Текст книги "Шесть черных свечей"

Автор книги: Дес Диллон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Кэролайн выволакивает свернутый ковер во двор. В зубах у нее, как у бешеной собаки, пакет с мусором. На пакете потихоньку скапливается пена. Ковер стукается о ступени со звуком, напоминающим удары сердца. Когда она вытаскивает ковер на улицу, слышится плеск воды и шуршание. Двор пуст. Только холодный ветер врывается в выломанную дверь, продувает лестницу и проникает в квартиру Кэролайн подобно сердечной боли.

Мусоровоз с измельчителем – машина шумная, и разговаривать, стоя рядом с ним, тяжело. Однако мусорщики орут вовсю. Ежели ты мужик самостоятельный, твой контейнер на колесиках, полный мусора, может и постоять спокойно, пока ветер не раскидает все говно по улицам. Но дама – дело другое. А женщина, которую бросил мужик, – это вообще отдельный разговор. Она достойна того, чтобы перекрикивать механизм. Из-за нее можно драть глотку.

Мусорщики моментально окружают Кэролайн, выхватывают ковер у нее из рук:

– Давайте-ка его сюда. Счас мы его оформим.

Кэролайн высыпает в измельчитель содержимое пакета. Изнутри машины слышится удар каблука, пулей вылетевшего из дробилки. Остатки женской привлекательности, пережеванной стальными зубищами. Им бы еще и еще, зубищам.

Когда ветер стихает, из дома доносятся слабые звуки телевизора. Ящик распевает: «Я пойду за Тобою сквозь тьму…»

– Эта штука измельчает? – спрашивает Кэролайн.

– Мелко-намелко, милочка.

– Даже ковер?

Толстому коротышке с красным пятном на лице прекрасно известны технические возможности мусоровоза.

– Ковры, коробки, бутылки, кошки, собаки, горные велосипеды. Да этот долбоеб разотрет в порошок автомобиль, – заливается он.

Шут гороховый, весь в грязище, даже лицо чумазое (и еще хочешь обратить на себя внимание?), забирает у Кэролайн ковер. Она придерживает сверток за один конец, только чтобы ничего не высыпалось.

– Давайте его сюда, давайте.

Коротышка запихивает ковер в измельчитель. Машина заглатывает ковер фут за футом, вызывая улыбку на лицах мусорщиков. Ковер вздувается и пузырится, сокрушаемый зубьями из высокопрочной стали.

Когда ковер полностью переварен, мусорщики поворачиваются к Кэролайн – а как насчет отсосать? Но она уже ушла. Приходится довольствоваться зрелищем задницы Кэролайн, пока она идет к дому.

– Ух ты!

– Ой, хороша штука!

– Небольшой размер, редкая вещь. Уж и не припомню, когда в последний раз довелось подержаться за такую.

– Детская футбольная команда святого Иакова, – говорит Пятнистый.

Двое мужчин смеются над третьим. Зубы у того сцеплены, а губы плотно сжаты. Они смеются так громко, что заглушают рев мусоровоза.

Кэролайн слышит замечание насчет своей небольшой задницы (редкая вещь), и у нее немного улучшается настроение. Мужики смотрят на ее задницу. Это по ней. А то она уже и думать об этом забыла. Другие мужчины. Секс. Свобода. Раскрепощение. Во всяком случае, задница у нее красивая и редкая. Неплохо для тетки за сорок. Ее задница в превосходной форме. Просто в превосходной.

Кое-что про Донну

Моей младшей сестре Донне тридцать, у нее длинные черные волосы в готическом стиле и белая кожа. Она бы напугала семейку Аддамс в полном составе. Именно она (а не какая-нибудь другая сестра) – правая рука Старой Мэри во всем, что касается колдовства.

На отрезке времени от Старой Мэри до Венди (которая по-гэльски ни бум-бум) можно проследить, как гэльский язык все меньше и меньше употреблялся в обиходе. Матушка кое-что по-гэльски знает и может объясниться. Каждая очередная сестра знала его все хуже, а Венди и совсем не знает. Зато Донна поставила себе задачу выучить ирландский гэльский и ездит на уроки в Гевенхилл. Ей приходится при этом пересаживаться с автобуса на поезд и обратно, зато, если подойти к ней с каким-нибудь вопросом, она ответит длинной тирадой на гэльском и напустит на себя мистический вид. Робкие люди сразу отходят от нее подальше. И еще она изо всех сил старается разузнать как можно больше о колдовстве. Не скажу, что она знает это дело лучше Старой Мэри, но уж прочла по вопросу предостаточно. Донна – прямо ходячая история ирландского колдовства. Да и шотландского тоже.

Донна и Старая Мэри не похожи друг на друга. Старая Мэри – обычная маленькая пожилая женщина вроде тех, кто долго стоит в супермаркете «АСДА», изучая цены на печенье (и вызывая легкое подозрение у персонала магазина, как бы чего не стащили). Донна, напротив, из кожи вон лезет, чтобы жить, ходить и говорить, как ведьма. В ней живет червь сомнения, в Донне. В колдовстве она обнаружила кое-какие формулы и посвятила бы всю свою жизнь, чтобы их воплотить. Но червь сомнения удерживает ее. Ну а Старая Мэри просто верит в колдовство. Ей нет нужды искать формулы жизни. Чашка чая и булочка приносят больше радости, чем толстые тома Кафки, Камю, Платона и церковников.

Донне очень хочется, чтобы остальные сестры признали за ней дар сверхъестественного. Но сестры обычно только фыркают в ответ на всю ее ведьмозность-стервозность. Донна не понимает, что других можно убедить только в том, во что сама твердо веришь.

– Когда они наконец научатся по достоинству ценить людей вроде меня, я уеду в Лондон. За славой.

– Они ценят тебя, Донна, и в Лондоне полно таких людей. Уж ты мне поверь, – говорит Венди.

В ответ на язвительные замечания старших сестер Донна только хмурится.

Со сверхъестественным Донна впервые столкнулась много лет назад, в один дождливый весенний день. Это происшествие убедило Донну, что она особенная, и во многом определило ее дальнейшую жизнь. Года я точно не помню, и это в определенном смысле может показаться искажением фактов. Но основа у этой истории подлинная, ибо ничего, кроме правды, я здесь не излагаю. Я не смогу солгать, даже если захочу, – такое у меня сейчас отношение ко всему этому. Таковы здешние правила, от которых я не в состоянии отступить.

В тот день они – матушка и все сестры – возвращались из гостей от Старой Мэри и попали под дождь, а Донна и так была простужена. С собой они прихватили тележку. Кто-то ехал в тележке, кто-то шел, держась за тележку, а кто-то шагал самостоятельно. Донна смотрела вверх. Над самыми крышами, клубясь, стремительно перемещались тучи, и ей казалось, что это дома мчатся по небу. Тележка была наполнена углем под завязку – его собрали с земли у «Вулкана». В этом месте уголь языком выкатывался из подвала прямо на улицу. На обогрев хватало каждому, кто не поленился сюда прийти.

Дождь был проливной, они промокли до нитки и вынуждены были свернуть к церкви Святого Августина и спрятаться от дождя у входа. Трое старших подкатили тележку поближе ко входу. Серебряный крест сверкал на ней, на хромированных частях переливались капли воды, а мокрый черный брезент походил на звериную шкуру. Казалось, тележка – живое существо. Настоящее чудовище на колесах.

Все дети сгрудились у ног матушки. Ветер трепал ее платок. Капли воды скатывались по коже. Донна помнит, что кожа у матушки была совсем белая. Матушка смотрела на тучи, закусив нижнюю губу, будто могла прочесть по ним что-то, чего не могли прочитать Девочки.

– Дождь скоро кончится, – сказала она. – Помочит и перестанет.

Матушка все смотрела на тучи, будто боялась, что прямо сейчас что-то страшное сойдет с небес и пооткусывает им всем головы. Потом она обошла тележку и встала поближе к деревянной двери церкви. Из-за угла церкви дул ветер, рыча и завывая, словно дьявол. По спине Донны пополз холод, зубы у нее застучали. Ей представилось, что она с экспедицией добралась до Северного полюса и это не дети вокруг нее, а эскимосы, и тележка превратилась в сани, а матушка – в белого медведя. Это видение уже совсем окутало Донну, и непонятное тепло распространилось от воображаемых снежных просторов, когда матушкина рука нежно коснулась ее головы и пощупала лоб, проверяя, есть ли у нее температура. Смешно, Донна замерзла до смерти, а матушкина рука все равно казалась холодной.

– Тебе нехорошо, девочка, – произнесла матушка. – Надо будет вечером уложить тебя в постель и дать попить побольше. Если Бог смилуется над тобой.

Она все время повторяла: «Господи, помилуй» – и все такое. Донне казалось, что Бог где-то рядом, и она задумалась, помилует он ее все-таки или нет. Она принялась рассматривать цветы у матушки на платье, большие красные и желтые пятна. Волосы Линды взметнулись от порыва ветра и попытались ужалить Донну в глаза. Я стоял за Линдой, старясь укрыться от грозы. Донна повернулась и уцепилась за матушкин подол, дрожа и пуская сопли. Матушка обняла ее.

– Мне холодно, мамочка, и я хочу д-д-до-мой, – прорыдала Донна.

– Сейчас, сейчас, – отвечала матушка, озираясь.

Дождь припустил, и ветер усилился, и тучи будто взбесились. Матушка глянула на Донну, и Донна отразилась в водянистой голубизне матушкиных глаз.

– Зайди в церковь, девочка, и молись, чтобы дождь прекратился.

– Сюда? – спросила Донна, глядя на матушку.

Церковь была большая, в готическом стиле, ее шпили вонзались в клубящиеся облака, и при взгляде на них кружилась голова. Дверь церкви вдруг открылась и захлопнулась, как по волшебству. Но Донна все еще стояла на улице, и матушка умоляюще смотрела на нее.

– Что мне сказать?

– Помолись, чтобы дождь кончился.

Донна была в том возрасте, когда не пререкаются. Она послушно протиснулась между тележкой и стеной и уже была в дверях церкви, когда матушка произнесла церковным шепотом:

– Запомни: сядь поближе к обогревателю, когда будешь молиться. Повтори, что тебе надо сделать?

– Помолиться.

– О чем?

– Чтобы дождик перестал?

– Где ты должна сесть?

– Спереди.

– Спереди поближе к чему?

– К алтарю?

– Нет. Поближе к обогревателю.

– К обогревателю?

– Ну да. Если священник увидит тебя, скажешь, что мама ждет тебя на улице.

Донна закрыла дверь церкви и задвинула щеколду. Шум грозы сделался тише. Донна проскользнула в теплую тишину. Ее шаги отдавались эхом. По крыше и по витражам барабанил дождь.

– Будто порядочный кусок тишины накрыло мощными стенами и высокой крышей, – рассказывала потом Донна Девочкам.

Свечи в храме нагорели и стали похожи на раздавленные звезды. Огни святилища расплывались, ведь глаза у Донны были полны дождя. Она двинулась вперед, вертя головой направо-налево, открыв рот и стараясь дышать потише. Она никогда еще не была в церкви одна. От запаха свечей ей сразу стало лучше. Свечи напомнили ей о семье, о свадьбах и церковных церемониях. Только не о поминках и не о похоронах, Донна была еще слишком маленькая, чтобы ее брали на похороны. Она подошла прямо к алтарю, и поток воздуха раздул ее промокшее платье. Сейчас ее можно было принять за небольшое привидение, сгустившееся из дымки свечей.

Донна зажгла свечку, сложила руки и принялась молиться:

– Радуйся, Мария, полная благодати; с тобою Господь, благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Бога, молись за нас, грешных, даже и в час смерти нашей. Аминь.

Донна молилась усердно. Молитвы она знала, и знала, как становиться на колени (чтобы спинка была прямая и ручки сложены), в церкви Святого Иакова ей все это показали, только она еще не была приведена к первому причастию. Прошло несколько минут, и у нее закружилась голова от тепла, и слова в молитве стали путаться, и она закрыла глаза, чтобы не упасть на вертящийся мрамор.

Когда Донна вышла из церкви обратно на улицу, первое, что ее поразило, были матушкины глаза – будто само голубое небо смотрело из них. Матушка улыбалась, и на зубах у нее блестело солнце. Пар поднимался от земли и от остальных Девочек, которые уже толкали тележку с углем вниз по ступеням церкви. Но выражение лица матушки изменилось, когда она увидела, что Донна жует грошовую карамельку, а в каждой руке у нее зажато еще по одной. В то время грошовые карамельки были размером чуть не с обувную коробку.

Матушка поинтересовалась, что это такое Донна ест.

– Нннннннчготково, – промычала Донна в ответ.

Матушка нежно разжала ей левую руку, а остальные сестры уставились на Доннин жующий рот, освещенный солнцем. Зелень, белизна и краснота карамельной обертки показались на белый свет.

«И я хочу, и я хочу, и я», – только и слышно было, пока Донна изо всех сил старалась быстренько прожевать конфету. Наконец во рту появилось место также и для слов, не только для карамельки.

– Мне дала их Богородица, – объявила Донна матушке.

– Что?

– Ну, Богородица… она дала мне их.

– Богородица? Какая еще Богородица?

Матушка подбоченилась и резко выставила одну ногу в сторону. Донна видала матушку в такой позе и раньше, такая поза означала важное дело. Донна принялась бешено жевать, и во рту прибавилось места для слов, и можно было проглотить большую порцию сладкой слюны и заговорить опять:

– Богородица… она была у алтаря. Она дала мне их.

Все глаза и уши обратились на Донну. Даже уголь на тележке, казалось, внимательно слушал. Матушка возвела глаза к небесам, глубоко вздохнула и осведомилась:

– И как она выглядела, эта самая Богородица?

Во рту у Донны оставался только маленький кусочек конфеты, вкусом больше напоминающий соль. Девочки уже пытались разжать ей пальцы, чтобы добраться до остальных конфет.

– Она, она сошла с алтаря…

– Господи! – покачала головой матушка.

– Я молилась на коленях… Она была в голубом, вся голубая.

– Господи, Боже мой…

– Я молилась Пресвятой Деве и Отче нашему и поставила свечку. И тут… и тут… я подняла глаза и увидела Деву…

– О, Иисус, Мария и Иосиф!

Дети переводили глаза с Донны на матушку и опять на Донну.

– Как она выглядела, девочка? – спросила матушка, протянула руку и опять пощупала Донне лоб.

– Она была вся в голубом, и она плавно спустилась вниз и спросила: «Почему ты молишься здесь, малышка?» А я и говорю: «Я молюсь, чтобы дождик кончился, а мои мама и сестры ждут за дверью».

– О, Иисус, Мария и Иосиф! Господи, спаси и сохрани нас, она умирает. Я знала, не надо было брать ее с собой в такую погоду.

Матушка взяла Донну за плечи, нагнулась и заглянула ей в глаза. Все мы, дети, тесной толпой окружили их, будто заговорщики какие.

– Скажи мне, девочка. Скажи, как она выглядела.

– Вся в голубом. Она появилась из ничего, вся в голубом, и плыла по воздуху. Горели свечи, и пламя их колыхалось от ветра, хотя ветра не было, но пламя все равно дрожало… и я молилась, как ты велела, а она и говорит: «О чем ты молишься, малышка?» А я говорю: «Я молюсь, чтобы дождик перестал мочить меня, и матушку, и сестер». А она говорит: «Пойди, и ты увидишь, что дождь кончился и сияет солнышко», и я поклонилась и сказала: «Благодарю тебя, Пресвятая Дева», и она улыбнулась такой хорошей улыбкой, и… и… и я поднялась с колен и направилась к выходу, и свечи мигали и гасли, и… и… она окликнула меня. Я повернулась, и она подплыла ко мне и всунула мне в руку три карамельки, а потом отдалилась, свечи замигали, и она исчезла.

– Да хранит нас Господь, у меня тут святая на руках, – произнесла матушка.

Ну, тут уж точно настало время помолиться. Матушка перекрестилась, и благословила нас, и все такое, и у Девочек вытянулись лица, и уголь в тележке валялся без чувств от удивления, и небо было голубое-голубое. Дождь совсем прошел, и солнце освещало нас вовсю. Мы были прямо средоточие света и изумления (Донна прожевывала вторую святую конфету), как вдруг:

– О ГОСПОДИ! ИИСУСМАРИЯИИОСИФ!!! – закричала матушка и замахала руками, словно отгоняя кого-то.

Дверь церкви приоткрылась, и на пороге показалась чья-то физиономия.

– О, привет, Алиса, – сказала физиономия. Остальные части тела не замедлили явиться. – Как насчет небольшого перекурчика?

Все Девочки упали на колени, фонтаном вознося молитву Пресвятой Деве. Матушка громко засмеялась, и закрывающаяся дверь церкви обрезала ленту эха. Уборщица порылась в карманах своего голубого халата и достала сигареты. Одну сигарету она протянула матушке. Они закурили, и к голубому небу вознесся дым.

Две вещи поразили Девочек:

1. Как могло получиться, что матушка так хорошо знакома с Пресвятой Девой?

2. Почему это Пресвятая Дева курит те же «Синиор Сервис», что и матушка?

Вот так впервые проявилась сверхъестественная подоплека Донны. И может быть, именно готическая архитектура церкви так повлияла на Донну, что она стала самовыражаться в духе семейки Аддамс. Кто знает?

Когда Донне исполнилось пятнадцать, матушка повела ее к доктору, чтобы выписать противозачаточные пилюли. Для католички это покажется дико, но уже столько сестер к тому времени успело забеременеть до свадьбы, что матушка решила: если ей удастся спасти хоть одну девочку от раннего замужества, то игра стоит свеч. Венди пошла с ними для оказания моральной поддержки. Она и Донна, как самые младшие, всегда держались вместе. Кто-то, может, и удивится, что Венди во всем заодно с Донной, но только не я.

Погода была хорошая, так что они пешком прошли весь Ленглоун и зашагали вдоль Западного парка. Цвели вишни. С этой точки Коутбридж смотрелся очень красиво: ветерок шевелил розовые и белые лепестки на фоне молодой травки. Поодаль виднелись фигуры игроков в кегли, катающих свои шары по зеленому полю. А еще дальше светлым пятном вырисовывался Блерхилл: дома из песчаника на одну и две семьи. Дома эти были построены для владельцев местных металлургических заводов и угольных шахт. Рабский труд ирландцев возвел их. До сих пор Блерхилл у одних вызывает почтение, у других – негодование. Хотя кое-кому из иммигрантов и удалось проникнуть туда, все равно Блерхилл остается крепостью, хорошо защищенной от чужаков.

Чем дальше они шли, тем страшнее казалось матушке идти к доктору за пилюлями для пятнадцатилетней девчонки. Чем страшнее матушке было, тем больше она злилась. Чем больше она злилась, тем энергичнее высказывалась.

– Только бы не этот Макмаллен дежурил сегодня. Он такой святоша, особенно на людях. Каждый день в церковь ходит. Если сегодня его дежурство и он начнет возникать, уж я ему задам.

– Он же не вправе отказать, если уж ты пришла, – сказала Венди.

К тому времени, когда они достигли главной улицы, матушка готова была выпустить Макмаллену кишки, едва завидев его.

– Богом клянусь, пусть только этот шкилет попробует не так на меня посмотреть, уж я ему покажу.

Венди удалось кое-как успокоить матушку.

Конечно, пока они дошли до главной улицы, навстречу попались целые толпы знакомого народу. Но матушка с дочерьми помалкивали насчет того, зачем идут к врачу.

– Привет, Алиса, куда это ты?

– Веду ее к доктору.

– Ничего серьезного, надеюсь?

– Женские дела.

– Цикл не устоялся, – уточняла Венди.

Затем разговор сворачивал на цены на продукты или на умерших на этой неделе. Если знакомый был слишком настойчив, матушка предлагала ему погадать на чаинках, и любопытный моментально переключался. Сразу начиналось – где, да когда, да в какое время. Когда матушка с дочерьми приблизилась к Джексон-стрит, она уже так торопилась, что отделывалась от знакомого, сказав только: «К доктору!»

Так случилось, что как раз в тот самый день в поликлинику должны были привезти стулья. Коробки со стульями доставили именно в тот момент, когда матушка, Венди и Донна были уже на подходе и со скоростью в несколько узлов бороздили главную улицу. Джоанна, медсестра из регистратуры, помогла внести коробки.

– Мы все уж прямо заждались, – мурлыкала она, как всегда хлопая своими черными глазищами под светлой челкой.

Когда грузчики наконец удалились (всех задержал самый юный из них, который должен был получить от Джоанны номер телефона), все бросились открывать коробки. Стулья были замечательные: спинка из поропласта, высота сиденья регулируется по желанию владельца (при этом стул издает свист), на всех трех ножках двойные колесики. На фоне жестяной коробки, из вежливости именуемой приемной поликлиники, стулья смотрелись прямо как дополнение к рекламе картофельного пюре «Кэдберри». Врачи, медсестры, секретарши принялись за сборку стульев.

К этому времени флотилия Матушка – Венди – Донна проплывала мимо супермаркета. Уже была видна крыша поликлиники. В общем, убрать перископ и полный вперед.

В своей уродской жестянке Макмаллен никак не мог взять в толк, как собрать стул. Тем более что собирал он его, не прекращая приема пациентов. Первым трем он, не тратя времени на разговоры, прописал амоксил. Колесики-то на ножках – вот они, но как правильно надеть спинку? Ничего не получалось.

Во всех прочих помещениях стулья уже давно были собраны, и коллеги уже вовсю раскатывали на них, отталкиваясь от шкафов и стен. В регистратуре служащие так и подлетали на скорости к крохотному сдвижному окошку, так и заговаривали с пациентами, пытаясь скрыть улыбку:

– Да?

– Мне назначено.

– Фамилия?

– Простите?

– Фамилия!!

– Джеймс Джонстон.

– Нет.

– Что?

– Вам не назначено. Следующий, пожалуйста!

Джоанна собрала стул, покачала его и покатала туда-сюда. Под обличьем глупенькой блондинки скрывался недюжинный ум. По правде говоря, коэффициент умственного развития у нее был повыше, чем у всех докторов жестяного дворца. Но она была рабочая девчонка из Эрдри. И, поскольку ей это было выгодно, Джоанна выпестовала свой имидж глупенькой блондинки, лучше, чем кто бы то ни было, зная, что у блондинок больше шарма.

– Иди покажи доктору Макмаллену, как собрать стул, – сказала Плакса Минни, регистраторша.

Джоанна отправилась к Макмаллену в кабинет, но тот не нуждался в советах.

– Джоанна! В этом мире мужчины собирают конструкции с незапамятных времен. Так что я прекрасно справлюсь, спасибо тебе, конечно…

– Но, доктор, вам просто надо…

Пока Джоанна объясняла доктору, что с чем надо соединить, и показывала, зачем нужны те части, которые доктор затолкал под стол, пациенты подглядывали за ними через приоткрытую дверь. Ведь не часто увидишь доктора за сборкой мебели. Это почти как подсматривать через окно за священником, когда тот за чайком и хлебом с вареньицем смотрит по ящику «Улицу Коронации». [9]9
  Популярный телесериал о повседневной жизни нескольких семей с одной улицы в промышленном городе на севере Англии. Передается по Независимому телевидению с 1960 г.


[Закрыть]Совсем здорово, если у него еще и дырки на носках. Ведь даже в конце семидесятых к докторам в Коутбридже относились как к богам. Хоть бы даже доктор в качестве профилактики гриппа отрезал вам ногу, все равно, выпрыгивая на оставшейся ноге из его кабинета, вы обязаны были его поблагодарить: «Вы так все хорошо сделали, доктор. Спасибо вам, доктор».

Макмаллен знал, что пациенты подглядывают за ним, но дверь было не закрыть – в дверную щель попал кусок пенопласта, часть упаковки стула. Все попытки Макмаллена захлопнуть дверь кончались одним: дверь неторопливо приоткрывалась вновь и зад Джоанны опять оказывался на виду.

Доктор стал весь красный.

– Послушай, Джоанна. Я свою поликлинику в Заире построил сам, по кирпичику, по досточке, по гвоздику. Уж такую-то простую штуку, как стул, я в состоянии собрать, – бормотал он, выпроваживая Джоанну из кабинета.

В этот момент в поликлинику вкатилась матушка, сама вся красная и полная решимости. Готовность постоять за Донну тлела в ней, как ядерный реактор.

В поликлинике пахло какой-то медицинской гадостью и старушечьими тряпками.

– Салют, Венди, – сказала Джоанна. – Как делишки?

– Отлично. Как ребеночек?

– Ему уже два.

– Правда? Хорошо выглядишь.

– Это все йога, – сказала Джоанна, позволяя оценить свое ладное маленькое тело.

Если бы она родилась не в Эрдри или хотя бы в небедном районе Эрдри (имеется такой), то с таким телом и таким коэффициентом умственного развития могла бы добиться большего. Ей бы сегодня ее двадцать лет, она бы точно была телеведущей. Даже если бы она была дура (а она не дура), то все равно с таким телом пробилась бы далеко. Если уж и не на самую вершину, то в средний класс точно.

Венди сказала Джоанне, что матушка хочет выписать Донне противозачаточные, а то каждая из ее сестер успела залететь до замужества.

– Сколько ей сейчас?

– Пятнадцать.

– Сегодня Макмаллен.

– Мама сказала, что если он не выпишет Донне противозачаточные, то уж она с ним расправится.

Джоанна вовсе не была уверена, что Макмаллен без звука выпишет противозачаточные, и они с Венди пошептались, какую мораль тот вечно разводил насчет супружеских отношений. Но что толку в морали, когда залетишь и родишь, а в роли папаши сопляк и раздолбай?

Венди не сомневалась, что матушка сейчас покажет Макмаллену, где раки зимуют. Джоанна засмеялась.

– Я серьезно, – сказала Венди.

Тут Макмаллен пригласил матушку и Донну к себе в кабинет. Джоанна оборвала свой смех и вздохнула, Венди закусила губу, и они постарались подобраться поближе к двери кабинета, но так, чтобы посетители ничего не заподозрили.

Дела у Макмаллена в кабинете сейчас вроде как обстояли получше. Стул ему собрать удалось, и теперь он вертелся на нем и катался по кабинету туда-сюда, очень довольный собой. Руки он сложил на груди, сцепив пальцы. Их, наверное, на медицинском факультете этому обучают. «Так, значит, занятие номер десять по позам врача: сцепленные пальцы. Эта классическая поза формирует атмосферу расслабленности и безразличия одновременно».

Матушка с Донной вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. Донна села на жесткий пластиковый стул пациента, а матушка оказалась в дурацком положении: ей-то сесть было некуда. Макмаллен откинулся назад на своем новом стуле и осведомился у матушки:

– Здравствуй, Алиса, что скажешь о моем новом стуле?

Но матушка была не в том настроении, чтобы обсуждать мебель. Она находилась в полной боевой готовности и сразу кинулась в битву. Нескончаемый поток слов, обрушившийся на Макмаллена, застал его врасплох. И доктор, и Донна сразу были отодвинуты на задний план. Матушка господствовала над окрестностями, и темп ее речи напоминал пулемет, и голос ее делался все выше и пронзительнее.

– Немедленно выпишите ей противозачаточные таблетки, я знаю, вы против, чтобы такая молоденькая девочка глотала такие таблетки, и церковь вроде как не велит, но мы сейчас не в церкви, и вы, доктор, не священник, так что не забивайте мне голову всей этой своей ерундой про моральный облик, без рецепта я отсюда все равно не уйду. Все мои дочки беременели до брака, и я намерена положить этому конец.

– Это так? – спросил Макмаллен у Донны. – Ты этого хочешь?

Донна кивнула в ответ. Она сидела опустив голову, так что волосы закрывали ей лицо, и ей видны были только ее собственные туфли да какие-то болты и шайбы, валявшиеся на полу.

– Знаешь, что бы я сделал, будь я твоей матерью? – вопросил Макмаллен.

– Что? – тихо, как мышка, поинтересовалась Донна.

– Я бы тебе жопу надрал.

Матушка уставилась на Макмаллена. Тут обалдеешь, когда доктор так выражается. А тот продолжал:

– Говорю тебе, Алиса, я бы ей так всыпал по сраной жопе, чтобы на всю жизнь запомнила.

Матушка онемела. Своими ругательствами доктор погасил ее наступательный порыв. Пока она собиралась с мыслями, доктор снова повернулся к Донне:

– Ты уверена, что тебе это надо?

– Да, – выдохнула Донна. С расстояния в два шага только по качающимся прядям волос можно было определить, что она что-то говорит.

Вообще-то матушке и Донне повезло. Благодаря новому стулу Макмаллен пребывал в правильном настроении. Он даже решил выписать им рецепт без дальнейших рассуждений о морали. Ему-то что, в конце концов. Зато у него новый стул, на котором можно кататься туда-сюда. Наслаждаясь жизнью, Макмаллен положил ногу на стол и откинулся назад.

Спинка у стула отвалилась сразу, а сам стул опрокинулся. Матушка и Донна вскрикнули. Макмаллен со страшным грохотом шлепнулся на пол, его задница застряла между диванчиком и шкафом. Очень основательно застряла. Ноги его при этом взметнулись вверх, да так и остались болтаться в воздухе.

– На помощь! Спасите! – завопил доктор.

– Вы не ушиблись, доктор? С вами все в порядке? – только и могла сказать матушка.

Она и Донна прямо не знали, с какого конца к доктору подступиться. Голова-то была видна. Вот только шея скрючена так, что ухо доктора оказалось притиснуто к плечу.

Доктор хотел пошевелиться и не смог.

Когда в кабинет ворвались Джоанна и Венди, матушка и Донна честно старались извлечь доктора из западни. Только Джоанна с Венди решили, что они его метелят, и попытались их оттащить. Винегрет получился еще тот. Все-таки Джоанне и Венди удалось прижать матушку и Донну к стене.

Макмаллен ворочался в своей щели, силясь встать на ноги.

– Это все стул. У него спинка отвалилась, – объявил он, когда наконец поднялся.

Джоанна подобрала с пола недостающий болт.

– Ведь я же вам сказала, что этот болт вставляется вот сюда. Да разве вы послушаете!

– Херня поганая! – Макмаллен поднял стул и шваркнул его об пол. Стул покатился по кабинету.

Голоса во всей поликлинике стихли. Матушка не могла сдержать смех. Донна, Джоанна и Венди смеялись тоже. Даже из коридора доносились какие-то мерзкие похрюкивания. Надо же, всемогущий свалился. Прямо на задницу. Так что пока Макмаллен приходил в себя и приводил в порядок завязочки и пуговки на своем халате, плечи у всех так и тряслись.

Когда Макмаллен возобновил прием, он сделался приторно любезен с матушкой и без звука выписал годовой рецепт на противозачаточные таблетки. Донне было велено начать принимать их со следующего цикла и сдать на анализ мазок.

Донна наконец получила свой черный пояс по карате. Она прямо гребет под себя все черное.

Когда Джедди рожала Алисию, Донна была тут как тут. От боли Джедди орала во всю глотку. Медсестра принялась кричать кому-то:

– Дайте ей наркоз, дайте ей наркоз.

Донна легким каратешным движением схватила маску и сунула ее Джедди под нос:

– Сделай глубокий вдох, Джедди. Сделай глубокий вдох.

Джедди помнит, как она послушно делала.

Вдох

Выдох

Вдох

Выдох

В общем, старалась изо всех сил. Боль немного отошла. Вроде наркоз и впрямь подействовал. Боковым зрением ее звериные глаза следили за доктором, который изучающе смотрел на стенку, где находились все необходимые провода, выключатели и трубки. Доктор кивнул медсестре, потом кивнул стенке. Джедди было плохо видно из-за Донны, которая, наклонившись, сверлила сестру гипнотическим ведьмовским взглядом, стараясь избавить ее от боли.

– Дыши, Джедди, – призывала Донна. – Вдох – выдох.

Джедди скосила глаза. Непосредственно во время родов только глазами и пошевелишь. Дрожащий взгляд Джедди упал на алюминиевую панель, она сосредоточилась и увидела, как наркоз со свистом улетучивается из патрубка на стенке, а медсестра лихорадочно пытается приделать обратно трубку, ведущую к маске. Донна своим порывистым движением выдернула ее.

Трубку-то медсестра на патрубок надела. Только тут Джедди поняла, что такое боль: когда боль отступила.