Текст книги "Спи, милый принц"

Автор книги: Дэвид Дикинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Они обнялись еще раз, в холодном воздухе станции Ассизи, среди охраны, патрулировавшей состав по всей его длине, и дыма, поднимавшегося от его головного вагона.

В Риме полицейские облачились в форму – великолепные шляпы сообщали особую значительность темной синеве их мундиров и поблескивающей черноте брюк. По-английски из них говорил только один. В пути Пауэрскорт вел с ним странные разговоры о его семье, о дедушке, который ходил в походы Гарибальди, и бабушке, которая так и не простила ему этих долгих отлучек из дому. Если хотите знать мое мнение, говорила она, все эти походы – одна только зряшная трата времени. Остался бы прежний король, было бы то же самое: как было в лавках все дорого, так и осталось. Пауэрскорт рассказал ему о леди Люси, о том, что они собираются пожениться. Джулио, так звали полицейского, страшно разволновался и быстро переводил услышанное другу, стоявшему снаружи в коридоре, бесконечно оглядывая двери и сжимая в кармане нечто увесистое. Джулио спросил, не пригласит ли он на свадьбу королеву Викторию. Пауэрскорт почему-то не думал, что сделает это. Не думал, что станет приглашать на свадьбу хоть кого-то из членов королевской семьи.

Если он вообще доживет до свадьбы.

И все это время они оставались настороже – к северу от Рима, в горах, на равнинах Ломбардии. Оставались настороже, пересекая в темноте Альпы. Оставались настороже, когда поезд мчал на север вдоль солнечных берегов Роны. Оставались настороже, приближаясь к Парижу, – глаза полицейских постоянно шарили по сторонам, каждого, кто проходил мимо их купе, осматривали, точно багаж контрабандиста на таможенном пункте.

Они довезли Пауэрскорта до Кале, хоть в приказах их значилось – покинуть его в Париже.

– Вы и представить себе не можете, каков капитан Ферранте в гневе, – сказал Джулио. – Очень страшный. Он велел проследить, чтобы вы безопасно добрались до Англии. Вот мы, лорд Пауэрскорт, и следим, чтобы вы безопасно добрались до Англии.

Они оставались настороже на плоских равнинах Франции, однообразие которых нарушалось лишь церковными шпилями. Оставались настороже, когда Пауэрскорт грузился на судно. Они осмотрели всех прочих пассажиров. И оставались настороже, пока судно отчаливало, а сами они энергично махали руками стоявшему на палубе Пауэрскорту.

– Arrivederchi! Chao! – кричали они с берега. Они оставались настороже, пока судно почти не скрылось из виду, напрягали слух – не донесутся ли с него выстрелы или крики. Они оставались настороже, пока глаза их не перестали различать что-либо, кроме темно-серых вод Английского канала.

Леди Розалинда сама открыла входную дверь своего дома на Сент-Джеймсской площади.

– Фрэнсис, Фрэнсис, ты вернулся. Наконец-то. Слава Богу, ты невредим. Пойдем присядем.

– А почему бы мне не быть невредимым, Розалинда? – спросил Пауэрскорт, с облегчением отмечая, что шторы в гостиной задернуты.

– Дело в лорде Джонни, Фрэнсис, лорде Джонни Фицджеральде. В него стреляли.

– Господи, – выдавил Пауэрскорт. Боже ты мой! Огромная волна гнева накатила на него. – Когда? Он жив? Убит?

– Нет, он не убит. Но то, что он все еще жив, – это чудо. Он выкарабкается. Я вчера ездила в Роуксли повидать его.

– Он в Роуксли?

– Да, уехал туда два дня назад. Сказал, что устал дожидаться твоего возвращения в Лондон. Что ты, должно быть, отправился осматривать какие-нибудь клятые фрески или еще что. Ему хотелось понаблюдать за птицами, – Розалинда говорила теперь очень тихо. – Он отправился на прогулку в сторону Фодерингея. Сказал, что видел там пару пустельг. Потом услышал выстрелы. Джонни решил, что это обычная охота. Резко повернулся, потому что ему показалось, что сбоку от него пролетела одна из этих птиц. И кто-то выстрелил. Пуля прошла через грудь, справа. Не повернись он, пуля ударила бы прямо в сердце.

Ах, мерзавцы, думал Пауэрскорт. Мерзавцы.

– Фермер нашел его и привез домой. Доктора говорят, что перевозить его нельзя. Боюсь, от холла и до постели наверху у тебя все в крови. Они сказали, что это лучшее для него место. Он очень слаб. Потерял много крови. Но ему станет лучше.

Дело вот в чем, Фрэнсис, – Розалинда смотрела на него так, точно он вернулся с того света. – Джонни надел твою широкую зеленую накидку с капюшоном. Когда вышел прогуляться. Ту, что ты всегда носишь в Роуксли. Лорд Джонни сказал мне об этом, перед тем как снова лишиться чувств. Он не думает, что убить хотели его. Убить хотели тебя.

– Я должен ехать к нему, Розалинда. Ехать немедленно.

Пауэрскорт подошел к окну и чуть раздвинул драгоценные шторы. Он смотрел на площадь, ожидая, когда глаза его свыкнутся с наружной темнотой.

– Розалинда, ты никого отсюда не видишь? Никого, кто мог бы следить за домом?

Вдвоем вглядывались они в лондонскую ночь. Ничего подозрительного. Полицейский, обходящий сквер посреди площади. Пара кебов, высаживающих пассажиров. Заблудившийся пес, призывающий лаем потерянных хозяев.

А это кто там, в углу? Не человек ли в пальто, нырнувший в тень?

Пауэрскорт ждал. Но тень не желала выдать свои тайны. Сказать что-либо невозможно. Он сел и написал несколько писем: Уильяму Маккензи – прося его немедленно приехать в Роуксли, леди Люси – уведомляя ее о ране Фицджеральда, Роузбери – с просьбой о неотложной встрече, Уильяму Берку – сообщая, что нуждается в его совете, и сколь возможно более скором.

В голове Пауэрскорта складывались очертания плана, который, возможно, позволит ему остаться в живых, дожить до свадьбы с леди Люси и до весенних цветов, – плана, требовавшего участия Уильяма Берка, финансиста, делового человека, директора «Месье Финчс и компании», в заключительной сцене последнего акта.

28

От станции Аундл до своего дома Пауэрскорт добрался кебом. Обычно он проделывал этот путь пешком. Но не сегодня, подумал он, когда кеб, дребезжа, проезжал мимо спален и спортивных площадок школы Аундла, не сегодня.

Он думал о Джонни Фицджеральде, лежавшем на дороге в паре миль отсюда, спасенном от смерти пролетевшей мимо него пустельгой. Думал о том, как его, скорее всего, бесчувственного, везли по ухабистой дороге домой. Я похож сейчас на какого-то зверя с изображающей охоту картины «Загнанный Пауэрскорт» – зверя, ожидающего внезапной вспышки в темноте, треска пистолетного выстрела.

Роуксли-Холл в осаде, враг переоделся в охотников, целыми днями прочесывающих окрестности в поисках широких зеленых накидок на дорогах. В лесу затаились чужаки с ружьями, способные уложить человека с расстояния в пятьсот ярдов. Следует ожидать стука в дверь, превращающего тебя в идеальную мишень для стрелка, засевшего по другую сторону поля.

Мужчины уходили из моего дома, чтобы сражаться при Азенкуре и Креси, напомнил он себе. Быть может, нам удастся призвать их призраки, чтобы те встали часовыми на крыше – со смертоносными луками, чьи стрелы готовы защитить их хозяина, с арбалетами, которые спасут его.

Когда он добрался до дому, Фицджеральд спал беспокойным сном, переворачиваясь в постели Пауэрскорта с бока на бок.

– Он все время спрашивает о вас, – сказала миссис Уорри, экономка Пауэрскорта, которая и ходила за больным. – Просил, как только вы появитесь, сообщить ему.

– Ну, вот я и появился, миссис Уорри. Идите отдохните. Что говорит доктор?

– Доктор приходил нынче вечером, мой лорд. И завтра утром придет опять. Говорит, что он поправится, только ему нужен покой. И каждый раз, как приходит, дает ему какое-то лекарство. Еще он говорит, что лорду Фицджеральду нельзя никакого спиртного. Во всяком случае, пока.

– Не думаю, что это принесет Джонни большую пользу, миссис Уорри. Совсем не думаю.

Миссис Уорри рассмеялась.

– Да он как раз этим вечером попросил у меня капельку бренди. Всего только капельку, говорит. От боли.

– Раз Джонни просит бренди, значит, ему определенно становится лучше. Он идет на поправку.

Назавтра Пауэрскорт встал с утра пораньше. Он направился к письменному столу в своей маленькой гостиной, окна которой выходили в сад и на церковный погост. Из травы уже выглядывали ранние подснежники. Скоро, сообразил он, все лужайки вокруг дома засветятся от клонящихся на ветру цветущих нарциссов. То было любимое его время года.

Он принялся сочинять письмо к сестрам – на случай, если убийцы все же настигнут его. Он думал о Джонни Фицджеральде, спящем наверху, одурманенном лекарствами, с плечом, все еще покрытым подтеками крови. Думал о леди Люси, которая, несомненно, кормила сейчас Роберта завтраком, проверяя, все ли домашние задания он сделал. Думал о послании мертвого лорда Ланкастера. «Уверен, со временем вы поймете, что я не мог поступить иначе. Semper Fidelis».

Взяв перо, Пауэрскорт составил последнюю памятную записку о «Странной смерти принца Эдди».

Он изложил в ней все факты, от начала и до конца: попытка шантажировать принца Уэльского, опасения за жизнь принца Эдди, ужасное убийство, самоубийство в Сандринхемском лесу, поиски мотива, которые привели его к «Британии» и к давнему плаванию «Вакханки». Он изложил факты, относящиеся к Грешему: смерть его жены, Луизы; переход Грешема через крышу Сандринхема, предпринятый, чтобы убить принца Эдди.

Он описал свои собственные поиски Грешема по улицам и каналам Венеции; исповедь, которую услышал в глядящей на воды канала Сан-Марко красной комнате с тремя зеркалами; то, как он объяснял в Мальборо-Хаусе Сутеру и Шепстоуну подлинный характер смерти принца Эдди. Он изложил факты, касающиеся убийства Грешема в Перудже, рассказал об изготовленном в Шеффилде ноже, о трупе, брошенном в фонтан. И факты, касающиеся попытки убить Джонни Фицджеральда. Или его самого.

Он сделал две копии. И тут появился запыхавшийся Уильям Маккензи.

– Бежал большую часть пути от станции Аундл, – объяснил шотландский следопыт. – Решил, по сказанному в вашем послании, что дела тут очень серьезные.

В конце своей телеграммы Пауэрскорт трижды поставил «Сверхсрочно».

– Три дня назад кто-то пытался убить Джонни Фицджеральда. На дороге в Рокингем. Он выкарабкается. Сейчас лежит наверху, в моей кровати. В тот день на нем была моя накидка. И он считает, что убить пытались меня.

Маккензи вглядывался в окно с такой пристальностью, точно надеялся различить за ним убийцу, затаившегося в высокой траве или прячущегося среди деревьев.

– Понимаю, мой лорд. Полагаю, вы хотите, чтобы я приглядывал за окрестностями. Я займусь этим немедля. И я посоветовал бы вашему лордству из дома пока не выходить. Пока я не огляжусь как следует, понимаете?

Маккензи вылез в окно и скрылся за углом дома. А к парадной двери его уже эффектно подкатывал в кебе новый гость. Уильям Берк покинул свой кабинет и свои капиталы, чтобы нанести визит в Роуксли-Холл.

– Уильям! Как вы добры – проделать такой путь!

– Не думаю, чтобы у меня имелся выбор, – ответил финансист. – Ваша жизнь в опасности. Бог весть, что еще может приключиться. Чем я могу вам помочь?

Берк снял пальто, перчатки и уселся у камина. Со стены на него взирал портрет жены Пауэрскорта, много лет назад написанный Уистлером. По сторонам от нее красовались сестры лорда, выглядевшие моложе, чем при последнем его прощании с ними.

– Они у вас здесь все, – сказал он, указывая кивком на портреты в тяжелых золоченых рамах, – вся троица.

– Так мне удается присматривать за ними, – весело отозвался Пауэрскорт. – Это единственное в Англии место, где я могу быть уверенным – сестры станут делать то, что я им скажу.

– Да, не лишено удобства. Пожалуй, мне стоит заказать еще один портрет Мэри и повесить его в моем домашнем кабинете. Что позволит и мне присматривать за нею.

– Так вот, Уильям, я думаю, вам стоит прочесть этот документ. Я составил его нынче утром.

Пауэрскорт стоял у окна, глядя на свою церковь. Уильям Берк, пристроив на нос очки, читал памятную записку. В церкви упражнялся органист. Мелодии Баха плыли поверх надгробий.

– Боже мой, Фрэнсис. Это кошмар. Кошмар. Что я должен сделать?

– Я хочу, чтобы вы пошли со мной в Мальборо-Хаус на встречу с Сутером и Шепстоуном. Мне нужен свидетель. Роузбери за границей, а премьер-министру нездоровится.

– И что вы собираетесь им сказать? Сутер – личный секретарь принца Уэльского, не так ли? А каков официальный титул Шепстоуна?

– Казначей и управляющий Двора, Уильям. Что бы сие ни значило.

Пауэрскорт отвернулся от окна. Ватага грачей снялась при ударе церковного колокола с высоких деревьев и, построившись в воздухе, полетела кормиться в поля за ними.

– Важно помнить, что они всего лишь исполняют приказы своего господина. Делают, что велит им принц Уэльский. Я не верю, что они убили бы лорда Грешема или попытались убить меня, если бы не считали, что такова его воля. И я должен убедить принца Уэльского – через этих двух его слуг, – что настало время остановиться.

– Но как вы собираетесь сделать это, Фрэнсис?

Пауэрскорт объяснил ему – как. По лицу Берка медленно расползлась улыбка.

– А он это сделает? Я о Роузбери.

– Уверен, что сделает. Абсолютно уверен. Вся история началась с шантажа. Вот пусть шантажом и закончится, хоть и иного рода.

– Давлением, Фрэнсис, давлением. Так выражаемся мы в Сити, заключая подобного рода соглашения. «Давление» – слово куда более приятное, чем «шантаж». И если подумать, при встрече с ними я и сам мог бы оказать на них кое-какое давление. Причем принцу Уэльскому оно ничуть не понравится. В нашем порочном мире, Фрэнсис, давление можно оказывать разными способами. Однако самый мощный инструмент давления – это деньги.

Берк взглянул на свои часы. Кэб так и стоял у парадной двери, поджидая его.

– Я должен вернуться в Лондон, Фрэнсис. День встречи уже назначен?

– Мне было сказано, что нас примут через два дня, в одиннадцать утра. В четверг. Я буду ждать вас на ступеньках дома.

– До свидания, Фрэнсис. Будьте осторожны, очень.

Кэб Берка разворачивался, чтобы направиться к холму, за которым лежал Аундл. В двухстах ярдах от Роуксли-Холла невысокий мужчина, возможно, что и Маккензи, стоял за купой деревьев, оглядывая голый ландшафт. В руке он держал пистолет.

– Ваша сестра, Фрэнсис, просила меня в Лондоне передать вам кое-что. Оставайтесь в доме, сказала она. Все время. Нортгемптоншир – очень опасное место.

– Ну, и где тебя носило? – лорд Джонни Фицджеральд полулежал в постели Пауэрскорта, откинувшись на гору подушек. Только что удалился, сделав Джонни перевязку, доктор. Пауэрскорт решил, что сегодня Джонни выглядит немного лучше. – Право, Фрэнсис, не думаю, что ты – тот человек, которого я попросил бы навестить меня на моем смертном одре. Ты бы и туда опоздал.

– Не опоздал бы, если бы полагал, что смогу услышать твое предсмертное покаяние. Это было бы нечто.

– А мне стыдиться нечего, – откликнулся Фицджеральд, чуть приподнимаясь над своей опорой, – ну, во всяком случае, сильно. Суть в том, Фрэнсис, – не сомневаюсь, тебе уже сказали об этом – что лежать здесь, в постели, должен был ты, а не я. Я уверен, они приняли меня за тебя, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.

– «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» [86]86
  Евангелие от Иоанна. 15.13


[Закрыть], – радостно сообщил Пауэрскорт. – А если серьезно, я страшно благодарен тебе, Джонни. Ну да ладно, доктора говорят, что мне не следует подолгу занимать тебя разговорами. Как по-твоему, скоро ты снова сможешь ходить?

– Ну вот, пожалуйста. Да ты хоть взгляни на меня. Господи, я же без малого покойник. И все, что тебя интересует, так это когда я снова смогу ходить. Ты что, избавиться от меня хочешь, Фрэнсис?

– Нет. Не хочу. Нисколько не хочу. Я просто думаю кое о чем, что ты мог бы для меня сделать. Но для этого ты должен ходить.

– Они говорят, что я смогу встать через четыре-пять дней, через неделю наверняка. И куда же я, Господи, должен тащиться?

– Пока сказать не могу. Скажу через пару дней, когда ты окрепнешь. Кстати, я принес для тебя одну штуку. Она поможет тебе поправиться, – Пауэрскорт вытащил из кармана маленькую фляжку и положил ее на постель.

– А в ней что-нибудь есть? Ты же не для того ее притащил, чтобы помучить меня, правда? Там не какая-нибудь клятая вода или еще что?

– Медицинский бренди, Джонни. Чисто медицинский. Доктор считает, что этой фляжки тебе хватит дня на три-четыре.

– Три-четыре? Да ты на величину ее посмотри. Три-четыре часа, это еще куда ни шло. Но я тебе вот что скажу, Фрэнсис. Регулярно пополняй нашего маленького друга, и я встану на ноги уже через три дня. Через три ровно.

Сутер с Шепстоуном сидели в офисе Мальборо-Хауса на своих обычных местах. Уильям Маккензи привез сюда Пауэрскорта замысловатым, окольным маршрутом, используя по дороге на юг разные железнодорожные ветки и меняя поезда. Сам Уильям Маккензи остался стоять в дверях «Берри Браз энд Радд», изредка поглядывая на бутылки в витрине и постоянно обводя взглядом Пэлл-Мэлл. Похоже, на этой вахте к нему присоединился и взявшийся откуда-то полисмен – тот прохаживался взад-вперед между входом в Сент-Джеймсский дворец и Мальборо-Хаусом.

– Лорд Пауэрскорт. Мистер Берк. Доброго вам утра. Насколько я понимаю, об этой встрече попросили вы, лорд Пауэрскорт. У вас имеются новости? Свежие сведения, которыми вы желаете поделиться?

– Имеются, – и Пауэрскорт рассказал о своей поездке в Перуджу, об изуродованном теле Грешема в фонтане, об покушении на жизнь лорда Фицджеральда. – Существует только одно объяснение, которое согласуется с этими фактами, сэр Уильям. Только одно.

– И какое же, скажите на милость? – Шепстоун нервно поерзал в кресле.

– О том, что принца Эдди убил лорд Грешем, знали лишь четверо. Я, лорд Роузбери, лорд Фицджеральд и премьер-министр. И, разумеется, придворные принца Уэльского.

Пауэрскорт помолчал. В комнате стояла полная тишина. Берк перебирал лежащие перед ним бумаги. Шепстоун разглаживал бороду.

– Никто из этих четверых в Перуджу, чтобы убить Грешема, не ездил. Остается Двор принца Уэльского. Или люди, исполняющие приказы Двора. Приказ убить его, убить в точности так же, как был убит принц Эдди, теми же ударами ножа, нанесенными в те же места тела. Разумеется, предстать перед английским судом Грешем не мог. После того как двор решил скрыть все случившееся, не осталось ни убийства, ни возможности следствия, арестов или судебного слушания. Не могло быть судьи, который надел бы черную шапку и приказал отвести Грешема на место казни, где он будет повешен, пока не умрет. Я считаю, джентльмены, что веревка милосерднее к шее, чем нож. Куда милосерднее. Однако Двор мог решить взять все в собственные руки. Он мог сам обратиться и в судью, и в присяжных. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам.

Сутер с Шепстоуном вытаращили глаза. Вытаращили на Пауэрскорта. Как мог этот человек слышать их разговор, когда его и в комнате-то не было! Ибо он произнес сейчас ненароком те самые слова, которые произнес в Сандринхеме принц Уэльский, говоря о том, как надлежит поступить, когда убийца принца Эдди будет установлен. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам.

– Мне отмщение, – продолжал Пауэрскорт, – и отмщение это могло включать в себя не одно только убийство лорда Грешема. Оно могло подразумевать устранение всех тех, кому известна неудобная правда, неудобная, то есть, для Двора принца Уэльского. Отмщение могло подразумевать устранение людей, знающих всю правду об этом деле, о сифилисе, шантаже, убийствах, сокрытии обстоятельств смерти предполагаемого престолонаследника. Самое лучшее – убрать этих людей с дороги, убрать всех. И никто никогда не узнает, что произошло в Сандринхеме. Или в Перудже. Или на борту корабля Ее Величества «Британия» за многие годы до этого.

Пауэрскорт вдруг вспомнил капитана Уильямса, плетущегося по берегу Эмбла, его загубленную карьеру, его разрушенное здоровье. «Это была не моя вина, – говорю вам, – не моя». Не было ли происходящее сейчас еще одной разновидностью отмщения, отмщения за все эти разрушенные жизни?

– Несколько дней назад было совершено покушение на жизнь лорда Фицджеральда. Возможно, убийцы ошибкой приняли его за меня. Уверенно сказать не могу. Но одно могу сказать вам с определенностью. Любое новое покушение на лорда Фицджеральда, на меня, на кого бы то ни было, причастного к этому расследованию, приведет к последствиям крайне серьезным. Я предлагаю вам прочесть составленную мной памятную записку. Когда вы оба ознакомитесь с ней, то вернете записку мне – точно так же, как вы просили меня и лорда Роузбери поступить с вашей, сэр Уильям, более ранней запиской.

Пауэрскорт смотрел на портрет Александры над камином. Уильям Берк заносил в записную книжку какие-то цифры.

– Интересно, – сказал Шепстоун и передал документ Сутеру.

– Весьма интересно, – подтвердил личный секретарь, возвращая записку Пауэрскорту. – И каково же назначение этого листка бумаги, позвольте спросить?

– Позволяю. И еще как позволяю. Если, как я уже говорил, что-то случится с лордом Фицджеральдом, со мной, с любым, кто причастен к этому делу, одна копия этой записки отправится к королеве Виктории. В прошлом она прощала сыну многое. Сомневаюсь, однако, что она простит ему и это – убийства его собственных подданных. Второе назначение сего документа таково: лорд Роузбери потребует немедленно открыть в Палате лордов дебаты о текущем состоянии монархии, и он добьется их открытия. В качестве вступительного заявления он зачитает эту записку – под протокол.

Пауэрскорт мог себе представить, какая разразится сенсация. Наружу просочится, как оно всегда и бывает, словечко о том, что в Верхней палате рассказывают нечто потрясающее. Пэры, молодые и старые, постоянно присутствующие на заседаниях парламента, и сельские медведи, пэры любопытные, пэры, разносящие слухи, пэры, посланные женами за новостями, пэры из правительства, пэры с задних скамей – все они набьются в Палату. Ко времени, когда Роузбери усядется на свое место, на огромных красных скамьях поднимется шум и гам. Выйдут специальные выпуски газет. Сутер и Шепстоун согласились утаить первое убийство из боязни скандала. Теперь они получат скандал размеров невообразимых, ураган, тайфун скандала, от которого принцу Уэльскому оправиться никогда уже не удастся.

Сутер с Шепстоуном бесстрастно восседали в своих креслах. Оба молчали. Они словно оледенели. Двое придворных, обратившихся, подобно жене Лота, в соляные столпы.

– И это еще не все, – Пауэрскорт не выходил из роли ангела истребления. – Мистер Берк.

– Я от всего сердца соглашаюсь с каждым словом моего шурина. Его родным очень хочется, чтобы он остался в живых. Один из официальных постов, которые я занимаю, джентльмены, – Берк произнес это тоном, позволяющим заключить, что подобных постов у него сотни; возможно, так оно и есть, подумал Пауэрскорт, – это пост старшего директора «Месье Финчс и компании», банкиров принца Уэльского.

Впервые за время этой встречи сэр Бартл Шепстоун, казначей и управляющий Двора, побледнел. Он встревоженно поглаживал бороду. Что еще ему предстоит услышать?

– По состоянию на сегодняшнее утро, – Берк заглянул в имевшийся среди его бумаг официальный документ, – принц Уэльский задолжал «Финчс и К ^o» королевскую сумму в 234 578 фунтов 14 шиллингов и 9 пенни. Это без учета сегодняшних процентов. «Финчс» могла бы потребовать немедленного возврата всей задолженности. К концу месяца, самое позднее. Более того, она попросила бы закрыть счет. А любая попытка получить подобные же условия в других банках лондонского Сити нимало не приветствовалась бы. Наше сообщество, сообщество банкиров, невелико, джентльмены. Слухи, как известно, расходятся быстро. В Сити они расходятся быстрее, чем где бы то ни было.

Но, джентльмены, – ага, дошел черед и до давления. – Какая-либо необходимость в подобных мерах отсутствует. Лорд Роузбери может никогда и не произнести своей речи в Палате лордов. «Финчс и К ^o» может никогда не выдвинуть названных требований. Решение за вами. Все, что вам требуется сделать, это отдать необходимые распоряжения. Вам нужно лишь гарантировать, что ни с лордом Пауэрскортом, ни с кем-либо из его помощников ничего более не случится. Все очень просто.

С этими словами Берк собрал бумаги и широким шагом вышел из комнаты, словно покидая малоприятное собрание совета директоров.

– Мы сами найдем дорогу, спасибо, – таковы были последние слова, обращенные Пауэрскортом к двум придворным. – Я здесь уже бывал. И, надеюсь, возвращаться сюда мне не придется.

Колокола звонили на колокольне церкви Роуксли. Колокола счастья. Колокола радости.

Их можно было услышать в Аундле. Их можно было услышать даже в Фодерингее, где перезвон ослабевал до звука бокалов, позвякивающих на подносе.

Колокола веселья. Свадебные колокола. Колокола, знаменующие венчание лорда Фрэнсиса Пауэрскорта и леди Люси Гамильтон, имевшее состояться в субботу, в два часа пополудни, с последующим приемом в Роуксли-Холле.

Со времени встречи в Мальборо-Хаусе прошло десять дней. Пауэрскорт прямо оттуда отправился в дом леди Люси – вместе с Маккензи, оставшимся снаружи, чтобы скрытно патрулировать мирные пределы Маркем-сквер.

– Фрэнсис! До чего же я рада видеть тебя! Как лорд Джонни? Ему лучше?

– С ним все хорошо. Как раз сейчас он подкрепляется бренди, в твою и мою честь. Однако у меня есть к тебе серьезный разговор, леди Люси.

– Серьезный разговор, Фрэнсис? И какой же?

– Боюсь, мне снова придется уехать. При том обороте, какой приняло это отвратительное дело, думаю, будет лучше, если я покину страну – на время, пока все не уляжется. Мне кажется, тут многим нужно дать успокоиться.

– Ну, я в твое отсутствие покоя испытывать не буду. Совершенно никакого. Как долго ты предполагаешь отсутствовать?

– Не знаю. Полтора месяца? Два? Что-то вроде этого. Если только не… если… – Пауэрскорт оставил это «если» висеть в воздухе. Он изо всех сил старался сохранить лицо серьезным и непроницаемым.

– Если что, Фрэнсис? Скажи же мне, нареченный мой.

– Ну, я просто подумал…

– Да говори же, старый интриган. Я ведь вижу, ты задумал какую-то интригу. Говори.

– Дело в том…

Пауэрскорт, бывший этим утром в Мальборо-Хаусе таким прямым и отважным, оказавшись к полудню в Челси, утратил изрядную долю храбрости, чему одной из причин стал сверлящий его взгляд умных синих глаз. Возможно, ему не помешала бы капелька медицинского бренди лорда Фицджеральда.

– Понимаешь, если бы кое-что произошло, оно могло бы все изменить…

– Ты говоришь загадками, совершенно как какой-нибудь фокусник-заклинатель. Роберт на днях видел такого на ярмарке. Кролики в цилиндре и прочее. У тебя тоже припрятан кролик, Фрэнсис?

И вдруг леди Люси поняла. Ей ни за что не удалось бы объяснить, как, однако она поняла.

– Давай-ка я попробую вытащить его, Фрэнсис. Думаю, то, что ты намереваешься сказать, выглядит примерно так. Может так выглядеть.

Леди Люси помолчала. Она вовсе не собиралась облегчать ему жизнь. Нет уж, после всех его проволочек.

– Предположим, мы с тобой поженимся. Просто предположим. Сам понимаешь, это всего лишь отвлеченная идея. Однако предположим, что мы обвенчаемся в церкви – с колоколами, кольцами, викариями и всем остальным. Тогда мы сможем вместе уехать на наш медовый месяц. И тебе не придется оставлять меня здесь. Как насчет этого? – леди Люси откинулась на спинку кресла и улыбнулась улыбкой порочной женщины.

Пауэрскорт рассмеялся.

– Ты права. Об этом-то я и думал, именно об этом. Но потом мне пришло в голову, что пожениться всего через десять дней – значит проявить некоторую поспешность. Нужно же еще столько всего приготовить

– Чушь, – сказала леди Люси Гамильтон, испытывавшая неодолимое желание обратиться в леди Люси Пауэрскорт. – Если бы ты захотел, Фрэнсис, я вышла бы за тебя хоть завтра. Так что десять дней никакой сложности не составляют.

Церковные часы Роуксли показывали без пяти два. Пауэрскорт стоял, волнуясь, у алтаря, бок о бок с бледным Фицджеральдом. Скамьи за их спинами заполняли Гамильтоны и Пауэрскорты, собранные сюда срочным порядком. Здесь были и три сестры Пауэрскорта с мужьями и сыновьями в матросских костюмчиках. Несколько дней назад сыновья сестер – Уильям, Патрик и Александр – встретились с Робертом на поле битвы при Ватерлоо, расположенном на верхнем этаже дома Пембриджей, что на Сент-Джеймсской площади.

– Если хочешь, можешь быть маршалом Неем, который возглавил последнюю большую атаку императорской гвардии, – предложил щедрый Уильям. – Или Наполеоном.

Становиться Наполеоном Роберту как-то не улыбалось. Мысль о ссылке на остров посреди океана не представлялась ему привлекательной. Название острова он запамятовал.

– Если вы не возражаете, я бы лучше стал одним из британских генералов линии обороны, – сказал он, с восхищением озирая раскинувшееся перед ним обилие самых разных мундиров.

– Тебя, скорее всего, убьют, – весело сообщил Патрик. – Их почти всех поубивали.

По представлениям Роберта лучше было умереть британцем, чем стать ссыльным французом.

Орган играл Баха. Хористы вглядывались в стоявшие перед ними на пюпитрах ноты. На лице викария застыла счастливая улыбка из тех, какие викарии надевают на венчания. Пауэрскорт надеялся, что леди Люси не запоздает.

– Фрэнсис, Фрэнсис. Ради всего святого.

– Что такое, Джонни?

– Знаешь, я сказал тебе, что на венчание мне сил хватит. Ну так нет, не хватит. Мне что-то совсем худо.

Шорохи и шелест донеслись к ним с другого конца церкви. По центральному проходу приближалась леди Люси, сопровождаемая братом и трепещущей подружкой невесты.

– Ухватись покрепче за спинку скамьи, Джонни. Если не поможет, держись за меня.

Пауэрскорту явилась вдруг картина – он поддерживает под руку стоящую слева от него невесту, отчаянно стараясь удержать на ногах стоящего справа шафера.

Леди Люси миновала отданных под суровую опеку Уильяма Берка мальчиков в матросках, улыбнувшись им улыбкой тетушки. Роберт, выглядящий в новом костюме очень торжественным, поджидал ее на скамье невесты.

Фицджеральд уже немного покачивался.

– Держись, Джонни. Держись. Пастор вот-вот произнесет все что положено.

– Хочешь ли ты взять этого мужчину в венчанные мужья, дабы жить с ним согласно закону Божию, соединясь священными узами брака? Хочешь ли повиноваться ему и служить ему, чтить любовь его и пребывать с ним в болезни и здравии?

– Хочу, – твердо ответила леди Люси и улыбнулась Пауэрскорту.

– Я, Фрэнсис, беру тебя, Люси, в мои венчанные жены, дабы с этого дня и вовеки удерживать и оберегать тебя…

В трех скамьях от них поднялся какой-то шум. Это подрались двое племянников Пауэрскорта. Уильям Берк уже отчитывал их самым страшным образом. Я видел, как он запугивал придворных принца Уэльского, подумал Пауэрскорт, и теперь удивляюсь, что дети осмеливаются просто дышать в его присутствии.