Текст книги "Спи, милый принц"
Автор книги: Дэвид Дикинсон
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
8
К 10.30 утра Сутер развесил по всему дому извещения о молебне за исцеление принца. Службе предстояло начаться в три часа дня.
Людей в маленькую церковь набилось – не протолкнуться. Дворецкий, лакеи, домашняя прислуга, уборщицы, грумы, садовники, кузнецы, плотники, кучера – все явились, чтобы оскорбить своего Бога молитвой за здравие уже почившего человека.
Пауэрскорт считал, что возможности воскрешения в Восточной Англии весьма скудны. Он собирался потратить это время на разговор с Ланкастером, однако получил от Шепстоуна извещение, что сама принцесса Уэльская просит его присутствовать на молебне. «Он подкрепляет душу мою», – пели прихожане, поначалу вяло, но затем, по мере того как мелодия набирала силу, все с большей убежденностью:
Направляет меня на стези правды
Ради имени Своего.
Пение, набрав мощь, выливалось теперь из маленькой церкви, растекаясь по белым просторам и замерзшим озерам:
На верхнем этаже Сандринхем-Хауса с редкостной быстротой работала специальная команда Шепстоуна. Кровать и постельное белье принца Эдди вынесли из спальни и закопали в лесу. Ковер убрали, половицы отскребли и вымыли, прежнюю кровать заменили новой, с чистыми простынями. Пол застлали другим ковром, почти неотличимым от прежнего. Окровавленную одежду унесли, а на туалетный столик поставили новый набор семейных фотографий, позаимствованных у матери принца. Забрызганный кровью парадный мундир заменили другим, заново отглаженным.
«Господь милосерднейший, обрати взор Твой на слугу Твоего, принца Эдди, ибо жаждет он милости и прощения Твоего. И обнови в нем, Отче любящий, все, сокрушенное коварством и происками диавола либо собственными его попущениями и слабостию плотской…»
Слова «попущениями и слабостию плотской» каноник Гарви произнес скороговоркой. Приходским священником Сандринхема он стал благодаря звучности голоса, нравившегося принцессе Александре, и краткости проповедей, нравившейся ее супругу. И теперь прекрасный голос его наполнял маленькую церковь, освещенную послеполуденным солнцем, пробивавшимся сквозь витражное окно с изображением Судного дня.
Бальзамировщики унесли тело принца Эдди в одно из чердачных помещений, которые всегда оставались запертыми и ключи от которых имелись только у принцессы Уэльской. Когда-то давно в них размещались спальни детей, впоследствии обратившиеся в хранилища их игрушек.
Здесь, среди небольшой армады парусных корабликов, плававших некогда по озеру, среди кукол и плюшевых медведей, подаренных коронованными особами Европы, и оловянных солдатиков французской и прусской армий, тело омыли, и им занялись бальзамировщики, коим надлежало сокрыть ужасные свидетельства убийства. «Вдруг кто-то захочет взглянуть на тело, – сказал им сэр Бартл, – так что вы уж потрудитесь как следует».
– Воззри, о Господи, с небес Твоих, посети и утешь слугу Твоего принца Эдди, – прихожане почти не шевелились, почти все опустились на колени, молясь за принца, коему предстояло, если он до этого доживет, стать когда-нибудь их господином. – Воззрись на него очами милосердия Твоего и огради его от врагов и пошли ему через Господа нашего, Иисуса Христа, покой и безопасность. Аминь.
Поздно, думал Пауэрскорт, слишком поздно. Враг уже нанес принцу удар, и удар страшный. Вечный покой Эдди, быть может, и обрел, а вот безопасности дано ему не было.
Интересно, убийца тоже сейчас здесь? – подумалось вдруг Пауэрскорту. Он вглядывался в спины прихожан, в придворных, в конюших, стоявших, храня прямую осанку, на коленях в той части церкви, что была отведена для королевской семьи. Не одна ли из этих рук, благочестиво соединенных для молитвы, и орудовала ножом с искусством, достойным мясника? Не один ли из этих верующих спрятал в своем шкафу или бросил в какую-нибудь яму в лесу окровавленную одежду?
Сэр Джордж Тревельян, личный секретарь королевы Виктории, сидел в гостиной дома Роузбери на Баркли-сквер. В камине горел огонь, ковер был выметен, пыль с кресел и безделушек стерта. Прислуга в домах Роузбери работала как заведенная, независимо от того, появлялся он там или не появлялся.
– Сэр Джордж, спасибо, что взяли на себя труд приехать сюда из Осборна. Надеюсь, поездка была приятной?
– Вполне, лорд Роузбери. По временам, о чем вам, я уверен, известно не хуже моего, выбраться из дому – большое облегчение, особенно если в него набивается множество всяческой родни.
Тревельян занимал свой пост вот уже двадцать лет. О нем говорили, что со времен Дизраэли [24]24
Бенджамин Дизраэли, граф Биконсфилд (1804–1881) – премьер-министр Великобритании в 1868 и 1874–1880 годах, лидер Консервативной партии, вечный соперник Уильяма Гладстона, премьер-министра Великобритании в 1868–1874 и 1892–1894 годах, лидера либералов.
[Закрыть]не было человека, который так хорошо умел управлять Королевой. Дизраэли обрушивал на нее водопады лести. Тревельян обходился без таковой. Он использовал более косвенные методы управления: терпеливую переписку, тактику искусных отсрочек, позволявших дождаться, когда уляжется гнев Королевы, напоминания о том, как и что делалось в прошлом. В одном, по меньшей мере, случае, хорошо известном Роузбери, Тревельяну, чтобы добиться своего и наставить Королеву на истинный путь, пришлось самому сочинить несколько потребных ему глав конституционной истории Англии. Повествовалось же в них о том, как для формирования нового правительства пришлось посылать за Гладстоном.
– Родня, – вздохнул Роузбери. – Ну да. Представляю себе, какие чувства должна вызывать у вас эта родня. Но к делу, сэр Джордж, я должен поведать вам нечто ужасное. Когда появится человек из «Таймс»?
– Баррингтон будет здесь примерно через полчаса. Я подумал, что до его прихода нам лучше переговорить с глазу на глаз. Он приведет с собой одного из своих людей. Баррингтон уверяет, что собственный его почерк – это полный кошмар. Даже сам он не способен прочесть то, что написал.
Роузбери кратко пересказал происшедшие в Сандринхеме страшные события. Он не упустил ничего, описав глубокие раны, кровь, залившую всю спальню, отчаяние Александры и холодную ярость ее мужа.
– Суть дела в следующем, Тревельян. Они хотят утаить обстоятельства смерти. Собираются объявить в четверг, в следующий четверг, через четыре дня, считая от нынешнего, что принц умер от инфлюэнцы. Моя же задача – предупредить «Таймс», угомонить ее, если угодно, подготовить к удару.
– Боже всемилостивый, – вымолвил Тревельян. – Господь небесный. Бедная семья. – Несколько мгновений он просидел с закрытыми глазами, читая про себя короткую молитву. – Вы полагаете, Роузбери, они поступают правильно, утаивая это убийство?
– Время для разговоров о том, что правильно, а что неправильно, миновало. Они приняли решение. Курс избран опасный. Но они, как вы понимаете, руководствуются боязнью скандала и журналистов, которые начнут копаться в их жизни.
– А что мы скажем Королеве? – преданность своей царственной госпоже, пребывавшей сейчас на острове Уайт в приятном окружении прочих членов ее семьи и вод Английского канала, неизменно стояла у Тревельяна на первом месте.
– Да, действительно, что мы скажем Королеве? – вопрос этот явно тревожил и Роузбери. Он помолчал, глядя в огонь. – Я могу лишь передать вам мнение принца Уэльского. Перед тем как я покинул Сандринхем, он очень ясно изложил мне свою позицию.
Принц Эдуард, завернувшись в темно-зеленый плащ с капюшоном, довольно долго прохаживался с Роузбери взад-вперед по платформе станции Вулфертон, с горячностью изливая свои страхи. На фонарных столбах, несколько преждевременно увенчанных его короной, сверкали в зимнем воздухе нарядные лампы, паровоз с уже разведенными парами выбрасывал в ночь клубы дыма.
– Принц Уэльский боится своей матери. Думаю, сильнее, чем кого бы то ни было на свете. Он не хочет говорить ей правду. Страшится ее гнева. Опасается за ее здоровье. И пуще всего он боится, что Королева не сможет сохранить подобную тайну и скандальная новость касательно убийства Эдди так или иначе станет темой всеобщих пересудов.
– Боже мой, Роузбери, вот тут вы, пожалуй, правы. Королева непременно кому-нибудь да проговорится, возможно, своей любимой берлинской дочери. И через полчаса новость разнесется по всей Вильгельмштрассе и Унтер-дер-Линден. Не думаю, что премьер-министр Солсбери поблагодарит нас за это.
Послышались шаги, отдававшиеся эхом в одном из залов дома Роузбери. А следом стук в дверь.
– Мой лорд. Сэр Джордж. Пришли джентльмены из «Таймс». Мистер Баррингтон. И его главный репортер мистер Джонстон.
– Баррингтон, как приятно снова увидеться с вами! Спасибо, что пришли.
Да, подумал Роузбери, отношения с этим господином с Принтинг-Хаус-сквер [25]25
Буквально – Типографская площадь. В XVII веке на этом месте располагалась королевская типография.
[Закрыть]у Тревельяна и впрямь прекрасные.
– Присаживайтесь, джентльмены, прошу вас, – Роузбери усадил гостей бок о бок на обтянутую кожей софу.
– Боюсь, – начал Тревельян, – у нас имеются печальные новости относительно герцога Кларенсского и Авондэйлского.
– Надеюсь, вы не станете возражать, джентльмены, – чарующим голосом произнес издатель «Таймс», – против того, что мой коллега застенографирует нашу беседу? Это поможет нам правильно изложить факты.
– Конечно, конечно, – умения излучать обаяние Тревельяну, придворному тертому, и самому было не занимать. – Итак, герцога поразил весьма серьезный приступ инфлюэнцы. До чрезвычайности серьезный.
– О Боже, Боже, – отозвался Баррингтон, немедля приняв похоронный вид – обдумывая, быть может, траурную рамку на первой странице, извещающей о смерти в королевской семье. – Сейчас от нее страдает столько видных людей. – Он грустно покачал головой. – Инфлюэнца свирепствует по всему Европейскому континенту. Вот и у епископа Саутуоркского нынче кризис. А кардинал Мэннинг, говорят, и вовсе приблизился к смертным вратам.
Что же, пока все идет хорошо, подумал Роузбери. Почву мы подготовили.
– Вы позволите мне добавить несколько деталей, мистер Баррингтон? Я только что из Сандринхема.
– Прошу вас, лорд Роузбери, прошу вас. Мы будем очень вам благодарны.
– Доктора считают, что болезнь приняла серьезный оборот в пятницу вечером. Главная беда в том, что инфлюэнца сопровождается пневмонией. Лечением руководит доктор Бродбент, который совсем недавно лечил и принца Георга. Ему помогает доктор Манби, местный врач, очень способный. Насколько я знаю, в ближайшие сутки к ним присоединится, если уже не присоединился, доктор Лейкинг.
Имена врачей, всегда полагал Роузбери, способны подпереть любое вранье. Один человек может и солгать, но не трое же докторов!
– Теперь позвольте рассказать о том, как предполагается распространять в дальнейшем сведения о здоровье принца. Начиная с завтрашнего дня бюллетени относительно развития болезни будут регулярно вывешиваться на Нориджских воротах Сандринхема и на дверях Мальборо-Хауса.
– Кто еще находится ныне в Сандринхеме? – Баррингтон слегка наклонился вперед. Роузбери он вдруг представился взявшим след смерти гончим псом. Коллега редактора с безумной скоростью стенографировал разговор. Перо его замирало всего через пару секунд после того, как отзвучит очередная реплика.
– Герцог и герцогиня Файфа, герцог и герцогиня фон Тек с детьми, принц и принцесса Уэльские, разумеется, принц Георг, принцесса Мод, принцесса Виктория и некоторое количество друзей и конюших, съехавшихся в прошлую пятницу, дабы отпраздновать день рождения принца, – имен конюших Роузбери, следуя наставлениям Пауэрскорта, называть не стал. Перо стенографиста летало по бумаге, скрип его заполнил тишину, наступившую после того, как умолк Роузбери.
– Мы считаем, – Роузбери важно покивал сэру Джорджу Тревельяну, – что на первый случай газеты могли бы ограничиться простым извещением о болезни, сопровождаемым, если вы сочтете это уместным, списком лиц, находящихся сейчас в Сандринхеме.
– Разумеется, разумеется, – с неменьшей важностью покивал и Баррингтон. Если б газеты всегда оставались такими ручными и послушными, подумал Роузбери, затруднений у нас сейчас было бы гораздо меньше.
– Существуют, однако, и дополнительные сведения касательно причин недуга, сведения, о которых можно будет упомянуть на следующий день, если, конечно, недуг не прекратится.
– «Таймс» будет до крайности благодарна вам, лорд Роузбери, сэр Джордж, – Баррингтон, подумалось Тревельяну, говорит совершенно как посол великой державы, излагающий условия договора в Министерстве иностранных дел.
– В прошлый понедельник герцогу, присутствовавшему на похоронах принца Виктора Гогенгоэ, стало не по себе. Вторник он провел в Сандринхеме. В среду отправился на охоту, а день этот, как вы, не сомневаюсь, помните, даже здесь, в теплом Лондоне, был необычайно студен. В четверг он вновь занемог, болезнь продолжалась и в пятницу, в день его рождения.
И тут Роузбери вдруг обнаружил, что ему отказала память. Кое-какие сведения напрочь вылетели из его головы, как у забывшего реплику актера. Вот только суфлера у него не имелось – разве что Тревельян, но тот еще не успел прочесть всю пьесу целиком. Присутствовал принц Эдди на торжественном обеде, данном в честь дня его рождения, или не присутствовал? Что значилось в легенде, сочиненной нынче им, Сутером и Шепстоуном? Что принц остался в своей комнате? Или появился на обеде, но вынужден был покинуть его пораньше? Роузбери просто-напросто не мог припомнить.
Однако делать было нечего, следовало продолжать.
– И это, джентльмены, практически все, что мы можем сказать вам в настоящее время.
В комнате повисло молчание, перо стенографиста наконец угомонилось. Баррингтон взглянул на часы.
– Лорд Роузбери, сэр Джордж, прошу меня простить. Время не ждет никого, даже «Таймс».
Интересно, погадал Тревельян, сколько раз он повторил этот каламбур за последние двадцать лет?
– Мне необходимо вернуться в офис. Мы должны будем включить этот материал в ближайший выпуск газеты. Так что надо поторапливаться. Мы очень вам благодарны. Я немедленно направлю в Сандринхем репортера.
И двое газетчиков покинули гостиную.
– Что ж, думаю, все прошло, как мы и ожидали, лорд Роузбери. Теперь нам следует договориться о дальнейших наших действиях.
– Разумеется, разумеется, – Роузбери смотрел на опустевшую софу.
– Как вы думаете, Баррингтон повсюду таскает за собой этого господина? Своего бессловесного секретаря? По-моему, за все время, проведенное им здесь, он так и не промолвил ни слова.
– Возможно, это его присяжный писец, – ответил Тревельян, – что-то вроде тех людей с глиняными табличками, что ходили за восточными властелинами по их дворцам, записывая каждое произнесенное господином слово.
Роузбери вдруг рассмеялся, ощутив, как спадает владевшее им напряжение.
– Вы думаете, он и еду Баррингтона пробует прежде него?
На древних улицах Кингз-Линна, городка в семи милях к югу от Сандринхема, снег уже обратился в слякоть. Пауэрскорт, разбрызгивая ее, добрался до входа в вестибюль гостиницы «Королевская голова» и, поднявшись на второй этаж, обнаружил в отдельной гостиной пьющего пиво лорда Джонни Фицджеральда и пьющего чай Уильяма Маккензи. К нему прибыло подкрепление.
– Пауэрскорт! Наконец-то! – Фицджеральд выпростал свое высокое тело из лучшего в комнате кресла и с пылом пожал руку друга.
– Сегодняшний вечер обращается в сходку кланов, – сказал Маккензи, низкорослый, немногословный человек тридцати с небольшим лет. Он был тем, кого в Индии называли «траппером». Обучившийся в родной Шотландии тонкому искусству выслеживания оленя, Маккензи обратил его в искусство выслеживания людей. В Индии, как и на родине, о нем говорили с почтительным трепетом.
– Я так рад, что вы здесь, – Пауэрскорт, опустившись в кресло у камина, оглядел своих товарищей. – Давайте, я расскажу вам, в чем состоит дело.
И Пауэрскорт рассказал обо всем – о рассеченном горле и артериях, об озерах крови на полу. Рассказал о плане сокрытия убийства от общества и властей. О деяниях майора Дони и его команды таинственных умельцев, обладателей колдовских навыков, военных и гражданских.
– Так от нас ожидают, что мы найдем того, кто все это учинил? Я правильно понимаю? – Фицджеральд основательно отхлебнул из высокой кружки. – Господи, но как же мы это сделаем, Фрэнсис? Лужи крови по всему полу. Точно в мясницкой в день разделки туш.
– Все что нам остается, – ответил, озирая свое маленькое войско, Пауэрскорт, – это начать с самого начала. – Да мы и всегда так делали – и в Индии, и в Лондоне. В Уилшире, если ты помнишь, у нас было поначалу даже меньше того, что есть здесь. Я думаю… – он примолк, с ужасом вглядываясь в висящее на стене пошловатое изображение шотландского нагорья. – Думаю, первым делом нужно будет отсеять всякого рода людей со стороны.
Джонни, – Фицджеральд только что прикончил кружку и теперь с недоумением оглядывал ее, словно удивляясь, что она опустела так быстро. – Есть сведения, что где-то поблизости находятся русские. Если верить слугам Сандринхема, русские повсюду – в Дерсингеме, в Ханстентоне, в Фейкенеме, в общем, куда ни глянь, везде русские.
– А где, черт возьми, находится этот самый Фейкенем? – Фицджеральд прискорбно славился полным невежеством по части географии, распространявшимся и на страну, в которой он прожил многие годы.
– На северо-востоке от Сандринхема. Вон на стене карта висит, она тебе поможет. Принц Уэльский убежден, что один из этих русских – или не один – и есть убийца его сына. Сам я в этом сомневаюсь, однако собираюсь разыгрывать русскую карту по возможности дольше. Мне не хочется, чтобы они знали, кто у меня на подозрении.
– Что до вас, Уильям Маккензи, я ныне нуждаюсь в вашей искусности как никогда. И прежде всего, мне необходимо знать ваше мнение о том, пытался ли кто-нибудь проникнуть в Сандринхем или выбраться из него. Поместье окружено высокими стенами, ворота на ночь запираются. При снеге, который навалило вокруг, выяснить что-либо вам будет очень трудно.
– Трудно-то, трудно, но не невозможно, я бы так сказал.
Пауэрскорт ощутил вдруг страшную усталость. Завтра, знал он, ему предстоит провести в большом доме еще один день. И все же, глядя на своих товарищей, уже всматривавшихся в карту и обсуждавших планы на завтра, Пауэрскорт понимал, что теперь он не один.
Как это похоже на Фрэнсиса, с горечью размышляла старшая из его сестер, взять и просто-напросто исчезнуть. Вот только что он с удовольствием игоал наверху с племянниками, с этой глупой доской и солдатиками, изображающими битву при Ватерлоо, и вдруг – хвать, а его уже нет.
А ведь существует еще и леди Люси, которую он развлекал за обедом – здесь, в ее, Розалинды, доме на Сент-Джеймсской площади, а после водил в Национальную галерею разглядывать какие-то скучные картины, и, быть может, их дружба могла перерасти во что-то более существенное. Теперь же и она покинута, как какая-нибудь древняя гречанка, сидящая на знойном острове, пока герой ее плавает неведомо где, а после возвращается, забыв сменить паруса.
Леди Розалинда Пембридж пригласила леди Люси Гамильтон на чашку чая. Леди Люси очень ей нравилась. Может, удастся выведать у нее, как развивается их с братом знакомство. Или же сама она сумеет успокоить леди Люси, поведав ей о странных обыкновениях Фрэнсиса. Впрочем, пока леди Розалинда разливала чай и предлагала гостье сэндвичи с яйцом, в голове ее вертелись мысли куда более важные.
– Я подумываю переменить здесь шторы, леди Люси. Пембридж сказал, что я могу потратить на это пару сотен фунтов или около того. Как по-вашему, какие мне лучше купить – с рисунком или ровные?
– В «Либертиз» [26]26
Большой Лондонский магазин.
[Закрыть]только что появились прекрасные ткани, – сказала леди Люси, хорошо понимавшая, что выбор штор – дело сложное и хлопотливое.
– Ко мне как раз завтра утром придет человек из «Либертиз», – сообщила леди Розалинда. – И принесет целую книгу образцов. Он пытался заинтересовать меня японскими рисунками. Говорит, они входят в моду. Вы не видели этих японских рисунков, леди Люси?
– Кое-какие видела. Они очень красивы. А что думает об этом лорд Пембридж?
– Пембридж! – леди Розалинда издала сардонический смешок. – Пембридж не поймет даже, где они сделаны – в Токио или в Тимбукту. – Она покачала головой, сокрушаясь об отсутствии у мужской половины рода человеческого какого бы то ни было интереса к прекрасному. И тут мысли ее произвели скачок в сторону, к брату. – Имеются ли у вас какие-либо известия от Фрэнсиса, леди Люси?
– Я получила от него записку. Собственно, даже две, – леди Люси улыбнулась каким-то своим мыслям. – Он где-то в Норфолке. Где именно, не написал. Пишет, что это связано с его работой и что ему приходится очень трудно.
– Как это на него похоже, – леди Розалинда подлила себе и гостье чаю. Снаружи зажигались на огромной площади фонари. – Когда все мы многие годы тому назад только переехали в Лондон, еще до того, как вышли замуж, – судя по выражению ее лица, припомнить времена своего девичества леди Розалинде было трудновато, – Фрэнсис водил нас, всех трех, по балам и тому подобное. Наверное, так он выполнял свой долг. Но даже в ту пору начнешь, бывало, оглядываться по сторонам в поисках незанятого мужчины, который мог бы заполнить пробел в твоей бальной карточке или повести тебя к столу, и вдруг выясняется, что Фрэнсис исчез! Просто-напросто растворился в воздухе! Он, разумеется, неизменно появлялся под конец вечера, чтобы отвезти нас домой. Но это было до того утомительно. Однажды по дороге домой моя младшая сестра, Элинор, даже стукнула его за это сумочкой по голове.
– А он хорошо танцевал? Фрэнсис, хочу я сказать. Когда не исчезал, – леди Люси вдруг увидела себя и Фрэнсиса плывущими по полу одного из огромных бальных залов Лондона, не разговаривая, устремив глаза в будущее.
– О, как мило, что вы упомянули об этом. Да, он был великолепен. Только никогда нельзя было понять, о чем он думает. Ноги его прекрасно делали свое дело, а мысли могли в это время витать где угодно.
Люси улыбнулась. Это она себе представляла очень хорошо.
– Можно было подумать, – продолжала леди Розалинда, любившая посудачить о недочетах брата, – что, когда мы выйдем замуж и ему не придется таскаться с нами по балам, они прекратятся. Исчезновения Фрэнсиса, это я о них говорю. Так нет же. Все осталось по-прежнему. Вы знакомы с его близким другом лордом Роузбери?
Леди Люси сказала, что несколько лет назад познакомилась с ним в доме своего брата.
– Однажды – Роузбери был в ту пору министром иностранных дел – он пригласил Фрэнсиса в министерство на очень важный обед. С послами, с прочими министрами иностранных дел – такое было общество. По-моему, в то время в Лондоне проходила какая-то важная конференция. И до пудинга все шло прекрасно. Фрэнсис сидел на месте, вел учтивые разговоры и даже на пол ничего не пролил. А потом один из лакеев принес ему записку, вместе с крем-брюле. Роузбери говорил мне, что крем-брюле был отменный, лучше, чем в Париже. Фрэнсис прочел записку. И попросту исчез. Скрылся через кухню. Посол Германии, граф фон что-то там такое, обнаружил, что разговаривает с пустым креслом. Жена французского министра иностранных дел с набережной д'Орсе обращалась со своими замечаниями к смятой салфетке. Представляете, блестящее общество, и вдруг в нем появляется прореха, как будто зуб только что выпал. Это Фрэнсис взял да и растворился в ночи. Даже Роузбери, и тот на него рассердился.
Леди Люси рассмеялась. Она понимала, что у Фрэнсиса наверняка имелась для такого исчезновения весьма основательная причина. Но не была уверена, что ей стоит говорить об этом.
В дверь робко постучали.
– Кто бы это в такой час? – леди Розалинда приняла недовольный вид. – Пембридж так рано никогда не возвращается.
Стук повторился.
– Войдите! – крикнула леди Розалинда.
В дверь опасливо просунулась взъерошенная мальчишечья голова. Уильям Пембридж, восьми лет от роду, был избран братьями главой депутации в пугающий мир гостиной внизу.
– Ты что здесь делаешь, Уильям? – тон матери был добродушен, но тверд.
– Я насчет сражения, мама. Мы не знаем, что делать дальше.
– Сражения? Какого сражения? Вы что, опять передрались?
– Нет, мама, мы не деремся, – Уильям выглядел утомленным, похоже, дипломатическая миссия требовала от него слишком большой траты сил. – Просто мы не знаем, что делать дальше. В Ватерлоо. На той большой доске. Ну, которую дядя Фрэнсис подарил нам вместе с солдатиками.
– Ну вот вам, пожалуйста. Пожалуйста. Ах, Фрэнсис, Фрэнсис, – леди Розалинда вздохнула с таким сокрушением, словно от брата хлопот ей доставалось даже больше, чем от сыновей. – Фрэнсис, леди Люси, был настолько добр, что подарил мальчикам на Рождество большую доску. Огромную модель поля битвы под Ватерлоо с солдатиками, игрушечными фермами и всем прочим. И все четверо часами упоенно играли с ней. Четверо младенцев. А после Фрэнсис исчез, умчался с лордом Роузбери в ночь, в самом начале сражения. Вот мальчики и расстроились. В чем там у вас дело, Уильям?
– Мы не знаем, что происходит дальше. После фермы Угумон. Может, ты знаешь, мама?
– Не говори глупостей, Уильям. Конечно, не знаю. Не думаю, что и отец ваш знает. Придется вам ждать, пока не вернется дядя Фрэнсис.
Уильям совсем погрустнел. Ему еще предстояло докладывать братьям о неудаче. Всем им так не терпелось продолжить битву.
– Так ведь дядя Фрэнсис может вернуться не скоро. Ты же сказала, что он исчез.
– Ты знаешь своего дядю, Уильям, не хуже моего.
– Может быть, я смогу помочь.
Уильям с сомнением окинул взором тонкую, изящную фигурку леди Люси. Что могут молодые женщины понимать в сражениях и прочих важных делах?
– Видите ли, я довольно много знаю о Ватерлоо. Там сражался мой дед. В кавалерии. Когда мы были маленькими, он нам часто об этом рассказывал. Собственно, и когда мы выросли, тоже.
«Лучший день моей жизни, высший момент карьеры, – часто повторял в последние свои дни старый генерал, вглядываясь почти ослепшими глазами в камин. – Какой был день! Какая атака!»
– У леди Люси найдутся дела поинтереснее, чем лезть с вами наверх и играть в солдатики, Уильям. Возвращайся к братьям. Ступай.
– Ну, пожалуйста, мам. Можно, леди Люси поднимется к нам на минутку? Это бы все переменило.
– Конечно, поднимусь. И с удовольствием вам помогу, если сумею, – и леди Люси заверила леди Розалинду, что ее это нисколько не затруднит. Когда Уильям распахнул дверь гостиной, младшие его братья едва не попадали внутрь. Они подслушивали весь разговор у замочной скважины.
– Я Патрик, – представился средний из братьев. – Барабанщик, вожу французскую армию в атаки.
– А я Александр, – сообщил самый младший. – Горнист. Трублю сигналы, когда мне приказывает герцог Веллингтон.
И они с надеждой воззрились на леди Люси.
– Ну что же, – сказала, озирая поле битвы, леди Люси. – Я вижу, штурм фермы Угумон закончился неудачей.
И она рассказала мальчикам, как британская кавалерия неслась вниз по склону в атаку, как летели галопом кони, летели к катастрофе, поскольку внизу, в долине, французы убили каждого десятого кавалериста. Уж не стал ли, гадала она, ее дед моделью для одного из этих игрушечных конников? Она рассказала, как наступала вверх по склону императорская гвардия Наполеона, ведомая маршалом Неем и подстегиваемая непрестанной дробью, которую отбивали юные барабанщики. Рассказала, как британцы залегли вверху склона, поджидая врага, поджидая корпус, который за двадцать лет войны не изведал ни единого поражения.
Под ними, в гостиной, леди Розалинда рисовала в воображении картины жизни, которую Фрэнсис и Люси станут вести в их большом доме. Весь верхний этаж займут у них огромные игры. Битвы, солдаты, пушки, барабаны, разложенные по чердаку.
«Мальплаке, – подумала она. – Бленхейм. Ауденард» [27]27
Три из числа сражений, выигранных английским полководцем Джоном Черчиллем Мальборо (1650–1722) во время войны за Испанское наследство.
[Закрыть]. На этом ей пришлось остановиться.
Больше леди Розалинда никаких сражений не знала.
