Текст книги "Пернатый змей"

Автор книги: Дэвид Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

С озера дул легкий ветерок, но глубокая пыль под ногами была горячей. Справа шел крутой склон горы, выжженный, желтый, слепящий, пышущий сухим жаром и от которого исходил слабый, сухой, особый запах Мексики, словно запах последних высохших остатков земного пота.

И все время вереницы осликов, трусящих с поклажей на спине по глубокой пыли; их хозяева шагают позади, прямые, быстрые, смотрящие черными дырами глаз, непременно отвечающие на приветствие Кэт уважительным: Adiós! И, как эхо, лаконичный ответ Хуаны: Adiósn! Она хромает и ужасно недовольна, что Кэт решила идти пешком четыре мили, когда можно было бы добраться на старом такси, или на лодке, или хотя бы верхом на осле.

Куда там, тащись вот теперь! Все это Кэт слышала в медленном, язвительном Adiósn! своей криады. Но их сопровождающий браво шагал позади, весело приветствуя встречных. На поясе у него красноречиво болтался револьвер.

Дорога обогнула желтый выступ скалы, и впереди открылась небольшая сухая каменистая равнина, поросшая пыльными колючками и кактусами. По левую руку ярко зеленели ивы на берегу озера. Гряда холмов по правую руку уходила от берега к отвесным морщинистым склонам гор. Далеко впереди холмы вновь сворачивали к озеру, и между ними открывалась узкая трещина прохода, подозрительно похожая на просто углубление. Этот проход вел от прибрежных земель дона Рамона к небольшой долине, где он выращивал сахарный тростник. А там, где холмы вновь подходили к берегу, темнели группы манговых деревьев и красный верхний этаж усадьбы.

– Вон она! – крикнул позади провожатый. – Хамильтепек, сеньорита. La hacienda de Don Ramón![86]86
  Гасиенда дона Рамона! (исп.)


[Закрыть]

Глаза его вспыхнули, когда он произнес имя дона Рамона. Он был гордый пеон и казался по-настоящему счастливым.

– Только глянь! Как далеко! – закричала Хуана.

– В следующий раз, – сказала Кэт, – я пойду одна или с Эсекьелем.

– Нет, нинья! Не говори так. Просто нынче утром нога что-то разболелась.

– Да. Лучше будет не тащить тебя с собой.

– Нет, нинья! Мне нравится идти, очень нравится!

Крылья ветряного насоса, качающего воду из озера, весело вращались. От прохода в холмах начиналась долина, по дну которой бежал ручеек. Ближе к берегу, где долина выравнивалась, зеленела роща банановых пальм, защищаемая от ветра с озера цепочкой ив. На вершине склона, где дорога ныряла в тень манговых деревьев, чуть поодаль от нее, тянулись два ряда саманных домишек, целая небольшая деревенька.

Между деревьями показались идущие с озера женщины с кувшинами на плече; у дверей домишек, сидя голыми попками в глубокой пыли, играли дети; там и тут козы на привязях. Мужчины в грязной белой одежде лениво сидели на земле, скрестив руки и вытянутые перед собой ноги, или на корточках, подпирая стены своих домишек. Отнюдь не dolce far niente[87]87
  Сладострастная праздность (итал.).


[Закрыть]. Казалось, они ждут, вечно ждут чего-то.

– Сюда, сеньорита! – крикнул ее провожатый с корзиной и, подбежав к ней, показал на ровную дорожку, спускающуюся между большими деревьями к белым воротам гасиенды. – Вот мы и пришли!

Он неизменно говорил радостным тоном, словно для него это место было страной чудес.

Высокие двери в загуан, вестибюль, были нараспашку, и внутри, в тени, сидели двое низкорослых солдат. Усыпанную соломой площадку перед воротами рысцой пересекали два пеона, несшие на голове по огромной грозди бананов. Солдаты что-то сказали им, и, остановившись на бегу, они медленно повернулись вместе со своей желто-зеленой ношей, чтобы посмотреть на Кэт, Хуану и Мартина, их провожатого, идущих по дорожке к дому. Потом снова повернулись и вбежали, босые, во двор.

Солдаты встали. Мартин опять подскочил к Кэт и помог пройти в сводчатые ворота по глубоким колеям, оставшимся от бычьих повозок. Хуана со смиренным видом шла позади.

Кэт вошла в просторный, пустой двор, казавшийся безжизненным. С трех сторон двор был окружен высокими стенами, вдоль которых тянулись навесы и коновязи. Четвертая, обращенная к ним, сторона представляла собой стену дома с глядящими во двор окнами, забранными прочными решетками, в которой, однако, не было обычной двери. Вместо нее был еще один загуан с закрытыми дверьми, проходящий через весь дом.

Мартин выбежал вперед и постучал в закрытые двери. Кэт стояла, оглядывая просторный двор. В одном углу четверо полуголых мужчин укладывали под навесом связки бананов. Под другим навесом человек пилил дрова, еще двое на солнце разгружали осла. В углу стояла повозка, запряженная двумя огромными черно-белыми волами, которые ждали, опустив головы.

Высокие двери распахнулись, и Кэт вошла во второй загуан. Это был широкий парадный ход с лестницей, ведущей наверх с одной стороны, и Кэт задержалась, глядя сквозь коридор, распахнутые железные ворота и английский сад, окаймленный огромными манговыми деревьями, на озеро и искусственную гавань, где стояли на якоре две лодки. Казалось, озеро между двумя стенами темных манговых деревьев сияет светом.

Служанка закрыла за прибывшими высокие двери во двор и жестом показала Кэт на лестницу.

– Сюда, сеньорита.

Наверху звякнул колокольчик. Кэт поднялась по каменным ступеням. На верхней площадке ее ждала донья Карлота в белом муслиновом платье, белых туфельках и чулках, еще больше подчеркивавших странную желтизну ее блеклого лица. Низко причесанные мягкие каштановые волосы прикрывали уши. С несколько поддельным восторгом она протянула Кэт коричневатые руки.

– Так вы все же пришли! Неужели пешком, всю дорогу пешком? О, представляю это солнце и эту пыль! Но входите же, входите, отдохните с дороги.

Она взяла Кэт за руки и провела на открытую террасу наверху.

– Здесь очень красиво, – сказала Кэт.

Она стояла на террасе, глядя поверх манговых деревьев на озеро. Там скользила по бледной, нереальной воде лодка под парусом. За озером поднимались синеватые ребристые горы и белело пятнышко деревни: далекой и как бы существующей в ином утре, в ином мире, в иной жизни, в ином времени.

– Что это за деревня? – спросила Кэт.

– Какая? Вон там, вдалеке? Сан-Ильдефонсо, – ответила донья Карлота возбужденным, по обыкновению, голосом.

– Как же тут красиво! – повторила Кэт.

– Hermoso – si! Si, bonito![88]88
  Чудесно – да! Да, красиво! (исп.)


[Закрыть] – нервно сказала хозяйка дома, как всегда по-испански.

Красный с желтым дом имел два коротких крыла, обращенных торцами к озеру. Терраса с зелеными растениями по стенам тянулась вдоль трех сторон дома, и крыша над ней поддерживалась высокими, опиравшимися на землю прямоугольными столбами, которые образовывали внизу нечто вроде галереи; в небольшом мощеном дворе был бассейн. Дальше шел довольно запущенный английский сад, середина которого была залита ярким солнцем, а под манговыми деревьями лежала глубокая тень.

– Входите, вам нужно отдохнуть! – пригласила донья Карлота.

– Я бы хотела переменить обувь, – сказала Кэт.

Ее проводили в спальню с высоким потолком и красным кафельным полом, спартански обставленную. Здесь она сменила обувь и чулки, которые ей принесла Хуана, и прилегла отдохнуть.

Лежа на кровати, она слышала приглушенные удары тамтама, и это были единственные, кроме далекого крика петуха, звуки солнечного, но странно мертвенного мексиканского утра. И от глухих ударов барабана, звучавших со смутной, угрюмой настойчивостью, на душе у нее стало неспокойно. Будто что-то поднималось над горизонтом.

Она встала и прошла в гостиную, длинную и с высоким потолком, где донья Карлота разговаривала с мужчиной в черном. Гостиная со своими тремя застекленными дверьми, открытыми на террасу, со стершимися красными плитками пола, высокими бледно-зелеными стенами, белыми частыми балками потолка и скудной мебелью выглядела продолжением двора, тенистой садовой беседкой. Как во многих домах в жарком климате, создавалось ощущение, что в комнате только три стены и человек здесь задерживается всего на минуту и идет дальше.

Когда Кэт вошла, человек в черном поднялся, пожал донье Карлоте руку на прощанье, низко и почтительно склонив голову. Потом столь же почтительно поклонился Кэт и исчез.

– Заходите! – пригласила донья Карлота Кэт. – Вы уверены, что достаточно отдохнули? – И она подтолкнула одно из плетеных кресел-качалок, которое, раскачиваясь, поехало в неопределенном направлении.

– Замечательно отдохнула! – ответила Кэт. – Какая здесь тишина! Только барабан звучит. Наверное, из-за этого кажется, что вокруг такая тишина. Хотя я всегда считала, что это озеро создает своего рода тишину.

– Ах, барабан! – воскликнула Карлота, нервически махнув рукой в застарелом раздражении. – Не могу его слышать. Нет, не могу, не могу его слышать.

И, неожиданно взволновавшись, принялась сильно раскачиваться в качалке.

– Просто до дрожи пробирает, – сказала Кэт. – Что это?

– Ах, не спрашивайте! Это все мой муж.

– Дон Рамон играет на барабане?

Донья Карлота махнула рукой в отчаянии, продолжая раскачиваться как заведенная.

– Играет на барабане? – Она как будто даже испугалась. – Нет! О нет! Сам он не играет на барабане. Для этого он привез с севера двух индейцев.

– Неужели! – неопределенным тоном сказала Кэт.

Но донья Карлота уже укачала себя до полубессознательного состояния. Наконец она, кажется, взяла себя в руки.

– Я должна поговорить с кем-нибудь, должна! – сказала она, неожиданно выпрямляясь в качалке, лицо желтое и измученное, мягкие каштановые волосы висят над ушами, в карих глазах странная безнадежность. – Могу я поговорить с вами?

– Ну конечно, – ответила Кэт, чувствуя неловкость.

– Знаете, чем занимается дон Рамон? – спросила донья Карлота, глядя на Кэт чуть ли не с подозрением.

– Хочет пробудить древних богов? – сделала предположение Кэт.

– Ах! – воскликнула донья Карлота, опять стремительно махнув в отчаянии рукой. – Будто это возможно! Будто это возможно! Древние боги! Вообразите себе, сеньора! Древние боги! Зачем, что они такое? Всего-навсего древние химеры. К тому же гадкие, отвратительные! Ах! Я всегда считала мужа таким умным, настолько выше меня! Ах, это ужасно, когда приходится разочаровываться! Это такой вздор! Как он смеет! Как он смеет серьезно относиться к подобному вздору! Как он только смеет!

– А сам он верит во все это? – спросила Кэт.

– Сам? Но, сеньора… – И донья Карлота презрительно улыбнулась с состраданием и сама вызывая сострадание. – Как можно! Будто это осуществимо. Все же он образованный человек! Как он может верить в подобный вздор?!

– Тогда почему он этим занимается?

– Почему? Почему? – В голосе доньи Карлоты звучала невыразимая усталость. – Хотела бы я это знать. Уж я думала, он сошел с ума, как это свойственно мексиканцам. Как Франсиско Вилья^{25}, бандит.

Кэт с удивлением подумала о пресловутом Панчо Вилье с его физиономией мопса, не в силах связать его с доном Рамоном.

– Все мексиканцы, стоит им выбиться в люди, скатываются на эту дорожку, – сказала донья Карлота. – Гордыня побеждает лучшее, что в них заложено. И тогда все перестает для них существовать, все, кроме их идиотского желания, их идиотского желания стать важной, очень важной фигурой. Это просто мужское самолюбие. Вы согласны со мной, сеньора, что от рождения до смерти мужчиной руководит тщеславие? Согласны, что Христос явился предупредить именно об этой опасности, научить людей подлинному смирению? Указать им на грех гордыни. Но как раз поэтому они так ненавидят Христа – и его учение. Кроме их тщеславия, для них ничего не существует.

Кэт и самой часто приходила такая мысль. В итоге она заключила: эти мужчины – воплощенное тщеславие, ничего, кроме тщеславия. Они нуждаются в лести, они должны чувствовать себя великими. Ничего больше им не нужно.

– А теперь мой муж хочет сделать обратное тому, чему учил Христос. Хочет вознести гордыню и тщеславие превыше Господа. Это ужасно, ужасно! И глупо, словно он маленький мальчик! Что такое мужчина, как не маленький мальчик, которому нужны нянька и мать! Ах, сеньора, у меня больше нет сил это выносить!

Донья Карлота уронила лицо в ладони, как бы и впрямь лишившись сил.

– Но все же дон Рамон удивительный человек, – попыталась успокоить ее Кэт, хотя в этот момент ненавидела его.

– Удивительный! Ах, вы правы. Он талантлив невероятно! Но зачем таланты человеку, который использует их во зло?

– Скажите, чего он действительно хочет? – спросила Кэт.

– Власти! Просто власти! Просто глупой, подлой власти. Будто ужасная, подлая власть недостаточно распоясалась в этой стране. Но он – он – хочет пойти дальше их всех. Он – он – хочет, чтобы ему поклонялись. Поклонялись! Поклонялись! Как Богу! Он, кого я держала, кого я держала в своих объятиях! Он – ребенок, все мужчины дети. И теперь он хочет – поклонения!.. – Она пронзительно, безудержно засмеялась, закрыв лицо ладонями. Временами ее смех перемежался какими-то замогильными рыданиями.

Ошеломленная Кэт ждала, когда женщина придет в себя. Ей всегда были в тягость подобные приступы истерики, и она напрягала всю свою женскую волю, чтобы остановить их.

– В конце концов, – сказала она, когда донья Карлота затихла, хотя продолжала сидеть, не отнимая рук от лица, – вашей вины тут нет. Мы бессильны, даже когда дело касается наших мужей. Я знаю это, потому что мой муж умер, а я не смогла предотвратить его смерть. И тогда… тогда я поняла: как бы мы ни любили другого человека, все наши усилия напрасны, когда речь идет о главном. Нельзя удерживать их, когда они хотят умереть или сделать что-то, что женщине кажется таким, таким глупым.

Донья Карлота посмотрела на гостью.

– Вы очень любили своего мужа… и он умер? – мягко спросила она.

– Очень любила. И никогда, никогда не полюблю другого мужчину. Не смогу. Потеряла способность любить.

– Отчего он умер?

– Ах, даже в этом была его собственная вина. Душа его и дух были сломлены участием в ирландской политике. Я знала, чем это кончится. Какое, в сущности, имеет значение Ирландия, национализм и прочий вздор! И революции! Все это так, так глупо и vieux jeu[89]89
  Старо (фр.).


[Закрыть]. Насколько было бы лучше, довольствуйся Джоаким спокойной жизнью со мной. Как прекрасно, как чудесно жили бы мы с ним. Сколько сил я положила, чтобы образумить его. Все напрасно. Он искал смерти, занимаясь этими грязными ирландскими делами, и все мои попытки остановить его были напрасны.

Донья Карлота долгим взглядом посмотрела на Кэт.

– Как всякая женщина, которая обязана помешать мужчине совершать ошибки, – сказала она, – так я пыталась помешать дону Рамону. И как сам он погибнет, так, несомненно, и все они, вплоть до Франсиско Вильи. А когда они погибнут, не будет ли их смерть напрасной?

– Когда они погибнут, – сказала Кэт, – вы поймете, что все было напрасно.

– Вы это поняли! О, сеньора, если думаете, что можете помочь мне с Рамоном, прошу вас, помогите, прошу! Потому что это грозит смертью мне или ему. И я умру, пусть даже он идет по дурному пути. Пока его не убьют.

– Расскажите, чего он хочет добиться, – попросила Кэт. – По крайней мере, чего, как он думает, он хочет добиться? Как мой муж думал, что хочет, чтобы Ирландия была свободной, а ее народ – великим. Но я все время знала – ирландцы больше не великий народ и его невозможно освободить. Они способны только разрушать – просто тупо все уничтожать, ни на что больше. Как можно освободить людей, если они не свободны? Если что-то внутри них заставляет их продолжать уничтожать?

– Понимаю вас! Понимаю! И Рамон такой же. Ради этого народа он готов уничтожить даже веру в Иисуса и Деву Марию. Только представьте! Лишить их Иисуса и Девы Марии, последнего, что у них есть!

– Но что он сам говорит о своих намерениях?

– Он говорит, что хочет восстановить связь между Богом и людьми. Это его слова: Бог всегда Бог. Но человек теряет свою связь с Богом. А потом не может обрести ее, пока не явится некий новый Спаситель, чтобы заново соединить его с Творцом. И каждый раз это единение происходит на новом уровне, хотя Бог – всегда Бог. А ныне, говорит Рамон, люди потеряли Бога. И Спаситель больше не может вести их к Нему. Должен явиться новый Спаситель, обладающий новым видением. Я, сеньора, в это не верю. Бог – это любовь, и если б только Рамон подчинился любви, он бы понял, что обрел Бога. Но он упрям и все выворачивает наизнанку. Если бы только мы могли быть вместе, спокойно любить, радоваться красоте мира и в любви к Господу ждать своего конца! Ах, сеньора, почему, почему, почему он не может понять это? О, почему он не может понять! Вместо того, чтобы делать подобные вещи…

По щекам доньи Карлоты потекли слезы. У Кэт тоже глаза были на мокром месте.

– Я знаю, все напрасно! – всхлипывая, говорила донья Карлота. – Знаю, все напрасно, что бы мы ни делали. Они не хотят счастья и покоя. Они хотят борьбы и других, ужасных ложных связей с Богом. Что бы мы ни делали, все будет бесполезно! И от этого так горько, так горько!

Женщины сидели в качалках и просто заливались слезами. В этот момент послышались шаги на террасе, легкий шелест сандалий, какие носит простонародье.

Это был дон Рамон, инстинктивно почувствовавший состояние женщин.

Донья Карлота поспешно промокнула платочком глаза и нос, Кэт трубно высморкалась. В дверях появился дон Рамон.

На нем была ослепительно белая одежда пеонов: белая блуза и широчайшие белые штаны. Только она была не хлопчатой, а льняной, слегка накрахмалена и потому не просто, а ослепительно, почти неестественно белой. Из-под блузы свисали концы шерстяного кушака, тоже белого, с синими и черными полосами и алой каймой. На босых ногах huaraches, сандалии, с верхом из переплетенных синих и черных кожаных полосок и с красными подошвами. Широченные штаны были перехвачены на лодыжках синими, черными и красными шерстяными тесемками.

Кэт взглянула на него, залитого солнцем и слепяще белого, так что его черные волосы и смуглое лицо казались дырой в воздухе. Он шагнул вперед, концы его кушака качались у бедер, сандалии тихо шуршали по полу.

– Рад видеть вас, – сказал он, здороваясь с Кэт за руку. – Как добрались?

Он опустился в качалку и сидел не двигаясь. Женщины уронили головы, пряча лица. В присутствии мужчины они словно забыли о своих горестях. Он не обращал внимания на их смятение, его железная воля не снисходила до женских слабостей. От него исходило ощущение силы. И они немного взбодрились.

– Вы еще не знаете, что мой муж стал человеком из народа – настоящим пеоном – сеньором Пеоном, как граф Толстой господином Мужиком? – с мягкой иронией сказала донья Карлота.

– Во всяком случае, это ему идет, – ответила Кэт.

– Вот! – сказал дон Рамон. – И противника надо уважать.

Но за его внешней обходительностью чувствовалась суровая непреклонность. Он смеялся и болтал с женщинами, внутри же оставался далеким от них, недоступным в своей силе и загадочности.

То же продолжалось и за ланчем. Игривая болтовня прерывалась паузами молчания. Видно было, что в такие моменты мысли дона Рамона блуждают в иных мирах. И женщины чувствовали себя придавленными этой громадной волей, молча трудящейся в иных сферах.

– Сеньора такая же, как я, Рамон, – сказала донья Карлота. – На нее действует этот барабан. Обязательно нужно, чтобы он играл не переставая, может, на сегодня достаточно?

Он помедлил, прежде чем ответить:

– Только после четырех часов.

– Неужели мы должны слушать сегодня этот шум? – не отступала Карлота.

– Чем сегодняшний день отличается от остальных?! – возразил он. Но на его лицо легла тень, и видно было, что он хочет покинуть общество женщин.

– Тем отличается, что сегодня здесь сеньора – и я тоже, – и ни ей, ни мне это не нравится. А завтра сеньоры здесь не будет, и я уеду обратно в Мехико. Так почему бы не пощадить нас сегодня! Уверена, ты можешь оказать нам такую милость.

Рамон взглянул на нее, потом на Кэт. В его глазах был гнев. Кэт почти физически чувствовала, как колотится сердце в его широкой груди, задыхаясь от гнева. Но женщины ждали, не говоря ни слова. Хотя и были довольны, что сумели разозлить его.

– Почему бы тебе не покататься на лодке по озеру с миссис Лесли?! – сказал он, безупречно владея собой.

Но под его черными бровями ровно тлела ярость возмущения.

– Может, нам не хочется, – ответила Карлота.

Тогда произошло то, чего Кэт еще не приходилось видеть. Он ушел в себя в буквальном смысле, захлопнув, так сказать, за собой дверь, хотя и продолжал сидеть с ними за столом. Какое-то время Кэт чувствовала испуг и одиночество, но потом ее щеки цвета слоновой кости медленно залил румянец гнева.

– Хорошо, – сказала она. – В таком случае я могу вернуться домой раньше.

– Нет! Нет! – с испанской экспансивностью закричала донья Карлота. – Не оставляйте меня. Побудьте со мной до вечера и помогите развлекать дона Сиприано. Он появится к ужину.