Текст книги "Читай по губам (ЛП)"

Автор книги: Дэрил Баннер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 15

Деззи

Я написала Клейтону, чтобы убедиться, что он добрался до дома целым и невредимым.

Когда телефон завибрировал от его ответа, я хихикнула и прижала аппарат к груди, как глупый, одержимый влюбленностью подросток. Сценарий «Нашего города» был забыт, пока мы с Клейтоном переписывались до часу ночи.

Я узнала, какая у него любимая еда – ребрышки терияки, название школы, в которой он учился – старшая школа Йеллоу Миллс, насколько он ужасен в математике, что он единственный ребенок в семье, его мать – заядлая курильщица, а отец – сексуальный наркоман и, что вопреки всему этому, они все еще вместе. Также узнала, что ему пришлось взять академический отпуск на два семестра, поскольку не мог платить за обучение в «тяжелое время», и поэтому он только начинает третий год обучения, хотя должен был выпускаться в этом году.

Я также получила подробное описание того, как бы он осветил сцену, если бы ему выпал шанс сделать это для постановки «Нашего города». У него была парочка занятных идей, как он представляет себе сцену похорон и кладбище в третьем и последнем акте пьесы. Я часами глупо улыбалась, потерявшись в цифровом мире, наполненном Клейтоном, и уже не могла дождаться, когда снова увижу его.

Когда наступило воскресенье, я спокойно позавтракала с Сэм. Она была взволнована (читай: неуловимо менее невозмутима, чем обычно) музыкальным проектом, который ей поручил профессор теории музыки. Я рассеянно поздравила ее, задаваясь вопросом, как долго я должна подождать, прежде чем снова написать Клейтону.

Во второй половине дня я, наконец, сдалась и написала сообщение. Телефон лежал на моих коленях, пока я изучала сценарий «Нашего города», сидя на скамейке возле факультета искусств. Я пыталась запомнить реплики Эмили, постоянно отвлекаясь на телефон, чтобы посмотреть, ответил ли Клейтон.

Он так и не ответил.

В ту ночь я заснула с мрачным выражением лица. Сэм купила какую-то дешевую программу для сочинения песен для своего древнего ноутбука и спросила мое мнение о песне, пока я лежала в постели, пытаясь заснуть. Я притворилась, что не слышу ее, развернулась к стене и уставилась на пустой экран телефона, ожидая ответа, который так и не пришел.

Так почему же после настолько ужасного воскресенья я должна ожидать, что понедельник принесет мне что-то хорошее?

На пути в актерский класс вижу Викторию. Она стоит перед билетной кассой и разговаривает с Эриком через окошко. Они замолкают при моем появлении. При виде ее в моем животе все переворачивается. Это в первый раз, когда мы видимся после опубликования списка актеров. Как ей удавалось избегать меня такое долгое время – полная загадка, учитывая, что она живет напротив.

– Привет, – говорит она холодно.

Из-за того, что Клейтон не отвечает на мои вчерашние сообщения, а также из-за моего разочарования по этому поводу, у меня практически нет терпения.

– Виктория.

– Дездемона Лебо, – бормочет она, скрестив свои крошечные ручки и склонив голову набок. – Дочь Вайноны Лебо, звезды Бродвея и актрисы, и Джеффри Лебо, всемирно известного дизайнера освещения.

Мое сердце замирает.

– Послушай… – пытаюсь сказать я.

– Это называется Гугл, милая. – Виктория усмехается и качает головой. – Если ты, конечно, не собираешься утверждать, что на самом деле существует две Дездемоны Лебо…

– Пожалуйста, – умоляю я ее и Эрика, подбегая к окошку касс. – Я не хотела никому лгать. Мне просто не хотелось, чтобы ко мне относились как-то… по-особому, или… Послушайте, я просто хотела быть нормальным студентом, как вы, ребята, и…

– О, я чувствую себя такой нормальной, – насмешливо стонет Виктория. – Разве ты не чувствуешь это, Эрик? Черт возьми, мы такие нормальные.

– Не говори никому, – все равно умоляю ее, несмотря на то, как быстро увядает надежда, что она будет уважать мои желания. – Пожалуйста, Виктория… Эрик…

– Кому я скажу? Кому какое дело? Думаешь, нам больше нечем заняться, кроме как сидеть и болтать о Деззи из Нью-Йорка? – ухмыляется Виктория. – Возьми себя в руки. У меня завтра прослушивание в местном театре, а в ноябре – прослушивание на пьесу Фредди. Я актриса и большая девочка, Дездемона. Когда не получаю роль, я справляюсь с этим и двигаюсь дальше. Такова жизнь актера.

Ее слова делают свое дело, словно ударяя меня в живот. От меня не ускользнуло, что она намеренно назвала меня полным именем. Это беспокоит меня больше, чем все то, что она сказала ранее.

К тому же, не похоже, что она справилась с этим.

– Мне жаль, что я солгала тебе. Вам обоим. Я извиняюсь. Виктория, ты была первой, кого я здесь встретила. Пожалуйста, не дай этому разрушить наши…

– Увидимся позже, Эрик, – говорит она, поворачиваясь к нему. – Может, пообедаем?

Он устало улыбается, но улыбка больше похожа на гримасу.

Затем Виктория неторопливо уходит через центральную стеклянную дверь. Когда я вновь поворачиваюсь к Эрику, он общается с клиентом через окошко, избегая смотреть на меня.

Какое «прекрасное» начало чудесного дня.

Я пишу Клейтону, когда обедаю с Сэм, сидящей напротив меня в фуд-корте университета. Я уже вывалила все свои разочарования на нее, посвящая во все свои беспокойства, начиная с отказа Клейтона отвечать на мои сообщения, заканчивая стычкой с Викторией (без упоминания того, что она узнала, кто я на самом деле), и тем, что сегодня начинаются репетиции «Нашего города», а я до сих пор плаваю в сценарии, поскольку не запомнила некоторые свои реплики. Не говоря уже о завтрашнем классе постановки голоса, к которому нужно подготовиться. Или о групповом занятии тайцзицюань, на котором нужно присутствовать в четверг. (Примеч. Тайцзицюань – боевое искусство, популярно в качестве оздоровительной гимнастики). Из-за всего этого стресса я отдаю банан и половину своего сэндвича Сэм, настаивая на том, что не могу их съесть, и на этот раз именно так и есть.

Когда я наконец-то в шесть часов добираюсь до репетиционной, все внутри меня переворачивается. Большую часть времени я нахожусь в состоянии полусна, наблюдая за тем, как персонаж ассистента режиссера отрабатывает самую первую сцену – ему говорят, где стоять, кому адресовать свои реплики и так далее.

Целый час задаюсь вопросом, что я тут делаю. Смотрю на экран телефона и обдумываю все логичные причины, почему Клейтон не отвечает.

У нас не было секса. Я остановила его.

Ему скучно со мной. Он нашел другую симпатичную цыпочку, которую встретил в математическом классе. Сейчас она учит его, как решить уравнение относительно «икс».

Он выпил три бутылки текилы, проспал все воскресенье и просто не видел мои сообщения.

Он внезапно сменил профессию и стал астронавтом. Я увижу его в новостях, прогуливающимся по поверхности Венеры и утверждающим, что на самом деле там не так жарко, как говорят ученые.

Голос Нины проникает сквозь вихрь мыслей в моей голове.

– Дездемона.

Я поднимаю взгляд. Все актеры в зале смотрят на меня. Я явно что-то пропустила.

– Да? – говорю я еле слышно, но это слово прекрасно разносится в тишине зала.

– Не хочешь присоединиться к нам? – Терпеливый голос Нины звенит в комнате, пронзая меня, словно ледяное копье.

Я с трудом сглатываю.

– Да, конечно. Извините. Да.

Сценарий выпадает из моих рук. Откладываю телефон и беру с пола сценарий, листаю его, пока не нахожу начало своих слов.

– Налево, – произносит она.

Я двигаюсь, занимая свое место там, откуда, как мне кажется, я должна выходить.

– Другое лево.

– Извините.

Иду в другой конец, каждый шаг отдается в ушах. Чувствую на себе тяжесть каждой пары глаз. Внезапно ловлю себя на мысли, не рассказала ли Виктория кому-то еще о том, что обнаружила. Я стала параноиком? Сколько людей в этой комнате знают, кто я такая?

Репетиция проходит так же ужасно, как того и ожидала. Каждая сказанная мной фраза холодна и безэмоциональна. Каждый раз, выходя на сцену, чувствую себя некомфортно. Я прошу Нину повторять ее указания, с каждым разом чувствуя себя все глупее. Из-за холодного терпеливого взгляда, которым она меня одаривает во время нахождения на сцене, я чувствую себя ростом в пару сантиметров.

Репетиция заканчивается в десять, и я недостаточно быстро собираю свои вещи. Когда закидываю сумку на плечо, готовая уйти, на меня падает тень. Поднимаю взгляд и вижу Эрика.

– Ты выглядишь напряженной, – говорит он.

Я вздыхаю, прислоняясь к стене.

Поскольку почти все уже ушли и остались только мы и пара людей, болтающих в другом конце помещения, я бросаю сумку на пол и выпаливаю:

– Я облажалась.

– Ну…

– Я так сильно облажалась, Эрик, – говорю и выплескиваю все свое разочарование, которое копилось во мне последние пару дней. – Нина ненавидит меня.

– Нина дала тебе эту роль. Она не ненавидит тебя.

– И Виктория ненавидит меня. И ты ненавидишь меня.

– Нет, нет. Я не Виктория, – говорит он, указывая пальцем мне в лицо. – Мы очень разные люди.

– Ты ничего не сказал, когда она набросилась на меня, – замечаю я. – Я просто подумала, что ты с ней согласен и…

– Виктория… обидчивая. Она всегда была такой. Не думай о ней. И о том, как ты облажалась, – продолжает он, – все лажают на репетиции. В этом ее суть. Чтобы лажать. Ты слышала двадцать тысяч вступительных реплик помощника режиссера? Он как будто говорил с огурцом во рту. Так что лажай, Деззи. Сейчас самое время лажать.

Я пытаюсь вздохнуть, но с губ срывается смешок.

– Так вот что это такое? «Наша Лажа»?

– «Лажовый городишко» – соглашается он.

Смотрю в телефон. Ничего.

– Может быть, я позволяю… кое-чему еще… действовать мне на нервы.

– Хочешь вместе пообсуждать мальчиков в «Толпе»?

– Эрик, я устала.

– Я тоже. К тому же, у меня занятия рано утром. Но мы все равно идем в «Толпу».

– Мы?

Спустя двадцать пять минут мы с Эриком сидим за тем же самым столиком рядом с крошечной сценой в баре «Толпа и песня». В понедельник вечером здесь намного меньше шума. Играют те же музыканты – сексуальный гитарист, которым одержима Виктория, и его друг на фортепиано, – а мы с Эриком обсуждаем наши проблемы с мальчиками.

– …поэтому я сказал ему: «Послушай, я не любитель анала», – продолжает Эрик, – а он назвал меня «гей-аномалией» и сказал, что мне нужно пересмотреть эту точку зрения, или он пересмотрит свое отношение ко мне. Кто, черт возьми, выдвигает такие ультиматумы?

– …и вот я здесь, – говорю я, выплеснув свою проблему, – жду от него сообщений после того, как у нас был потрясающий вечер в субботу… Вот какого черта?! Все закончилось хорошо. И теперь я смотрю на свой телефон так, словно подхватила любовную заразу…

– Я бы ни секунду не мирился с этим, – отвечает мне Эрик. – Ты хоть знаешь, сколько парней спрашивали меня, свободна ли ты? Парни, которых я хотел бы в свою команду. Везучая сучка.

– Мне нужен только он, – жалуюсь я, закрывая лицо руками.

– Эй, ты.

Голос разносится по залу, прерывая нашу с Эриком беседу. Я смотрю в сторону сцены и замечаю смотрящего на меня музыканта, гитара которого лежит на коленях, а микрофон поднесен ко рту.

– Да, ты, – говорит он, улыбаясь. – Я помню тебя. У тебя есть новая песня для нас?

Мы с Эриком обмениваемся взглядами, прежде чем я снова смотрю на него.

– Я не певица.

– Черта с два, – выплевывает он в ответ.

– Нет, правда, – говорю я, обменявшись смешками с Эриком, – это хобби. Мне больше нравится быть девчонкой, которая поет в душе.

Девчонкой. Вы только послушайте, я уже говорю по-техасски.

– Давай, девочка. Я знаю, что в тебе что-то есть. Не скрывай это от меня. – Гитарист берет на гитаре мощный аккорд, вызывая этим пару одобрительных возгласов из глубины зала. – В каждом из нас есть какая-то тоска. Чувства. Боль. Разве ты не хочешь избавиться от этой боли?

Я делаю вздох.

– Ну, если ты так ставишь вопрос.

Мгновение спустя гитарист выводит меня на сцену, и я стою перед микрофоном, лицом к аудитории, которая в десять раз меньше, чем была в прошлый раз.

Хотя Клейтона здесь нет, представляю его лицо, сфокусировавшись на пустом столе посреди зала. А потом приходит песня, слова сами формируются в моей голове, и я позволяю им литься, когда музыканты начинают импровизировать, следуя за мной. Никаких репетиций. Никаких осуждающих взглядов. Я просто открываю свое сердце находящимся здесь людям.

На последней ноте песни мой телефон тихо вибрирует.

Глава 16

Клейтон

Я смотрю на сообщение, которое только что отправил Деззи.

Все внутри меня дрожит. Каждый нерв в теле скручен в узел.

Брант и Дмитрий играют на приставке, зажав меня между собой на диване, из-за чего я чувствую каждое движение, рывки и раздражающее подпрыгивание на месте.

Делаю очередной большой глоток пива, потом пристально смотрю на телефон, отчаянно ожидая ответа.

Дмитрий трогает меня за руку, но я игнорирую его. Он сует свои руки мне в лицо, жестикулируя.

– Хочешь поиграть? Мне нужен перерыв.

Но последнее, чем мне хочется сейчас заниматься – это играть против Бранта; он чертов вундеркинд в играх, ни у кого против него нет шансов.

Воскресенье прошло в полном беспорядке. Понедельник был не лучше. Я знал, что не должен позволять девушке поступать так со мной. Сколько раз я уже предупреждал себя?

Это мое лучшее и одновременно худшее качество – я никогда не учусь на ошибках.

Но Брант и Дмитрий продолжали подталкивать меня к Деззи, как будто знали, что лучше для меня. Если бы они знали хоть что-то, то не лезли бы не в свое дело и позволили мне спокойно страдать.

Я решаю снова написать Деззи. Я буду писать ей до тех пор, пока не получу гребаного ответа.

Через час Брант уходит в боулинг, о чем я узнаю по торопливым жестам Дмитрия после того, как он прекращает играть в Xbox. Он добавляет, что ему нужно закончить какой-то рассказ на завтра, а затем закрывается в своей комнате, чтобы подрочить – даже без слуха я знаю, что, черт возьми, он там делает.

А может, я вообще ничего не знаю. Возможно, я совершил огромную ошибку, отшив Деззи.

Но, проснувшись в воскресенье, я столкнулся с жестокой реальностью. Это ощущалось как не просто легкое похмелье. Было такое чувство, словно я только что проснулся от великолепного сна, в который не мог вернуться. Я чувствовал себя разочарованным, потерянным и одержимым.

Я все еще чувствую себя разочарованным, потерянным и одержимым.

Внезапно мне снова семнадцать, и Лейси Торрингтон смеется надо мной в кафетерии, когда я приглашаю ее на танцы. Чувак, с которым она ходила – придурок, капитан команды по реслингу по имени Джерри, столкнулся со мной после пятого урока. Я не мог понять, что он говорил, но, судя по смеющимся лицам, окружавшим меня в коридоре, он не хвалил мою обувь. Стычка закончилась тем, что тренер оттащил меня от окровавленного, брызжущего слюной лица Джерри. Никто в коридоре больше не смеялся.

Переводчица в кабинете передала мне все слова директора Харриса с помощью рук и пальцев. Он сказал моим родителям, что у меня проблемы с агрессией и им следует подумать о регулярном консультанте для меня. Переводчик сообщила мне ответ родителей: мама стонала о том, как, черт возьми, им оплатить что-то подобное, а отец указывал пальцем на директора, спрашивая о том, что, черт возьми, он планирует сделать с Джерри и другими мудаками, которые задирают его сына-инвалида за то, что он плохо слышит.

Неважно, сколько раз я говорил отцу, что «слабослышащий» – это неправильное описание моей проблемы, и что на самом деле я абсолютно глухой. Но он никогда не слушал и ничему не учился.

Но, может быть, именно из-за этого я такой. Никогда не учусь на своих ошибках. Мой отец трахал достаточное количество женщин во время брака, что у меня наверняка могло быть семьсот братьев и сестер. С тех пор как мне исполнилось десять, каждый раз, когда его ловили на том, что он ходит в какое-то странное место или подглядывает за кем-то в бассейне, или до трех часов ночи занимается хрен знает чем, приходя домой, он говорил маме одни и те же слова раскаяния. Я стоял в коридоре в своей детской пижаме с изображением Человека-паука и слышал каждое чертово слово, хотя они думали, что я сплю.

Отец никогда не учился.

И я не учусь.

На следующей неделе после того случая, во время урока физкультуры ко мне подкрался какой-то придурок, которого я даже не знал, с целью сделать из меня посмешище. В итоге посмешище из него сделал я, ударив его лицом о шкафчик.

Я зажмуриваюсь, вспоминая ошеломленный остекленевший взгляд придурка, когда металл встретился с его черепом.

Я не был монстром. Я испытывал угрызения совести. Я чувствовал боль каждого ублюдка, которого бил. Я чувствовал их боль, потому что с каждым ударом, пинком и разбитым носом ощущал, как меня покидает частичка собственной боли. И все же, сколько бы тупых идиотов я ни избивал (провоцировали они меня или наоборот), боль никуда не исчезала.

«Почему он так зол? — директор задавал этот вопрос моим родителям. — Мы должны докопаться до сути. Клейтона уже дважды отстраняли от учебы. Я не хочу исключать его».

Переводчица, двадцатилетняя студентка, с каждой такой встречей становилась все печальнее и печальнее. Она постоянно ерзала на своем стуле. Я смотрел на ее движущиеся руки, наблюдал за ее зелеными глазами, за тем, как она скрещивает и распрямляет длинные стройные ноги.

– Тебе есть что сказать в свое оправдание? – Я смотрел на длинные пальцы девушки, повторяющей слова за директором.

В ответ я показал ей.

– Хочешь трахнуться в кладовке после того, как это хрень закончится?

Она с трудом сглотнула, медленно повернулась к директору Харрису и сказала:

– Ему очень жаль, и он извиняется.

Часом позже я показал переводчице, насколько сильно мне жаль, прижав ее к полке с губками, тряпками и швабрами, пока мои джинсы были спущены до лодыжек, а ее юбка задрана до середины ее хрупкой спины.

Я сын своего отца.

Из ниоткуда появляется Брант, вырывая меня из воспоминаний о старшей школе Йеллоу Миллс. Я в замешательстве смотрю на него.

– Забыл свою счастливую перчатку, – говорит он, забирая ее с кофейного столика, и замирает, замечая выражение моего лица. – Ты в порядке? – спрашивает он, нахмурив брови.

Я отрицательно качаю головой.

Брант бросает свою счастливую перчатку для боулинга, словно незначительную вещь, и плюхается на диван.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Деззи, – бормочу я.

Он берет мой телефон и печатает:

Ты не трахнул ее прошлой ночью?

Я фыркаю, забираю телефон и отрицательно качаю головой.

– Мы разговаривали, – кисло бормочу я. – Это было хорошо.

– Хорошо?! – спрашивает он, не пытаясь скрыть свое недоверие.

Для него ночь, проведенная на диване с такой сексуальной девушкой, как Деззи, и просто… разговор… наверное, самое скучное, что он когда-либо слышал.

– Я устал от… – начинаю говорить, затем проглатываю слова. Вспоминаю всех парней, которых избивал, и девушек, с которыми крутил роман, все ошибки моих родителей, которые я слепо, а возможно и сознательно, повторял… Вдруг чувствую себя полнейшим козлом.

Брант машет рукой, призывая меня продолжать.

Я пытаюсь снова, но подхожу с другой стороны.

– Та проблема с гневом, о которой говорит мой отец, никуда не делась. Мой внутренний демон. Моя горечь. Я так устал использовать это, чтобы… чтобы просто держать всех… чтобы держать девушек на расстоянии… или…

Брант хлопает меня по плечу, и я замолкаю. Он наклоняется и говорит что-то, что я не могу разобрать.

Поэтому я игнорирую его и продолжаю:

– Но боюсь, я никак не могу справиться с этим. Мне кажется, я порчу все, что мне дорого. И я едва знаю ее. Мы только начали узнавать друг друга, но чувствую…

Брант снова шевелит губами:

– Ты много говоришь. – Да, кажется, он произносит именно это.

Так и есть. Я встречаюсь взглядом с Брантом и понимаю, что он единственный из тех, кто держал меня в здравом уме в мои худшие времена. Между теми визитами к директору был Брант, который обнимал меня за плечи. Брант, который говорил людям отвалить. Брант был моими ушами, когда я потерял слух. Брант прокрался в мой дом, когда меня отстранили от школы, и даже пропустил день учебы, чтобы провести его со мной. Брант вполне может быть той причиной, почему я все еще жив.

Если бы его не было в моей жизни…

– Я хочу… Я хочу больше говорить, – заявляю я. – У меня… У меня есть чертов голос.

– У тебя есть чертов голос! – повторяет Брант, на его лице расплывается улыбка, и он хватает меня за плечи и трясет.

Дмитрий высовывает голову из своей комнаты, без рубашки и потный. Он жестикулирует:

– Что за херня насчет голоса?

– Ничего, – говорю я ему, выталкивая слова, несмотря на дискомфорт. – Только то, что он у меня есть.

Дмитрий растерянно щурится, а я улыбаюсь.

– Можешь продолжать дрочить, Дмитрий.

Он показывает мне средний палец и хлопает дверью.

Брант хлопает меня по бедру, привлекая внимание, и говорит, что я не причиню вреда Деззи. Или, может быть, он пытается убедить меня в этом.

– Ты не портишь все, что тебе дорого, – говорит он, произнося слова так отчетливо, что кажется, будто он кричит. Может, так и есть. – А теперь напиши ей и пошли обедать!

Я трясу телефоном.

– Я так и сделал. Она не отвечает.

Брант похлопывает меня по ноге, включает телевизор и хватает джойстик. Я вопросительно смотрю на него. Заметив это, он приподнимает бровь.

– Что?

– Твоя игра в боулинг, – бормочу я.

– К черту ее, – говорит он, а потом добавляет что-то о том, что его команда в любом случае обречена на провал, поскольку у лесбиянок проблемы в отношениях и они расстанутся в любой день. А может, он сказал что-то совсем другое. Брант пожимает плечами, затем упоминает, что поймал одну из них за подглядыванием и что он почти уверен, она играет за две команды.

– К тому же я, хочу быть здесь, когда Деззи ответит, – добавляет он, подталкивая ко мне телефон. Повернувшись к телевизору, он начинает играть.

Я хватаю другой джойстик. Когда Брант замечает это, на его лице расплывается улыбка.

– Ох, будет жарко, – говорит он, широко улыбаясь.