули так, что огромный глаз, казалось, смотрит назад, на городок, зеленые ивы, пустую белую церковь и скопление людей на берегу.

Катера с солдатами описывали круги вокруг огромной медленной лодки, маленькие каноэ следовали позади, как водяные насекомые, но держались в отдалении. Плескала и бормотала убегающая назад вода; носильщики одной рукой придерживали скульптуры, глаз на их шляпах вместе с другим, огромным глазом на парусе смотрели назад, на землю, вылет белого полотнища летал низко над стеклянным гробом, над Христом, покрытым запекшейся кровью, над скульптурами в развевающихся покровах.

Тем временем на берегу люди начали разбредаться или сидели на песке в ожидании, глядя вслед лодке с каким-то тупым терпением, чуть ли не равнодушием.

Поодаль в полуопустевшей полутишине под деревьями женщина купила темно-зеленый арбуз, разбила его о камень и раздала большие розовые куски своим детям. Мужчины молча посыпали солью толсто порезанные огурцы, которыми торговала женщина, сидящая под деревом. Так же молча они заглядывали в церковь мимо солдат, стоявших у дверей.

В церкви царила непроглядная тьма: свет проникал лишь в раскрытые двери; внутри было пусто, голо – голые стены, пол, алтарь, нефы – все. Люди молча брели прочь.

Был полдень; палящая жара. Лодка медленно плыла к крохотному холмику острова среди воды, на котором жила одна индейская семья – рыбаки, имевшие несколько коз да клочок тощей сухой земли, где они выращивали горсть бобов и толику маиса. Вокруг были сплошной камень, колючий кустарник и скорпионы.

Орудуя шестами, лодку повели в скалистую бухточку. Она медленно приближалась к берегу. Катера и маленькие каноэ устремились вперед. Среди камней уже купались коричневые голые люди.

Огромный парус скользнул вниз, лодка подошла к скалистому берегу, люди спрыгнули в воду, скульптуры осторожно выгрузили и медленно перенесли на берег. Там они остались ждать носильщиков.

И вновь медлительная процессия потянулась на сей раз вверх по берегу неприветливого острова, мимо пары лачуг, где среди мусора горланил красный петух, и дальше среди камней и колючего кустарника – в дальний конец острова.

Сторона, обращенная к Сайюле, была сплошь каменистой; идти было мучительно. В углублении в скале возле самой воды уже были поставлены вертикально несколько высоких камней, на них положены железные прутья, а внизу под ними навалены кучи хвороста; в стороне лежал дополнительный хворост.

Фигуры и стеклянный гроб с огромным Мертвым Христом сложили на прутьях, всех вместе – жалкое зрелище. Поверх прислонили распятие. Полдневное солнце светило яростно и отвесно. Но над озером уже поднимались фантастические облака.

Городок на дальнем берегу, за сиянием, казался миражом – с деревьями, соседними деревушками и белой двойной колокольней.

Люди, приплывшие на маленьких каноэ, расположились амфитеатром на камнях. В повисшей тишине Рамон лупой поджег охапку камыша и сосновых прутьев. Торопливые огоньки, как маленькие змейки, побежали в ярком солнце по камышовым стеблям; появилась тонкая струйка дыма. Рамон сунул загоревшуюся охапку под аккуратную пирамиду из сучьев.

Сучья затрещали, повалил белый дым, сладко запахло сосновой смолой, и в воздухе заплясали оранжево-красные языки полупрозрачного пламени. Вдруг дохнуло жаром, рванулся вверх неожиданный огонь, и дружно затрещали смолистые сучья. Стекло огромного гроба лопнуло с мучительным воплем, осколки со звоном посыпались вниз. Коричневатое пламя сквозь прутья охватило фигуры, которые тут же почернели. Тонкие шелковые и атласные покровы моментально превратились в черный пепел, краска нарисованных ран черно пузырилась.

Молодой священник снял с себя белое облачение и с пылающим лицом швырнул его в огонь, оставшись в простой черной сутане. Потом сорвал и ее и оказался в белых хлопчатых рубахе и штанах людей Кецалькоатля. Штаны были закатаны до колен. Сутана тоже полетела в костер. Кто-то протянул ему большую шляпу и белое серапе с голубой каймой.

В воздухе стоял смешанный запах горящих краски, дерева и смолы. Стена огня все плотней смыкалась вокруг почерневших фигур, пока ничего не стало видно, кроме хвоста густого дыма и коричнево-красных языков ревущего пламени. Пылающее распятие соскользнуло и упало вниз. Человек схватил его и сунул в огонь, под скульптуры. В каком-то экстазе люди подкидывали и подкидывали крупные смолистые сучья, которые чуть ли не взрывались, падая в огонь. Раскалившиеся камни стреляли, как ружья. Все отступили от этого ревущего дерева огня, которое поднималось все выше; темный дым и искры столбом летели в небо.

Один из высоких камней, служивших опорой решетке, с треском разлетелся вдребезги, железные прутья и горящие куски фигур с грохотом рухнули вниз. От стеклянного гроба ничего не осталось, только раскачивались скреплявшие его металлические полосы, потом, раскаленные докрасна, скрутились спиралью в новой вспышке огня. Железные прутья, как странные ветви, торчали из кучи рдеющих углей.

Скоро от костра остались лишь жарко пылающие угли деревянных скульптур и мешанина полурасплавленных железных прутьев.

Рамон стоял в стороне и молча смотрел на остатки костра; его темное лицо было бесстрастно.

Затем, когда над грудой красных углей лишь пробегали голубоватые язычки огня, с горы над ними со свистом полетели в небо ракеты, с грохотом рассыпаясь в незрячей горячей синеве голубым и золотым дождем.

Народ на противоположном берегу видел дерево костра со стволом огня и кроной дыма. Теперь люди услышали громкую канонаду взрывающихся ракет и смотрели в сторону островка, крича со страхом и одновременно с восторгом вандалов.

– Господь! Господь! Пречистая! Пресвятая!

Огонь, и дым, и ракеты растаяли, не оставив в горячем воздухе и следа. Угли сгребли в кучу и сбросили в глубокую расселину.

Лодка отплыла обратно; коричневатый сквозь дымку марева берег выглядел неизменным. В юго-западной стороне из-за пересохших, молчаливых гор поднималось облако, как широкий белый хвост, огромный пушистый беличий хвост. Он увеличивался, становился пушистей, поднимаясь к зениту, прямо к солнцу. И пока разворачивали парус и лавировали, пытаясь поймать ветер, на белое, как мел, озеро легла легкая тень.

Только над низкой стороной Скорпионьего острова еще дрожал раскаленный воздух.

Рамон вернулся в одном из катеров. Грозовые облака постепенно заволакивали небо. В Сайюлу плыть было невозможно, и большая лодка пошла в Тулиапан. Маленькие каноэ молча и торопливо плыли обратно.

На берег сошли до того, как поднялся ветер. Рамон пошел запереть двери церкви.

Толпа разошлась, подгоняемая ветром, бешено трепавшим платки женщин, рвавшим листву, закручивавшим пыль. Сайюла осталась без Бога, и в глубине души они были этому рады.

Глава XIX
Нападение на Хамильтепек

Неожиданно почти все солдаты ушли из городка – в Колиме произошел «бунт». Захватили поезд, поубивали людей. К тому же кое-кто, а именно генералы Фулано и Тулано, «высказались» против правительства.

Волнение в воздухе, каждый ощущал эту периодическую дрожь страха! Но кроме этого, все, в основном, как обычно. Церковь оставалась запертой, молчащей. Часы на фасаде церкви стояли. Времени вдруг не стало, часы и минуты осыпались, ничем не примечательные дни проходили, как в древности, неотличимые один от другого. Странные, не поддающиеся подсчету, неприметные дни древнего языческого мира.

Кэт чувствовала себя почти русалкой, пытающейся плавать в чуждой стихии. Какой-то беззвучный прибой унес ее в древнюю, библейскую тишину, где все двигалось, не соприкасаясь друг с другом. Она двигалась и существовала, ни с чем не соприкасаясь. Даже бой часов прекратился. Как тонущий человек ничего не видит, кроме воды, так и Кэт ничего не видела, кроме лика вневременных вод.

Так что, разумеется, она отделилась за свою соломинку. Это было невыносимо. Она заказала старый, разболтанный «форд», который, гремя на ухабах разбитой дороги, отвез ее в Хамильтепек.

Как всегда, когда начинались подобные «мятежи», округа странно изменилась и опустела. Из нее словно выкачали живую душу и осталась одна мертвящая, злокачественная пустота. Хотя до Хамильтепека было недалеко, едва они выехали из городка, шофер и его маленький помощник сжались от страха.

Есть что-то поистине непостижимое в том, как испуг воздействует на мексиканцев. Мужчины и женщины валятся на землю и корчатся раздавленными лягушками, не в силах подняться. Кэт напрягла всю свою волю, чтобы не поддаться подобному унизительному абсурду.

До Хамильтепека добрались без приключений. Вокруг было тихо, но то была обыкновенная тишина. Во дворе стояла пустая бычья повозка. Солдат охраны не видно. Все ушли на подавление бунта. Только слонялось несколько пеонов. День был праздничный, фиеста, когда работы мало. В домах пеонов женщины готовили тортильи, толкли в ступках все, что нужно для жгучего соуса чили. Фиеста! Лишь ветряк, качавший воду из озера, крутился быстро, бесшумно.

Они въехали во двор; к машине подошли двое слуг с ружьями, перепоясанные патронташами, и негромко заговорили с шофером.

– Донья Карлота дома? – спросила Кэт.

– Нет, сеньора. Хозяйка уехала.

– А дон Рамон?

– Да, сеньора! Он здесь.

Пока она колебалась, нервничая, во дворе появился Рамон в своем ослепительно белом крестьянском наряде.

– Я приехала повидать вас, – сказала Кэт. – Не знаю, может, я не ко времени. Но могу уехать обратно.

– Нет, – сказал он. – Рад видеть вас. А то мне что-то было одиноко. Не знаю, почему. Поднимемся наверх?

– Господин! – сказал шофер негромко. – Мне надо остаться?

Рамон сказал ему несколько слов. Шофер был встревожен и не хотел оставаться. Он сказал, что к такому-то часу ему нужно быть в Сайюле. Явная отговорка. Видно было, что ему не терпелось убраться восвояси.

– Тогда лучше отпустить его, – сказал Рамон Кэт. – Вы не возражаете, если вас отвезут домой на лодке?

– Не хочу доставлять вам лишние хлопоты.

– Спокойней будет отпустить этого приятеля, а вы сможете уехать на лодке, когда пожелаете. Так мы все будем чувствовать себя свободней.

Кэт расплатилась с шофером, и «форд» с дребезгом развернулся, выехал со двора и что есть мочи помчался обратно.

Рамон сказал несколько слов двоим вооруженным молодым людям, и те послушно встали на страже у парадных дверей.

– Зачем вам нужна вооруженная охрана? – спросила она.

– О, они опасаются бандитов, – ответил он. – Всякий раз, когда где-нибудь происходит мятеж, все боятся бандитов. Потому что мятежи неизменно порождают бандитов.

– Но откуда они берутся? – спросила Кэт, когда они входили во внутреннюю дверь.

– Из деревень, – сказал он, закрывая за ними тяжелую дверь этого входа и вставляя в пазы толстые и длинные, от стены до стены, железные перекладины.

Теперь внутренняя аркада была как маленькая тюрьма, поскольку крепкие железные ворота в конце прохода, обращенном на озеро, были надежно заперты. Она посмотрела сквозь них на маленький круглый бассейн. В нем плавало несколько голубых водяных лилий. Дальше в ослепительном блеске солнца призрачно бледнело озеро.

Слугу отослали на кухню, и Рамон с Кэт по каменной лестнице поднялись на верхнюю террасу. Какое чувство одиночества, каменной тоски и потерянности могла навевать гасиенда! Запустение, одинокость, безжизненность исходили как будто от самих ее каменных стен.

– Но откуда конкретно берутся бандиты? – продолжала она расспрашивать.

– Откуда угодно. Главным образом, как говорят, из Сан-Пабло и из Ауахихика.

– Это совсем близко! – воскликнула она.

– Или из Сайюлы, – добавил он. – Любой из простых людей в больших сомбреро, которых вы видите на рыночной площади, может оказаться бандитом, когда занятие бандитизмом становится выгодной профессией и не карается с должной суровостью.

– Трудно в это поверить! – сказала она.

– Это так очевидно! – заметил он, опускаясь в одно из кресел напротив и улыбаясь ей через ониксовый столик между ними.

– Думаю, вы правы! – кивнула она.

Он хлопнул в ладоши и появился Мартин, его слуга. Рамон тихо отдал какое-то распоряжение. Слуга ответил еще тише, полушепотом. Они кивнули друг другу, и слуга удалился, шурша сандалиями.

Рамон говорил приглушенно, сдавленным голосом, что было обычным в стране, как будто все опасались говорить громко и потому переходили на опасливое бормотание. Кэт с неприязнью отметила это. Она сидела, глядя на покрытое рябью светло-коричневое озеро мимо густых манговых деревьев, плоды на которых меняли цвет, будто постепенно раскалялись. Горы на другом берегу потемнели. Над ними лежала тяжелая, но еще далекая туча, из которой внезапно и тревожно сверкнула молния.

– А где дон Сиприано? – поинтересовалась она.

– В настоящий момент он не просто дон Сиприано, а генерал Вьедма, – ответил Рамон. – Охотится за мятежниками в штате Колима.

– Это очень опасно?

– Скорей всего, нет. В любом случае он получит удовольствие, преследуя их. Он сапотек, и большинство его солдат – из этого горного племени. Им нравится преследовать иноплеменников.

– Я удивлялась, почему его не было с вами в воскресенье, когда вы выносили статуи, – сказала она. – Считаю, это был невероятно мужественный поступок.

– Действительно так считаете? – рассмеялся он. – Ошибаетесь. Чтобы вынести что-то, а затем уничтожить, не нужно и половины мужества, которое требуется, чтобы дать жизнь чему-то новому.

– Но прежде нужно уничтожить старое.

– Те ветхие идолы? Да, конечно. Но это бессмысленно, если вам нечего предложить людям взамен.

– А вам есть что предложить им?

– Думаю, есть. А вам?

– Пожалуй, – ответила она несколько нерешительно.

– Думаю, мне есть, что им предложить, – сказал он. – Я чувствую, во мне рождается нечто новое. – Он смеялся над ней, над ее неуверенностью. – Почему бы вам не стать одной из нас, не присоединиться к нам? – добавил он.

– Как? – спросила она. – Выйдя за дона Сиприано?

– Не обязательно. Не обязательно. Не обязательно выходить за кого-то замуж.

– Что собираетесь делать дальше?

– Я? Собираюсь вновь открыть церковь – для Кецалькоатля. Но я не люблю одиноких богов. Их должно быть несколько, вместе им, думаю, будет веселей.

– Нужны ли человеку боги? – сказала она.

– Ну конечно. Человек не может обходиться без вышних сил, так мне кажется.

Кэт молчала с упрямым видом.

– Человеку нужна еще и богиня. Это тоже дилемма, – добавил он, смеясь.

– Мне было бы крайне неприятно, – сказала Кэт, – если бы пришлось стать богиней для людей.

– Для обезьян? – улыбнулся он.

– Да! Конечно, обезьян.

В этот момент он выпрямился и прислушался. Прозвучал выстрел, который Кэт услышала, но не обратила на него внимания; она приняла его за выхлоп мотора машины или даже катера.

И вдруг: треск короткой перестрелки.

Рамон стремительно встал, как проворная быстрая кошка, со стуком закрыл железную дверь на верхней площадке лестнице на засовы.

– Не зайдете ли в комнаты? – сказал он ей, кивнув на темный провал двери. – Там вы будете в безопасности. Просто побудьте там несколько минут, пока я не вернусь.

В это время на заднем дворе раздался пронзительный вопль и следом крик умирающего: «Хозяин!»

Глаза Рамона расширились, вспыхнули яростью, бешеной, беспощадной. Лицо его побледнело и неузнаваемо изменилось, он глядел словно сквозь нее, в глазах пылало черное пламя. Он вынул из кобуры на бедре револьвер с длинным стволом.

Все так же словно не замечая ее, он по-кошачьи стремительно и мягко прошел вдоль террасы и, одним прыжком одолев верхние ступеньки, взлетел на крышу. В движениях – крадущаяся, вековечная ярость.

Кэт стояла у двери в комнаты, скованная ужасом. Дневной свет, казалось, померк перед нею.

– Holá! Вы, там! – услышала она голос с крыши настолько полный бешенства, что издалека походил на смех.

В ответ – неясный шум во дворе и несколько выстрелов. Тупой, жесткий ответ выстрелов.

Она вздрогнула, услышав над головой быстро удалявшееся шипение. Потом увидела ракету, с грохотом рассыпавшуюся высоко над озером ливнем ярких красных шаров. Сигнал Рамона!

Перепуганная до смерти Кэт стояла у двери, не в силах войти в темные комнаты. Потом, словно очнувшись, пробежала по террасе и взобралась по лестнице на крышу. Она поняла, что готова умереть, но только с этим человеком. Не в одиночестве.

Крыша сияла на солнце. Она была плоской, но имела разные уровни. Кэт выскочила на свет, к низкому парапету, еще шаг, и ее было бы видно от входа во двор внизу, когда что-то щелкнуло рядом, и в лицо ей брызнули осколки штукатурки. Она повернулась и пчелой юркнула обратно на лестницу.

Лестница со двора выходила на крышу в углу, в подобии маленькой квадратной башенки с каменными сиденьями. Она села, в ужасе глядя вниз на поворот узкой лестницы между толстых каменных стен.

Внезапность случившегося и страх почти парализовали ее. Но все же внутри она оставалась спокойной. Наклоняясь и глядя на мирно сиявшую в солнечном свете плоскую крышу, она не могла поверить в близость смерти.

Она заметила белую фигуру и темную голову Рамона, притаившегося в такой же маленькой квадратной башенке на противоположной стороне крыши. Он стоял совершенно неподвижно, искоса поглядывая в бойницу. Бах! – изредка гремел его револьвер. Внизу раздавался сдавленный крик и поднималась ответная пальба.

Рамон отступил от бойницы и снял с себя белую рубаху, чтобы она не выдавала его. Поверх кушака на нем был патронташ. В полумраке башенки его торс казался необыкновенно темным. Он вновь спокойно приблизился к длинной узкой наклонной щели бойницы. Тщательно прицелился и выстрелил, раз, другой, и третий, неторопливо и с расстановкой, заставив ее вздрогнуть. Вновь снизу раздались ответные выстрелы, и в небо полетели осколки камня и штукатурки. Потом опять повисла тишина, долгая тишина. Кэт сидела, обхватив себя руками.

Облака в небе переместились; солнце пожелтело и светило еще ярче, так что на склонах гор, видневшихся над парапетом, можно было различить дымчатое и красивое руно молодой листвы.

Все было тихо. Рамон в тени башенки стоял неподвижно, прислонясь спиной к стене и глядя вниз. Она понимала, что он следит за большими дверями, ведущими во двор.

Но вот он внезапно ожил. Пригнувшись, с револьвером в руке, он выскочил из башенки и под прикрытием парапета – голая его спина блестела на солнце – побежал по крыше к такой же башенке на фасадной стороне.

Эта башенка была открыта сверху и находилась ближе к Кэт, которая сидела, как завороженная, и смотрела на Рамона, словно в некоем подобии вечности. Он прижался к стене и поднял револьвер на уровень бойницы. И вновь с расстановкой прогремели выстрелы: один, другой, за ними третий, и четвертый, и пятый. «A-а! A-а! А-а-а!» — Послышались вопли звериной боли. Следом раздались команды. Рамон опустился на колено, перезаряжая револьвер. Кэт чуть не подскочила от неожиданности, когда ракета с ужасным свистом взвилась в небо, разорвавшись, как снаряд, и красные огненные шары повисли в вышине, словно не желая гаснуть.

Она вздохнула, спрашивая себя, что происходит. Она знала, что это смерть. Но такая непонятная, бессмысленная. Только этот грохот выстрелов. Но ничего не видно. Посмотреть бы, что там во дворе.

Рамон стоял в своем укрытии, плотно прижавшись к стене и глядя во двор, неподвижный. Снизу их продолжали осыпать свинцом. Но он не шевелился. Она не видела его лица, только спину; гордые мощные светло-коричневые плечи, черноволосая голова, чуть наклоненная вперед, патронташ на поясе поверх широких белых штанов. Спокойный, сосредоточенный, безмолвный, как сама тишина. Затем мягко, с дьявольской быстротой меняющий позицию и целящийся.

Он совершенно не замечал ее; вообще забыл о ее существовании. Так, несомненно, и должно было быть. Она сидела неподвижно и ждала. Ждала, ждала, ждала – в этом желтоватом свете вечности, с напряженным спокойствием в душе. Кто-нибудь появится из Сайюлы. Это наконец закончится. Закончится.

В то же время всякий раз, как он стрелял, она вздрагивала и смотрела на него. И слышала его слова: «Человек не может обходиться без вышних сил, так мне кажется». Ах, как отвратителен этот грохот выстрелов!

Внезапно она пронзительно закричала и одним прыжком выскочила из своего убежища. Она увидела черноволосую голову, появившуюся внизу на лестнице.

Она не успела ничего сообразить, как Рамон пролетел мимо нее в прыжке, словно огромная кошка, навстречу человеку, прыгнувшему снизу лестницы. Они схватились в воздухе и покатились по крыше, извиваясь в яростной борьбе, револьвер отлетел в сторону.

Револьвер Рамона валялся в стороне. Но снизу снова прозвучал выстрел, и неожиданно на белой одежде бандита расплылось красное пятно крови.

Вцепившись друг в друга, они продолжали кататься по крыше. Оба были крупные и сильные. А борясь, казались огромными. Рамон стиснул за запястье руку бандита, в которой был револьвер. Бандит с диким черным лицом и жидкими усиками, вращая глазами и оскалившись, так что стали видны красные десны, впился белыми зубами в голую руку Рамона, а свободной рукой пытался выхватить нож.

Кэт не могла поверить, что это черное, дикое лицо с невидящими глазами и оскаленными зубами принадлежит разумному существу. Рамон обхватил его и стискивал все сильней. Револьвер выпал из черной руки бандита, и другой рукой он скреб по бетону крыши, нашаривая его. По его зубам текла кровь. Однако, казалось, есть в нем какое-то слепое сверхсознание, словно он дьявол, не человек.

Он почти дотянулся до револьвера Рамона. Кэт в ужасе подбежала, схватила оружие с горячего бетона и отскочила, а бандит неожиданно сделал мощный рывок, пытаясь вырваться из объятий навалившегося на него Рамона. Кэт подняла револьвер. В жизни она ни к кому не испытывала такой ненависти, как сейчас к этому дьяволу, с которым сражался Рамон. Но выстрелить у нее не хватило духу.

Рамон что-то кричал, глядя на нее. Она не могла понять что. Но обежала борющихся, чтобы можно было выстрелить, не задев Рамона. В этот момент бандит рванулся под Рамоном, поднял его и, изловчившись, выхватил нож из-за пояса Рамона и ударил его.

Кэт закричала! О, как ей хотелось выстрелить! Она видела, как нож взлетает и вонзается сбоку в спину Рамона. В тот же момент на лестнице послышался топот, и еще один черноволосый человек выпрыгнул на крышу из башенки.

Неожиданно для нее самой к ней на секунду вернулось самообладание, она крепче вцепилась в револьвер и выстрелила не глядя. Черная голова неслась на нее. Она в ужасе отпрянула, подняла револьвер, выстрелила еще раз – и промахнулась. Но в тот миг, когда голова пролетела мимо нее, она успела заметить кровь на черных полосах. Человек рухнул на бетон, тело его судорожно дергалось, зад пытался подняться над бетоном, лицо осклабилось в смертельной усмешке.

Переведя взгляд с одной ужасной картины на другую, она увидела Рамона – лицо бледное, как смерть, по руке и спине струится кровь, – который держал бандита за волосы и вонзал нож ему в горло, раз, другой, пока кровь не ударила красным фонтаном; послышался странный звук, словно от сифона с содовой, страшное бульканье, потом тело бандита содрогнулось в последний раз с такой силой, что Рамон упал, потеряв равновесие, и лежал, одной рукой продолжая держать его за волосы, а другой стискивая окровавленный нож, и твердо, пристально и безжалостно глядя в посиневшее искаженное лицо, похожее на свирепую маску.

Потом, не выпуская волос своей жертвы, он настороженно поднял глаза. Увидел, как человек, которого ранила Кэт, медленно поднимается на колени. Черные его волосы были мокры от крови, кровь заливала тусклые, жуткие глаза. Надо было видеть это лицо: высокий, вытянутый череп со слипшимися от крови волосами, струйки крови бегут по узкому, наморщенному лбу и черным бровям в тусклые черные, неподвижные глаза, помутневшие от свирепой ярости, не столько поразительной, сколько необъяснимой, мутной и всепоглощающей ненависти, владеющей его гаснущим сознанием.