Текст книги "Читай по губам (ЛП)"
Автор книги: Дэрил Баннер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Глава 24
Клейтон
Щурясь сквозь стекло осветительной кабины, я пытаюсь разглядеть, что за чертовщина происходит в первых рядах. Я ничего не могу разобрать, поэтому решаю забить на это. На самом деле, мне плевать на все до того момента, когда Деззи выйдет на сцену и осветит мой гребаный мир.
Мне плевать, что не могу получить ее. Меня не волнует, что все пошло не по плану. Просто она сосредоточена на своей мечте, счастлива и живет так, как хочет.
Независимо от того, включает ли эта мечта меня или нет.
Похлопывание по плечу почти до смерти пугает меня. Я поворачиваюсь на стуле и вижу Дика, который стоит с возбужденным выражением на лице. Он быстро говорит несколько слов, которые я не успеваю уловить. Я приподнимаю подбородок и хмурю брови.
– Вай-но-на Ле-бо, – произносит он, чеканя каждый слог. – Она… здесь. Вестибюль… превратился… в гребаный… сумасшедший… дом.
Я моргаю. Родители Деззи?
Дик внезапно хлопает меня по спине, потом что-то печатает на своем телефоне и показывает мне экран:
Ты же понимаешь, кем является отец Деззи, не так ли?
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки. Конечно, я понимаю.
Отвечаю на его энтузиазм медленным и сдержанным кивком. Дик говорит мне что-то еще и снова хлопает меня по спине, а потом взволнованно выскакивает за дверь и по лестнице спускается в вестибюль. Я снова наклоняюсь вперед, смотрю сквозь стекло и сосредотачиваюсь на передних рядах. Все это безумие из-за родителей Деззи – знаменитостей, которые, по-видимому, решили прийти и оказать поддержку своей дочери.
Я чувствую укол обиды. Деззи больше не моя. Неважно, чья она дочь. Как только ее отец узнает, какой я темный и неуравновешенный парень, он не захочет, чтобы его дочь была рядом со мной.
Разве я не говорил это с самого первого дня? Она заслуживает лучшего. Я ей не подхожу.
Я стискиваю зубы и безучастно смотрю в окно, ожидая возможности затемнить один мир и осветить другой.
Спустя двадцать минут я получаю сообщение от постановщика сцены за кулисами – от настоящего постановщика сцены, не актера, и жду, когда зажжется лампочка. В момент, когда это происходит, я медленно гашу свет в зале, заливая аудиторию темнотой, а после включаю свет для первого акта.
Актер-постановщик сцены, который выступает в качестве рассказчика спектакля, выходит на сцену, приветствует зрителей, а затем представляет им сцену, рассказывая, где находится дом Гиббса, дом Уэбба и так далее. Вслед за ним я читаю свой размеченный сценарий, угадывая строки по происходящему на сцене.
Весь этот опыт мог быть лучше, если бы я не вышел из себя и не сбил очки с лица Келлена. Конечно, это чувствовалось хорошо, и я обрел покой, но вместе с тем что-то потерял. Я уверен, знание того, что я мог бы отправиться сегодня вечером домой с Деззи, помогло бы мне чувствовать себя лучше, чем в тот момент после удара.
Это моя вина. Гнев постоянно со мной. И так будет всегда.
Наконец, наступает время для той самой сцены. Дездемона Лебо, с распущенными волосами, струящимися по ее спине, выходит на сцену в образе молодой Эмили Уэбб, одетая в милое платье начала 1900-х годов.
Я так чертовски горжусь тем, что направляю на нее свет.
Закрываю рукой рот и глубоко вздыхаю, глядя на Деззи.
Это ранит, просто смотреть на нее.
На этой неделе я видел ее каждый день во время репетиций, и каждый день был ножом в моем животе, который не приносил крови. Рана была слишком глубокой, чтобы увидеть ее, и каждый вечер я возвращался домой с сильной болью. Никакое количество сжимания гребаной подушки не могло уменьшить боль.
В сравнении с любым криком в мире, эмоциональная боль громче.
Первый антракт почти застает меня врасплох, поскольку я так заворожен и истерзан, наблюдая за Деззи на сцене, что теряю счет времени. Вздохнув, я кусаю губы и беру в руки телефон.
Я: Брант все еще ведет себя странно?
Не проходит и десяти секунд, как я получаю ответ.
Дмитрий: Все не так плохо. Ты же его знаешь. Думаю, он играет в боулинг. Эй, ты же понимаешь, что я сегодня в зале, верно?
Я фыркаю. Я был настолько поглощен своими переживаниями по поводу Деззи, что совершенно забыл о присутствии в зале Дмитрия для поддержки Эрика. Надо заметить, Эрик очень убедительно играет пьяного директора хора Саймона.
Я: Да, конечно. Надеюсь, тебе понравился первый акт. Впереди еще два. Приготовься к некоторым #ощущениям.
Дмитрий: Тебе следует поговорить с ней. После спектакля.
Я вздыхаю, отталкивая телефон после этого сообщения. Неужели Дмитрий не понимает, что в этом нет никакого гребаного смысла? Ее родители здесь. Они в значительной степени служат защитной стеной между нами. Я уже достаточно расстроил ее.
Это забавно, что Келлен проиграл кулачный бой, но выиграл битву.
Я делаю глубокий вздох, считаю минуты и готовлюсь ко второму акту.
Выключить свет в зале. Включить свет на сцене. Мы перемещаемся во второй акт, который происходит спустя три года – как объяснил услужливый актер-постановщик. Я наблюдаю за воспоминаниями о влюбленности Джорджа и Эмили, затем как они женятся в настоящем, несмотря на все опасения.
На сцене Деззи целует чьи-то губы, и я чувствую, как мой член дергается. Я знаю, какая сила живет в этих скромных губах. Сила, с которой я имел удовольствие познакомиться очень близко.
Черт. У меня встает. И это не та реакция, на которую я рассчитывал.
Второй акт плавно перетекает во второй антракт, во время которого мне необходимо сделать свои темные делишки. Осветительная кабина разумно выходит в вестибюль, а не за кулисы, и спустя десять минут после объявления перерыва (я даю зрителям достаточно времени на удовлетворение своей нужды), проскальзываю в туалет главного холла.
Спустив буквально полноводный Нил, в самый дальний писсуар, я смываю за собой и подношу руки под работающий кран, намыливая их сильнее, чем нужно, выпуская наружу свое разочарование. Я брызгаю водой на свое лицо, чувствуя, как капли стекают по подбородку.
Когда я открываю глаза, вижу, как на меня, вопросительно приподняв брови, смотрит мужчина, стоящий у другой раковины.
Черт. Он говорил со мной?
– Извините, – говорю ему, – я глухой.
Мужчина на мгновение удивляется. У него добрые глаза, и, к моему удивлению, он поднимает руки и объясняет жестами:
– Ты в порядке?
Мой непредвиденный приятель использует язык жестов. Я этого не ожидал.
Я отвечаю:
– Да, хорошо.
Похоже, его это не убедило. Честно говоря, я был не очень убедительным. Он показывает:
– Тебе нравится пьеса?
Я пожимаю плечами.
– Думаю, она хороша. – Чувствуя себя странно непринужденно с этим человеком, добавляю: – Я управляю светом на сцене. Я также автор одной трети освещения в постановке, хотя не прописан в программе. – С полуулыбкой я прикладываю палец к губам и говорю: – Только никому не говорите.
Он улыбается, впечатленный.
– Это здорово. Какую треть?
– Ту часть, которую вы сейчас увидите, – отвечаю жестами. – Но на самом деле, единственный актер, который заслуживает свет, – это Деззи. Она играет Эмили Уэбб.
Мужчина хмурит брови.
– Почему ты так говоришь?
Не знаю, что нашло на меня. Этот человек с добрыми глазами внезапно становится моим другом. Он «говорит» на моем языке. В груди все сжимается, когда я показываю:
– Она очень талантлива. Вы не знаете, но она также поет. А ее голос… Я не могу услышать его, но… – Я закрываю глаза. Чувства, которые я испытывал в «Толпе», накатывают на меня. – Но я могу «слышать» его. Я вижу, что ее песни делают с людьми. Она не понимает этого. – Открываю глаза и продолжаю: – Мне жаль, если я кажусь немного влюбленным. Мы… раньше встречались.
Теперь на лице мужчины появляется настоящая улыбка. Он прислоняется к раковине, изучая меня.
– Раньше?
Укол горечи снова дает о себе знать.
– Она бросила меня. Типа того. Наверное. Я не уверен, кто мы друг другу сейчас.
Он поднимает кулак с оттопыренными большим пальцем и мизинцем.
– Почему?
Я пожимаю плечами.
– Потому что я… не понимал, насколько она удивительная.
Он ухмыляется, обдумывая мои слова, а затем показывает:
– На самом деле, звучит так, что понимал.
Я похлопываю себя по запястью – универсальный знак «время» – и говорю:
– Мне лучше вернуться, прежде чем кто-нибудь накричит на меня. Хотя я их и не услышу.
Мужчина хохочет так громко, что, клянусь, я чувствую вибрацию пола под своими ногами. Он коротко кивает, когда я открываю дверь, пропуская его вперед.
После короткого общения в туалете с капитаном Добрые Глаза, меня снова поглощает одиночество осветительной кабины. Я глубоко и уныло вздыхаю, прежде чем откинуться на спинку стула.
Маленькая красная лампочка мигает как раз вовремя.
Я включаю свет для третьего и заключительного акта – отрезвляющий финал предыдущих актов. Прошло девять лет, и горожане собираются на похороны.
Похороны Эмили.
Дездемона появляется на сцене рядом с разложенными стульями, на которых сидят другие персонажи пьесы, которые скончались, включая персонажа Эрика – Саймона Стимсона, который повесился. Я даже не могу уследить за ее репликами в сценарии, слишком заворожен видом Деззи на сцене, когда она наблюдает за собственными похоронами и Джорджем, плачущим над ее могилой.
Ее героиня не готова присоединиться к мертвым. Деззи, с надеждой в глазах, умоляет актера-постановщика сцены дать ей прожить еще один день. Когда ее желание исполняется, она быстро начинает сожалеть об этом, поскольку день проходит слишком быстро, ни один из его драгоценных моментов нельзя остановить. Несчастная, она спрашивает, понимает ли кто-нибудь из живых, каким подарком является каждый момент их жизни.
Я смотрю на Деззи, она стоит под синим холодным светом, задаваясь вопросом, знал ли я, каким подарком было каждое мгновение, проведенное с ней, прежде чем потерял все это.
Я не понимал, насколько она удивительная.
Затем Эмили сдается, занимая последнее свободное место среди мертвых – стул, который ждал ее все это время. Я убираю всю насыщенность освещения ее стороны сцены – мой блестящий вклад в освещение – и лица мертвых оказываются в тени.
Судорожно втягиваю воздух и кусаю кулак, наблюдая, как третий акт подходит к своему мрачному финалу.
Как Деззи может не видеть, насколько она прекрасна?
Зажигается лампочка.
Свет постепенно гаснет.
Глава 25
Деззи
Занавес опускается, и я чувствую себя невесомой.
Глубоко вздыхаю с облегчением.
Во время выхода на поклон с остальной частью актерского состава, Эрик нащупывает мою руку, и я сильно сжимаю его ладонь. Аплодисменты накатывают ударной волной, глаза наполняются слезами.
Не хочу показаться самодовольной, но я на самом деле горжусь собой. Я чертовски сильно горжусь собой.
Занавес снова опускается. Эрик поворачивается ко мне и обнимает до хруста костей, после чего визжит и говорит:
– Какая убийственная премьера! Деззи, это было просто великолепно!
– Ты был великолепен, – говорю я ему.
– Знаешь, ключ к тому, чтобы сыграть пьяного… – начинает он, когда мы идем в сторону гримерки.
– Да! Не вести себя как пьяный! И знаешь что? Я последовала твоему совету, так что мой секрет был в том, что я старалась лажать максимально плохо, – объясняю я ему, – только надеясь, что я не смогу облажаться и достойно сыграю роль Эмили.
Эрик останавливается возле женской гримерки.
– Думаю, ты сыграла более чем достойно. – Он легонько чмокает меня в щеку, затем хихикает. – Не могу дождаться встречи с Дмитрием! О, – говорит он внезапно, его улыбка исчезает, – я не имел в виду…
– Нет, нет, нет, – уверяю я его. – Не переживай. Они соседи по квартире. Это не…
– Я знаю, но все же, знаешь... – Он прикусывает губу, шаркая ногой.
– Вы вместе? – Я подталкиваю его локтем в бок. – Вы с Дмитрием?
Эрик пожимает плечами.
– Не совсем. Думаю, мы хорошие друзья. Он немного с приветом. Полагаю, я тоже с приветом, не знаю. Понимаешь, если бы он встретил девушку или другого парня, думаю, я бы был скорее счастлив за него, чем ощущал ревность.
Я ободряюще поглаживаю его по плечу.
– Понимаю. Ты хороший человек, Эрик. О, кстати, мы с Вики снова разговариваем друг с другом.
– Я слышал! Но не дай ей услышать, как ты ее называешь, иначе все повториться.
– Разумеется, Другой Эрик. – Я подмигиваю ему и забегаю в гримерку, чтобы избежать его шутливого пинка.
Смыв с лица всю косметику, я снимаю одежду Эмили и надеваю в свой наряд для пост-премьерной вечеринки: атласное черное платье без рукавов с разрезом чуть выше колена. Я сочетаю его с милыми балетками (потому что после спектакля каблуки могут идти к черту), а затем расчесываю волосы, пытаясь привести их в порядок перед столкновением со своей семьей и тем безумием, которым это будет сопровождаться.
Прогулка по коридорам от гримерки до вестибюля кажется длиннее, чем обычно, как будто коридоры сделаны из резины и стали в два раза больше своей обычной длины. В животе поселился комок нервов, как будто я все еще нахожусь в ожидании сегодняшнего представления.
Может быть, настоящее шоу еще не началось.
Когда открывается дверь в вестибюль, на меня обрушивается поток шума задолго до того, как я вижу лица. Я осторожно пробираюсь сквозь толпу, надеясь пробраться к своим родителям, где бы они ни были в этом безумном хаосе, – если они вообще здесь. Предполагаю, их могли вывести через боковую дверь или посоветовали остаться в зрительном зале, пока не схлынет большая часть толпы.
Потом море голов расступается, и я вижу своих родителей.
Мама как обычно выглядит потрясающе. Ее волосы идеально завиты и туго стянуты на голове, подчеркивая ее сверкающие серьги и длинную стройную шею. На ней надето платье глубокого синего цвета, украшенное блестящими драгоценными камнями по подолу. Рядом с ней – отец. Он достаточно благоразумен, и надел скромный свитер на рубашку, воротник которой виднеется в вырезе. Его песочного цвета волосы аккуратно разделены пробором, что приятно отличается от того беспорядка, который обычно творится на его голове. Он замечает меня первым, расплывается в широкой улыбке и распахивает объятия.
– Деззи, – зовет он сквозь шум толпы.
Я обнимаю его, сжимая так сильно, что становится больно.
– Спасибо, что пришел, папа.
– Я бы ни за что не пропустил это, милая. – Его голос звучит напряженно из-за наших объятий.
Мама увлечена разговором с профессором Твейтом, ее голос такой же звонкий и блестящий, как ее платье. Она прижимает одну руку к груди, пока второй активно жестикулирует в такт своей бесконечной речи.
По другую сторону от доктора я неожиданно замечаю сестру. Она ослепительно красива в блестящем облегающем платье, которое выглядит так, словно высечено из бриллиантовой глыбы.
– Сиси?
С натянутой улыбкой она подходит ко мне для самого крепкого объятия в мире.
– Молодец, – шепчет она в мое ухо с прекрасным английском акцентом. Она произносит это так, словно хвалит малыша за то, что он нарисовал круг с оранжевыми завитушками и назвал его львом.
– Спасибо, Сиси, – все равно говорю я. – Я и не думала, что вы все приедете.
– Ну разумеется. И, – приподняв брови, все еще с акцентом добавляет сестра, – я тоже жду, что ты сядешь в самолет и увидишь меня, когда начнется мое шоу.
Любезности, поздравления и благодарности раздаются снова и снова, пока толпа проходит мимо – либо любезно просят автограф у моей матери, либо хвалят мое выступление. С каждой благодарностью мое сердце наполнется больше и больше.
– Здесь довольно шумно, не так ли? – обращается ко мне мама, так и не поздравив меня. – Мы можем пройти в другое помещение, где немного тише?
Конечно, я обязана организовать это, потому что это просьба самой Вайноны Лебо. Доктор Твейт прощается и благополучно покидает нас, прежде чем мы вчетвером направляемся в коридор, ведущий в гримерки, классы и кабинеты.
– Деззи, – наконец-то говорит моя мать, наклоняясь, чтобы поцеловать в обе щеки. – Сладкая моя. Ты уже завоевала свой маленький пруд? Я так рада видеть тебя на этой сцене.
Ее комплимент звучит так двусмысленно – комплимент вперемешку с уколом.
– Я не считаю этот пруд таким уж маленьким.
– Это достойное место, чтобы стать акулой, прежде чем ты вернешься домой и попробуешь свои силы в более профессиональных начинаниях, – поясняет мама, и тут же говорит кому-то в свой телефон: – О, Джеффри, Люсиль не сможет прийти завтра.
Сиси вздыхает, и даже ее вздох звучит с английским акцентом.
– Перестань заставлять бедную Дездемону делать то, что она не хочет. В этом мире есть место для разных актеров. Кто-то любит укусы и борьбу севера. А кому-то нравится спокойствие и пальмы юга. – Она нахально улыбается мне. – Я придумала это сама.
Прикусываю губу, не зная, хочу я затевать драку или нет.
Потом папа говорит кое-что неожиданное:
– Думаю, что мама и сестра пытаются сказать, дорогая, что ты сегодня проделала хорошую работу и должна гордиться собой. И, – добавляет он, – я ценю тебя, Деззи. Я жив и хочу ценить каждый момент, пока способен на это. – Он целует меня в макушку. – Хорошая работа.
Я наблюдаю за выражением лица мамы и сестры. На краткий миг мама, все еще сжимая свой телефон у уха, смотрит на меня. У моей сестры раздражающе напряженная улыбка, но в то же время кажется, что она смотрит на меня с нежностью, которую редко показывает. Я думала, она переросла ее в десять лет.
– Спасибо, – говорю я им. – Всем вам. Это много значит для меня, правда-правда. О, мам, – внезапно выпаливаю я, – у тебя есть программка, да?
Мама открывает сумочку и вытаскивает ее.
– Эта?
Да, этот сложенный вчетверо клочок бумаги. Мама так привыкла к профессионально напечатанным афишам, что, скорее всего, не видела бумажную программку с 1996 года.
– Сделаешь мне одолжение? – спрашиваю я ее. – Поставь свою подпись, напиши «Для Виктории» и добавь что-нибудь вдохновляющее. Это для моей соседки.
Мама понимающе ухмыляется, достает из сумочки ручку и драматично строчит на бумаге. Потом протягивает мне программку, на которой написано:
Для Виктории, что-нибудь вдохновляющее. Друг Деззи – мой друг. Вайнона Лебо.
Я улыбаюсь, крепко прижимая к себе программку. Несмотря ни на что, чувство юмора у моей матери все еще есть.
– Мне бы очень хотелось, чтобы у нас было больше времени, моя милая, – бормочет мама, – но машина и водитель ждут нас снаружи, мы должны успеть на ночной рейс до Нью-Йорка. Мы с Сиси в понедельник улетаем в Лондон, и нас ждет еще много дел в эти выходные. Но мы не могли пропустить твою премьеру.
– Я знаю, – бормочу я. Забавно, я боялась, что они приедут, а теперь боюсь, что они уедут.
– Мы скоро увидимся на зимних каникулах, – тихо шепчет мне отец, – и обещаю, я не буду вмешиваться. Если хочешь остаться в Клангбурге, я тебя поддержу.
– Спасибо, – отвечаю я, не в силах избавиться от ощущения, что отец что-то недоговаривает.
– Джеффри, мы опоздаем на самолет.
– О, милая, – вздыхает папа с притворным раздражением. – Неужели мы не можем провести еще несколько драгоценных минут с нашей дочерью? – Он притягивает меня к себе для еще одних крепких объятий, а потом говорит: – И передай мою похвалу художнику-осветителю.
Я хмыкаю, уткнувшись в грудь отца.
– Боюсь, он вернулся в Нью-Йорк, поджав хвост.
– Другому художнику-осветителю, – поправляет он.
Я хмурюсь в недоумении. Клейтон? Но прежде, чем успеваю задать вопрос, папа отстраняется, давая возможность матери и сестре подойти для прощальных объятий и «птичьих» поцелуев. Не проходит и нескольких мгновений, как я стою у стеклянных окон и машу им на прощание. Моя семья исчезает в ночи, словно три ночных призрака. На сердце тяжесть, и внезапно на глаза наворачиваются слезы, чтобы выплеснуть те эмоции, которые я не смогла выплеснуть на сцене.
В кармане мой телефон издает сигнал, пугая меня, нарушая спокойствие ночи. Я смотрю на экран.
Сэм: Прости, что мы не увиделись после спектакля.
Мы немного подождали, но ты была со своей семьей.
Спасибо за билеты. Думаю, Томас классный.
Мы в общежитии, пожалуйста, постучи, если вернешься.
Думаю, он мог бы поцеловать меня.
А может, и нет.
Я хихикаю, читая текст. Я так счастлива за Сэм, что могу расплакаться.
Уже почти убираю телефон, когда он начинает звонить. Я удивленно смотрю на аппарат. Кто-то звонит мне? Кто, черт побери, использует телефон для звонков? Вижу на экране фото своего отца.
Подношу телефон к уху.
– Ты что-то забыл?
– Мама так торопилась уехать, что я кое-что забыл. То, что хотел тебе сказать.
Я слышу голос возмущающейся матери.
– Я не торопилась, Джеффри, но если ты так отчаянно хочешь опоздать на наш рейс…
– Что ты забыл сказать мне? – спрашиваю я, вклиниваясь между мамиными возмущениями.
– Во время антракта я получил интересный опыт в туалете, – говорит он.
Меня передергивает:
– Ты с ребятами ел мексиканскую еду? Не уверена, что хочу услышать это.
Папа хохочет в трубку, громко и от души.
– Нет, дорогая. Марв пригласил нас на ужин перед шоу. Это было общение с парнем, который регулировал свет на спектакле и, по-видимому, закончил работу, которую не доделал Келлен. Я был вынужден вспоминать язык жестов, который не использовал с тех пор, как умерла двоюродная бабушка Эстер.
Я была очень маленькой, когда она умерла. Я забыла, что она была глухой.
– Кажется, все мы не умеем ценить то, что у нас есть, – замечает папа. – Красивый молодой человек. Он довольно много говорил о своих мыслях насчет твоего таланта. Я и не знал, что ты снова начала петь, милая.
Я прижимаю ладонь к груди. Клейтон и мой отец?..
– Начала, – признаюсь я. – Я хожу в местную забегаловку и… и музыканты там… – Я сглатываю. – Он рассказал тебе об этом?
– Он большой поклонник твоей музыки, несмотря на отсутствие слуха. Это достойно, если тебе интересно! – добавляет он со смехом. – Знаешь, талант Лебо может проявляться во многих формах. В нашей семье не было певиц со времен моей покойной бабушки. Но, Деззи, – бормочет папа, на заднем плане я слышу, как мама направляет водителя, – независимо от его формы, у тебя есть голос, и ты принадлежишь миру театра. Неважно, играешь ты, поешь или делаешь все вместе, у тебя есть место на сцене, милая.
Теперь у слез появилась новая причина, чтобы подступить к моим глазам.
– Спасибо.
– В любом случае, этот молодой человек правильно понял это. Я мог бы добавить, что у него самого сильный артистический голос. Марв должен знать, какой талантливый осветитель скрывается у него под носом. – Мой отец счастливо вздыхает в трубку, а затем говорит: – Оставайся в безопасности здесь, в Техасе. Мы позвоним тебе, когда приземлимся.
– Люблю тебя, папа.
– Никогда не говори, что в случае с тобой я «дергал за ниточки». Ты заслужила, и точно владела сценой сегодня вечером, дорогая, и будешь владеть следующей.
Затем наступает тишина.
Я сжимаю телефон, прежде чем, наконец, убрать его в карман. Делаю глубокий вздох, пытаясь отогнать образ папы и Клейтона, получающих «опыт» в туалете. Я бы рассмеялась, если бы не чувствовала себя такой странно разбитой.
Когда я возвращаюсь в театр, чтобы забрать свои вещи, обнаруживаю, что вестибюль пуст, за исключением двух-трех студентов, которые громко смеются и болтают с Эриком. Он оборачивается и кричит:
– Ты собираешься в «Толпу» сегодня, Ди-леди?
Я отрицательно качаю головой.
– Премьера меня измотала, – неубедительно говорю я. – Думаю, что просто вернусь в общежитие и прерву поцелуй моей соседки с мальчиком-фаготом.
Эрик разочарованно морщится.
– Тогда, может быть, завтра.
– Отлично сегодня поработали, – повторяю я, прежде чем выйти в коридор.
К тому времени как я возвращаюсь в гримерку, там остается только три человека. Я убираю косметику и складываю свои вещи в шкафчик над своим местом, полагая, что там они будут в безопасности до завтрашнего спектакля. Прохожу мимо вешалки с костюмами и нахожу висящий там фартук Виктории. Улыбаясь, сворачиваю программку с автографом мамы и прячу ее в карман фартука – это будет самый приятный сюрприз.
Потом бросаю долгий взгляд в зеркало на свое уставшее лицо и с недовольным вздохом выхожу из комнаты.
Свернув за угол, иду по длинному коридору в вестибюль, в котором уже никого нет. Даже Эрик с друзьями ушел. Я некоторое время смотрю на пустые стулья, погруженная в воспоминания, что всего тридцать-сорок минут назад тут было ужасно шумно.
Почему тишина кажется такой громкой?
– Деззи.
Я поворачиваюсь. Клейтон стоит у дверей зала, одетый в черную униформу команды осветителей: черная футболка натягивается на его груди, черные брюки свободно висят на бедрах, пара черных ботинок придает ему какой-то доминантный вид. На запястье надета черная манжета. Я замечаю ее, когда он упирается в стену рукой.
Мой взгляд встречается с его темными глазами, сосредоточенными на мне, как будто Клейтон наблюдал за мной всю ночь. Ну, он и наблюдал, из осветительной будки.
– Клейтон, – отвечаю я.
– Если бы родители слышали, как ты поешь, – говорит он, качая головой, – если бы видели, как твой красивый голос влияет на всех людей…
– Ты столкнулся с моим отцом в туалете.
Клейтон хмурит брови.
– Что?
– Ты столкнулся, – я делаю шаг к нему, – с моим отцом, – делаю еще один шаг, – в туалете.
В его глазах вспыхивает понимание, и он неожиданно усмехается.
– Что тут смешного? – спрашиваю я его.
– Что за хрень, – бормочет он. – Почему я встречаю людей, которых ты знаешь… в гребаном туалете?
Я качаю головой.
– Что ты имеешь в виду?
– Неважно, – заканчивает он с ухмылкой. – Ты что-то говорила?
– Ну, о моем отце, – продолжаю я, пытаясь одновременно показывать жесты. – Он сказал о том, что мы не… ценим… то, что имеем, когда у нас это есть. – Вместо жеста «ценить», которого я не знаю, я просто произношу это слово по буквам. – Ты ему что-то сказал?
Клейтон напряженно смотрит на меня. Он выглядит чертовски голодным, как волк, которого оставили в дикой природе на несколько дней без еды.
Я вижу ответ в его глазах.
– Возможно, я не дала тебе шанса, которого ты заслуживаешь, – шепчу я, подходя настолько близко к нему, что чувствую опьяняющий запах его одеколона. Я прислоняюсь к стене, находясь в нескольких сантиметрах от его лица. – Ты боишься сделать мне больно?
– Я всегда этого боюсь, – шепчет он и делает знак рукой.
Я тычу пальцем ему в грудь.
– Я хочу узнать настоящего тебя.
– Нет, ты не хочешь.
– Я Дездемона Лебо, – говорю я ему. – Я камушек в тени моей сказочно талантливой сестры. Пятно на золотом имени моей матери. Я приехала в этот колледж и лгала о том, кто я такая, – продолжаю я, стараясь максимально использовать язык жестов и произнося по буквам слова, которые не знаю, – боясь людей, которые лгут мне о том, кем они являются, и… внезапно я задаюсь вопросом, а имею ли вообще право бояться? Неужели я такая же плохая, как люди, которые лгали мне в прошлом?
Клейтон проводит пальцами по моим волосам, убирая прядь волос с лица. От одного его прикосновения по всему моему телу пробегает дрожь предвкушения.
– Так что, да, – заключаю я, снова обретая дар речи. – Это… настоящая я. И я хочу узнать тебя, Клейтон Уоттс. Я хочу знать все.
– Может быть, я просто боюсь, – медленно говорит он, – что когда ты узнаешь меня настоящего, то сделаешь печальное открытие, что я… на самом деле скучный.
Я улыбаюсь.
– Сомневаюсь в этом.
Его дыхание касается моего лба. Жар приливает к моим щекам, и я инстинктивно придвигаюсь к Клейтону ближе. Эта неделя была эмоциональным хаосом без него.
– Я скучал по тебе, – шепчет он мне на ухо.
Чувствую, как будто электрический ток пронзает мою шею и грудь, а затем проносится ниже. Я так сильно жажду прикосновений Клейтона, что боюсь причинить ему боль, если выпущу эту жажду прямо сейчас. Я могла бы уничтожить его.
Используя язык жестов, я показываю:
– Я скучала…
Не успеваю закончить, как он хватает меня за руки, и я удивленно смотрю на него.
– Читай по губам, – беззвучно произносит он. – Прямо сейчас я хочу забрать тебя к себе и показать, как сильно, как очень-очень-очень сильно я ценю каждое мгновение, проведенное с тобой.
И я читаю каждое слово.
Десять минут спустя дверь в квартиру Клейтона с шумом распахивается, и в нее влетают двое, которые не могут перевести дыхание.
Дверь захлопывается за моей спиной.
Клейтон скользит по моему платью, и я, задыхаясь, опираюсь на кухонный стол.
Я запутываюсь пальцами в его темных волосах. Сильно тяну за них, вызывая у него глубокий стон удовольствия – и боли. Клейтон цепляет пальцами мои трусики и стягивает их вниз с такой силой, что они рвутся.
– Клейтон! – вскрикиваю я, когда он закидывает мои ноги себе на плечи, уткнувшись лицом между ними, и приподнимает меня со стола.
В следующее мгновение я падаю на его кровать.
Он накрывает меня своим телом и глубоко вздыхает, его глаза дикие и черные.
Он такой чертовски твердый, что его член готов порвать брюки. Поэтому я помогаю избавиться от них. Потом Клейтон срывает с меня платье, а затем его футболка оказывается где-то на полу.
После того как в рекордное время раздеваюсь, я становлюсь такой смелой, что встаю и толкаю Клейтона на кровать. Он хмыкает, его глаза мерцают от удивления, когда я забираюсь на него, как пантера.
Ничто не стоит у нас на пути, кожа к коже, только пот, жар и… мы.
– Забирайся на меня, – внезапно говорит он.
Я прищуриваюсь.
– Я уже здесь, – протестую я.
Затем смысл его слов становится более понятным, когда он хватает меня за бедра и подтягивает выше. И еще выше.
На свое лицо.
– Клейтон! – кричу я, хватаясь за спинку кровати, чтобы не упасть. Мои глаза округляются. О, Боже, его язык. Я ногами сжимаю его голову, жадно удерживая его на месте. Если он собирается продолжать делать такое, я не позволю ему остановиться, пока не получу всё.
Его голова ныряет глубже.
Удовольствие накатывает на меня, я стону и хватаюсь за спинку кровати с такой силой, что боюсь ее сломать.
Клейтон крепко сжимает мои бедра, поощряя.
Затем он просовывает язык еще глубже.
Его имя – последнее слово, которое я успеваю произнести, прежде чем его язык скользит так глубоко внутрь меня, что я открываю для себя новые слова от накатившего восторга.
Клейтон продолжает безжалостно работать языком, хватая меня за попку большими руками и одновременно отрывая голову от кровати, чтобы войти как можно глубже. Он попеременно трахает меня языком и сосет клитор. Чем крепче я сжимаю его голову, тем сильнее он прижимается лицом, поглощая меня.
Я не могу остановить Клейтона, даже если захочу. Я в такой же ловушке, как и его голова. Блядь, я уже на грани.
Неожиданно Клейтон останавливается, хватает меня за бедра и снимает со своего лица, чтобы глотнуть воздуха. Я стону от разочарования. Я была так чертовски близко. Клейтон смеется над моим отчаянием. Я смотрю на него в ответ.
Догадываюсь, что это была закуска. Теперь я готова к главному блюду.
