Текст книги "История взлетов и падений"

Автор книги: Дэвид Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Как и все глобальные изменения климата, эта трансформация, как явствует из писем Фрейда, сопровождалась «сильной непогодой». Хотя раньше Фрейд почти не выпивал, теперь он все чаще «искал поддержки в бутылке бароло» и дружеского общения в лице «его приятеля марсалы»[157]157
  Бароло – красное сухое вино, одно из лучших итальянских вин Пьемонта. Марсала – крепленое сицилийское вино.


[Закрыть]. Но ни один из этих тоников не оказывал должного действия. Настроение у Фрейда менялось, «как пейзажи в окне поезда», поскольку теперь из ночи в ночь сны открывали ему грубую правду его собственных эротических желаний. Однако чем больше он избавлялся от иллюзий в отношении самого себя, тем больше в нем крепла уверенность в том, что он приближается к истине – но не личной, а универсальной. 3 октября 1897 года он описал Флису желание, которое когда-то испытывал к собственной матери, Амалии Фрейд, и которое пробудилось в нем, как он теперь понял, где-то между вторым и третьим годом жизни «во время поездки [на поезде] из Лейпцига в Вену, когда мы… провели ночь вместе и когда я, по-видимому, видел ее nudam [обнаженной]… Я еще не вполне понял, что это значит», – писал Фрейд своему другу. Но через две недели он все понял.

Я обнаружил, и в себе тоже, любовь к матери и ревность к отцу, и теперь считаю это общим для раннего детства явлением… Если это действительно так, то захватывающая история о царе Эдипе становится вполне понятной… Когда-то все, в своих фантазиях, были в чем-то подобны Эдипу.

Однако фрейдовское представление о судьбе Эдипа не совпадает с тем, что описал в своей пьесе Софокл. Это не внешняя сила, но внутренняя. Подсознательно все мы желаем войти в свою мать. Но мы не делаем этого, поскольку боимся кастрации, которой грозит нам отец – объект нашей сексуальной (и смертоносной) зависти. Те, кто решает проблему этого треугольника и отгадывает загадку, – здоровы. Те, кому это не удается, – страдают неврозом. Вот в чем, учил Зигмунд Фрейд, заключается – на горе или на беду – психическая потенция пениса.

* * *

В октябре 1900 года Фрейд написал Флису о своей новой пациентке, «восемнадцатилетней девушке», которая «легко раскрылась моим набором отмычек». Такая самонадеянность – фрейдистская похвальба в своем коронном виде, да еще из уст самого Фрейда – почти забавна. Но хотя он и не страдал излишней скромностью, в прозорливости ему не откажешь. Одиннадцать недель, проведенных им в обществе Доры, ознаменовались появлением одного из самых фаллических документов в его ученой карьере. Фрейд соединил в нем три идеи – о значении сновидений, об инстинктивной природе младенческой сексуальности и о психической потенции пениса – и создал первую в мире психоаналитическую историю болезни[158]158
  Те, что содержатся в «Этюдах об истерии», представлены в ином ключе, поскольку метод психоанализа в то время еще находился в разработке. – Примеч. авт.


[Закрыть], не побоявшись опубликовать результаты лечения, несмотря на то что его едва ли можно было счесть успешным и законченным: Дора прервала его до окончания назначенного курса.

Фрейд написал отчет о проделанной работе в январе 1901 года, в сложный для себя период. Его дружба с Флисом была под угрозой. (Возможно, этим и объясняется хвастливый тон его письма.) Первая крупная теоретическая работа Фрейда «Толкование сновидений» была встречена не так хорошо, как он ожидал. А в Венском университете его в очередной раз обошли с повышением в должности – оскорбление, которое Фрейд приписал отказу принимать его теории психоанализа, усугубленному антисемитизмом[159]159
  Бывшие учителя Фрейда, Крафт-Эбинг и Нотнагель, хотели предложить его кандидатуру на место профессора. Однако предупредили: министр едва ли даст согласие. Хотя в Австро-Венгрии евреи нередко получали профессорское звание, у Фрейда не было нужных покровителей, да и репутация его была неустойчивой. Об антисемитизме в министерстве поговаривали, но куда серьезнее было противостояние между университетами (как более либеральной частью общества) и правительственными чиновниками.


[Закрыть]. Описывая новую историю болезни, Фрейд надеялся продемонстрировать действенность своих неоднозначных идей и добиться более серьезного отношения со стороны научной общественности. Однако в труде, который был опубликован через четыре года, он показал во всей красе скорее самого себя (порой не в самом лестном свете), хотя, похоже, он об этом не догадывался. Фрейд продемонстрировал в нем великолепное владение различными языковыми приемами; спустя 80 лет один критик даже сравнил его литературный стиль со стилем Набокова. Таким вот странным, но прекрасно скроенным был этот труд – «Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры)».

Дору, «девушку с приятной внешностью», приводил к Фрейду дважды – и оба раза против ее воли – ее отец, богатый фабрикант. За несколько лет до этого Фрейд лечил его от «приступа помешательства, усугубленного симптомами паралича». Фрейд диагностировал у него тогда «диффузное сосудистое поражение», вызванное перенесенным сифилисом, и этот фабрикант признал, что в самом деле болел им в молодости[160]160
  Некоторое время я колебался в том, не следует ли мне допустить существование у него паралича, вызванного сухоткой, но затем я все же решился на диагноз диффузного сосудистого поражения, а после признания больным наличия у него специфической инфекции до брака предпринял сильное противосифилитическое лечение, в результате которого еще остававшиеся нарушения были полностью устранены» (З. Фрейд. Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры), 1905).


[Закрыть]. Описывая все это, Фрейд не уточнил, однако, что отец Доры был евреем; он понимал, что многие из его тогдашних читателей и без того верили в связь между «гиперсексуальностью евреев» и психическими заболеваниями. К тому же Фрейд не собирался анализировать психику одних лишь евреев. Теории, развиваемые им во «Фрагменте…», имели универсальное применение – во всяком случае, именно в этом он пытался уверить недоверчивый мир.

Противосифилитический курс лечения, который он назначил отцу, был успешным, так что авторитет Фрейда в глазах пациента сильно вырос. Вскоре тот привел к нему дочь, страдавшую необъяснимыми приступами кашля, которые мешали ей говорить. Фрейд предложил ей пройти курс психотерапии, однако Дора отказалась. Но через два года она вернулась к нему – апатичная, страдающая депрессиями, склонная к суициду и явно презиравшая отца, которого она прежде обожала. Теперь, помимо кашля и афонии (потери голоса), у Доры были еще и сильные менструальные спазмы, сопровождавшиеся физической слабостью, а также приступы болей в животе, похожие на аппендицит.

Фрейд намеревался устранить эти симптомы истерии, выявив их психологические причины, и именно процесс этих поисков описывается им в центральной части «Фрагмента…». Но вначале Фрейд хочет нам кое-что сообщить. Его введение странным образом заинтриговывает. То, что здесь изложено, пишет Фрейд, откроет вам во имя науки тайны, которые гинеколог обычно хранит в секрете. Поэтому он изменил имена участников событий и названия мест, где происходили те или иные встречи. Для пущей безопасности он отложил публикацию этой работы на четыре года и отправил ящик с рукописью в медицинский журнал, неизвестный широкой публике. Он также предупреждал своих читателей, что если они не знакомы с «Толкованием сновидений» (а на тот момент не было продано и ста экземпляров этой книги), то не смогут разобраться в этом тексте. Правда, Фрейд убежден, что даже те, кто читал этот труд, все равно будут «немало озадачены». «Новое, – громогласно восклицает он как истый альфа-самец и оракул Науки, – всегда пробуждает недоумение и сопротивление».

На самом деле даже полный болван мог догадаться, что дела у Доры были плохи. Она оказалась втянута в драматические события, достойные пера ведущего драматурга и новеллиста Артура Шницлера[161]161
  Последний фильм Стенли Кубрика «С широко закрытыми глазами» был снят по мотивам понести Шницлера «Повесть-сон», написанной в 1926 году. – Примеч. авт.


[Закрыть], которого называли венским летописцем буржуазного адюльтера, приправленного в ее случае поистине хичкоковским ужасом от того, что в море лжи, которое ее окружало, она одна говорила правду. Действующими лицами этой драмы были члены двух семей; семья Доры, чьи родители не были счастливы в браке, и еще одна супружеская пара, которую Фрейд называет «супругами К.». Семьи были очень близки, но ближе всех были отец Доры и госпожа К. Мать Доры описывается во «Фрагменте…» как женщина скучная и одержимая уборкой[162]162
  «Мать я так никогда и не увидел. По информации, полученной от отца и девушки, я мог создать себе представление, что она малообразованная, но прежде всего неумная женщина, которая, особенно после заболевания мужа и последовавшего затем отчуждения к нему, сконцентрировала все свои интересы на домашнем хозяйстве и, таким образом, представляла собой образ того, что можно бы было назвать «психозом домохозяйки». Без малейшего понимания живых интересов своих детей, она целый день занималась наведением порядка и поддержанием чистоты в квартире, на мебели и приборах в такой сильной степени, что это делало почти невозможным их использование или получение от них удовольствия» (З. Фрейд. Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры), 1905).


[Закрыть]. («Целый день, – пишет Фрейд, – она занималась наведением порядка и поддержанием чистоты в квартире»). За шесть лет до появления Доры у Фрейда ее семья переехала в курортный город Б., где проживали супруги К., чтобы отец Доры мог поправить здоровье после перенесенного туберкулеза. Там о нем немало заботилась госпожа К. (по-видимому, мать Доры была слишком занята вытиранием пыли!). Вскоре у них начался роман. И в отличие от матери, Дора обо всем догадалась.

Вскоре после этого у Доры, боготворившей госпожу К. не меньше, чем отца, начались приступы кашля и хрипоты. Спустя несколько лет, когда роман между ее отцом и госпожой К. был все еще в полном разгаре, Дора как-то отправилась на прогулку с господином К., который вдруг стал к ней грубо приставать. Девочка дала ему пощечину и убежала прочь, а после рассказала обо всем своим родителям. Отец Доры вызвал господина К. на разговор, однако тот все отрицал. Хуже того, он выразил сомнение в невинности Доры, заявив, что Дора читает руководства по супружеской жизни, предназначенные для молодоженов, о чем ему поведала жена. Дора просто «перегрелась от такого чтения, – сказал господин К., – и все придумала». Когда отец Доры поверил господину К., а не ей, ощущение, что ее предали, было полным и окончательным: отец, изменявший ее матери, то есть лжец и прелюбодей, «отдал» ее другому лжецу, неудачливому совратителю, в обмен на возможность продолжать отношения с лживой, изменявшей своему мужу госпожой К., которая предала Дору, рассказав мужу, что она тайком читала эти книги, которые дала ей сама госпожа К.! Даже великий Шницлер не смог бы придумать более извращенную фабулу.

После всего, что произошло, симптомы Доры усилились – тогда-то ее и привели в первый раз к Фрейду. Когда же через два года ее состояние усугубилось, ее заставили согласиться на лечение. Отец Доры считал, что причиной ее депрессии был выдуманный ею случай на озере. «Я считаю рассказ Доры о безнравственном предложении этого мужчины просто фантазией, – сообщил он Фрейду. – Попытайтесь теперь вы ее вразумить»[163]163
  «…он надеялся, то мне удастся «убедить» Дору, будто между ним и госпожой К. нет ничего другого, кроме чистой дружбы», – пишет Фрейд.


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что он имел в виду своим последним замечанием. Но он плохо знал доктора Фрейда.

Возможно, то же самое можно сказать и про нас с вами, поскольку Фрейд, переосмысливший к этому времени теорию совращения, выдвинутую им тремя годами ранее, и решивший, что его пациенты обычно фантазируют, пишет, что он верит Доре, но не считает, что «гнусное предложение», сделанное на берегу озера, могло так сказаться на ее здоровье. Поэтому он попросил ее копнуть поглубже в прошлое. Возможно, там есть другая травма, которую она просто предпочла забыть и которая перекликается с ее симптомами: судорожным кашлем и болями в груди, с которых все началось,

Он оказался прав в своей догадке. Однажды, когда Доре было четырнадцать лет, она оказалась наедине с господином К. у него в магазине. Дора пришла туда, чтобы увидеть церковную процессию из окна магазина, находившегося на главной городской площади. Девочка думала, что там будет кто-то еще, но господин К. «побудил свою жену остаться дома, отпустил приказчиков и, когда девушка вошла в магазин, был там один». Желая увидеть красочную процессию, Дора все же осталась. Неожиданно, когда они разговаривали о чем-то несущественном, он вдруг притянул Дору к себе и поцеловал. Дора ощутила «сильнейшее отвращение», после чего вырвалась и убежала. Ни Дора, ни господин К. впоследствии ни разу не говорили друг с другом о произошедшем, и Дора тоже никому об этом не сказала. Вскоре после этого ее хронический кашель стал иногда перетекать в афонию – потерю голоса, который часто не возвращался к ней по несколько недель.

Далее в тексте следует интерпретация этих событий – с такими ошеломляющими логическими связками и выводами, что остается лишь восхищаться умением Фрейда высказывать их так авторитетно. Реакция Доры, утверждал он, была типичным случаем «извращения аффекта». Вместо возбуждающих генитальных ощущений, которые испытала бы здоровая девушка в подобных обстоятельствах, Дора почувствовала отвращение, и это говорит о том, что она была психически больна. Поначалу это отвращение было локализовано у нее в области рта[164]164
  «…у нее появляются ощущения неудовольствия, которые принадлежат слизистой оболочке входа в пищеварительный канал, – тошнота. Конечно, на эту локализацию повлияло раздражение губ поцелуем; но я думаю, что здесь можно признать действие и другого фактора» (З. Фрейд. Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры), 1905).


[Закрыть], но затем перешло на другую часть тела, в чем Фрейд усматривает еще один симптом; «смещение ощущения». Дора говорила, что по-прежнему ощущает чувство сдавливания в груди от тех объятий господина К. Такое же сдавливание она ощущала во время приступов кашля – это обстоятельство также не ускользнуло от внимания Фрейда. Согласно «правилам формирования симптомов», которые уже были ему вполне ясны (и надо ли говорить, что на тот момент они были ясны лишь ему одному!), Фрейд решил прибегнуть к психоаналитической реконструкции встречи Доры с господином К.

Я думаю, что в том бурном объятии она ощутила не только поцелуй у себя на губах, но и давление эрегированного члена на своем теле.

Это «отвратительное» ощущение было «устранено из памяти, вытеснено и замещено безобидным ощущением сдавливания грудной клетки».

Глядя на эту интерпретацию, трудно поверить, что человек, который всячески акцентировал роль символов в повседневной жизни, упустил из виду значение афонии, которой страдала Дора. Ведь здесь мы явно имеем дело с девушкой, которая чувствовала, что у нее нет права голоса и возможности распоряжаться своей жизнью. Потребности ее отца и господина К. были важнее ее собственных. Для Фрейда же важнее всего остального был пенис. Поэтому болезнь Доры подается им как пример психического потенциала пениса. Ее симптомы – это физические проявления истерических реакций в ответ на совершенно непатологическую эрекцию господина К. Патологией же, по мнению Фрейда, является возникшее у Доры отвращение к этой эрекции.

Пенис для Фрейда – не просто послание, но и сам посланник. «Тема эрекции, – пишет Фрейд, – позволяет разгадать некоторые интереснейшие истерические симптомы. Внимание, с которым женщины смотрят на очертания мужских гениталий под одеждой, в результате его вытеснения становится во многих случаях причиной… страха пребывания на людях». Однако больше всего Фрейда интересует страх Доры перед пенисом. На самом деле, говорит Фрейд, отвращение к этому органу свидетельствует об отвращении к экскрементам. Ссылаясь на отца церкви, чьего имени он не называет, Фрейд повторяет вслед за ним; «inter urinas et faeces nascimur» («и рождаемся мы меж уриной и фекалиями»)[165]165
  Эти слова принадлежат Блаженному Августину.


[Закрыть]. «Едва ли возможно, – пишет Фрейд, – преувеличить патогенное значение всеобъемлющей связи между сферами сексуального и экскрементного».

Правда, Фрейд не уверен, что Дору пугает любой пенис. Симптомы возникают вследствие конфликта – и порой конфликтуют друг с другом. Интересно, что Дора ненавидит не столько своего соблазнителя господина К., сколько отца, поверившего его словам. Фрейд также видит, что ее кашель усиливается всякий раз, когда она «с убийственной монотонностью» повторяет свои обвинения в адрес отца (порой все это кажется ему таким скучным). Однако он справляется со скукой и подмечает, в какой момент у Доры случаются приступы кашля. Из этой связи Фрейд делает общий вывод: такие симптомы, как [в данном случае] кашель, – это проявление – реализация – сексуальных фантазий. Каких именно? В случае Доры ответ взят из фразы, которой она часто пользовалась, говоря об отце. Госпожу К. влечет к ее отцу лишь потому, говорит Дора Фрейду, что он «ein vermögender Mann» («состоятельный человек»). Для Фрейда же истинный смысл этих слов заключается в том, что за ними кроется нечто противоположное «что ее отец – ein unvermögender Mann» («несостоятельный человек»). И эту фразу можно понимать лишь в сексуальном смысле, а именно что ее отец – импотент.

Самое поразительное, что Дора действительно это подтверждает, хотя Фрейд не объясняет нам, как и откуда ей об этом известно. А Фрейд идет напролом, как если бы он знал об этом с самого начала. (Хотя, быть может, это и так, поскольку он лечил ее отца от сифилиса.) «Но если ее отец настолько бессилен, – замечает Фрейд, – то разве он может иметь любовную связь с госпожой К.?» «Конечно», – отвечает Дора, затрагивая тему орального секса. И тут Фрейда осеняет. Всякий раз, когда у Доры случается очередной приступ кашля, она бессознательно разыгрывает свою сексуальную фантазию. Дора представляет себе, что это она, а не госпожа К. удовлетворяет своего отца per os (орально). Подобное умозаключение, снисходительно замечает Фрейд, «неизбежно». Впоследствии психоаналитики-феминистки будут рассматривать и другую альтернативу: что это отец Доры удовлетворяет госпожу К. per os (в фаллоцентрическом сознании Фрейда такая мысль конечно же возникнуть не могла). Более того, Фрейд убежден, что ненависть Доры по отношению к госпоже К. – это ненависть «ревнивой жены». Кашель Доры и ее непреходящая хрипота – это «истерический мутизм», то есть симптомы подавленного эдипова желания ощущать в себе пенис отца. Если не вагинально, то орально.

Надо сказать, что даже сегодня, когда слово «Lewinski» используется в английском языке и как существительное, и как глагол, интерпретация Фрейда по-прежнему шокирует. Много лет спустя, в книге «Недовольство культурой» (1930), Фрейд выскажет утверждение, что одним из величайших «прегрешений» современной цивилизации является ее неспособность дать детям правильное представление об истинной агрессивности человеческого либидо[166]166
  «…агрессивное стремление является у человека изначальной, самостоятельной инстинктивной предрасположенностью. /…/ Человеческие массы должны быть либидонозно связаны; одна необходимость, одни выгоды совместного труда их бы не удержали. Этой программе культуры противостоит природный инстинкт агрессивности, враждебности одного ко всем и всех к каждому. Агрессивное влечение – потомок и главный представитель инстинкта смерти, обнаруженного нами рядом с Эросом и разделяющего с ним власть над миром. Теперь смысл культурного развития проясняется. Оно должно продемонстрировать нам на примере человечества борьбу между Эросом и Смертью, инстинктом жизни и инстинктом деструктивности. Эта борьба – сущность и содержание жизни вообще, а потому культурное развитие можно было бы просто обозначить как борьбу человеческого рода за выжипание». – так писал Зигмунд Фрейд в книге «Недовольство культурой».


[Закрыть]. Возможно, именно поэтому он позволял себе быть с Дорой столь прямолинейным. И все же нетрудно представить, насколько шокирующим мог показаться сто лет назад диагноз Фрейда «малообразованной» (по словам самого психоаналитика[167]167
  В русском переводе малообразованной названа только мать девушки, а не сама Дора.


[Закрыть]) Доре – девушке, которая услышала такие слова от мужчины, годившегося ей в отцы (и который к тому же знал ее отца), лежа с закрытыми глазами на кушетке в кабинете этого странного врача, касавшегося ее лба своей ладонью, якобы для того, чтобы способствовать процедуре, которую он называл «свободными ассоциациями». Терпеть все это – да еще бесконечные разговоры о сексе – от человека, к которому она ходила не по своей воле и который утверждал, что помогает ей, настаивая, что все ее проблемы, эмоциональные и физические, возникли от нереализованного желания пососать половой член отца, – это было уже чересчур.

Неудивительно, что Дора с возмущением открестилась от подобного желания, подавленного или нет. В ответ она услышала то, что впоследствии стало одним из самых знаменитых пассажей в литературе по психоанализу.

«Нет», которое слышишь от пациента, после того как его вниманию предлагаешь вытесненные им ранее мысли, – оно констатирует лишь это вытеснение, а его решительность в этом, одновременно, измеряет его силу. /…/ «нет» в таком случае означает желаемое «да».

Психическая потенция пениса, утверждает Фрейд, не ведает никакого «нет». Врач, усомнившийся в собственной теории совращения, теперь сомневается в словах Доры. Несмотря на то что у него было достаточно доказательств, подтверждающих влияние на его пациентку реальных событий – хотя бы те же неуклюжие и неоднократные приставания господина К., – Фрейд все равно фокусирует свое внимание на ее внутреннем мире. Другие люди – это лишь экраны, на которые Дора проецирует свои сексуальные фантазии. Подсознание – это адский котел конфликтов, а любая психическая деятельность направляется фаллической энергией – даже у маленьких девочек, признаются они в этом или нет, нравится им это или нет.

* * *

Похоже, что единственным человеком, который лучше всего понимал ситуацию, в которой оказалась Дора, а также фаллическую интерпретацию, которую предлагал ей Фрейд, была та, кто больше всего противился подобному объяснению, – сама Дора. В послесловии к этой работе Фрейд назвал прекращение Дорой курса терапии актом самовредительства, вызванного тем, что он явил ей истину ее подсознательных желаний. Но, видимо, Дора была куда лучше подкована в психоанализе, чем полагал ее врач. Ведь в тот самый момент, когда Фрейд был на пике собственного энтузиазма, интерпретируя сновидение, о котором Дора ему только что поведала, она прервала их отношения, отрезала его от себя, заставила его почувствовать себя бессильным – полным импотентом. В каком-то смысле она его кастрировала.

Это одна из возможных точек зрения на случившееся. Как бы то ни было, но кастрация стала главной темой следующей работы Фрейда – «Анализ страха пятилетнего мальчика» (1909); это еще один случай из его практики, также известный под названием «Малыш Ганс». Если историю Доры Фрейд записывал в тревожное для себя время, то «Малыша Ганса» он изложил с немалой долей дерзости. Профессиональная изоляция Фрейда близилась к концу. В 1906 году у него появились первые последователи за пределами Вены – и среди них хорошо известный в научных кругах швейцарский психиатр Ойген Блойлер (1837–1939), который ввел в научный обиход термин «шизофрения» и был директором знаменитой психиатрической лечебницы «Бургхёльцли» в Цюрихе, где его главным помощником, относившимся к Фрейду с не меньшим энтузиазмом, был перспективный молодой врач Карл Густав Юнг (1876–1961)[168]168
  Впрочем, впоследствии и Блойлер, и Юнг отойдут от Фрейда. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Последователями Фрейда также стали Макс Айтингон (1881–1943) и Карл Абрахам (1877–1925) из Берлина, валлиец Эрнест Джонс (1879–1958), который «уверовал», прочитав «Дору», Эдоардо Вайс (1889–1970) из Триеста в Италии и венгр Шандор Ференци (1873–1933). Все это вдохновило Фрейда на то, чтобы в 1908 году организовать в Зальцбурге первый международный конгресс психоаналитиков. А в 1909 году, после опубликования его следующей работы «Анализ страха пятилетнего мальчика», Фрейда пригласил прочесть серию лекций сам Г. Стэнли Холл[169]169
  Гренвил Стэнли Холл (1846–1924) создал первую в США научную психологическую лабораторию и учредил «Американский журнал психологии», который издается до сих пор. В 1892 году Холл основал Американскую психологическую ассоциацию и стал ее первым президентом.


[Закрыть], президент Университета Кларка в Вустере, штат Массачусетс. Такая честь невероятно польстила самолюбию Фрейда, хотя у него тут же возникло неизгладимое отвращение к американской кухне, американским напиткам и американским ванным комнатам, а также к тому, как американцы потворствовали собственным детям, и к прочим вульгарным (с его точки зрения) аспектам американской культуры[170]170
  Фрейд понимал роль ханжества в американском обществе и потому предупреждал своих учеников: «…нас могут очень скоро вывалять в грязи, как только обнаружат сексуальную подоплеку нашей психологии». То же самое он говорил и Юнгу, что, мол, американцы «бросят нас», как только поймут связь его теории с сексом.


[Закрыть].

Психоанализ начал развиваться как движение, однако его методы по-прежнему подвергались критике. Проблема – даже для тех, кто был готов увидеть связь между неврозами и детской сексуальностью, – заключалась в том, что Фрейд строил свою теорию на отдельных исследованиях патологии взрослых. «Даже психоаналитик… может сознаться в своем желании найти более прямой и краткий путь к доказательству этих фундаментальных теорем», – писал Фрейд во введении к своей новой работе. И этим живым доказательством стал малыш Ганс.

В действительности мальчика звали Герберт Граф. Его отец Макс был уважаемым венским музыковедом, а также одним из членов группы, встречавшейся по средам в доме Фрейда, – впоследствии она стала ядром Венского психоаналитического общества. Мать Ганса, Ольга Хониг Граф, была одной из пациенток Фрейда. Супруги Граф договорились воспитывать сына в духе идей психоанализа, а чтобы проверить действенность этого метода, записывали его сны и детскую болтовню и извещали Фрейда обо всех заметных событиях в его развитии. Особенно сексуальном. В зависимости от точки зрения, это может показаться невероятно прогрессивным подходом или полным извращением. В любом случае, в 1903 году, когда родился Ганс, большинство врачей начисто отрицали существование у детей какой-либо сексуальности.

Чего в то время не понимали еще ни врачи, ни супруги Граф, ни, возможно, сам Фрейд, так это насколько недавним на самом деле было официальное признание невинности детского возраста. Историк Филип Арьес впоследствии указывал в своей книге «Столетия детства»[171]171
  Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 1999.


[Закрыть], что еще в XVII веке в Европе бытовала совсем иная точка зрения. В качестве доказательства Арьес описал двор французского короля Генриха IV (1553–1610), где королевский лекарь, доктор Эроар, вел дневник, записывая в него все обстоятельства взросления наследника Генриха IV – Людовика XIII (1601–1643). «Никакой другой документ, – пишет Арьес, – не способен дать нам лучшего представления о том, что в начале XVII века понятия непорочного детства просто не существовало». Конечно, можно оспаривать разумность серьезного исследования поведения, эротического или любого другого, в таком месте, как Версальский дворец, однако нельзя отрицать, что протофрейдистский взгляд на инфантильную сексуальность присутствует почти на каждой странице дневника доктора Эроара.

Когда Людовику XIII был всего год, писал Эроар, будущий правитель Франции «заставлял всех целовать свой петушок». В три года он обращал внимание своей гувернантки на случавшиеся у него эрекции. «Мой петушок – все равно что подъемный мост, – сказал он ей. – Смотри, как он поднимается и опускается!» Однажды он попытался показать этот «фокус» своему отцу, королю Генриху IV, и очень смутился, когда вдруг почувствовал себя на мгновение «импотентом». «В нем сейчас нет косточки, папа, – пожаловался малыш Людовик. – Но ведь иногда она есть!»

Неизвестно, сообщал ли Макс Граф, несмотря на всю широту своих взглядов, нечто подобное Фрейду о своем собственном сыне, который, хотя ни в чем и не нуждался, все же рос не в королевском дворце. Впоследствии Граф поссорился с Фрейдом, но тем не менее написал о нем и о собиравшемся у него по средам кружке нечто вроде воспоминаний – правда, уже после смерти основателя психоанализа. Нет сомнений, что пенис и фаллическая потенция были частым предметом обсуждений на этих собраниях. Одной из причин этого была уверенность Фрейда в сексуальной природе неврозов. Другая, возможно, заключалась в том, что доктор Вильгельм Штекель, упросивший Фрейда организовать у себя дома подобный кружок, пришел к психоанализу после того, как Фрейд излечил его от импотенции.

Салон Фрейда стал «теплицей» сексуальных откровений, которые редко можно было услышать тогда в Вене или где-то еще. Одно памятное собрание было полностью посвящено Рудольфу фон Урбанчичу, директору местной психиатрической лечебницы, который вспоминал путь своего сексуального развития до женитьбы и с изысканной детальностью живописал свой подростковый опыт мастурбации. На другом собрании дерматолог Максимилиан Штайнер рассказал о том, как в результате воздержания у него возникли психосоматические симптомы, которые однако же незамедлительно исчезли, стоило ему начать роман с женой своего друга, страдавшего импотенцией. Так что ни Графа, ни Фрейда, скорее всего, не шокировало, когда в 1908 году Граф обратился к Фрейду в связи со следующей проблемой: его маленький сын был одержим сначала собственным пенисом, а после пенисами разных животных, пока у него не развилась наконец странная фобия. Раньше маленький Ганс был очень общителен и много гулял, теперь же он боялся выходить из дома. Боялся же он того, что на улице ему повстречается большой конь с огромным членом, который может укусить его.

Было решено, что Граф возьмет на себя роль посредника и будет задавать своему сыну интересующие Фрейда вопросы, а после пересказывать ответы Ганса доктору. Малыш лишь однажды побывал у Фрейда в качестве пациента. Фрейд считал, что в таком юном возрасте ребенка может лечить только кто-нибудь из родителей, хотя позже он изменил эту точку зрения. «Никогда еще у меня не было опыта такого ясного проникновения в душу ребенка», – рассказывал Фрейд Эрнесту Джонсу. Возможно, так оно и было. И все же это проникновение было опосредованным.

На самом деле малыш Ганс трудился на благо фрейдизма не один год. Он был «прелестным маленьким мальчиком» из «Полового просвещения детей», который после рождения своей сестрички стал живо интересоваться вопросами пола. А в работе «О сексуальных теориях детей» он был тем ребенком, который, согласно одному из самых знаменитых и спорных высказываний Фрейда, «считал, что у всех людей, в том числе и у женщин, есть пенис». Как только мальчик получает возможность убедиться в обратном, указывал Фрейд, это неверное представление порождает комплекс кастрации, которым страдают, как считал психоаналитик, все мальчики. Однако детально этот комплекс был проанализирован – а точнее сказать, продемонстрирован – лишь в работе «Анализ страха пятилетнего мальчика». Именно здесь малыш Ганс впервые назван по имени; здесь он переживает свою личную душевную драму и обладает «правом голоса» в виде отдельных высказываний.

«Мама, у тебя есть Wiwimacher?»[172]172
  «Wiwi» на языке немецких малышей – «пипи», то есть Wiwimacher – это «пиписька», «краник».


[Закрыть] – спросил малыш Ганс свою мать накануне дня рождения, когда ему должно было исполниться три года, – в этот период жизни он с восторгом относился к собственному «кранику» и нередко к нему прикасался[173]173
  «…мать спрашивает его: «Ты, может, трогаешь рукой Wiwimacher?» На это он отвечает: «Да, каждый вечер, когда я в кровати». В следующий лень, 9 января, перед послеобеденным сном его предупреждают, чтобы он не трогал рукой Wiwimacher'a».


[Закрыть]. (Мать, застигнутая врасплох, совершила ошибку, бойко ответив ему: «Само собой разумеется».)

Гансу уже три года, и он интересуется: «Папа, а у тебя есть Wiwimacher?»

Ганс, которому еще нет четырех, видит тазик с окровавленной водой у двери в комнату, где его мать рожает его сестренку, и говорит: «А у меня из Wiwimacher'a никогда кровь не течет».

А вот сестричка Ганса уже родилась, и, наблюдая за ее купанием, он говорит: «А Wiwimacher у нее еще маленький. Но когда она вырастет – он станет больше».

В мире малыша Ганса «краник» есть у всех: у мужчин, женщин, мальчиков, девочек и даже у локомотива, когда он видит на вокзале, как из него выпускается вода. Однако ни у кого нет такого «краника», как у коней-тяжеловозов, которые тащат повозки по улицам Вены. Поначалу малыш Ганс был в восторге от их внушительных органов. А после начал их бояться. Этот страх стал беспредельным, когда, прогуливаясь с мамой, он увидел, как лошадь упала, волоча груженую повозку. После этого он вообще отказывался выходить из дома.

Все эти детали восхищали Фрейда, так как подтверждали его новые идеи по поводу сексуального развития о детском возрасте, многие из которых уже озвучивались им в 1905 году в работе «Три очерка по теории сексуальности». Ум малыша Ганса был полон сексуальной любознательности, сексуальных фантазий и, как выяснилось, сексуальных фобий – все они проистекали из его детских попыток понять свой собственный пенис, его роль в размножении и то, как он влиял на склад его характера и характера всех, кто его окружал. «Подобные вопросы, – отмечал Фрейд потом в истории болезни Ганса, – являются общими для всех людей, это часть человеческой природы». Фрейд с восторгом наблюдал, пусть и чужими глазами, все эти «сексуальные импульсы и желания» (чье существование его противники так громогласно отрицали) в малыше Гансе – они бродили и пенились в его сознании с той «свежестью жизни», какую можно встретить только у ребенка. И это было самым лучшим доказательством, которого так не хватило сторонникам Фрейда.

Фрейд сообщает нам, что поворотным моментом в лечении Ганса стал один разговор малыша с его отцом. Следуя совету Фрейда, Граф прочел своему сыну небольшую лекцию на тему размножения, сообщив ему, что, вопреки его убеждению (и вопреки тому, что мать Ганса сказала ему, не подумав), ни у его мамы, ни у сестренки нет никакого «краника» – во всяком случае, такого же, как у него – снаружи. Граф также попытался унять страх сына перед «краниками» животных. «…Здесь нечего бояться, – сказал он. – У больших животных большой Wiwimacher, а у маленьких – маленький». На что Ганс ответил: «У всех людей есть Wiwimacher. И когда я вырасту, мой Wiwimacher вырастет вместе со мной. Ведь он ко мне приделан».

Для Фрейда, который, как никто другой, верил в способность слов «говорить правду», ответ Ганса стал трамплином к новому научному прорыву. Ведь дело не в том, что Ганс боялся больших «краников» коней, решил ученый. Просто он боялся утратить свой собственный пенис, и неприятная новость, которую только что сообщил ему отец и в которую он поначалу отказывался верить, лишь усилила этот страх. Эта устрашающая новость (об отсутствии Wiwimacher’a у женщин), писал Фрейд,