Текст книги "Читай по губам (ЛП)"
Автор книги: Дэрил Баннер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Глава 23
Деззи
Дождь не прекращался всю неделю. Говорят, если так и продолжится дальше, количество людей на нашем представлении может резко сократиться.
На это я говорю: пусть сокращается.
Я не могла мечтать о лучшем исходе: выступать перед аудиторией из трех человек.
Или двух.
Или вообще ни перед кем.
Не желая засыпать, я слушаю шум дождя, который стучит в окно моей комнаты в общежитии. Потому что иначе пятница наступит слишком быстро, а вместе с ней – страшный вечер премьеры.
Я глубоко дышу, стараясь успокоиться.
Я потратила много дней, пытаясь усмирить свои чувства по отношению к Клейтону, к осуждающим взглядам Хлои и Виктории, а также к загадочному предостережению Келлена – или к загадочному объяснению этого предостережения Клейтоном. Перед моими глазами вновь всплывает ярость в глазах Клейтона, когда он закончил кричать на Бранта. И я снова напугана этой яростью.
Знаю, каково это – сблизиться с человеком, когда потом оказывается, что он на самом деле другой. Я знаю, насколько далеко мужчина готов зайти, чтобы убедить женщину в своей неотразимости, тогда как сам ненадежен как Луна, каждую ночь меняющая фазу.
И я так боюсь испытать это снова.
Неважно, насколько крепко Клейтон обнимает меня.
Или как целует меня.
Или как его…
Я провожу рукой по своему телу, крепко зажмурившись и представив лицо Клейтона в тот момент, как он впервые посмотрел на меня своим голодным взглядом. Рукой, холодной как лед, касаюсь себя между ног. Дыхание перехватывает, когда пальцем ласкаю себя. Клейтон Уоттс.
Он не подходит тебе, Дез.
Я фыркаю, раздражаясь от предостережений в своей голове. Пытаюсь вновь представить его лицо, пальцем ища удовольствие. И стону, находя его. Глубоко дышу.
Все новенькие хотят его. Держись от него подальше.
Не стоит связываться с ним.
Никто не приближается к мальчику Уоттсу.
Я снова фыркаю, отталкивая глупые предупреждения своих тупых друзей.
Своими шипами мужчины будут доставлять боль снова и снова. Это в их природе.
Я трогаю себя. Чувствую, как ускоряется биение моего сердца. Облизываю губы и провожу пальцами вверх-вниз по другим губам. Инстинктивно сжимаю ноги вместе, затем раскрываю, отчаянно желая получить освобождение.
Он не слышал твою песню. Ни одной ноты.
Он глухой.
Распахиваю глаза. Внезапно вижу лицо Клейтона, но не сексуальное, а тот безразличный профиль на театральной вечеринке. В тот первый раз, когда увидела его. Я слышу, как снова пытаюсь прилечь его внимание.
Затем вспоминаю, как Клейтон уходит, словно я не стою даже его дыхания.
Я вижу его таким, каким он был, после того как поймал меня поющей в аудитории. Угрожающий изгиб губ в хмурой гримасе… татуировка на шее… тяжелый взгляд глаз, осматривающих меня сверху вниз.
У меня нет проблем с гневом.
У меня проблемы с глухотой.
По какой-то причине эти слова поражают меня настолько сильно, что моя фантазия разбивается вдребезги так же быстро, как и появилась. Вдруг я становлюсь просто девушкой, лежащей на кровати с рукой между ног.
Глаза наполняются слезами. Я прикусываю губу, не позволяя им пролиться, но, когда поворачиваюсь на бок, чтобы попытаться заснуть, они стекают на мою подушку.
Не знаю, удалось ли мне в итоге поспать. Кажется, что я моргнула, и наступило утро. Магическим образом Сэм, и ее тихое посапывание, возвращаются в общежитие, где бы они до этого ни были. На моем телефоне отражается дата – та самая пятница, наступления которой я больше всего боялась.
У меня словно боязнь сцены, и я никогда не была даже рядом с ней.
Меня тошнит, но желудок пуст, поскольку я не ела со вчерашнего завтрака.
Когда я сажусь, у меня кружится голова. Утренние лучи сквозь жалюзи касаются моего лица оранжевыми огненными полосами. За окном нет и намека на дождь, только золотистый солнечный свет и щебетание птиц.
Чертовски круто.
После того как я одеваюсь и упаковываю сумку со своим нарядом, который надену после представления, а также косметику для сценического макияжа, замечаю Сэм, которая сидит на краю кровати в одной из своих старых футболок и взглядом полным безнадежности смотрит в окно.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, подходя к ней.
Она ухмыляется и говорит:
– Ну, есть один парень, Томас. И у него есть планы на меня в эти выходные.
– Это хорошая новость! Ох, – хмурюсь я. – Он вообще тебе нравится?
– Есть одна проблема. Он, как мне кажется, симпатичный. – Подозреваю, что я ни с чем не смогу сравнить монотонный голос, с каким Сэм называет парня «симпатичным». – Но, понимаешь, он играет на фаготе.
Я приподнимаю брови.
– Вот как?
– Я не могу быть с тем, кто играет на фаготе.
В окне я замечаю парней из братства, играющих в фрисби, но сегодня на них надеты рубашки. Интересно, принес ли дождь с собой прохладу.
– В парнях, которыми мы увлекаемся, есть что-то такое, с чем мы не можем справиться, – задумчиво говорю я Сэм, наблюдая, как один из парней бежит по траве, и чуть не падает в фонтан в погоне за фрисби. – Может быть, если мы попытаемся дать фаготу еще один шанс, послушать его по-новому, мы могли бы… начать ему симпатизировать. Может быть, он звучит не так ужасно, как мы думали. Может быть, в нем есть… что-то прекрасное.
О ком именно я сейчас говорю?
Сэм буквально выдыхает следующие слова:
– Ты, очевидно, никогда не слышала фагот.
Я поворачиваюсь к ней.
– Почему бы тебе не пригласить его на мой сегодняшний спектакль? У меня есть пара билетов. Я оставлю их тебе на кассе. Это хороший вариант, поскольку вы увидите ужасную постановку, в которой я продемонстрирую отсутствие своего таланта, а потом у тебя будет прекрасная возможность просто вернуться в комнату, если больше не захочешь проводить с ним время.
– Мальчик-фагот, – угрюмо бормочет Сэм.
Я сажусь на кровать напротив нее. Моя сумка с тяжелым стуком приземляется у ног.
– Держу пари, ты могла бы сочинить несколько красивых мелодий, используя свое пианино и его фагот.
– Или флейту. Или гобой. Да буквально что угодно, кроме фагота.
– Дай ему шанс, – упорствую я, – но только если он тебе нравится. Я все равно оставлю для тебя билеты, воспользуешься ты ими или нет.
Сэм встречается со мной взглядом. Коротко вздыхает и говорит:
– Я никогда не благодарила тебя… за всю одежду и… за прическу… и…
– Не стоит, – уверяю я. – Я сделала это не потому, что с тобой было что-то не так, Сэм. Тебе следует быть такой, какой ты хочешь, выглядеть так, как хочешь выглядеть. Надень эту старую невыразительную футболку, если хочешь, – дразню я ее. – Я… просто хотела показать тебе другой мир. Хочу, чтобы ты увидела другие варианты. Чтобы ты задумалась о том, почему кто-то выбирает в качестве музыкального инструмента фагот.
– Безумец, наверное, – заявляет Сэм.
– Каждый заслуживает кусочек мира, – продолжаю я, стоя в тесной полутемной комнате общежития, – но не всем нам даны одинаковые шансы, не так ли? Несмотря на это, важно делать все возможное, используя то, что имеешь. Не обращая внимания на усилия других людей, которые пытаются держать тебя прижатой к земле. Что может быть лучше того, чтобы превратить их усилия в пустую трату времени?
Интересно, сколько раз беспечная критика моей матери удерживала меня от осуществления моей мечты? Я вспоминаю холодный взгляд сестры во время своей последней неудачи и задаюсь вопросом, как часто я позволяла их усилиям удерживать меня в ловушке ожиданий семьи Лебо.
На мою страстную речь Сэм приподнимает подбородок и говорит:
– Думаю, фагот может звучать как английский рог. Ну, вроде того.
Это начало.
– Знаешь что, Сэм? Я умираю с голоду, – говорю я. – Хочешь позавтракать со мной перед занятием?
– Да, – невозмутимо отвечает она, широко распахнув глаза.
Завтрак никогда еще не был настолько вкусным. Нервозность наконец-то оставляет меня, позволяя насладиться едой. Сэм рассказывает о своих промежуточных экзаменах, которые состоят из трех отдельных частей: композиция, групповой проект на тему композиторов эпохи барокко и что-то связанное с историей музыки. Она завидует моей способности стоять на сцене перед людьми, и я предлагаю ей отложить эту зависть до сегодняшнего вечера.
Очередное занятие по актерскому мастерству – это своего рода милосердная отсрочка, поскольку я уже закончила работу над своими кусками текста еще на прошлой неделе. Поэтому теперь я просто сижу и смотрю на других, как их систематически хвалит или унижает перед классом хладнокровная Нина. Я не обращаю внимания на эти публичные пытки; я боюсь своих собственных.
После занятий я быстро направляюсь к кассе, чтобы купить билеты для моей соседки, и с ужасом узнаю, что почти все билеты проданы. Лучшее, что я могу отложить для Сэм, – два места в конце ряда R. Это не совсем идеально, но других вариантов нет.
Когда оплачиваю билеты, ко мне подплывает Ариэль.
– Забираешь билеты для своей семьи? – спрашивает она приторным голосом. – Надеюсь, это будут места в первом ряду!
Я качаю головой, не глядя на нее.
– Соседка по комнате, – бормочу я.
– Ни пуха, ни пера, – говорит она слишком быстро, словно ей совсем неинтересно, для кого, черт возьми, эти билеты. – Я слышала, что почти все билеты распроданы.
– Только что сама сделала это открытие, – делюсь я. – Увидимся позже.
Я поворачиваюсь, и выхожу через стеклянные двери. Она выходит за мной.
– Знаешь, я думаю, это к лучшему.
Я хмурюсь. О чем, черт возьми, она говорит?
– Извини?
– Ты и он. Со мной случилось то же самое, дорогая. Я пыталась предупредить тебя. Эй, – весело говорит она, – у меня есть кое-кто на примете, с кем тебе следует познакомиться. Он очень, очень милый. Он мой друг. Когда я впервые увидела его, подумала, что он гей. На самом же деле он оказался просто супермилым парнем. Но к тому времени, как я поняла это, уже была помолвлена с Лансом, так что…
Она говорит так быстро, что мне приходится остановиться. Мы почти вышли со двора.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
Ариэль моргает.
– Очевидно, я хочу познакомить тебя с парнем. Не сегодня, конечно. Когда получится. Я имею в виду…
– Меня не нужно ни с кем знакомить, – выплевываю я в ответ. Да кем она себя возомнила? – С чего это я должна знакомиться с твоим другом-геем?
– Нет. Он не гей. В том-то и дело, Деззи. Я пытаюсь познакомить тебя с действительно хорошим парнем, теперь, когда ты, наконец, рассталась с Клейтоном.
– Мы не расстались, – заявляю я. Я настолько напряжена, что чувствую, как в ушах стучит пульс.
Ариэль вздыхает и качает головой.
– Ох, Деззи. У всех есть глаза, знаешь ли. Эрик узнал все от Дмитрия, и всем в значительной степени ясно, что у вас все закончилось.
– Думаю, всему чертовому факультету стоит держать свой нос подальше от моей жизни, – отвечаю я, кипя от злости. – Мы не расстались.
– О, Деззи, – вздыхает она, качая головой.
Я оставляю ее стоять, не в силах выслушивать ни одного вздоха с придыханием или предложения, полные жалости, из уст этой раздражающей бывшей девушки, которая ведет себя так, словно она лучше всех. Я никогда не говорила, что между мной и Клейтоном все кончено. И, насколько знаю, Клейтон не говорил ничего подобного о нас. В последний раз, когда я его видела, он сильно поссорился с Брантом из-за меня и Хлои, и на тему использования женщин… и мне пришлось уйти.
С того дня наши отношения были сведены к беспокойствам и желаниям в моей голове. Я не писала сообщения Клейтону, а он не писал мне. Хотя, мне показалось, я видела его однажды в будке осветителей, но могла ошибиться. Кроме того, я больше нигде не замечала его, как будто он намеренно избегает меня.
Если быть честной, думаю, он так же напуган, как и я.
Да и Келлен вроде как придурок. Что бы Клейтон ни сделал ему, уверена, Келлен заслужил. Но все же…
Я останавливаюсь у дерева перед входом в туннель, который ведет к факультету искусств, и плюхаюсь на траву рядом с тропинкой. В последнее время все было нелегко. Я не знаю, что чувствую к Клейтону. И не знаю, что ощущаю по поводу сегодняшней премьеры. Какая-то часть меня всю неделю хотела позвонить родителям, но я сдержалась, поскольку испугалась того, что они скажут. А также того, что их слова раздавят меня еще до выхода на сцену. Хотите верьте, хотите нет, но у моей матери талант превращать мою уверенность в пыль даже при попытке подбодрить. Я даже не буду пытаться описывать так называемую «мотивационную речь» моей сестры.
Достаю свой телефон и перечитываю сообщения, которыми мы обменивались с Клейтоном за последние недели. Несколько сообщений вызывают улыбку на лице. Прежде чем осознаю, проходит день, и до конца остается только легкий ужин – при условии, что я смогу заставить себя его съесть, – и вечер премьеры.
Немного полежав в своей комнате и наскоро перекусив в кафетерии, я направляюсь в театр, чтобы встретиться со своей судьбой лицом к лицу. Учитывая, как много шагов я сделала за свою жизнь, для меня очень странно, насколько тяжелой кажется эта короткая дорога от общежития до театра. Я так нервничаю, что мои ноги норовят всё время врезаться друг в друга. Я дважды спотыкаюсь, проходя мимо учебного центра, а затем почти врезаюсь в стену, пока иду через туннель под зданием факультета изобразительных искусств. Мне могут понадобиться новые ноги перед премьерой.
Небосвод медленно переворачивается, темно-синяя вечерняя мгла озаряется огненным закатом, которого не видно, – его вид, вероятно, заблокирован скорпионьим хвостом здания театра. Я вхожу через боковую дверь сзади здания. Нам, актерам, вход в вестибюль запрещен. По крайней мере, так мне сказали после генеральной репетиции в четверг вечером.
Запах сценического грима заполняет гримерную. Мои коллеги громко подшучивают друг над другом, и кажется, словно каждые пять секунд кто-то выдает шутку, так часто и вызывающе они смеются. Я занимаю свое место напротив зеркала, дрожащими руками открываю сумку и начинаю раскладывать спонжи, тональные кремы и кисточки, которые мне понадобятся. Быстро переодевшись в футболку, чтобы не испачкать одежду макияжем, я начинаю процесс медленного перевоплощения в Эмили Уэбб, размазывая по лицу дизайнерскую грязь.
– Готова?
Вопрос исходит от актрисы, играющей миссис Миртл Уэбб, мою мать в пьесе.
– Ты хочешь, чтобы я солгала или сказала что-нибудь радостное и ободряющее? – мямлю я в ответ.
Она хихикает, одновременно размазывая тени на своих веках.
– Правду. Я всегда за нее.
– Я боюсь до усрачки, – говорю я и колеблюсь, прежде чем добавить немного румян под скулы.
– Я тоже! Я всегда нервничаю на премьере. А после этого вечера любое представление кажется легким ветерком.
Только я собираюсь ответить, как слышу скрип колес. Повернувшись на шум, вижу двух костюмеров, Викторию и какую-то незнакомую мне блондинку, которые вкатывают вешалку с костюмами.
Ну разумеется, Виктория здесь.
Блондинка тянется за одним порванным платьем, унося его в угол комнаты, чтобы зашить. Пока она шьет, Виктория отстраненно прислоняется к вешалке и неосознанно теребит свой бирюзовый передник. Пальцами играет с крошечной подушечкой для булавок, висящей на талии, по форме напоминающей помидор.
Я возвращаюсь к своему макияжу. Никогда не полюблю этот затхлый запах.
– После премьеры все кажется мелочевкой, да? Получается, как только сегодняшний вечер пройдет, все будет прекрасно.
– Это на самом деле напоминает два репетиционных процесса, – продолжает моя собеседница. – Первый проходит без зрителей, а второй – с одним зрителем.
– Зрители все делают таким странным, – стону я, растушевывая румяна на своих скулах.
– Смеются, когда ты этого от них не ожидаешь. Не смеются, когда ожидаешь. Аплодируют слишком долго. В первом ряду сядет какой-нибудь парень с ужасным кашлем. И какой-нибудь чертов ребенок на третьем.
Я очень громко смеюсь над ее шуткой и случайно перехватываю в зеркале взгляд Виктории. Она наблюдает за мной, все еще теребя набитый булавками «помидор» и ожидая, что кому-то понадобится ее помощь.
– Твоя семья приедет на этой неделе или следующей? – спрашивает моя «мать» по пьесе.
Услышав вопрос, я дергаю рукой и попадаю спонжем на волосы, оставляя на них пятно грима.
– Нет, – отвечаю я.
– Слишком заняты, чтобы проделать долгий путь из Нью-Йорка, да?
Я напоминаю себе, что люди знают, из какого я города, только точно не знают, из какой я семьи. Если только Виктория не рассказала всем за моей спиной.
Затем по комнате разносятся два слова:
– ДЕЗДЕМОНА ЛЕБО.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Ариэль стоит в дверях. Она выглядит великолепно в атласном синем платье, ее светлые волосы каскадом ниспадают на грудь, а губы – идеальный красный лепесток розы. Я так увлечена ее элегантным видом, что забываю, что она выкрикнула мое имя.
В раздевалке воцаряется тишина.
– Ариэль? – говорю я в ответ.
Она протискивается мимо Виктории, стоящей у двери. Делает всего три шага, и каждый из них отдается звуком каблуков по полу.
– Дездемона Лебо, – снова объявляет она. – Ну, конечно. Теперь всё обретает смысл. Как такой человек как ты получил роль, которую заслужила я.
Я бледнею. Теперь еще и Ариэль стала хотела главную роль? Полагаю, наивно думать иначе: любая девушка на факультете хотела получить роль Эмили Уэбб.
– Что ты хочешь этим сказать? – бросаю ей в ответ, поворачиваясь на стуле.
Секунду назад я не слышала собственных мыслей. Теперь в гримерке так тихо, что слышу звон шпильки для волос, которая касается стола в другом конце комнаты.
– Вы что, не слышали шума и суматохи? – Ариэль спрашивает таким тоном, что ее вопрос звучит как обвинение. – Пришлось вызвать охрану кампуса, чтобы контролировать двери вестибюля.
Я понятия не имею, о чем она говорит.
– Дорогу, – Ариэль, демонстративно размахивает руками, – единственной и неповторимой Дездемоне Лебо. Вы хотя бы осознаете, с кем играете в одной пьесе? С принцессой, которая отняла у меня роль в выпускной год, потому что ее знаменитые мамочка и папочка купили ее для своей доченьки.
Ох, блядь.
К черту это. К черту русалок. К черту все.
– Ариэль, – умоляю я.
– Так это был твой план с самого начала? – выплевывает она, разводя руками. – Привезти своих родителей из Нью-Йорка на вечер премьеры, устроить переполох и сделать важное событие из своего большого техасского дебюта?
Подождите минуту.
Одну гребаную минуту.
– Они здесь? – в ужасе выдыхаю я.
– И, конечно же, позвонить в прессу. «Канал-11» и «Ньюс-13» уже здесь. Кого волнует погода или пробки, когда семья Лебо в городе. Ты та еще штучка, знаешь ли.
Я не могу произнести ни слова. Мое сердце застряло где-то в горле, и единственное, что слышу, только свой пульс и прерывистое дыхание. Помещение вращается, пока представляю себе, как мои родители проходят в вестибюль, сопровождаемые охраной, словно они драгоценные слитки золота, и занимают места в зале, билеты на которые они купили заранее. Их пригласил доктор Твейт? Или они решили приехать сами, потому что моя мать нуждалась во внимании, а отцу было любопытно посмотреть на работу его дорогого Келлена? Моя сестра приехала с ними?
– Мне очень жаль. – Мой голос выходит тихим и жалким. Не знаю, извиняюсь ли я перед Ариэль или перед всеми в гримерке. Я оглядываюсь вокруг и вижу растерянные взгляды, презрительные и пустые. Внезапно понимаю, что во всем этом здании у меня нет друзей. Даже актриса рядом со мной, с которой я недавно разговаривала, смотрит на меня, как на незнакомку. – Мне очень жаль. Я была… Я просто хотела… Ариэль, извини. Я…
– Извини? Ты извиняешь за то, что солгала здесь всем? – подсказывает Ариэль, ее голос снова становится приторно сладким, как когда она предупреждала меня о Клейтоне. – Ты просишь извинение за… что?
Я облизываю пересохшие губы. Кажется, я потеряла способность глотать.
– Я извиняюсь за…
– Она извиняется, – начинает Виктория, – а ты ведешь себя как первоклассная стерва, Ариэль.
Вздохи и шепот проносятся по комнате, словно внезапный ветерок.
Виктория, скрестив руки на груди, неторопливо отходит от вешалки и подходит к Ариэль, стоящей в центре гримерки, и бегло осматривает ее.
– Деззи извиняется за то, что она была вынуждена держать свою личность в секрете, – продолжает Виктория, – потому что такие сучки, как ты, не могут справиться с этим.
Девушки хихикают за моей спиной. Блондинка из команды костюмеров таращится на свою партнершу, забыв о шитье.
– Думаешь, ты была единственной, кто хотел получить роль Эмили? Я тоже ее хотела, – говорит Виктория, небрежно взмахнув рукой. – Черт, я мечтала об этой роли все лето. Теперь я сижу за кулисами и наблюдаю за Деззи.
Ариэль складывает руки на груди.
– Раздражает ли меня это? Конечно, – говорит Виктория, пожимая плечами. – А знаешь, что еще меня раздражает? Явный недостаток ролей в мире театра для людей с темным цветом кожи. Неужели я врываюсь в гримерки каждой белой труппы артистов, чтобы рассказать им обо всех привилегиях, которые у них есть? Черт, нет. Я большая девочка. Я буду продолжать прослушиваться на все роли, которые хочу. Когда-нибудь я сыграю Эмили в какой-нибудь другой постановке. А Дездемона Лебо пусть получает эту постановку.
– Да, – соглашается Ариэль, ее тон мгновенно превращается из сладкого в ядовитый. – А еще она может пригласить своих знаменитых родителей на большой вечер премьеры, и это так справедливо, потому что…
– О, поверь мне, я знаю все о родителях, которых стесняешься, – обрывает ее Виктория, махнув рукой перед возмущенным лицом Ариэль. – Ты не захочешь переезжать в общежитие, когда твой отец кричит в коридоре на кантонском диалекте со скоростью двадцать слов в секунду, поверь мне. (Примеч.: Кантонский диалект также является общим языком всех эмигрантов из Китая в других странах). Могу только представить, с каким адом приходилось сталкиваться Деззи, что она была вынуждена сбежать в Техас и убраться подальше от своего отца. – Она резко поворачивается ко мне. – Я права?
Я прикусываю губу.
– К чему я это все говорю? – продолжает Виктория, не сводя с меня глаз. – Хвала Деззи. И как жаль, что ее чертова семья, привлекающая внимание папарацци, следует за ней. Вы только посмотрите на ее бледное лицо. Она выглядит взволнованной из-за новостей о прибытии семьи, а Ариэль? – Она поворачивается к Ариэль и впивается в нее взглядом. – Подойди к ней. Посмотри в ее глаза. Правда была рядом все это время. Единственная, кто лжет всем, это ты.
Теперь Ариэль смотрит на меня. Интересно, ищет ли она правду на моем лице, или, может, просто продумывает девяносто девять способов убить меня. Ее глаза – непроницаемая смесь замешательства и обиды, и это непохоже на тот взгляд, которым она награждала меня на занятиях по актерскому мастерству. На секунду я ловлю себя на мысли, что на самом деле это Клейтон бросил ее. Я никогда не видела этой ее другой стороны до текущего момента.
Меньше русалки. Больше морской ведьмы.
Ариэль, наконец, приоткрывает губы, хотя ей требуется несколько секунд, чтобы произнести хоть какие-то слова.
– Я не доверяю лжецам. Я не люблю их. Клейтон. Ты. Вы созданы друг для друга, парочка лжецов.
– Мы все лжецы, – говорит Виктория, закатив глаза. – Или ты не слышала песню Деззи? Я лгунья. Ты лгунья. Да, давай устроим большую вечеринку лжецов и, черт возьми, покончим с этим. – Она делает два шага к Ариэль. – Это гримерная комната. Которая принадлежит актерскому составу. Учитывая, что ты не являешься его частью, я предлагаю тебе пойти на собственную не-для-актерского-состава вечеринку и… покончить… с этим.
Ариэль вздергивает подбородок, слишком гордая, чтобы показать, насколько глубоко ее ранят слова Виктории, и выходит из гримерки. Остальные начинают перешептываться, где-то даже слышны смешки.
Я поднимаюсь со стула и даже не замечаю этого. Оказываюсь прижатой спиной к стойке с косметикой, и чувствую на себе десятки глаз. Понятия не имею, как должна относиться к происходящему.
Затем Марси, которая играет роль Ребекки Гиббс, наклоняет голову и с любопытством спрашивает:
– Так кто твои родители?
Я сглатываю, глядя на нее. Остальные в гримерке, кажется, тоже ждут моего ответа. Ну что ж, покончим с этим.
– Моя мать – Вайнона Лебо.
Я даже не успеваю произнести имя отца, как три девочки ахают от удивления.
– Ты имеешь в виду Вайнону Лебо, которая была первой, кто сыграл «Явных» за пределами Бродвея?
– О, Боже мой. Она играла в мюзикле «Волосы» на Бродвее. И в «Лаке для волос» тоже.
– «Чикаго», – выкрикивает кто-то другой.
– Она дважды подряд выигрывала премию Тони! (Примеч.: Премия Антуанетты Перри за заслуги в театральной сфере, аналог кинематографического «Оскара»).
– Подожди, подожди. Эта Лебо?
– Срань господня. Ты же театральная особа.
– Она театральная особа.
– Могу я с ней встретиться? О, пожалуйста, помоги мне получить ее автограф!
Скандал быстро перерастает в волну радостного смеха и возбуждения, когда мои коллеги начинают делиться между собой какими-то историями, подкрепленными новостями.
И над всем этим шумом и весельем я пытаюсь взглядом отыскать Викторию.
Я отхожу от стойки с косметикой, двигаясь в ее сторону. Она понимающе ухмыляется мне, пока я гадаю, как, черт возьми, произошел этот внезапный поворот.
Так, у меня есть рот, который я могу использовать.
– Почему ты заступилась за меня? – спрашиваю я.
Вся злость, которая жила в глазах Виктории, исчезает, и внезапно она становится тем забавным человеком, которого я встретила в коридоре общежития месяц назад.
– Я была несправедлива к тебе, – тихо бормочет она, но я слышу ее сквозь шум. – Ты хотела жить здесь, среди простых людей. Я поняла. Полностью поняла. И я была ужасна, используя это против тебя. – Она вздыхает. – У нас лучше получалось быть друзьями, чем врагами. Читать сценарии до трех часов утра с Хлоей не так весело.
Я чувствую, как мое сердце переполняется радостью. Думаю, после всего, что произошло в последнее время, мне было необходимо услышать эти слова.
– Ты просто хочешь получить автограф моей мамы, не так ли?
Виктория смотрит налево, направо, затем наклоняется и шепчет:
– Я чертовски хочу этого.
