Текст книги "Шесть черных свечей"

Автор книги: Дес Диллон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Говорить, мама, не разговаривать. Ты не должна так говорить. А не разговаривать.

– Неважно, говорить или разговаривать. Ты не должна так делать.

– У-у-у… гадкая девчонка, – встревает Джедди, норовя подлить маслица в огонь.

Венди интересуется, как же именно она должна говорить, если уж она учительница и все такое.

– Культурно, – отвечает матушка. В ее тоне окончательность приговора.

– Какая ты снобка, – вздыхает Венди.

– Дождешься, что тебя выкинут из твоей школы Святого Патрика, если будешь разговаривать как… как…

– Как кто, мама? Ну давай же, скажи, – ворчит Венди.

– Как твои ученики.

Вот так Венди заранее знала ответ.

– Так и знала, что ты это скажешь, мама!

– Мама, мы все так говорим! – восклицает Энджи.

– На М8 сейчас чисто, – сообщает Старая Мэри.

Но матушка и Венди все о своем. Разговор между ними еще не закончен. Матушка втолковывает Венди, что она не должна употреблять такие слова, коли уж она учительница. Учителя так не разговаривают.

– Сама она снобка, мама, – продолжает Джедди.

– Чего от тебя еще ждать, Джедди. – И Венди демонстративно фыркает.

– Ты должна разговаривать культурно, коли уж ты учительница, вот и все, что я хотела сказать, – говорит матушка. – Все, что я хотела сказать.

Старая Мэри кашляет и опять принимается вытаскивать свечи из сумки.

– Да замолчите же вы все наконец, блин, на фиг. Когда она только родилась, она вообще не умела говорить, – сердится Старая Мэри.

Все смолкают и смотрят на Старую Мэри, чувствуя, что сейчас появится на свет один из ее афоризмов. Очередная мудрость жизни.

Старая Мэри оправдывает ожидания:

– Хорошо, что она вообще умеет говорить. Вы видели, чтобы цыплята спорили, как им квохтать? За дело, за дело, поздно уже.

Каждый торопливо хватается за свое. Энджи и Линда при ковре. Венди при бутылке с кладбищенской водой. Донна при мертвых глазах. Джедди при шматине торфа.

– Где голова Стейси Грейси? – перекрикивает суматоху матушка.

– В электрической морозилке, – отвечает Старая Мэри.

Матушка улыбается. Дочь улыбается матери. Одна ведьма другой ведьме.

– Они учатся, – произносит Старая Мэри. – Они учатся.

Она зажигает пять свечей и собирается зажечь шестую, когда – бух-бух-бух! – раздается стук в дверь. Энджи велит всем притихнуть, и сестры опускаются на пол, в который уже раз начиная прятать все свое ведьмовское барахло. Энджи прикладывает ухо к двери. Все думают, что вернулся Бобби.

– Кто там?

– Это, видите ли, отец Бойль. Я навещаю своих прихожан. Церковь Святого Августина.

– Черт, это новый священник, растудыть его, – громко шипит Джедди.

Суета в гостиной граничит с паникой. Скорость, с которой исчезают с глаз долой колдовские причиндалы, напоминает сцену из фильма Чарли Чаплина. Все происходит почти бесшумно, слышен только шорох ног по ковру. Энджи приходит в голову неплохая мысль, и она шепчется с Линдой. Линда радостно улыбается Донне.

– Донна! Донна! Пересади меня с коляски! – просит Линда.

Энджи и Донна вытаскивают Линду из коляски и пересаживают на диван.

Кое-что про церковь

Отец Бойль – новенький и лично с Девочками не знаком. Однако он наслышан о них и отчасти именно поэтому явился с визитом. Надо же посмотреть на прихожанок поближе: как мужчине – в связи с их красотой, и как священнику – в связи с тем, что они якобы занимаются колдовством. Он мельком видел Венди в школе Св. Патрика, и ему показалось, что Венди – красивая молодая дама и одаренный учитель.

К достоинствам отца Бойля как священника следует отнести его молодость и привлекательность. И хотя он несколько наивен, снисходительно-отеческий тон – неотъемлемую черту священника – он уже приобрел.

Но довольно о нем, по жизни все священники похожи друг на друга. Я хочу поведать вам про церковь. Тут надо кое-что прояснить. Мы говорим про церковь Св. Августина, а Венди работает в начальной школе Св. Патрика. Отец Бойль из прихода Св. Августина, но он курирует две или три школы, ведь сейчас нехватка священников.

Это поистине достойно удивления, ведь нехватки надменных болванов не наблюдается.

Разобравшись с этим вопросом, обратимся к церкви. История из анналов Тяп-ляпа, которую я собираюсь вам рассказать, покажет нам церковь с интересующей нас стороны.

Пэдди Кокс ходил, держа руку на весу, и был хромой как черт-те что.

Дети постоянно измывались над ним.

–  Пэдди Кокс, вонючий пес, грязью зарос, проваленный нос, ну просто отсос,– дразнили они его.

Он был рыжий, и волосы у него выпадали. На голове у него вечно были струпья, которые выделялись на фоне красноватой кожи проплешин. Если Пэдди Кокс подбрасывал в воздух камень и ловил на голову, дети кидали ему монетки. Вот ведь гаденыши. Он служил им живой игрушкой, кровь у него была как бы ненастоящая, и детский смех заглушал крики боли. Пэдди Кокс не понимал, за что люди его так обижают, а только стоял и хлопал своими голубыми глазами Франкенштейна.

Вместо «М» Пэдди Кокс говорил «Б». Вместо «Н» он говорил «Д». Вместо «С» – «Ф». Так что стена у него становилась «фтеной», варенье – «варедьем», а сметана – «фбетадой». В церкви он бывал у каждой мессы, бедняга Пэдди Кокс. Спал он по дворам Тяп-ляпа под открытым небом. Матушка у него давно померла – упокой, Господи, ее душу, – и позаботиться о Пэдди, одеть и обстирать его было некому. Люди с голоду помереть не давали – кормили по очереди, – и слава Богу. Жалкое зрелище он собой представлял. Когда к двенадцати дня он являлся в церковь и садился на скамью, вокруг него тут же образовывалась пустота – так от него воняло.

В общем, дело было в воскресенье, службу в церкви Св. Августина проводили отцы-миссионеры. Пэдди Кокс сидел за спиной Дэнни, Алисиного папы. Пэдди всегда садился прямо напротив скульптуры, представляющей Сердце Христово. Сквозь туман скучищи до сознания Дэнни едва доходили слова проповеди одного из миссионеров – обычная тягомотина насчет Иисуса, святых и прочего такого. Вообще-то Пэдди всегда застывал на своей скамье, глядя в сострадающие глаза гипсовой статуи. Но сегодня ему отчего-то не сиделось, он шаркал ногами и что-то бурчал. Волны зловония исходили от него. Отец-миссионер упивался своим красноречием, но его никто не слушал – все воротили носы и старались не дышать.

–  Мы должны больше жертвовать Иисусу, жертвовать в звонкой монете. Молитва – дело хорошее. Я вовсе не призываю вас бросить молиться. Но, молясь, не забывайте о голодающих несчастных бедняках, которым нужны ваши деньги. Подумайте, как вы счастливы в жизни. Ведь у вас есть крыша над головой и работа на сталелитейных заводах и в шахтах. А эти люди – они истощены и живут на голой земле… которая спеклась от жары или раскисла от грязи. Они бродяжничают и спят под деревьями. Поройтесь у себя в карманах. Подумайте о несчастных, когда сядете у семейного очага. Пылает огонь, и чайник закипает, и ваши детки почивают в тепле и уюте. А представьте только, что у вас нет работы и нечем кормить детей. Важны не мысли, важны поступки. Каждый может пожертвовать что-то на бедных.

Казалось, проповедь отца-миссионера никогда не кончится. Послушать его, так люди в Тяп-ляпе живут припеваючи. Дэнни чуть и сам в это не поверил, пока не вспомнил, что рабочий день начинается в шесть утра, а посменный производственный цикл в сухой черной пыли «Дандивана» длится двадцать четыре часа. От расплавленной стали жара, как в аду. Дэнни чуть было сам не поверил словам священника, пока не вспомнил, как его дети (те, кто выжил) спят все в одной кровати, а он с Мэри на ночь расстилает тюфяк на полу. Дэнни прямо злость взяла. Жить в Тяп-ляпе среди драк и поножовщины, пьянок и разврата, умирающих детей и умирающих мужчин, и женщин в трауре, и постоянного зарева газовых фонарей, свет которых еле пробивается сквозь смог, – ну такое счастье, просто лучше не бывает. Растак вашу мать-то.

– Гофподи, да фвятитфя ибя Твое, да храдят даф Иифуф, Бария и Иофив! – вскричал Пэдди Кокс, перебивая отца-миссионера.

Люди в церкви посмотрели на Пэдди и засмеялись. Но никто из наших не тронулся с места.

Это приблудившиеся из прихода Святого Винсента Де Пола задали себе труд и выставили Пэдди Кокса вон.

– Жертвуйте Иифуфу. Дайте больше, дайте вфе, что у ваф ефть. Бы должды вфе отдать Иифуфу, – кричал Пэдди, пока его волокли к выходу.

Дэнни почувствовал, как потянуло сквознячком, когда дверь открылась. Лицо отца-миссионера выразило омерзение, но проповедь он закончил – хоть бы хны – и призвал всех к милосердию и состраданию.

Когда Дэнни выходил из церкви, Пэдди сидел в снегу и дрожал. Некоторые из прихожан смотрели на Пэдди сердито, но большинство не обращало на несчастного никакого внимания. В добром воскресном расположении духа люди безмятежно проходили мимо – к высоким стенам Тяп-ляпа, засыпанным угольной пылью. Когда священник закрыл двери церкви, Пэдди укрылся от мокрого снега в нише, весь скорчился, и пар его дыхания вознесся в холодное январское небо.

– Бы должды больше дать Иифуфу, – пробормотал Пэдди, похоже собираясь отойти ко сну. Спать под открытым небом ему было не в новинку.

Начиналась буря. Страшная буря.

Дэнни свернул за угол, и Пэдди Кокс пропал из виду.

Придя домой, Дэнни напился чаю. Дети носились по дому как бешеные, и Дэнни вышел во двор глянуть, что к чему на Тернер-стрит. Спрятавшись от непогоды у стены дома, Дэнни закурил. И тут ему бросилась в глаза какая-то красно-розовая фигура, несущаяся сломя голову сквозь снег и дождь. За фигурой бежала толпа детей. Слава богу, его детей среди них не было. Фигура вопила и стонала. Эти звуки накладывались на пронзительный визг и улюлюканье детей.

Люди кинулись к окнам.

Дэнни не сдвинулся с места. Это был Пэдди Кокс, совершенно голый. Между ног у Пэдди болтался член, и это было ужасно странно. Кто бы мог подумать, что у Пэдди есть пол, что он мужик, самец, да еще и с такими яйцами. Дэнни просто глазам своим не верил. Дети забрасывали Пэдди Кокса снежками, и снежки били его по тонкой коже. Он кричал так громко и отчаянно, что были видны все его зубы. Казалось, его кожа сию минуту прорвется и Пэдди Кокс вылезет из кожи вон. Пробегая мимо, он умоляюще посмотрел на Дэнни. Глаза у Пэдди были совершенно белые и взывали о помощи. А что Дэнни мог сделать – только опустить в смущении голову. Даже детей было не остановить – уж слишком они разошлись.

На булыжной мостовой образовалась смесь из грязи и снега, и ноги у Пэдди были черные. Он шатался и поминутно оступался. Наверное, его мать переворачивалась в гробу. Дети пинали Пэдди, а их матери свистели из открытых окон и швыряли разные предметы. Кровавые следы оставались на снегу, кровь была и на теле Пэдди, в тех местах, где его ледяной бритвой резал снег. Пэдди шатался, но бежал из последних сил. По Тернер-стрит, вверх по склону, дальше и дальше. А на вершине холма, намотав ремни на руки, его поджидала толпа мужчин с красными с перепоя глазами. Блестела кожа, сверкали пряжки. Пэдди Кокс увидел их и рухнул на колени, воздев глаза к небу. Снег падал и колол ему лицо.

Толпа мужчин двинулась вперед. Глаза их уже выискивали на обнаженном теле подходящее местечко для удара.

– Отче даш, фущий на дебе… – забормотал Пэдди слова молитвы.

Вокруг него плясали дети, распевая свою дразнилку:

–  Пэдди Кокс, вонючий пес, грязью зарос, проваленный нос, ну просто отсос…

Крепкие обледеневшие снежки летели в Пэдди всякий раз, когда звучали слова «пес», «зарос», «нос».

Расталкивая детей, к нему приблизились мужчины.

– Сейчас мы тебе покажем, ублюдок. Ты у нас пошляешься в таком виде. Детей бы постыдился.

Мужчины засучили рукава.

Сейчас начнется.

А ведь они убьют его.

Боже мой, он покойник, мелькнуло в голове у Дэнни, и он вдруг осознал, что стремительно пробивается сквозь толпу детей.

Пэдди Кокс все бормотал свой «Отче наш», когда Дэнни, скользя по мостовой, бросился к Большому Джо Диллону. Все дети видели, как Дэнни согнулся пополам и, распрямившись, ударил головой Диллона в лицо. Звук удара был слышен в каждом дворе. Джо зашатался. Дэнни повис на нем, вырвал из руки ремень и отскочил. Затем наступил провал. Подоспевший в составе большой команды полицейский стукнул Дэнни по голове. Дэнни и еще нескольких участников погрузили в черный фургон.

На следующее утро всех потащили в суд. Оказалось, Пэдди Кокс проник в церковь Св. Августина, снял с себя всю одежду и аккуратно сложил перед алтарем. Когда Пэдди вышел из церкви, его заметили дети и погнались за ним.

– Что вы можете сказать в свое оправдание, мистер Кокс? – спросил судья.

Чтобы Пэдди предстал перед судом в достойном виде, на него напялили костюм, который был размеров на сто больше, чем надо. Полиция и публика смеялись. Дэнни и прочие задержанные напряженно слушали, что скажет ввергнутый в узилище. Со скамьи подсудимых Дэнни видна была только голова Пэдди, и то сбоку. Пэдди жалобно закатывал глаза. Голова у него была вся в ссадинах – снежки детишки лепить умели.

– Я… я…

– Говорите громче, мистер Кокс, я вас не слышу, – скучным голосом произнес судья, важный, словно Папа Римский.

– Я… я… Фвящеддик фказал: дай больше Иифуфу. Дай больше Иифуфу. Боя одежда… у бедя больше дичего де было. Иифуф отдафт ее беддыб чердыб детяб, и ода их фогреет. Фвящеддик фказал: дай больше. Дай больше Иифуфу.

В суде воцарилось молчание. Сквозь решетку, за которой он сидел, Дэнни видел темнеющее небо.

Отец Бойль

– Черт, это новый священник, растудыть его, – громко шипит Джедди.

Суета в гостиной граничит с паникой. Скорость, с которой исчезают с глаз долой колдовские причиндалы, напоминает сцену из фильма Чарли Чаплина. Все происходит почти бесшумно, слышен только шорох ног по ковру. Энджи приходит в голову неплохая мысль, и она шепчется с Линдой. Линда радостно улыбается Донне.

– Донна! Донна! Пересади меня с коляски! – просит Линда.

Энджи и Донна вытаскивают Линду из коляски и пересаживают на диван.

Энджи открывает дверь, и входит отец Бойль. Девочки сразу отмечают, какой он молодой и красивый. Может показаться, что отец Бойль слишком молод для священника, но выйдите в город и посмотрите по сторонам – что тогда сказать об учителях и полицейских?

Единственная из сестер, с которой отец Бойль хоть как-то знаком, – это Венди, да и то он видел ее лишь мельком в школе. Отец Бойль не замечает главного: в инвалидной коляске – Донна, а Линда тихо-мирно сидит на диване. А как же атмосфера заговора, которая окутывает всю гостиную? – на нее он тоже не обращает внимания. Слегка удивляет священника лишь то, что ему так долго не открывали дверь.

Энджи выводит отца Бойля на середину комнаты и говорит:

– Извините, отец, мы как раз были заняты поисками хомячка.

Но это только приводит священника в еще большее недоумение. К тому же его воображение поражает Донна, а Джедди завладевает каждым дюймом его тела.

– Мы искали хомячка, отец. Он убежал.

– Поэтому мы так долго не отвечали на ваш стук в дверь, – поясняет Джедди, глядя отцу Бойлю прямо в глаза в надежде, что заразит его своей похотью.

Но отец Бойль не реагирует. Он же священник как-никак. Тогда Джедди энергичным движением перемещает свою задницу поближе к краю дивана. Еще немного – и диван бы треснул.

– Присаживайтесь сюда, отец, – приглашает Джедди, усмехается Девочкам и откидывает назад волосы.

Отец Бойль садится. Края их одежды соприкасаются, и словно электрический разряд проскакивает между ними.

Венди наклоняется к Энджи и шепотом передразнивает Джедди:

– Присаживайтесь сюда, отец. Поближе к моим сиськам.

Энджи фыркает в кулак, а отец Бойль осматривается, стараясь найти знакомое лицо. У него самого типичное для священника лицо из розовой пластмассы. Как только он поворачивает голову в сторону, Джедди расстегивает пуговицу на блузке, а потом еще одну, так что становится виден лифчик. Матушка хмурится и делает Джедди знаки, чтобы та застегнулась. Бойль краем глаза замечает движение матушки, и ей, после некоторого промедления, приходится притвориться, что у нее зачесался локоть. Джедди не обращает на матушку никакого внимания и устанавливает свою грудь в правильную позицию. Матушка жестами показывает Кэролайн, что отцу Бойлю надо подать чаю. Кэролайн встает с места и направляется в кухню.

– Чаю, святой отец?

– О да, самую капельку, – отвечает Бойль и еще раз оглядывает присутствующих.

Его окружают улыбающиеся лица. Когда в поле зрения попадает Джедди, взгляд священника невольно ползет вниз. Затем следует резкий поворот на девяносто градусов.

– Ну, так как вы все живете-поживаете?

– Замечательно, – говорит Донна.

– Волшебно, – произносит Энджи.

– Лучше не бывает, отец, – заверяет Венди.

– Прямо-таки в розовом свете, отец, – констатирует Джедди.

У Бойля возникает ассоциация, которую он относит на счет своего грязного воображения.

Лифчик у Джедди розовый, уж это-то он заметил. Да, и еще слева на бюстгальтере видны оборки. Оборочки. Господи, Боже мой… Бойль старается взять себя в руки. Это не так легко, ведь зад Джедди касается его тела. Бойль сосредотачивается на окружающей обстановке. Джедди концентрируется и так и обволакивает его своей сексуальностью. Входит Кэролайн с тарелкой, полной печенья. К счастью, печенье вовремя попадается на глаза матушке.

Бойль уже готов начать с Девочками богоугодную беседу.

– Ну как можно предлагать священнику «Излишество»? Ты рекламу видела? – возмущается матушка, встает с места и выпроваживает Кэролайн обратно в кухню. – Может, у тебя «Вэгон Вилс» есть?

Обрывки разговора долетают из кухни до Бойля.

– Не беспокойтесь насчет печенья, – громко говорит он.

– Но чай-то вы будете, отец? – интересуется Кэролайн.

Матушка в панике подзывает Венди и шепчет:

– Беги и купи пару упаковок «Мистера Киплинга». Вот тебе два фунта.

Венди пытается незаметно прошмыгнуть к выходу, но Бойль замечает ее маневр.

– Я на секундочку отлучусь, отец. – И Венди исчезает за дверью. Быстрее, быстрее, знаками показывает ей матушка.

Бойль замечает, что Кэролайн какая-то расстроенная. Какая-то не такая энергичная, как остальные сестры. Для священника нет ничего более привлекательного, чем человек в беде. Вот прекрасный случай показать себя и произвести должное впечатление.

– А как ваше житье-бытье, простите…

– Кэролайн, святой отец, – приходит на помощь матушка.

– Кэролайн, да? Какое красивое имя. Как вы, Кэролайн?

Бойль берет Кэролайн за руку. Но ожидаемой реакции не получается. Кэролайн ни с того ни с сего заходится рыданиями.

Бойль ошеломлен. Просто ошеломлен.

– Она прямо вся в разладе, – сообщает матушка.

Бойль поднимается с места и обнимает Кэролайн за плечи. На лице у Джедди оторопь.

– Ну же, ну, – успокаивает священник.

Джедди в размышлениях. Ничего не «ну, ну».

«Давай, давай!» – вот это было бы правильно. Тем более толку от сочувствия ноль – Кэролайн только громче рыдает. Священнику нужны объяснения, и матушка тут как тут.

– Ее бросил муж, святой отец.

– Да что вы? – говорит Бойль и еще крепче прижимает к себе Кэролайн. Глаза у Джедди сужаются.

– Ушел к молоденькой девчонке, – предоставляет дальнейшие разъяснения матушка.

– Девятнадцать лет, пупок проколот, – добавляет Старая Мэри.

– Пупок проколот, вы говорите? – переспрашивает Бойль голосом детектива, а не священника. Лоб у него наморщен.

Все Девочки кивают, подтверждая: «Да, пупок точно проколот». Брови у них подняты, а губы сжаты.

Кэролайн просто захлебывается слезами.

– Ну же, ну, – повторяет Бойль.

Кэролайн высвобождается из объятий святого отца и направляется в туалет. Перед ней все расступаются, точно перед вдовой на панихиде. Как только Кэролайн скрывается, отец Бойль задает вопрос:

– Эта девушка, она из нашего прихода?

– Стейси Грейси, отец, – говорит матушка.

– А! Эта юница. Меня предупреждали насчет нее.

– То есть как? – интересуется матушка.

Сестрам тоже любопытно. Вообще разговор становится все интереснее и интереснее.

– Еще до моего прибытия в приход. Мой предшественник, отец… отец…

– Куни, – подсказывает Старая Мэри.

– Да, да. Ларри. Отец Ларри Куни.

– Известная в наших краях поблядушка, эта самая Стейси Грейси, – объясняет Старая Мэри.

Бойль, мягко говоря, неприятно поражен. Впрочем, не в последний раз за этот вечер.

– Прошу прощения за мой французский, отец, – извиняется Старая Мэри.

– Эту курву в городе кличут «Братская Могила», отец, – сообщает Джедди.

Бойль смущен. Ему хочется чем-то занять свои руки. Они такие же люди, как и все мы, священники-то, и, попав в затруднительное положение, тоже вертят в руках какой-нибудь предмет. Вы когда-нибудь видели священника на алтаре с пустыми руками? Он обязательно что-нибудь тискает: Библию, потир, облатку, кадило, четки. И так до бесконечности.

Взгляд Бойля зацепляется за пламя в камине. Вот и возможность повернуть разговор и выйти из неприятной ситуации.

– Красиво горит, – произносит священник.

Тут в глаза ему бросается куча барахла у камина. Отец Бойль нагибается и поднимает с пола какую-то вещь. Теперь есть что повертеть в руках. Здесь, у пылающего камина, он чувствует себя сильнее и выше любого мирянина, как тому и быть надлежит.

– Что это? – спрашивает отец Бойль и тут же осознает, что в руках у него пара трусов. И не каких-нибудь там поганеньких черных трусов, нет. Шелковых трусов. И не каких-нибудь там поганеньких шелковых черных трусов, нет. Изрезанных черных шелковых трусов.

Отец Бойль роняет их на пол и выпрямляется во весь свой праведный рост. Девочки потихоньку смеются над ним, и он это знает. И они знают, что он это знает. И он знает, что они знают, что он это знает.

Старая Мэри разрушает злые чары.

– Похоже, у Матчи в кабаке драка.

Ее слова повергают отца Бойля в глубочайшую растерянность. Вроде он уже и не юный священник, а черт-те кто, мудозвон какой-то, замерший над кучей изрезанного мужского белья, которое когда-то принадлежало человеку, сбежавшему с девятнадцатилетней девчонкой с проколотым пупком. Подумать только, несколько минут назад он стучал в дверь, исполненный достоинства и значительности. Похоже, ему не скоро удастся вернуть утерянную солидность. Да и вообще неясно, что предпринять.

На помощь ему приходит матушка:

– Отец, она слушает полицейскую волну.

– О! – только и говорит Бойль.

– Это у нее хобби такое, – поясняет Энджи.

Все погружаются в молчание и молчат довольно долго, пока сквозь шипение и треск полицейской волны из туалета не доносятся звуки рыданий. Это Кэролайн. Бойлю все еще не по себе, и никто не подскажет ему, как выйти из неловкого положения. А если дела обстоят неважно, сами они не улучшатся. Вот насчет ухудшиться – это да. Это за милую душу.

Тут Старая Мэри замечает, что на пол лоджии села ворона и клюет кусок хлеба.

– Кы-ы-ы-ш-ш-ш!!! – кричит Старая Мэри.

Все испуганно подпрыгивают. Из туалета выскакивает Кэролайн. Бойль приходит в себя на полпути к входной двери, – оказывается, он так перепугался, что бросился бежать. Не успевает он более или менее опомниться, как Джедди вцепляется в него руками и ногами. Под ее весом Бойль чуть не падает на пол.

– Спаси нас, отец, – взывает Джедди. – Спаси нас.

– Оставь меня в покое, – следует ответ.

– Господи, благослови и спаси нас, – дурным голосом возглашает Старая Мэри и крестится.

Все озираются, не в силах понять, что так перепугало Старую Мэри. Энджи украдкой бросает взгляд на морозилку: не вывалилась ли на пол голова Стейси Грейси.

– Что такое? Что случилось? – в панике спрашивает Кэролайн, не сомневаясь, что это Бобби объявился опять.

– Оставь меня в покое! – втолковывает Бойль Джедди.

Старая Мэри рассказывает всем, что случилось:

– Большая черная ворона-красавица – бац!– и села на эту вашу адажию.

– Лоджию, бабушка, – поправляет Старую Мэри Линда.

Все успокаиваются. «Это была ворона, большая черная ворона», – бежит шепоток по гостиной. Все знают, какая Старая Мэри суеверная, и добавить к этому нечего.

Бойль безуспешно пытается стряхнуть с себя Джедди.

– Джеральдина! Немедленно отойди от святого отца! – грозно говорит матушка.

Джедди неохотно расцепляет объятия. У Бойля оскорбленный вид, но про себя он не может не признать, что ему было приятно. То, чего он по жизни лишен, неплохая вещь. Ну хорошо, лишен – неточно сказано, ведь если у тебя чего-то никогда и не было, лишить тебя этого невозможно. Однако в твоем теле живет тоска по непознанному. Бойль пытается отвлечься, но перед глазами у него задранная юбка Джедди, точнее, то, что под юбкой. Блузка у Джедди вся расстегнулась и распахнулась, словно за ней гналось по лесу чудовище. Настоящее чудовище. А Джедди кричала. А луна светила. А волк выл. Выл и выл.

– Извините, – говорит Джедди и испытующе смотрит священнику в лицо: как там насчет автоматических реакций? Джедди знает: лицо – это кинематограф души. А в душе у святого отца сейчас глубокий эротический триллер. А кто режиссер? Джедди. Понемногу все начинают приходить в себя, дыхание нормализуется. И если дыхание у Бойля по-прежнему учащенное, то причиной тому вовсе не испуг.

– Эта ворона – дурной знак, – говорит Старая Мэри.

– Ничего она не значит, – возражает Линда.

– Дурной знак, – повторяет Старая Мэри.

– Может, нам теперь уже нельзя… – начинает было Кэролайн, но Линда вовремя ее останавливает.

Перед глазами у Старой Мэри так и стоит ворона, севшая на лоджию.

– Это, наверное, сам дьявол, – тихонько шепчет она.

– Неужели вы такая суеверная, миссис Даффи? Такая хорошая католичка, как вы, и туда же? – упрекает Бойль. Его голос вновь обрел утерянную было значительность.

– Я суеверная.

– Отбросьте все это.

– За всем этим кроется значительно больше, чем зрит око, отец.

– Это грех, – произносит священник.

– Ну и ладно, – отрезает Старая Мэри и садится, тем самым показывая, что тема исчерпана и обсуждать больше нечего.

Повисает пауза.

Девочки смотрят на Бойля.

– Сам дьявол! Надо же! – вот и все, что может сказать тот в ответ.

Зря он это говорит. Старая Мэри сразу же видит брешь в обороне и бросается в атаку.

– Вы знаете, святой отец, мне это кажется странным. Священник – и не верит в дьявола. – Она потирает руки и, довольная, откидывается назад.

– Я этого не говорил, – защищается Бойль, прекрасно понимая, что, если Сатаны нет, для теологии могут наступить очень неприятные последствия.

– Очень, очень странно, – торжествует Старая Мэри.

Девочки ловят каждое их слово, готовые прийти на помощь. Они очень любят, когда Старая Мэри объявляет войну могучим силам.

– Я не говорил, что не верю в дьявола. – Отец Бойль явно пытается затянуть время и обдумать следующие ходы в споре. Что она скажет, что он скажет и так далее.

– Очень, очень странно, – повторяет Старая Мэри.

Девочки видят, что она не хочет углубляться в лабиринт библейских цитат и католических догм, а просто еще и еще раз провозглашает свою позицию, тем самым заставляя Бойля злиться и все с большим жаром отрицать обвинение. В конце концов он выйдет из себя и проиграет спор.

– Я этого не говорил.

– Я сама слышала, – настаивает Старая Мэри, – вот и все, что я могу сказать. Я сама все слышала.

– Я не признаю суеверия, – объявляет Бойль.

– Угу, угу.

– Я не верю, что дьявол может явиться в обличье вороны и в тому подобные штучки. – Голос священника дрожит, но вид у него надутый.

Энджи пополняет ряды атакующих:

– Похоже, отец, весь католицизм – просто суеверие.

– Дорогая, вы невнимательны в церкви, – резко говорит Бойль.

Но Энджи настоящая бабушкина внучка. У нее уже готов ответ, да еще пара реплик в запасе на всякий случай.

– Что? Вы имеете в виду пластмассовые фигуры Богоматери и всякий прочий вздор в этом духе? – парирует она. – Богоматерь из пластмассы?

Бойль не обращает на нее никакого внимания. На лице у него написано: «я проиграл». Чтобы спасти его, в спор вступает матушка. Надо же сохранять приличия. А то не семья, а нехристи какие-то.

– Энджела! То Джедди вешается святому отцу на шею, то ты говоришь такие ужасные вещи. Куда катится моя семья?

– Ничего, ничего, миссис Райли. Они еще молоды. – Бойль обеими руками хватается за возможность выйти сухим из воды.

– Не подумайте плохого о моем семействе, отец. Мы были в таких хороших отношениях с вашим предшественником, – продолжает матушка.

– С отцом Ларри, – вворачивает Джедди.

– Мы уж столько жертвовали церкви, столько жертвовали, – отмечает Старая Мэри.

Джедди перемещается поближе к Бойлю и сообщает ему, что отец Куни был очень милый, но он и в подметки не годится отцу Бойлю. Просто в подметки не годится.

Бойль делает большой шаг в сторону.

– Насчет суеверий это просто дурацкое недоразумение, – говорит он отчаянно легким тоном.

Брешь в обороне открывается опять, и в нее немедленно проникает Старая Мэри.

– А вы-то сами не суеверный, отец? – спрашивает она.

– Ни в малейшей степени, – отвечает Бойль, изо всех сил пытаясь угадать, куда это его может завести. Куда клонит эта пожилая женщина?

А она говорит ему, что он, наверное, очень суеверный. Как же без суеверий? Особенно в таком месте, где он живет. Бойль фыркает и вопрошает, откуда в нем взяться суевериям.

– Вы ведь живете в таком месте, – повторяет Старая Мэри.

– В каком таком месте? – спрашивает святой отец.

– Прямо у церковных ступеней. Там-то его и видели, – зловеще произносит Старая Мэри.

– Кого?

– Сторожа, – говорит Энджи, и взрыв смеха сопровождает ее слова.

– Того, чье имя нельзя называть, – сообщает Старая Мэри.

Разумеется, Бойль никогда не поверит, что тот, чье имя нельзя называть, зачем-то шляется по ступенькам церкви Св. Августина и вокруг. Однако Старая Мэри не хочет менять тему.

– Это я вам говорю! – восклицает она. В ее словах вкрадчивая убедительность.

Старая Мэри оглядывается по сторонам. Все кивают в знак согласия с таким видом, будто сами лично встречались с дьяволом, и в руках у него были вилы и лопата, а за спиной, словно маятник у обезумевших часов, раскачивался длинный остроконечный хвост. Бойль уже сыт всем этим по горло.

– Рассказать вам о нем, отец? – спрашивает Старая Мэри.

– Наверное, сейчас не время. Тем более мне уже пора, – говорит Бойль.

Он знает, что очень уж сопротивляться ни к чему, но надо же побороться за свой авторитет. Только не увлекаться, а то получится так, словно он еще раз подтверждает свое неверие в дьявола.

Старая Мэри принимается его убеждать.

– Это интересно, отец, уж я вам обещаю.

– У меня тут поминки через дорогу.

У него поминки. Он направляется прямо туда. Он все-таки новый священник. Они вполне могут отпустить его на поминки, не пытаясь больше подрывать его авторитет. Но уверенности в этом у Бойля нет. Совсем никакой уверенности.

Старая Мэри видит, что Бойль в раздумьях, и предлагает ему компромисс:

– Я вот что вам скажу, святой отец. Если вам станет неинтересно, вы в любой момент можете встать и уйти. Ну как?