Текст книги "Спи, милый принц"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Часть вторая
САНДРИНХЕМ
Январь 1892

5

Вольтижеры безостановочно продвигались вниз по склону – то была цепь стрелков, авангард армии французов. За спинами их стояли, развернувшись вокруг Бель-Альянса в боевые порядки, отборные части Великой армии Наполеона в шлемах, переливавшихся цветами разных земель. То был военный калейдоскоп. Уланы в красных шапках с белыми плюмажами и медными пластинами, на которых была выгравирована буква «N», егеря в зеленых с алым треуголках, гусары с многоцветными плюмажами, драгуны в медных касках поверх тигровых тюрбанов, кирасиры в стальных шлемах с медными крестами, карабинеры в ослепительно белых мундирах и гренадеры Старой гвардии в тяжелых меховых киверах.

По другую сторону долины ожидали своей участи британцы – разношерстная армия в разношерстных мундирах.

– Огонь! – приказал тонкий голосок. – Огонь!

– Бам! Бам! Бам! Бам! – вскричали два других.

– Если я поосновательнее затянусь сигарой, – сказал лорд Фрэнсис Пауэрскорт, который, вообще-то говоря, сигар терпеть не мог, но полагал, что история требует жертв, – мы сможем окутать все поле сражения дымом.

Вот это и был его рождественский подарок трем племянникам – огромная раскладная доска, в мельчайших подробностях изображавшая поле битвы под Ватерлоо, и игрушечные солдатики в мундирах всех войск, какие сошлись в тот июньский день.

Уильяму, старшему из племянников Пауэрскорта, было уже восемь – он командовал двумя солдатами помоложе, Патриком и Александром. Патрик был барабанщиком, снабженным копией инструмента, который на европейских полях сражений вел к победам и славе французскую пехоту. Александр состоял в горнистах-сигнальщиках и был обучен передавать разного рода приказы солдатам армии Веллингтона.

– Первым делом после артиллерийской бомбардировки, – Пауэрскорт отважно затянулся сигарой и заволок поле битвы дымом, – стало наступление на ферму Угумон. Четыре полка ветеранов, – он указал на горстку солдатиков, – двинули к ней. Бей в барабан.

Пока Уильям продвигал сквозь дым войска, Патрик отбивал pas de charge [13]13
  Сигнал атаки (франц.).


[Закрыть]: бу-бум, бу-бум, бу-бум, бу-бум.

– Отлично, – сказал Пауэрскорт. – Итак, Александр, – обратился он к младшему из племянников, – ты стоишь близ герцога Веллингтона, вот он, сидит на коне по имени Копенгаген. Твое дело трубить, передавая его приказы. Смотри! Он увидел, что французы приближаются к шато. Необходимы подкрепления. Ну же! Труби!

Нельзя сказать, чтобы Александр овладел всем репертуаром горниста – от побудки до вечерней зори, – но шум он умел создавать немалый.

– Alors [14]14
  Итак (фр.)


[Закрыть], – воскликнул Пауэрскорт, – кое-кому из французов удалось-таки прорваться в дом. Сейчас я покажу вам, что это случилось. Будем считать, что вот эта дверь – главные ворота, а вы, все трое, выходите с барабанами и горнами наружу и что есть силы стараетесь пробраться внутрь. Придется вам недолго побыть французами, а я стану полковником Макдоннеллом, защитником ворот.

Трое мальчиков что есть силы напирали на дверь. «Больше шума! Кричите по-французски!» – игра все сильнее увлекала Пауэрскорта. Вопли «Allez! Allezl Vive la France! Vive l'Empereur» [15]15
  Вперед! Вперед! Да здравствует Франция! Да здравствует Император! (франц.)


[Закрыть]– Пауэрскорт сам обучил племянников – разнеслись по всем верхним комнатам дома, достигнув и гостиной, лежавшей двумя этажами ниже. Могучим рывком Пауэрскорт сумел-таки захлопнуть дверь. Трое мальчиков навзничь рухнули на пол, образовав кучу-малу, из которой торчали в разные сторону руки и ноги.

– Пауэрскорт! Пауэрскорт! – вскричал Роузбери. Ворвавшись в комнату, он замер, вглядываясь в поле сражения. – Сдается мне, вы отвели британскую кавалерию слишком далеко влево, – задумчиво сообщил он, обозрев войска. – Но в путь, Пауэрскорт, в путь, у нас совсем нет времени! Причину объясню по дороге!

Роузбери быстро свел Пауэрскорта вниз по лестницам, притормозив по пути лишь затем, чтобы извиниться перед его сестрой: «Тысяча извинений за вторжение, леди Розалинда! Завтра мы вернемся на поле боя!»

После чего Роузбери поскакал вниз по ступеням, вытащив ошеломленного Пауэрскорта под ночное небо и запихав его в ожидавший обоих экипаж.

– Ливерпуль-стрит! И как можно быстрее. Меня ждет поезд!

– Поезд? – неуверенно переспросил Пауэрскорт, гадавший, не сон ли все это.

– Да-да-да. В этой стране, если хочешь быстро попасть куда-то, приходится заказывать поезд особого назначения. Мне уже случалось проделывать это.

Даже в столь отчаянной спешке Пауэрскорт улучил время, чтобы подивиться своему другу. Большинство людей, когда им приходится торопиться, роются в расписаниях, изыскивают исключающие один другого маршруты, тревожатся по поводу возможных задержек в пути. Роузбери же просто нанимает поезд, причем лучший, какой можно купить за деньги, думал Пауэрскорт, пока паровоз, неторопливо набирая скорость, удалялся от вокзала, окутывая лондонский пригород клубами уже настоящего дыма.

– Куда мы направляемся? И почему такая спешка?

– Спешка? Спешка? Да скачи мы хоть на диких конях, и то не поспели бы вовремя. Мы направляемся в Сандринхем, мой дорогой Пауэрскорт. Произошло нечто ужасное. Кошмар, о котором мы пока ничего не знаем.

Он протянул другу телеграмму: «Приезжайте немедленно. Дело чрезвычайно сложное. Привезите Пауэрскорта. Без отлагательств. Сутер».

– Смерть замыкает все, – негромко произнес Пауэрскорт, – но пред своим концом тягающийся с Богом человек еще свершить благое дело может… Простите, я вчера снова читал на ночь Теннисона.

– Что заставляет вас думать о смерти, Фрэнсис?

– Ну, поразмыслите сами, друг мой, – заговорил Пауэрскорт, который с той минуты, как ему пришлось покинуть поле битвы при Ватерлоо, почти ни о чем другом и не думал, – если бы случилось нечто, принадлежащее к естественному порядку вещей – дом загорелся бы или обрушилась крыша, – призывали бы пожарников либо строителей. Если бы скончался престарелый дядюшка или тетка, вас не стали бы вызывать средь январской ночи. И уж тем паче не послали бы за мной. Послали бы за ордами родственников и парочкой пасторов. Вернее, епископов. Может быть, даже архиепископов.

– Так вы, Фрэнсис, обладаете, помимо фотографической памяти, еще и даром предвидения? – Роузбери вглядывался в друга так, точно ожидал, что на лбу его вот-вот проступит текст новой телеграммы.

– Нет, разумеется, – усмехнулся Пауэрскорт. – И все же мне представляется, что наиболее правдоподобное объяснение случившегося таково: в Норфолке совершено некое грязное дело. Смерть, наступившая от причин неестественного порядка, называют обычно убийством. Однако, прежде чем пускаться в дальнейшие рассуждения подобного толка, нам надлежит получить сведения более основательные.

Двое друзей посидели немного в молчании, размышляя каждый о своем. Роузбери думал о политических последствиях смерти одного из членов королевской семьи. Пауэрскорт озабоченно взирал на него.

– Я уверен, что недооценить последствия приключившейся в королевской семье смерти при странных обстоятельствах невозможно, – произнес наконец он, глядя, как дым от сигары Роузбери плывет по вагону. – В последнее время я много думал об этом.

Он перевел взгляд на проблески света, призрачно вспыхивающие в небе Восточной Англии.

– Где-то в глубине сознания всех членов этой семьи кроется страх, тревога, нечто, заставляющее их трепетать во сне. На поверхности, разумеется, все тихо-мирно – дворцы, помпезность, пышные церемонии. А вот в глубине…

Представьте себе все это, – продолжал он с выражением, свидетельствующим – в его случае – о живости необычайной, – как картину Клода [16]16
  Клод Лоррен (1600–1682) – французский пейзажист, которого в Англии принято называть просто по имени.


[Закрыть]. Грандиозный мифологический ландшафт, изящные классические здания, сборище греков и римлян, от которых ничего хорошего ждать не приходится, – людей вроде Дидоны и Клеопатры. Ну, вы понимаете, о чем я.

Пауэрскорт начертил на запотевшем окне вагона большую рамку.

– Все обычные приемы Клода тут как тут – фантастические строения, резкий солнечный свет, странное, едва приметное ощущение какого-то другого мира. Я думаю, Роузбери, у вас имеется в одном из ваших домов парочка Клодов?

– У меня их три, – признался Роузбери, – а может, и четыре. Не помню. Но что же изображено здесь? – Он указал на полотно старого мастера, тускло рисовавшееся на вагонном окне.

– Здесь, – ответил Пауэрскорт, выводя внизу рамы кривоватый кружок, – стоит фантастический дворец – величавая колоннада, зубчатые крепостные стены, стяги, колышущиеся под ярким солнцем. А вот тут мы видим сидящую на старательно прописанном, украшенном драгоценными камнями троне маленькую королеву, и на голове ее красуется не чепец, как обычно, а самая что ни на есть корона. Вокруг же толпится всегдашняя публика – придворные, секретари, конюшие, слуги – во всех мундирах и при всех регалиях, какие только найдутся в королевстве. Думаю, Клод написал бы их с немалым удовольствием.

А вот тут, за ними, в парке, – палец Пауэрскорта вывел на окне вагона еще несколько незавершенных кружков, – стоит вереница статуй. Одни скрыты углом террасы, и нужно повернуть за него, чтобы увидеть их, другие выстроились полукругами и стоят по стойке смирно в ожидании последней переклички. На самом заднем плане можно увидеть давних пращуров королевской семьи – Генриха VII, Ричарда II, маленьких принцев в Тауэре, напоминающих обитателям большого дома внизу картины, что предки их, ради того, чтобы усесться на трон, проливали реки крови. И сбрасывали с него тогдашних монархов.

За этим полукругом мы видим Карла I в день казни. Королям Англии случалось лишаться головы на балконе, что висит над Уайтхоллом. А несколько ближе к дому вдруг обнаруживается Робеспьер, человек, внедривший мысль о терроре не только в души французов, но и в голову каждой коронованной особы Европы. В левой руке его модель гильотины, у ног – повозка, доверху набитая напудренными головами аристократов. Нравится вам эта тележка, Роузбери?

– А женщины, которая вяжет, сидя у гильотины, там нет? – с улыбкой спросил Роузбери. – Неужели не нашлось на этой картине места для мадам Дефарг с ее вязальными спицами смерти?

– Не нашлось, – ответил, поворачиваясь к окну, Пауэрскорт. – Картина почти дописана. На одном краю полукруга, ближнем к дому, мы поместим родственника и коллегу Королевы, Его наитишайшее величество Александра II, русского царя, двенадцать лет назад убитого бомбой террориста и лежавшего в гробу с лицом, настолько обезображенным, что родные его, подходившие к покойному для прощального поцелуя, падали в обморок.

А на другом – лорда Фредерика Кавендиша, наместника Ее Величества, вице-короля Ирландии, всего только десять лет назад, в 1882-м, заколотого фениями [17]17
  Фении – члены тайного общества ирландцев, основанного в 1837 году. Фении боролись за независимость Ирландии.


[Закрыть]в Феникс-парке Дублина.

И наконец, вот здесь, – Пауэрскорт изобразил еще один кружок, – мы поставим бородатого агитатора в фуражке – с брошюрой в руке, с вызывающе поднятым кулаком, разглагольствующего о бедах, кои еще впереди. А в самом дальнем, левом углу картины, – рука Пауэрскорта почти дотянулась до шнура стоп-крана, – висит темное облачко, грозящее мирному покою пейзажа Клода, быть может, даже и грозовое, чреватое молниями.

6

Герцога Кларенсского и Авондэйлского нашли незадолго до семи часов утра. Грудь его ночной рубашки была пропитана кровью. Красной кровью.

Крови вообще было столько, что Шепстоун, ветеран многих сражений, говорил после, что пахло в спальне так, точно воздух мясной лавки смешался в ней с воздухом скотобойни.

Спальня Эдди находилась во втором этаже Сандринхем-Хауса, окна ее выходили на гравиевый простор перед парадным входом. Пол здесь не был совершенно ровным, но чуть приметно понижался по мере приближения к окнам. Под переплетом окна натекло маленькое озерцо, поверхность которого жутковато поблескивала в свете свечей.

Отливая алостью крови.

От узкой кровати к озеру тянулись притоки, пятная ковер, а там, где пол оставался голым, просачиваясь между половицами.

Реки крови.

На туалетном столике лежали Библия и дневник Эдди, открытый на дне его смерти. На двери спальни висел полный парадный мундир принца, алый, надевавшийся в последний раз несколько дней назад, на день рождения Эдди. Оба запястья принца были яростно рассечены. Из обоих стекали, впитываясь в матрас, малые, но не иссякающие потоки.

Темно-красная кровь.

Главные артерии ног тоже были взрезаны и тоже питали реку, текущую к озеру у окна. Голова же принца почти отделилась от тела. Убийца рассек шею от уха до уха, оставив голову опасно свисать с подушки. Вот так и испустил дух двадцативосьмилетний Альберт Виктор Христиан Эдуард, герцог Кларенсский и Авондэйлский, второй человек в линии наследования трона Виктории.

Герцог обратился в труп.

Голубая кровь.

Кровь королевская.

Принц Уэльский страдал. На нем и только на нем лежала ответственность за действия, которые придется предпринять в связи с убийством сына. А что может произойти, если об этой смерти и обстоятельствах ее прознает широкая публика?

Только одно слово и приходило принцу на ум, рисуясь там буквами высотою с сам Сандринхем.

Скандал.

Скандал, который разразится, едва лишь газеты начнут обсасывать убийство наследного принца, спавшего в собственном доме, в собственной постели, в окружении прочих членов семьи. Скандал, который затронет и его, принца Уэльского, частную жизнь, скандал, и без того едва не грянувший перед Рождеством и не открывший всем глаза на его роман с Дейзи Брук.

Скандал, связанный с его мертвым сыном.

Волны гнева, порожденного смертью принца Эдди, поднялись в душе принца Уэльского. Первые десять – пятнадцать минут он ощущал себя накрытым этими волнами с головой, утопающим в гневе. Потом прилив отступил, но лишь для того, чтобы раз за разом возвращаться, выбирая для этого время по собственному усмотрению.

Принцу Уэльскому и всегда-то не сиделось на месте. Теперь же он оставил свой кабинет и направился в бильярдную, на другой конец дома, зная, что там его никто не потревожит. Кто-то оставил на столе шары. Простой удар. Принц Уэльский взял кий, согнулся над столом, прижав его край животом. И промахнулся.

Он попробовал соорудить еще один карамболь. Уж, наверное, подумал принц, красный и белый не посмеют ослушаться воли своего господина. Посмели. Он снова промахнулся.

Скандал окружал его семью, как оправа – те весьма не дешевые бриллианты, которые он покупал в больших ювелирных домах великосветского парижского Фобурга. Небесам и его банкирам ведомо было, что за многие годы принц Уэльский отдал продукции этих домов изрядную дань. Драгоценные камни поступали к нему ящиками, обернутые во множество слоев изысканнейшей шелковой китайской бумаги. Снимая один шуршащий слой за другим, принц проникался уверенностью, что вот под ними-то, наконец, отыщется подлинное сокровище, – но только затем, чтобы лишний раз обмануться.

Эдди лежит в ящике, на самом дне. Или, вернее, на дне гроба. Эдуард вспомнил, как несколько месяцев назад, когда возникла угроза очередного скандала, обсуждал с Александрой будущность сына.

– Отошли его! Ради Христа, отошли куда-нибудь! В Европу, в колонии, мне все равно. Куда угодно, лишь бы его не было в стране, по крайней мере, два года!

Аликс тогда слабо взмолилась:

– О нет. Только не в этот раз. Ты уже отсылал его много лет назад и едва не разбил мне сердце. На этот раз Эдди останется здесь.

И он уступил, уступил вопреки здравому смыслу. Эдди остался. И вот полюбуйтесь, к чему это привело. Из всех их скандалов те, что были связаны с принцем Эдди, неизменно оказывались наиболее серьезными.

Принц Эдуард знал о них многое и думал, что знает практически все, но даже ему неведомо было, не существует ли и других слоев, ожидающих, когда их начнут разворачивать в ничего не прощающем свете публичности и негодования нации. Слой за слоем шелковой бумаги скандала.

Бильярдные шары лежали в лужицах света, темно-зеленое сукно ожидало новой партии. Смерть остановила игру.

Принц Уэльский принял решение. Он вызвал сэра Уильяма Сутера и сэра Бартла Шепстоуна в гостиную на задах дома, чтобы посовещаться с ними.

Очередная волна гнева налетела на него, точно неистовый тайфун.

– Личный секретарь, – сказал он. – Казначей и управитель моего Двора. Мне нет нужды растолковывать вам, джентльмены, причины, по которым я считаю, что случившееся надлежит утаить. Не смерть, разумеется, но убийство. Скандал может разразиться нестерпимый. Я считаю, что ни единое слово не должно просочиться отсюда во внешний мир. Однако не знаю, можно ли это устроить.

Личному секретарю Сутеру уже приходилось участвовать в весьма причудливых совещаниях со своим господином, обсуждая на них и темы чрезвычайно причудливые. Сейчас он взирал на принца так, точно разговор шел о заурядном процедурном вопросе – инспекционной поездке в пожарную бригаду Бирмингема, закладке очередного здания в Шордитче.

– Как можно быстрее вызовите сюда Роузбери. И этого его друга сыщика Пауэрсвуда, Пауэрсфилда, как его там.

– Лорд Роузбери и лорд Фрэнсис Пауэрскорт уже в пути, Ваше королевское высочество.

– И когда они появятся, джентльмены… – принц Уэльский встал. Он показался своим собеседникам внезапно постаревшим – волосы растрепаны, глаза горят от неукротимого гнева. – Я считаю, что нам потребуются две вещи.

Шепстоун, верный придворный, столкнувшийся с очередным кризисом, принялся что-то черкать в маленькой синей книжечке.

– Нам необходимо понять, можно ли утаить случившееся, скрыть его. И затем нам необходимо, чтобы – Пауэрскорт? Вы ведь так назвали его, Сутер? – нам необходимо, чтобы он нашел убийцу моего сына.

Вы знаете, Шепстоун, как надлежит поступить, когда убийца будет найден. Мы не можем призвать в помощь себе закон и суд Англии, однако существуют законы более древние. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам. «Даже до третьего и четвертого рода смеющихся надо мной» [18]18
  Исход, 20, 5.


[Закрыть]. Каждый, кто причастен к этому убийству, должен заплатить за него. Своей кровью. Не кровью моего сына.

Принц Уэльский покинул гостиную. Стоящие в углу ее, рядом с книжным шкафом, старинные часы отбили пять. Со времени обнаружения тела прошло меньше суток.

Сэр Уильям Сутер безучастно взирал на часы.

Сэр Бартл Шепстоун некоторое время смотрел в огонь. Потом записал в книжечку еще кое-что. Он заполнил словами своего господина – такими, какими запомнил их, – три странички. Вообще-то, сэр Бартл предпочитал Бога Нового Завета, Бога любви и прощения, ветхозаветному трубному гласу: Мне отмщение. Но он знал, в чем состоит его долг.

– Роузбери! Пауэрскорт! Слава Богу, вы приехали, – сэр Уильям Сутер и сэр Бартл Шепстоун были в своих приветствиях единодушны. Пауэрскорт с интересом отметил, что траура ни на одном из них нет.

– Сообщите нам факты, друг мой. Сообщите факты, – Роузбери стоял, прислонясь к каминной полке гостиной, расположенной в глубине Сандринхема и выходящей окнами на снежную равнину и замерзшее озеро.

– Что ж, попытаюсь, – Сутер поморщился, перспектива вновь пережить последние двадцать четыре часа была ему явно не по душе. – Тело герцога Кларенсского обнаружили незадолго до семи часов прошлого утра. Лорд Генри Ланкастер, он, если не ошибаюсь, конюший или камергер герцога, заглянул к нему, чтобы осведомиться о его здоровье – герцог был сильно простужен – и спросить, не желает ли он, чтобы ему принесли завтрак. Слава Богу, это был Ланкастер, а не одна из убирающих комнаты горничных.

– Как лежало тело? – негромко спросил Пауэрскорт.

Сутер внимательно вгляделся в него. Возможно, именно в таком мире и вращается Пауэрскорт, в мире, где ночами по коридорам прокрадываются убийцы, а по утрам находят трупы. В мире, где запах крови остается в твоих ноздрях еще долгое время после того, как ты выйдешь из комнаты.

– Герцог лежал на спине. Горло перерезано. Так же как запястья и большие кровеносные сосуды на ногах. Кровь залила весь пол.

– Боже мой! – воскликнул Роузбери. – И это Англия, а не Рим времен Нерона или Борджиа. Какой ужас!

– Согласен. Согласен, – Сутер отнесся к его восклицаниям с терпеливостью взрослого человека, ожидающего, когда у ребенка утихнет вспышка раздражения. Лицо Сутера осталось таким же непроницаемым, как всегда, – маска, скрывающая работу ума. – Ланкастер соображал быстро. Он призвал еще одного конюшего, Гарри Радклиффа, и велел ему охранять дверь, никуда не отлучаясь, говоря всем, что герцог спит и будить его нельзя ни в коем случае. Я проинформировал о случившемся принца Уэльского, а тот сказал жене и прочим членам семьи.

Доктор Бродбент, осмотрев тело, пришел к заключению, что убийство произошло между одиннадцатью часами предыдущего вечера, когда Ланкастер пожелал герцогу спокойной ночи и оставил его, и пятью часами утра. Бродбент, естественно, также поклялся все сохранить в тайне. Принц пожелал, чтобы вы, джентльмены, приехали сюда, прежде чем мы решим, что предпринять дальше.

О том, что здесь произошло, знает меньше дюжины человек. Принц придерживается твердого мнения, что убийство необходимо скрыть, что мы должны придумать историю, которая позволила бы утаить правду. Этим, а не конкретными обстоятельствами смерти, – Сутер смерил Пауэрскорта мрачным взглядом, – нам и надлежит заняться без промедления.

– Господь милосердный, но это же Англия, друг мой! Речь идет о внуке Виктории! Вернее, о бывшем внуке Виктории, – поправился Роузбери. – Как вы можете думать о том, чтобы все утаить? Вспомните о парламенте! Вспомните о законах Англии! О нашей древней конституции!

– Я не уверен, – холодно произнес Сутер, – что кто-либо из ваших коллег или предшественников позаботился описать в ней то, с чем мы столкнулись. В нашей конституции, я имею в виду. И это дает нам некоторое пространство для маневра.

– Оставьте, Роузбери, – большую часть этого разговора сэр Бартл печально смотрел в окно, словно надеясь, что время возьмет да и обратится вспять. – Вы всегда давали королевской семье советы касательно конституции. Говорится ли в ней, что мы не можем утаить эту историю, скрыть ее, если такова воля родителей?

Роузбери взглянул на висевший у книжных полок портрет принцессы Уэльской. Казалось, в комнате присутствуют сразу три Александры – сияющая новобрачная, счастливая мать, окруженная тремя своими детьми, и царственная принцесса Уэльская в официальном убранстве и сверкающей диадеме.

– В конституции не содержится ничего, – сказал он наконец с видом человека, которого завели в приют умалишенных, перед обитателями коего ему и приходится выступать, – говорящего, что вы не можете это скрыть. Существуют, правда, законы страны, могу вам назвать, к примеру, закон о заговоре, имеющем целью извратить отправление правосудия. Мне было бы легче ответить на ваш вопрос, если б я знал, чем он вызван, если бы понимал, что заставляет вас извращать правосудие.

– Никто не пытается извратить отправление правосудия, Роузбери. Именно поэтому Пауэрскорт и здесь. Мы хотим, чтобы он отыскал убийцу.

Пауэрскорт промолчал, хоть и чувствовал себя хуже некуда. Если убийство скроют, он не сможет задавать никаких вопросов, не сможет вести расследование, заниматься своим прямым делом. Он будет походить на человека, пытающегося играть в крикет с завязанными глазами и только одной свободной рукой.

– Причины, я полагаю, просты, – Сутер, пока за окнами меркнул последний отблеск света, начал перечислять их, загибая пальцы. – Нам приходится выбирать одно из двух зол. Конечно, сокрытие правды – вещь ужасная. Но подумайте, что произойдет, если мы не скроем ее. По всему Сандринхему и Мальборо-Хаусу начнут расхаживать полицейские. Подумайте об этом, Роузбери. Инспектор Смит, проведший жизнь, расследуя дела преступных банд Ист-Энда, явится, чтобы допросить принца Уэльского. Суперинтендант Питере начистит до блеска свои лучшие черные сапоги и проследует в Виндзорский замок, дабы побеседовать с королевой. Они не знают мира, в котором мы живем.

От одной только мысли о подобных бесчинствах лицо Сутера стали медленно покидать все краски.

– А кроме того, существует политическая оппозиция, радикалы и им подобные. Каждый правдами и неправдами пробившийся в Палату общин политикан будет вскакивать со своего места на задней скамье, норовя задать вопрос, которого никто еще прежде не задавал, стараясь поставить королевскую семью в положение самое нестерпимое. Газеты обезумеют. Поначалу мы, разумеется, получим траурные заголовки, лояльные и благочестивые передовые статьи. Большая потеря для нации и империи. Полагаю, вы и сами, Роузбери, способны написать такую хоть сейчас. Но дайте им неделю, и они набросятся на королевскую семью, ровно стервятники. Они вытащат на свет огрызки всех сплетен, какие ходили по гостиным Лондона в последние три года. И все, кого эти сплетни затрагивали, окажутся в положении до крайности затруднительном. Подумайте также о газетах зарубежных – во что они превратят все это? Подумайте о том, как возликуют Париж и Берлин, когда убийство и череда скандалов в королевской семье попадут на первые полосы их газет. Траур там будут носить очень недолго.

И тогда Роузбери понял все.

Необходимость сохранения тайны, необходимость молчания.

Страх – вот ключ ко всему. Страх перед неописуемым, невиданным еще скандалом. Страх, что кто-то начнет переворачивать камни и из-под них поползет нечто жуткое, способное поставить под угрозу положение королевской семьи. Страх настолько сильный, что рискованное, опасное само по себе сокрытие истины выглядит рядом с ним лучшей из двух возможностей.

Пауэрскорт же пытался отыскать нить, связующую его прежнее расследование, расследование, которое так и не состоялось, с нынешними ужасными событиями в Сандринхеме. Некто шантажирует принца Уэльского, возникают опасения за жизнь принца Эдди. Они, должно быть, решили, что все позади, думал он, глядя на Сутера и Шепстоуна и вспоминая окончательно закрывавшее, казалось бы, это дело письмо из Мальборо-Хауса, полученное им в последний день прошедшего года. Что там говорилось? «Счастлив иметь возможность сообщить Вам, – писал Сутер в изысканном своем стиле личного секретаря, – что обстоятельства, приведшие нас к рассмотрению возможности воспользоваться имеющимся у Вас опытом, переменились к лучшему». В этот холодный январский вечер, думал Пауэрскорт, они определенно переменились к худшему.

– Джентльмены, джентльмены, – Сутер решил призвать совещающихся к порядку. – Через час нам предстоит встретиться с принцем Уэльским. Роузбери, я был бы благодарен вам, если бы вы смогли упорядочить ваши аргументы, направленные против моего предложения. Прежде чем принять окончательное решение, принц желает получить от нас наилучшие из возможных рекомендации. Я должен сейчас отправиться к нему. Сэр Бартл ответит на наверняка интересующие вас более конкретные вопросы.

Сутер неспешно покинул комнату. Когда он закрывал дверь, откуда-то с верхнего этажа донеслись едва различимые звуки женского плача.

– Удалось ли обнаружить какие-либо следы орудия убийства? Окно было закрыто или открыто? – Пауэрскорт, приступая к расследованию, ощущал себя назойливым, лезущим не в свои дела человеком.

– Орудия убийства так и не нашли, – ответил сэр Бартл Шепстоун. – Насчет окна не знаю – впрочем, члены семьи наверняка весь день входили в эту комнату и выходили из нее. Завтра вы сможете осмотреть ее, ну и Ланкастер, разумеется, все вам расскажет.

– Я вызвал сюда кое-какие подкрепления, – продолжал Шепстоун. – Скоро здесь появится отряд из двух дюжин гвардейцев под командой майора Дони, а с ними врач и хорошо обученный похоронных дел мастер. Все они входят в состав специального отдела службы Двора и поклялись сохранять в тайне любую необычную миссию, подобную этой.

– Я и не знал о существовании такого специального подразделения, – сказал Роузбери с выражением человека, с трудом верящего, что подобные вещи вообще могут существовать без его ведома и одобрения.

– О, они очень, очень секретны, мой дорогой Роузбери. Когда вы станете премьер-министром, то узнаете о них все – как и об особых отрядах столичной полиции. Эти люди помогут нам с телом.

Пауэрскорт вдруг вспомнил, что Шепстоун удостоен Креста Виктории за выдающуюся отвагу, проявленную в пору восстания сипаев [19]19
  Восстание наемных индийских солдат английской армии против англичан (1857–1859).


[Закрыть]. И сделал в уме пометку – рассказать племянникам, что он беседовал с белобородым стариком, кавалером Креста Виктории; восстание сипаев, подозревал он, представляется мальчикам историей столь же давней, как и гибель Испанской армады.

– Сколько людей сейчас в доме? – спросил, возвращаясь в Сандринхем, Пауэрскорт.

– Ну, здесь сейчас семья. И Теки, конечно, – принцесса Мэй, как вы знаете, была помолвлена с принцем Эдди. Около полудюжины молодых людей, друзей и конюших принца Эдди.

– А сколько во дворце слуг?

Сэр Бартл не без грусти покачал головой.

– Вы знаете, представления не имею. Кто-то из них живет, разумеется, здесь, кто-то приходит из ближних деревень. Семьдесят? Восемьдесят? Я никогда об этом не задумывался.

– Какие-либо сообщения о появлении в окрестностях посторонних людей? – Пауэрскорт чувствовал, что пока ему никуда продвинуться не удалось. И улучшений по этой части не предвидится.

– Странно, что вы заговорили об этом, лорд Пауэрскорт, – Шепстоун вдруг приобрел вид очень усталого человека. – К нам поступали сообщения, что по соседству появилась компания русских и несколько ирландцев. Принц Уэльский убежден, что кто-то из них и есть убийца.

– Позвольте мне задать основной для нашего следующего совещания вопрос, – пока продолжался этот разговор, Роузбери, присев, размышлял, упорядочивая доводы, которые ему предстояло предложить принцу Уэльскому. – Сколько людей осведомлено о случившемся? Сколько человек знает правду?

– Я бы сказал, не более дюжины, самое большее, человек пятнадцать. Но все они принадлежат либо к королевской семье, либо к другим славным семьям, и в том, что касается сознания своего долга, на них положиться можно.

Пауэрскорт, услышав о предположительной связи родовитости с добродетелью, слегка приподнял бровь. Если бы все эти родовитые и высокопоставленные особы, с горечью подумал он, исполняли свой долг в соответствии с понятиями о чести, присущими их классу, и блюли при этом заповеди, мы, вероятно, не имели бы на руках окровавленный труп, коченеющий в спальне наверху.

Этим вечером принц Уэльский казался человеком совсем небольшого роста. Он выглядел так, точно некая мощная машина выкачала из него почти весь воздух. Глаза принца покраснели от слез, лицо побледнело, осунулось. И хотя он был облачен в один из лучших своих мундиров – самый темный, – ордена и медали, свисавшие с кителя так, словно и они были в трауре, казалось, оставляли его совершенно равнодушным.

– Друзья мои, – начал он, – спасибо, что приехали, дабы помочь нам в это трудное время. Спасибо вам, Роузбери, спасибо вам, Пауэрскорт. Мы никогда не забудем о вашем содействии. Я не думаю, Роузбери, что смогу принять окончательное решение до наступления утра. Однако я хочу, чтобы вы попробовали убедить меня в том, что нам следует обнародовать правду. Сам я склоняюсь к тому, – и полагаю, Сутер уже сказал вам об этом, – чтобы скрыть ее.