Текст книги "Спи, милый принц"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

9

«Таймс», понедельник, 11 января 1892

Инфлюэнца

Болезнь герцога Кларенсского и Авондэйлского

С прискорбием извещаем, что герцог Кларенсский и Авондэйлский, который находится ныне вместе с принцем и принцессой Уэльскими в Сандринхеме, поражен тяжелым приступом инфлюэнцы, отягощенной пневмонией. В полученной вчера из Сандринхема телеграмме говорится, что силы Его королевского высочества должным образом поддерживаются. С субботы в Сандринхеме находится доктор Лейкинг. Разумеется, в настоящее время все назначенные герцогом встречи отменены.

– Вам, должно быть, приходилось видеть немало мертвых тел, лорд Пауэрскорт?

Лорд Генри Ланкастер был человеком, обнаружившим тело принца Эдди. Он приходился младшим сыном герцогу Дорсетскому – двадцатипятилетний, высокий и очень стройный, со светлыми волосами, которые развевались сейчас под крепким ветром, дующим с Северного моря. Пауэрскорт отвез его из Сандринхем-Хауса на прогулку по дюнам под Ханстентоном, стоявшим в нескольких милях севернее Сандринхема.

– Я хочу сказать, что тоже их повидал, – продолжал он, словно не желая выглядеть совсем уж невинным в этом отношении человеком, – но вы-то должны были видеть многое множество.

Пауэрскорт взглянул на него, ощутив внезапный прилив симпатии. Внутренне он относился к их беседе, как к допросу; он уже отрепетировал на свой аналитический манер разнообразные направления расследования, наметил моменты, в которых, скорее всего, столкнется с увертками, прикинул, какого рода ложь ему предстоит выслушать. Теперь же он понял, что эта беседа требует не столько холодного рассудка историка, сколько отеческого сопереживания. Что ж, отцом ему пришлось побыть очень недолгое время, зато он прошел долгую и порой мучительную выучку старшего брата.

– Ну, в Индии, во время Афганских войн, мне случалось видеть их немало. В разгар боя, когда кровь бурлит в твоих жилах, зрелище это представляется нормальным. Если все идет хорошо, ты кажешься себе бессмертным, думаешь, что в этот день тебя никак уж не убьют. Горевать начинаешь только потом, думая о павших товарищах. Помните, лорд Байрон говорит в «Чайльд-Гарольде»:

 
…жребий юных смельчаков:
Как смятые телами павших травы,
К сырой земле их клонит бой кровавый.
Но май придет – и травы расцвели,
А те, кто с честью пал на поле славы,
Хоть воплощенной доблестью пришли,
Истлеют без гробов в объятиях земли. [28]28
  Джордж Гордон Байрон. «Паломничество Чайльд-Гарольда», III, 27. (Пер. В. Левина.)


[Закрыть]
 

– В двенадцать лет я декламировал этот отрывок перед всей школой, – сказал Ланкастер. – Я и сейчас еще помню его слово в слово.

– Еще бы, – отозвался Пауэрскорт. – Такие слова не забываются.

Они пересекли дюны и шли теперь вдоль берега, бурное море тянулось темно-серыми линиями волн к призрачному горизонту. Ладно, подумал Пауэрскорт, пора приступать к вопросам.

– Как все выглядело, когда вы нашли его? – спросил он, забрасывая в море подвернувшийся под ногу камушек. Камушек обжег ему пальцы ледяной стужей.

– Ужасно, ужасно, – молодой человек содрогнулся, словно в попытке воскресить в памяти то, что хотел бы забыть. – Этот запах, – его опять пронизала легкая дрожь. – Густой, такой густой, что трудно было дышать, и очень сильный, точно какие-то жуткие благовония смерти.

Молодой человек замолчал. Пауэрскорт не произнес ни слова. Он ожидал продолжения.

– И потом, кровь. Обычно говорят, что она красная. Эта была не просто красной. Местами она была черной, а там, где еще сочилась из запястий, – невероятно яркой, алой и словно отполированной. А под окном ее натекла огромная лужа.

– Армейские врачи очень скоро смогут сказать нам, в какой именно час он умер. Прошлой ночью, когда все улеглись по постелям, они исследовали тело. Видите ли, не знаю почему, но я думаю, что его сначала убили, а потом уж сделали эти давшие столько крови надрезы.

Еще произнося эти слова, Пауэрскорт пожалел о них. Не следовало ему в таких обстоятельствах выхваляться своими умными теориями. Люди из специального отряда могли обыскивать кровлю и землю вокруг дома, могли наводить вблизи и вдали от него справки о появлении в этих местах загадочных иностранцев, принц Уэльский мог убеждать себя в том, что убийцей был некий иноземный изверг, русский или ирландский фанатик, подкупленный врагами Ее Величества. Пауэрскорт же был практически уверен, что убийца, прежде чем рискнуть подняться наверх и зарезать принца Эдди, спал на чистых простынях чистой постели, как гость Сандринхем-Хауса. И вот вам, пожалуйста, он доверяет самые свои сокровенные мысли человеку, который может оказаться одним из главных подозреваемых. Как глупо! И Пауэрскорт выбранил себя за безрассудство.

– Однако скажите, – поспешно спросил он, стараясь прикрыть важность только что сказанного, – когда вы его увидели, он лежал на спине?

– Да. И знаете, я с тех пор все стараюсь выбросить это из головы, но на лице его, над этим разрезанным горлом, застыло подобие глуповатой ухмылки. Вы, полагаю, видели тело?

– Да, видел, – ответил Пауэрскорт, – и боюсь, что вы дали довольно точное его описание. Еще одно – окно, когда вы вошли, было открыто?

– Да, однако ветра не хватало на то, чтобы разогнать запах.

– Что вы еще заметили?

– Ну, боюсь, у меня нет навыков, необходимых в подобных делах, – голос Ланкастера замер. Завывания ветра и удары волн о берег означали, что собеседникам приходилось почти перекрикиваться. Каждое произнесенное ими слово уносилось за их спины и пропадало в темных просторах Северного моря.

– Я имел в виду следующее: если отвлечься от мертвеца, присутствовало что-нибудь необычное в мебели, в одежде, в чем угодно? – задавая этот вопрос, Пауэрскорт наклонился поближе к Ланкастеру.

– Не думаю, – молодой человек в сомнении пожал плечами. Внезапный порыв ветра с воем погнал на них небольшую стену песка, запорошившего обоим глаза и лица. Превосходное, подумал Пауэрскорт, прикрытие для человека, которому есть что скрывать. Не услышал ли я только что ложь?

– Вы ничего не выносили оттуда, не убирали чего-либо с пола?

– Как вы узнали, как узнали? – Ланкастер говорил теперь негромко, и в глазах его, направленных на Пауэрскорта, стояла жгучая мольба. Пауэрскорту еще предстояло не одну неделю гадать, что эта мольба означала. Ланкастер с секунду помолчал. – На полу лежал портрет. Стекло было разбито в мелкие кусочки. Чтобы сделать это, нужно было приложить немалые усилия. Походило на то, что убийца раз за разом давил портрет каблуком. И вложил в это столько же ненависти, сколько в само убийство.

– Вы можете сказать мне, чей это был портрет? – медленно спросил Пауэрскорт.

– О да, понимаете, это, должно быть, и разъярило убийцу – то, что ему никак не удавалось превратить портрет в неразличимую кашу. То был портрет невесты принца Эдди, принцессы Мэй фон Тек.

– И что вы с ним сделали?

– Я… я постарался собрать все кусочки, – ответил Ланкастер; ветер раскачивал его стройное тело. – Уложил их в карман, а потом, когда поднялась всеобщая суматоха, отнес в Сандринхемский лес и выбросил в кучу мусора. Послушайте, вы ведь верите мне, правда?

Пауэрскорт не имел уже ни малейшего представления, кому тут можно верить, кому нельзя. Однако после совершенной им совсем недавно ошибки понимал, что именно должен ответить.

– Разумеется, я верю вам, лорд Ланкастер, – он обнял молодого человека за плечи. – Разумеется, верю.

На обратном пути Пауэрскорт расспрашивал молодого человека о других конюших и круге их обязанностей.

– После того как он заболел в свой день рождения, шестеро из нас несли круглосуточное дежурство, по четыре часа каждый. В день его смерти я, помнится, пожелал ему спокойной ночи, а потом дежурил с трех до семи. Были еще медицинские сестры, дежурившие так же, как мы, но для них отвели другую гостиную.

– Что вам сказали в три часа, когда вы заступали на дежурство?

– Сестра сказала, что принц Эдди спит и тревожить его не следует. Так что я только утром заглянул к нему узнать, не хочет ли он позавтракать или попить. Инфлюэнца порождает порой сильную жажду.

– Так кто же эти другие конюшие?

– Ну, кроме меня дежурили Гарри Радклифф, Чарльз Певерил, Уильям Брокхем, лорд Эдуард Грешем и Фредерик Мортимер.

– А кто дежурил перед вами?

– Гарри Радклифф. По словам сестры, после того как она сказала мне, что Эдди спит, Гарри отправился в постель.

– Понятно, – произнес Пауэрскорт. – Думаю, позже у меня может возникнуть необходимость задать вам еще несколько вопросов. Вы не против?

– Нисколько, – в голосе Ланкастера прозвучало облегчение, вызванное окончанием допроса.

Обогнув ограду дома, они увидели, что на Нориджских воротах уже вывешен новый бюллетень Шепстоуна.

Сандринхем, вечер понедельника. Болезнь герцога Кларенсского и Авондэйлского продолжает развиваться в худшую сторону, однако Его королевское высочество полны сил и бодрости духа.

Бартл Шепстоун, управитель Двора.

У ворот собралась небольшая толпа, в коей присутствовали и двое, одетые по-лондонски, не по-норфолкски. Лица у обоих были настороженные, любопытные, оба что-то выспрашивали местных жителей.

Газетчики, подумал Пауэрскорт. Уже слетелись.

– Очень жаль, лорд Пауэрскорт, что нам приходится знакомиться при столь печальных обстоятельствах, – майор Эдвин Дони, командир таинственного армейского подразделения, призванного сюда сэром Бартлом Шепстоуном, шел навстречу Пауэрскорту от парадной двери Сандринхем-Хауса. – Я много слышал о вашей работе в Индии.

Пауэрскорта вдруг передернуло – он представил себе, как убийца, оставшись в комнате принца Эдди наедине с окровавленным трупом, отыскивает фотографию принцессы Мэй и в приступе бешенства топчет ее, стараясь обратить в ничто, а кровь хлыщет из вен мертвеца и стекло фотографии дробится под ударами убийцы на все более мелкие кусочки. Здесь и покойнику находиться небезопасно. Даже фотографии живых, и те ожидает погибель.

– Сколько я понимаю, вашим людям пришлось сегодня после полудня основательно потрудиться?

– Да уж, пришлось, и пока они справляются неплохо, – ответил Дони. – Но к делу, лорд Пауэрскорт, вы же не без причины вытащили меня из дома.

– Разумеется, – Пауэрскорт приостановился на самом верху широкой гравиевой подъездной дорожки. Свет уже тускнел. Снег похрустывал под ногами. Пауэрскорт повел майора за живую изгородь. Некий мелкий обитатель зарослей Сандринхема метнулся мимо них и исчез в белом просторе. – Мне хотелось бы привлечь ваше внимание к крыше дома, майор Дони.

– Крыше? – Дони внутренне погадал, не сошел ли его собеседник с ума. Крыша была как крыша – с королевским штандартом принца Уэльского на флагштоке.

– Отсчитайте влево от парадного входа пять окон. И поднимитесь на одно вверх. Это комната, в которой убили несчастного принца.

Дони, все еще не обретший окончательной уверенности в здравости ума своего собеседника, отсчитал окна.

– Вы говорите об окне, окруженном не обычным красным кирпичом, а камнем? С маленьким декоративным крестом над ним?

Вдали заухала рано проснувшаяся сова. Колокола дерсингемской церкви отбили пять часов.

– Именно-именно, – ответил Пауэрскорт. – Так вот, насколько мне известно, это окно в ночь убийства заперто не было. Вы можете, конечно, спросить, почему его оставили открытым при такой-то температуре, однако люди, страдающие инфлюэнцей, или чем там страдал принц, совершают порою поступки странные. И я подумал, не мог ли убийца перелезть через крышу, спуститься по этой стороне дома, открыть окно, убить принца Эдди и тем же путем удалиться.

– Господи, спаси мою душу! – выдавил майор Дони.

– Давайте обойдем вокруг дома и посмотрим, откуда он мог начать. В вашей команде найдутся хорошие скалолазы, майор?

Мы умеем омывать мертвое тело. Мы умеем приводить в порядок залитую кровью комнату, думал Дони. А теперь этому ирландскому пэру угодно знать, не обучены ли мы также ремеслу скалолаза или вора-форточника.

Двое мужчин осматривали дом с тыльной его стороны, света здесь было немного больше.

– Я хотел бы обратить ваше внимание, – Пауэрскорт указал одним из длинных пальцев, столь очаровавших леди Люси, – на второй этаж, на окна, что несколько правее флагштока. Их здесь по меньшей мере шесть. Это и есть примерно то место, с которого следует начать нашему скалолазу.

– Вы говорите о комнатах конюших? – ошеломленно спросил Дони.

– Майор Дони, мы оба научились осмотрительности, научились хранить молчание, не говорить всего, что знаем. Увы, такова самая суть, основа нашей профессиональной жизни. Мы находимся здесь потому, что я знал – вам я могу довериться целиком и полностью, – Пауэрскорт произнес это шепотом, поскольку заметил двух не определимых в сумраке людей, направлявшихся к главному входу. – Так есть у вас скалолазы?

Этот человек не из тех, кто легко уступает, думал Пауэрскорт. Если он уступает вообще. Он ощущал в своем спутнике стальную волю, прикрываемую на людях быстрым остроумием либо неторопливым обаянием.

– Вообще говоря, есть. По-моему, даже двое. Однако я полагаю, для ваших целей хватит и одного?

– Верно. И вот еще что, на мой взгляд, попытка перейти кровлю, начав с одной из этих комнат, будет сопряжена с немалыми трудностями.

Дони даже и думать не хотелось о том, что может произойти с незваным гостем, который попытается прокрасться в ранний утренний час через комнату одного из конюших лишь затем, чтобы вылезти из окна в ночь и подняться на крышу. Он сомневался, что такому человеку удастся остаться в живых.

– Однако в четырех-пяти окнах от тех, что нас интересуют, расположена маленькая дверь. Видите ее? Думаю, наш друг-скалолаз может начать свой поход с нее. По-моему, там достаточно зацепок и опор для ног. Хотя, возможно, он воспользуется веревками и иным снаряжением.

– Веревками? – Дони напряженно размышлял, прикидывая в сумерках расстояния и высоты. – Это, конечно, не Маттерхорн. Однако, согласен, веревки могут понадобиться. Но, послушайте, Пауэрскорт, я полагаю, у человека, который смог перебраться через кровлю пару ночей назад, нашлось время, чтобы приглядеться к ней в дневное время. Он должен был походить вокруг дома, быть может, изучить крышу с некоторого расстояния, воспользовавшись, к примеру, подзорной трубой – чем-нибудь в этом роде.

– Уверен, что так и было, – ответил Пауэрскорт. – Вы предпочли бы назначить восхождение на Сандринхем на следующую ночь, не на эту? Чтобы ваш человек мог разобраться в своей задаче?

– Мне кажется, это было бы более разумным. Нам же не хочется объяснять потом, почему один из наших людей погиб, пытаясь залезть по стене на крышу Сандринхема, не так ли, лорд Пауэрскорт? – Дони потирал, согревая, ладони, и шелест их наполнял ночной воздух. – Что вы скажете о двух часах утра? И полагаю, вы хотите, чтобы я ни единой живой душе об этом предприятии не рассказывал?

– Два часа – это очень хорошо. А полное молчание, боюсь, еще лучше. И распространяться оно должно на всех.

– Даже на Шепстоуна?

– Даже на Шепстоуна, – ответ Пауэрскорта прозвучал очень холодно.

Хотел бы я знать, что у него на уме, думал Дони, пока они возвращались к парадному входу, какие страшноватые странствия совершает его воображение? Ибо Дони понимал теперь, что ключ ко всему расследованию кроется в голове Пауэрскорта, мысленно складывающего и перекладывающего кусочки окровавленной разрезной картинки.

«Таймс», понедельник, 11 января 1892

Инфлюэнца

Болезнь герцога Кларенсского и Авондэйлского

Вчерашнее известие о серьезной болезни герцога Кларенсского и Авондэйлского опечалило всю страну, о чем свидетельствует обилие запросов, с которыми люди обращаются в Сандринхем-Хаус. Запросы производятся как устным порядком, так и по телеграфу, почти исчерпывая возможности установленного в Сандринхем-Хаусе телеграфного аппарата. Что касается истоков заболевания герцога, оно началось с того, что, вернувшись в понедельник прошлой недели с похорон принца Виктора Гогенгоэ, он почувствовал слабость, однако отправился в среду на охоту, что, как опасаются, пагубно сказалось на состоянии его здоровья. Весь четверг он провел в Сандринхем-Хаусе, однако симптомы болезни не позволяли в то время отличить ее от обычной простуды. В пятницу герцогу стало хуже, он занемог настолько, что уже не покидал своей комнаты и не смог присутствовать на данном в честь дня его рождения обеде. В субботу было сочтено необходимым испросить совета у доктора Лейкинга, который вместе с доктором Бродбентом выхаживал недавно серьезно заболевшего принца Георга Уэльского. Всю субботу и воскресенье герцог страдал от обострения инфлюэнцы, сопровождаемой пневмонией, однако врачи имели возможность сообщить, что им «удается поддерживать» его силы.

– Иностранцы, клятые иностранцы! – лорд Джонни Фицджеральд возлежал на софе гостиной в отеле Кингз-Линн. Пауэрскорт отметил, что по правую руку его застыли в терпеливом ожидании уже две высокие пивные кружки. Перед Уильямом Маккензи стоял чай и тарелка с печеньем.

– Мы все здесь клятые иностранцы, – продолжал Фицджеральд тоном исстрадавшегося человека. – Я – клятый иностранец. Ты, Фрэнсис, клятый иностранец. И Уильям тоже. Господи, да в этой части света тебя считают иностранцем, даже если ты родом из Питерборо. И все на тебя смотрят. Таращатся так, точно у тебя две головы. Зайдешь купить что-нибудь в лавку, и все, кто там есть, умолкают – а ну как ты вражеский агент.

– Наверняка в этом должны быть и свои преимущества, – рассмеялся Пауэрскорт. – Если уж на нас обращают внимание, то и прочие чужаки должны всем бросаться в глаза.

– Так оно и есть, – лорд Джонни, от души глотнув пива, стер с подбородка пену. – Что напоминает мне о моем отчете. – Он лежал на софе и смотрел в потолок. Большой паук, ускользнувший от внимания горничных, сплетал там сложную сеть для своих будущих жертв. – Сначала о русских. Слуги Сандринхема были правы. В окрестностях присутствует компания русских. Однако вынужден с прискорбием доложить, что русские эти более чем респектабельны.

Из тона, каким он это произнес, можно было вывести, что Фицджеральд затрудняется представить себе респектабельного русского.

– Их здесь шестеро, – продолжал он. То же самое, что с конюшими, подумал вдруг Пауэрскорт. Шестеро – это самое милое дело. Шестеро людей честных [29]29
  У. Шекспир. «Много шума из ничего», акт 3, сцена 3.


[Закрыть]и верных. Полдюжины. Половина жюри присяжных. – Все они из Санкт-Петербурга, – говорил между тем Фицджеральд, – из какого-то Технологического института при тамошнем университете. За главного у них некий профессор Иван Ромицев. У него двое помощников – Дмитрий Ватутин и Николай Деканозов. Нет, но какова у меня память-то, а? – он огляделся по сторонам в ожидании восхищения и оваций.

Двое других джентльменов – только не просите, чтобы я припомнил и их имена, все они у меня где-то записаны, – лаборанты. Всю эту команду интересует развитие печатного дела. Они хотят превратить свою типографию, которая находится в Выборге, это такое место в Санкт-Петербурге, в солидное промышленное предприятие. Приплыли сюда морем. И первым делом отправились в Питерборо, чтобы осмотреть установленные там новые машины, завезенные, насколько я знаю, из Америки. А теперь собираются в Колчестер и Лондон, полюбоваться на другие печатные станки.

– А почему их заметили в Сандринхеме, Джонни?

– Как раз к этому и подхожу. Позволишь ты мне, наконец, закончить отчет? – и лорд Джонни, протестуя против того, что его то и дело перебивают, сделал еще один гигантский глоток пива. – Вся эта компания – верные подданные царя. И поездку свою они спланировали так, чтобы взглянуть на Сандринхем. Ведь супруга их царя – госпожа царь или как она там зовется? – родственница нашей Александры, не так ли? Услышав, что здесь рядом есть королевский дворец – а русские решили, что это должен быть дворец, – они отправились взглянуть на него. Думаю, русские рассчитывали увидеть некое огромное здание вроде тех колоссальных дворцов, что стоят в их Санкт-Петербурге. Летних дворцов. Зимних дворцов. Интересно, осенние и весенние у них тоже имеются? Может быть, Сандринхем – это британский зимний дворец? Для русских так оно и есть.

Должен тебе сказать, Фрэнсис, – Джонни, вспоминая русских, рассмеялся, – Сандринхем их разочаровал. Это не дворец, говорили они в карете, которая подвозила их к главным воротам. Уж больно он маленький. Скорее – большая дача, так в их стране называют летний дом. Не думаю, Фрэнсис, что тебе стоит включать это в отчет, который ты представишь личному секретарю и главному управителю Двора. Никакой не дворец. Слишком он маленький.

Способен ли ты вообразить, Фрэнсис, хотя бы в самом буйном бреду, что кто-то из этих русских джентльменов, сотрудников Технологического института, может оказаться секретным агентом, революционером? Человеком, который днем разглядывает печатные станки, а по ночам упивается руководствами для анархистов? Думаю, нет.

Решительно нет. Вчера вечером я здорово напился с этими русскими. Ну, то есть это они здорово напились, а я просто немного перебрал. И думаю, они так же невинны, как наши работающие в Санкт-Петербурге печатники.

Имеется по соседству и некоторое количество ирландцев, – продолжал свой отчет лорд Джонни. – Это я не о нас с тобой, Фрэнсис. Пятеро ирландцев, рабочих, которые тянут телеграфные линии на север и на запад от Сандринхема.

Телеграфные линии, думал Пауэрскорт. За прожитые им годы он стал свидетелем упорного продвижения этих деревянных столбов по всей Британии – и вдоль нее, и поперек – точно огромная армия выстраивалась на плац-параде страны, армия, солдаты которой соединялись друг с другом не рукой, укладываемой на плечо стоящего впереди товарища, но одним мотком провода за другим. «Ты не пугайся, – думал он вслед за Просперо, – остров полон звуков» [30]30
  Тут автор немного напутал. Это слова не Просперо, а Калибана (У. Шекспир «Буря», акт 3, сцена 2).


[Закрыть]. Слова радости и отчаяния летели по этим не понимающим их проводам. Рождения, супружества, смерти. Интересно, хватило ли его зятю, мистеру Уильяму Берку, здравомыслия вложить средства в компании, которые устанавливают телеграфные столбы, и в фабрики, производящие провода? Почти наверняка хватило. Появились и другие изобретения, еще более удивительные. Голоса, человеческие голоса передаются по проводам. Новые экипажи, которые движутся не лошадьми, но машинами. Прекрасный новый мир [31]31
  У. Шекспир. «Буря», акт 5, сцена 1.


[Закрыть], – он снова вернулся к «Буре», на сей раз к Миранде, – нарождается под конец нашего века. Век Разума завершился. Как и Век Просвещения. Здравствуй, Век Машин.

– Фрэнсис, алло, алло. Ты здесь? – лорд Джонни знал Пауэрскорта так давно, что уже привык к этим его временным отлучкам. Джонни всегда считал их чем-то вроде отпуска по болезни. Вот и сейчас мозг бедняги снова увлек его неведомо куда.

– Конечно, конечно. – Не выпить ли мне, заодно с Уильямом Маккензи, чаю, подумал Пауэрскорт. – Ты говорил об ирландцах.

– Я, разумеется, перемолвился и с ними тоже. И имена их записал. Все они играют в Скибберине в одной крикетной команде. Как по-твоему, могут крикетиры быть революционерами?

– Чарльз Стюарт Парнелл, – сказал Пауэрскорт, – да упокоит Господь его душу, был капитаном крикетной команды графства Уиклоу. Я не уверен, что его можно назвать революционером. А ты как считаешь?

– Не вполне, не вполне, – Фицджеральд приступил ко второй кружке пива. – Как бы там ни было, я не думаю, что нужный нам человек находится среди них. Им приходится столько возиться со столбами – вкапывать их, выравнивать по отвесу, лезть наверх, крепить провода. Следующий давай, да побыстрее! Десятнику их, доложу я тебе, впору за рабами присматривать. Думаю, бродить ночами по окрестностям с мясницкими ножами в карманах сил у них не остается.

– Стало быть, русских и ирландцев мы можем с чистой совестью отставить в сторону, – никакого удивления в голосе Пауэрскорта не прозвучало. – Ты хорошо с этим справился, Джонни, и, похоже, положил немало трудов. Я очень тебе благодарен, как и всегда.

– Должен тебе сказать, что теперь я в санкт-петербургском Технологическом институте – желанный гость, – усмехнулся Джонни Фицджеральд. – И в скромном доме профессора, забыл как его зовут, тоже. Они обещали, когда я приеду, устроить для меня турне по русским водочным заводам. Никто присоединиться не хочет?

Маккензи передернуло при одной лишь мысли об этом.

– Уильям, – обратился Пауэрскорт к своему признающему из всех напитков лишь чай кальвинисту. – Удалось вам отыскать что-нибудь в этом кошмарном снегу?

– И да, и нет, лорд Фрэнсис. «Да» – вот в каком смысле. Я обследовал всю землю вокруг Сандринхем-Хауса. Сделать окончательные выводы из-за снега довольно трудно. Но я не думаю, что кто-либо пытался проникнуть в дом или выбраться из него необычными, если вы понимаете, о чем я, способами. Конечно, всегда оставалась возможность воспользоваться дверью. Таково «да». «Нет» состоит в том, сэр, что я пока ничего не могу сказать наверняка. Мне надо бы поработать еще день или два. Сегодня у меня назначена на поздний вечер встреча кое с кем из местных браконьеров. Возможно, удастся получить какие-то сведения от них.

– Я хотел бы, чтобы завтра утром вы составили мне компанию в большом доме, Уильям. Давайте встретимся, ну, скажем, в десять у главного входа за Нориджскими воротами. Я попросил одного из армейских джентльменов проверить, существует ли возможность перелезть через крышу Сандринхема и проникнуть в «камеру смертника» на другой его стороне. Человек этот, как мне сказали, опытный скалолаз, однако я был бы рад услышать не только его мнение.

– Веревки, морские веревки, – сообщил Маккензи. – К ним привязывают такие штуковины, способные зацепиться за что угодно, за борт другого корабля, за укрепления, за зубцы крепостной стены. А на континенте сейчас изобретают все больше снаряжения для тех полоумных, что лазают по Альпам.