Текст книги "Падение Иерусалима"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Глава 6

Расмия и Явед Ханиф стали любовниками, когда вместе поехали в Дамаск. Он добивался этого и раньше, но она каждый раз отвергала его. В Бейруте за ним буквально охотились студентки из тех, что считались «западными», то есть более раскованными, а также дамы постарше из числа преподавательниц. Подобный успех легко объясним: женщин нередко привлекает именно явное отсутствие интереса к ним. Мужчина, выказывающий поклонницам свое пренебрежение, неулыбчивый, не тратящий времени на ухаживания и светские разговоры, пренебрегающий порой даже простыми правилами вежливости, никогда не встретит отказа, если ему вздумается вдруг переспать с одной из них.

Однажды, оборвав собственные долгие рассуждения на тему о культурных достижениях арабов в период, когда они занимали Иберийский полуостров, Ханиф внезапно заявил:

– Мы должны стать любовниками – ты мне нравишься…

В этих словах не было ни просьбы, ни предложения – приказ, который надлежит исполнить… Будто ее согласие ничего не значит, будто он абсолютно уверен, что возражений не последует.

В тот вечер они ужинали, как обычно, в кафе, ее рука лежала на столе рядом с его рукой, но он и попытки не сделал до нее дотронуться. Взглядом он буквально впился в ее глаза, но это была обычная манера смотреть так на всех…

В тот раз Расмия отказалась повиноваться. Сейчас она уже не помнила, почему и было ли это трудно. Наставник не казался ей привлекательным, инстинкт подсказывал, что он опасен, что он смутит ей душу. Что-то она ответила вроде того, что должна подумать, и он будто забыл об этом разговоре. А через несколько месяцев повторил свой вопрос и выслушал, что Расмия не мыслит себе близких отношений с человеком, годным по возрасту ей в отцы. Он проявил удивительное терпение и больше не заговаривал об этом. Но когда они перебрались в Дамаск и поселились в одном доме, он однажды ночью просто пришел в ее комнату, и Расмия уступила. С тех пор она послушно, хотя и без особой охоты делила с ним ложе.

Ханиф так и не узнал, что заставило ее уступить, его мало заботили ее чувства. Эта область вообще не интересовала профессора, сосредоточенного на своей идее. Молоденькая любовница не проявляла пылкости, зато и не предъявляла в постели требований и не обнаруживала никаких прихотей, была доступна всякий раз, когда он ее желал. Ханиф раз навсегда решил, что его подруга бестемпераментна – это, кстати, вполне соответствовало ее молчаливому, необщительному нраву. Сексуальную пассивность он относил на счет пассивности эмоциональной, и не приходила мысль, что все дело в нем, что ему не удалось пробудить в ней женщину и что другой сумел бы это сделать. Подобные сомнения были чужды ему, и по правде сказать, Ханифу было вполне безразлично, хорошо ли с ним его избраннице. Он изредка приходил в ее спальню или звал ее к себе, и они предавались любви, в которой не было никакой любви: он – отвлеченно, как бы ради пользы для здоровья, она равнодушно, без всяких там волнений.

Ханиф явился в ее комнату после полуночи, разбудил, но сел на самый край постели, не пытаясь ее обнять. Расмия спала нагишом и теперь сидела, прислонясь спиной к подушкам. Грива черных волос, рассыпавшись, скрыла плечи и крепкие маленькие груди, только один коричневый сосок выглянул сквозь блестящие пряди.

– Я устала. Вы что, хотите…

– Поговорить с тобой.

– А утром нельзя? Так спать хочется.

– Проснись как следует и слушай. У меня, ты знаешь, есть сомнения насчет Эссата.

– Вы уже говорили…

– Вот почему я посылаю с ним тебя.

– Я поняла.

– Он блестящий лидер, прекрасно работает с людьми. Мне не хотелось бы ошибиться.

Расмия пожала плечами:

– Но нельзя же рисковать безопасностью всей группы.

– Знаю, нельзя, – брюзгливо возразил Ханиф. – Что ты мне толкуешь очевидные истины. Я хочу, чтобы ты как следует поняла свое задание. Будешь следить за ним во время поездки. Но так, чтобы он ни в коем случае не догадался.

Девушка кивнула.

– Я даю Эссату такое задание, что, если он предатель, то просто не сможет его выполнить. На худой конец постарается как-то предупредить своих хозяев.

– В чем состоит задание?

– Ему скажут уже в Риме. Встретитесь там с Халедом, он все объяснит подробно.

– Но мне-то вы можете сказать?

– Халед все знает.

Она снова кивнула, но явно была недовольна.

– Если Эссат действует против нас, то непременно себя выдаст. Задание так и задумано. А ты следи за ним, сообщай о его контактах, телефонных разговорах – обо всем, что он делает. Ясно тебе?

– Ясно. Надо только операцию назначить на такое время, чтобы после того как Эссат получит задание, он бы успел установить контакт с теми людьми и получить инструкции.

– Что ж я, дурак? Так и задумано – времени будет достаточно, но придется ему пойти на риск.

Она не ответила, только подняла простыню, чтобы прикрыть грудь. Ее любовник наблюдал внимательно, будто перед ним происходил некий научный эксперимент. Потом сказал:

– Опусти-ка простыню.

– Я думала, вы не хотите. Это ведь просто деловой визит…

– А я передумал. Иди сюда…

Он сам сдернул простыню. Расмия послушно придвинулась.

Весь следующий день Расмия и Эссат провели в дороге. В Афинах они сделали пересадку и прибыли в Рим на самолете компании «Алиталия» – молодая пара из Ирака, впервые в Европе. Намереваются, если кто спросит, посетить Рим, Флоренцию, Венецию и даже, может быть, Швейцарию, если денег хватит. Остановились в старом отеле на виа Турати, возле железнодорожного вокзала, оттуда Расмия позвонила Халеду.

– Он будет через час. Пообедаем вместе и получим инструкции, – сообщила она Эссату.

– Тогда я подремлю немного. Разбуди меня, когда он придет.

Перед отъездом из Дамаска Эссат еще раз встретился со стариком в мечети и попросил передать, что прибудет в Рим тогда-то. Он никого не заметил в аэропорту, но не сомневался, что друзья постараются с ним связаться. В отеле они сняли две смежные комнаты. Ванна и грязная уборная располагались в конце унылого коридора. Все здесь выглядело обшарпанным, замаранным, в пятнах. Царил запах прокисшей еды и какой-то гнили. По всему было видно, что отель облюбовали арабы, к тому же безденежные.

В своей комнате молодой человек закрыл дверь на задвижку и минут десять осматривал мебель. Втиснувшись под кровать, лежа на спине, прощупал пальцами всю ее снизу и, наконец, обнаружил спрятанный микрофон. Надо надеяться, что он не потревожил тех, кто подслушивает. Странно, подумал Эссат, как это ухитрились поставить тут микрофон до его приезда? А он и не знал, что сюда кого-то посылали. Или ему уже настолько не доверяют, что сочли возможным прибегнуть к помощи местных коммандос?

Он выполз из-под кровати, отряхнулся и несколько минут раскладывал свои небогатые пожитки в стареньком комоде. Потом вытянулся на неудобной кровати – она протестующе заскрипела, – и, закинув руки за голову, принялся обдумывать ситуацию и прикидывать, когда же могут объявиться его друзья. Примерно через час Расмия окликнула его через тонкую перегородку, разделяющую их комнаты. Эссат отозвался, встал с постели, надел туфли и, пройдя мрачным коридором, стал спускаться по лестнице. Этажом ниже он заметил открытую настежь дверь, за ней в комнате на постели лежал вполне одетый мужчина, голова его была скрыта в плотном сигаретном дыму, ноги закинуты на спинку кровати. Из невидимого радио лилась заунывная арабская мелодия. Он успел увидеть лицо лежавшего – худое, небритое, глаза без всякого выражения устремлены в коридор. На миг их взгляды встретились, и Эссату показалось, будто незнакомец ему подмигнул. Миновав открытую дверь, он спустился на первый этаж. Расмия была уже там в тесном холле и тихо разговаривала с высоким парнем в очках. Эссат подошел и поздоровался.

– Ну как тебе тут, в Риме?

– Неплохо.

– Сколько ты уже здесь? Год, наверно, прошел, с тех пор как мы были вместе в Париже…

– Да, около того.

– Все еще студент? А что изучаешь – международное право? Ты этим, кажется, раньше занимался?

– Было дело.

– А теперь?

– Не имеет значения.

Как он сдержан, этот Халед. Не означает ли это, что…

Обедать они пошли в тратторию в двух кварталах от гостиницы. Войдя, Халед кивнул толстому хозяину, который томился за стойкой, лениво протирая стаканы драным полотенцем, и в ответ хозяин сказал: «Чао, Ахмед». Выбрав столик в дальнем углу, они заказали еду и вино и молча сидели в ожидании, пока итальянец подаст обед и вернется, наконец, за стойку.

– Ну так зачем мы приехали? – спросил Эссат.

– На послезавтра намечена акция против сионистов. Боевики уже два дня как в Риме. Ваше участие – подать сигнал к действиям. А до этого – получить оружие и передать ребятам. Вы ведь сами знаете – те, кто непосредственно пускает в ход оружие, не должны знать, откуда оно.

– Где оружие сейчас?

Халед протянул бумажку, на которой карандашом были написаны имя и адрес. Расмия быстро выхватила записку.

– Оружие прибыло несколько дней назад с ливийской дипломатической почтой. Парень, у которого оно сейчас, – шофер из их посольства, надежный. Профессор не хочет, чтобы я сам передавал оружие, он считает, что тому, кто возглавляет группу, не следует участвовать в акциях.

– А оружие какое? – спросила Расмия. – Сумки с собой брать?

– Пара автоматов, «Калашниковы», может быть, – и связка гранат. Все поместится в спортивной сумке – такой, для тенниса. Или для гольфа, я не знаю. Он вас сегодня ждет, пойдете прямо отсюда.

– А дальше как? Ну взяли мы автоматы и гранаты…

– В десять пятнадцать будьте в главном вестибюле вокзала. Стойте возле книжного киоска. Девушка в красном шарфе сама к вам подойдет – она вас узнает по сумке. Спросит, который час, вы ответите – скоро девять. И пойдете следом, но на расстоянии. Она вас подождет и возьмет сумку. Понятно?

– Вполне.

– Вопросы есть?

– Сама акция – в чем она состоит?

– Разве профессор не сказал?

– На этот раз – нет почему-то. Есть особые причины?

– Я объясню. Экипажи авиакомпании «Эль Аль» обычно останавливаются в отеле «Коммендаторе» на виа Национале. Экипаж самолета, который в 16:30 прилетает из Тель-Авива, добирается до гостиницы где-то между 18:30 и 19:00. Иногда, бывает, чуть раньше или чуть позже, но редко. Вы будете на Пьяцца делла Репубблика и дадите ребятам сигнал, когда микроавтобус компании «Эль Аль» покажется на виа Терме.

Он достал из кармана карту и, не раскрывая ее целиком, положил на стол.

– Вот здесь стойте, с северной стороны. Отсюда все движение как на ладони. Микроавтобус белый, марки «мерседес». Не перепутайте только, а то ребята времени терять не станут, ударят по той машине, которая появится вслед за вашим сигналом.

– Что послужит сигналом?

– Поднимете свернутую в трубку газету. На противоположной стороне площади увидят и передадут сигнал дальше. О'кей?

– О'кей.

– И все. Остальное предоставьте боевикам. Они свое дело знают.

– А после?

– Улетите вечерним рейсом в Стамбул. Билеты я передам завтра. Оставлю в отеле – встречаться больше не будем.

Пока они ждали кофе, Эссат поднялся и направился в туалет.

– Я тоже, – сказал Халед и пошел за ним. Эссат заперся в кабинке, оторвал кусок туалетной бумаги, достал из кармана карандаш и, ругаясь про себя, кое-как нацарапал все, что услышал, потом скатал бумагу в шарик. Когда он вышел, спустив предварительно воду, у писсуара обнаружил Халеда. Они ничего не сказали друг другу.

Обед закончили в полном молчании и за дверью ресторанчика расстались, даже не обменявшись рукопожатием. Халед поспешил на автобус, а Эссат с девушкой пошли к вокзалу. Близилось время встречи.

– Оружие заберу я сам, – предложил Эссат. – Не стоит лишний раз привлекать внимание, вдвоем мы заметнее.

– Нет, я тоже пойду.

– Да зачем?

– Я так хочу.

– Ну как тебе угодно.

От вокзала они взяли такси, назвали водителю адрес – улицу ту, а номер дома другой. До того, который был им нужен на самом деле, пришлось дойти пешком. Поднявшись на третий этаж одного из дешевых многоквартирных домов, нашли нужную дверь и позвонили, встав на площадке так, чтобы их можно было разглядеть в глазок. Мужской голос спросил из-за двери:

– Кто там?

– Мы от Халеда.

Открыл моложавый человек в широких спортивных брюках и в рубашке с коротким рукавом, распространявший вокруг себя запах алкоголя и крепкого табака.

– Заходите, – он запер за ними дверь. – Ждите здесь.

Оставив их в тесной прихожей, он скрылся в соседней комнате и тут же вернулся с холщевой теннисной сумкой.

– Вот. Все в разобранном виде. Собрать сумеете?

Расмия кивнула.

– Патроны тоже тут. Забирайте и ступайте отсюда побыстрей. Если что – адрес этот забудьте. Договорились?

– Конечно.

– Такой порядок. Помочь мы готовы – но только до тех пор, пока нас на этом не застукают. Мы-то, конечно, отмажемся, только уж и помогать больше не станем.

Эссат взял тяжелую сумку, вместе со своей спутницей вышел из квартиры и спустился по лестнице. Никто не попался им по дороге, они поймали такси на соседней улице и вернулись на вокзал. Было чуть больше десяти. Толпа в вестибюле то редела, то снова становилась плотной по мере того, как уходили и приходили поезда. Остановились у киоска с книгами, Эссат поставил сумку на пол у ног. Ждали молча.

Ну где же друзья? Эссату казалось, что никто за ними не следит, но полной уверенности у него не было. Если и есть слежка, то на самом высоком профессиональном уровне – Бен Тов другого не признает. Оглядываясь по сторонам, он никого подходящего не заметил. В нескольких метрах от киоска расположилась группа молодежи, по виду откуда-то из Скандинавии, и одна девушка, настоящая амазонка, красивая блондинка с ладной фигурой, то и дело поглядывает на него. Интерес, скорее всего, сексуальный – Эссат замечал, что девушки такого типа прямо-таки охотятся за южанами. Видно, их – белокожих и мягких – влечет к смуглым мускулистым телам с жесткой порослью черных волос. Смешение рас, что ли, – подумал он. А больше всего этим девкам подходят жокеи – мелкие, но сильные и безжалостные мужики, у них профессия такая – скакать на крупном, мощном теле… Возле киоска, листая журналы, стояли какие-то люди. Пожилая женщина с хозяйственной сумкой перебирала дешевые книжки в бумажных обложках, одну за другой снимая их со стеллажа. Ищет, небось, историю пострашней, про какого-нибудь Джека-потрошителя… Эссат отвернулся, собрался было сказать что-нибудь своей спутнице, но раздумал. Черт возьми, когда же кто-нибудь объявится? Осторожность осторожностью, но это уж смешным становится. Он взглянул на часы: начало одиннадцатого. Скоро появится связная. Поскорее бы избавиться от оружия.

– Времени сколько? – Расмия, кажется, тоже не расположена к беседе.

Молодые скандинавы уже уходили, высокая девушка оглянулась через плечо и улыбнулась ему слегка. Он ответил улыбкой. Значит, и правда интерес чисто женский. Но больше думать не на кого. Только что подошел поезд, несколько новых лиц появились в вестибюле. Если друг где-то поблизости, то почему не дает о себе знать? Кивнул бы издалека или толкнул, или слово шепнул на иврите… Может, и вообще никто за ним не следит? Передадут что-нибудь через портье в гостинице. Записку подбросят к нему в комнату. Может, ему надо самому позвонить, хотя как это сделать – Бог весть. Скандинавы между тем скрылись из виду.

– Простите, вы не разменяете? Мне позвонить надо.

Пожилая женщина перебиравшая книги, протягивает Расмии банкноту в десять тысяч лир. Неприметная особа в мешковатом сером пальто, с жидким пучком волос, по-итальянски говорит с сильным акцентом…

– К сожалению, мелочи нет.

Женщина повернулась со своей банкнотой к нему и в тот миг, когда они с Эссатом оказались лицом к лицу, подала безошибочный знак: чуть подняла брови, будто спросила: что делать?

Эссат и вида не подал, что понял: Расмия смотрела на него в упор. Отрицательно мотнул головой: niente. Женщина, пожав плечами, отошла, обратилась к какому-то итальянцу, выбиравшему журнал. Но, уходя, оглянулась.

Расмия в этот миг обводила глазами зал. Эссат чуть повернулся, держа правую руку в кармане. Нащупал бумажный шарик. Там написано название отеля, возле которого намечено провести акцию, назначенное время и еще всего одно слово: «Инструкция».

Его рука выскользнула из кармана, шарик зажат в пальцах. Смотрит на него женщина? Слава Богу, смотрит еще. Эссат щелчком направил шарик в ее сторону. Она глазами показала: видела. Вот так. А Расмия ничего не заметила.

Но уже четверть одиннадцатого. И темноволосая девушка в джинсах направляется к ним через весь вестибюль. Приблизилась, расстегивает молнию своей черной кожаной куртки – вот он, красный шарф, опознавательный знак…

– Который час?

Расмия, будто очнувшись, смотрит на часы:

– Девять.

– Спасибо.

Девушка медленно удаляется.

Когда она отошла метров на двадцать, тронулись с места и они. А та женщина – его друг – она уже там, где они стояли только что. Нагнулась, будто завязывает шнурок. Бумажный шарик как раз возле ее туфли. Эссат краем глаза увидел: подняла. Все в порядке!

В туннеле на порядочном расстоянии от главного вестибюля связная остановилась. Поравнявшись с нею, Эссат бережно поставил сумку на пол. Девушка подхватила ее и тут же быстро ушла. Ни слова, ни взгляда – абсолютно ничего. Эссат и Расмия вернулись в отель.

Кто-то рылся в его вещах – Эссат этого ожидал. Интересно, что они думали найти? Он постлал постель и улегся в грязноватые простыни. Хоть бы клопов не было. За стенкой ходит Расмия. Вот щелкнул выключатель, протестующе заскрипела кровать – она тоже легла. Красавица, ничего не скажешь, но тело какое-то напряженное, даже с виду неподатливое. Не то что блондинка на вокзале, та вся – отзывчивость и нежность. А эту красотку даже в постели не представишь – железная маска, ей радости не подаришь и сам не получишь. Это все бред – будто чересчур гордый дух можно сломить страстью. Эротическое искусство – оно само по себе ничто, если нет ответного зова. Эта Расмия – монстр, потому и спит с Ханифом… Хотя… Может, если бы он оказался в постели по ту сторону тонкой перегородки, ему бы удалось заставить эту одураченную девчонку испытать настоящую страсть и тем привлечь ее на свою сторону – если бы он мог так рискнуть… Его жизнь и жизнь людей под угрозой. Эти размышления напомнили ему о микрофоне: он нагнулся и осторожно поискал его: на месте. Интересно, какая у него чувствительность. Ну-ка, пусть поработает. Эссат вытянулся на спине и потихоньку начал похрапывать – в надежде, что микрофон уловит эти звуки. Занятие оказалось довольно утомительным, больше пятнадцати минут ему не выдержать. Примерно через это время в коридоре за дверью скрипнул пол и кто-то постучал коротко в соседнюю дверь. Снова легкий скрип – удаляющиеся шаги. Он мог бы, наверно, услышать и больше, но чертов храп ему же и помешал.

Кровать за перегородкой прямо-таки взвыла. Звякнула задвижка – Расмия вышла в коридор, раздались знакомые уже звуки – она спускается по лестнице. Хватит храпеть, – решил он. – Надо посмотреть, куда это она направилась. Выйти. А почему бы и нет? Может он сходить в эту вонючую уборную, в тот конец коридора? Эссат встал, зажег свет и вышел из комнаты. На тот случай, если за ним продолжают следить, зашел в уборную и вернулся в мрачный коридор. С нижнего этажа доносилась неизменная арабская мелодия, но дверь, открытая днем, была закрыта и приглушала музыку. Может быть, как раз там Расмия и Халед решают сейчас его судьбу. А может, небритый любитель сладких магребских песен – агент Ханифа. Хотя вряд ли. В группе «Шатила» Эссат всех знает. Но Ханиф наверняка плетет свою тайную, одному ему ведомую сеть.

Внизу открылась дверь, и Эссат на цыпочках поспешил в свою комнату, стараясь не наступать на самые скрипучие половицы. К тому моменту, когда за перегородкой снова звякнула задвижка, он лежал в своей кровати, испуская вздохи и легкие стоны, имитируя, как ему казалось, потревоженный сон. На самом деле сна не было ни в одном глазу.

Глава 7

Телефонный звонок вырвал Бен Това из неприятного полусна, полного не запомнившихся, но беспокойных видений. Было уже за полночь, но жена не спала, читала при свете ночника.

– Уж если все равно по ночам покоя нет, так хоть бы ты врачом был, по крайней мере папа был бы счастлив…

Он сонно потянулся, шаря рукой в поисках телефонной трубки. Поднес ее к уху, облокотившись о подушку.

– Да, – голос уже звучал нормально. Он послушал, спросил: – Связь установили легко? Трудно, вот как. Опасно для него… Ясно, ясно. Ева, дорогая моя, дай мне время. Завтра еще позвони. Умоляю только – как можно осторожней. Нет сейчас, пойми, более драгоценной для нас жизни. – Он помолчал, слушая ответ невидимой Евы: – Отлично. Отлично, тебе я полностью доверяю. Потому именно и послал туда. Так ты мне завтра позвони. До десяти по вашему времени. Только по другому номеру, буду ждать… Ты права насчет дальнейших контактов – это ничего, что сразу не удалось, ты не могла. Поосторожней будь – девочка может тебя вспомнить, постарайся в следующий раз выглядеть иначе – ты или Мойше, сами решите. Шалом.

Он положил трубку, но позу не переменил.

– Из Рима? – спросила жена, не отрываясь от книги.

Он кивнул:

– Ну, я не Соломон, – сказал он. – А надо бы им быть.

– Хоть бы ты другому кому предоставил иногда трудный выбор. Для разнообразия. А то все сам да сам. Мне иногда кажется, что ты норовишь самого Господа Бога отпихнуть…

– На сей раз мы с Богом на равных. И, насколько я его знаю, он-то увернется, а меня подставит. Бог о своей репутации печется.

– А как у тебя с Мемуне?

– Ох уж этот… – он произнес крепкое слово на идише, потому что на иврите подходящего не нашлось. Если надо выразить презрение, осрамить, убить словом, то уж тут только идиш. Свой небольшой, но тщательно подобранный запас ругательств и проклятий на идише он позаимствовал у тестя – тот прибыл с семейством в Хайфу летом сорок восьмого, когда на галилейских холмах раздавалась еще пулеметная дробь. Сойдя на берег, передал годовалую дочурку жене, опустился на колени и поцеловал грубый портовый бетон, потом поднялся, снова взял ребенка на руки и двинулся вперед, туда, где только еще предстояло возникнуть государству Израиль, бормоча молитвы на иврите. Никогда в быту он не употреблял этот язык, только идиш, в горе и в радости. Когда его дочь выросла и собралась замуж за субъекта, который ничего собой не представлял, ровным счетом ничего – ну полицейский, ну чуть повыше, да еще форму не носит, – он в конце концов и с этим смирился и установил с зятем добрые отношения. Больше того – за постоянным их взаимным подшучиваньем и поддразниваньем крылась подлинная привязанность и дружба. А в свое время предложение, сделанное Бен Товом дочери, повергло главу семьи в бурное, отчасти утрированное отчаяние:

– Слышать не желаю! Я три года в Треблинке провел!

– Так это когда было-то!

– Ну и что? Вавилонская башня когда рухнула, две тысячи лет назад? И что, об этом уже перестали говорить?

Он бормотал проклятия, поминая Белосток и Ригу. «Полицейский, а туда же – пытается меня учить!» Заканчивались эти тирады неизменным призывом строго соблюдать заветы предков…

– …Тебе так каждый плох, – не унималась жена.

– Чтобы принять решение, смелость нужна. А Мемуне – где он ее возьмет? Ха! Тут требуется политическое чутье. И способность любить кого-то, кроме самого себя. И чувство истории, чувство судьбы, если хочешь. Да он и слыхом не слыхал о таких вещах.

– А этот ваш комитет?

– Ты что, видела когда-нибудь комитет, который может проявить смелость, не говоря уж о любви?

– Ну посоветовался бы с кем-нибудь…

– Даже с тобой советоваться не собираюсь.

– Скажи на милость, какой гордый! Смотри, плохо кончишь.

Жена снова уткнулась в книгу, зная наперед, что его не переубедишь. Да и что, собственно, она знает о его работе, чтобы с ним спорить? Так, какие-то обрывочные сведения. Может, он рассказывает даже больше, чем позволено по инструкции, но всего-то не говорит… Перед тем как выключить свет, она положила руку на плечо мужа:

– Пожалел бы ты себя. Подели свои заботы.

Но он уже спал.

Когда Ева позвонила на следующее утро, Бен Тов, говорил с ней с некоторым даже раздражением, будто она, Ева, в чем-то провинилась.

– Инструкции нашему приятелю такие, – распорядился он. – Действовать строго в соответствии с теми приказами, которые он получает от своих. Ясно?

– Очень даже ясно. Но…

– Никаких «но», Ева. Ты меня хорошо поняла?

– Конечно.

– При встрече передашь то, что я сказал, а после этого вы оба – ты и Мойше из игры выходите.

Наступило молчание. Потом Бен Тов сказал в трубку:

– Ты, конечно, догадываешься, что авиакомпанию я предупрежу сам.

– Догадываюсь.

– Ну и слава Богу. Передай это нашему приятелю заодно с инструкцией.

Повесив трубку, он вышел из дома на улице Абарбанел и не спеша направился в управление. Со стороны – ни дать ни взять мелкий клерк, у которого, вот, извольте радоваться, оказалось свободное время, а заполнить его нечем. Шагает себе по тротуару, опустив голову, руки за спиной – будто сердится на кого-то.

Когда он с ежедневным отчетом явился в аккуратно прибранный кабинет Мемуне, тот первым делом спросил:

– Как там этот парень из «Шатилы»?

– Ничего, – ответил Бен Тов.

– Связь с ним есть?

– Да так, время от времени.

– Он сейчас где?

– В Дамаске вроде бы, где ж ему быть?

– Опасность ему все еще угрожает?

– Да.

Больше распространяться на эту тему Бен Тов не намеревался. Мемуне, трусливый и нудный, но при этом отнюдь не глупый, понял, что ему не сказали всего и даже, может быть, то, что он услышал, не соответствует действительности, но как выяснить правду, он не знал.

– Не отразились бы эти твои игры на нашей политике, – только и заметил он.

Бен Тов задержался с ответом – пошарил по карманам в поисках сигареты, но извлек оттуда коробочку антиникотиновых пастилок «рикле».

– Как это? – на лице его выразилось удивление и легкое любопытство.

– Не знаю, как именно. Но отразиться может. Не хотелось бы потом объясняться с премьер-министром.

– Просто не представляю, как бы это могло случиться, – сказал Бен Тов. – Но гарантий, конечно, никаких.

– Ты пойми – любой неверный шаг, несчастный случай какой-нибудь подорвет нашу позицию в отношении той парижской истории. Французы только того и ждут, чтобы мы оказались в ложном положении.

– Это мне тоже в голову приходило.

– Вот видишь. Прошу, будь поосторожнее.

– Я решаю труднейшую задачу, – Бен Тов уже не скрывал раздражения. – Делаю все, что могу. Пусть другие попробуют, никому не запрещается.

– Спокойно, спокойно, дорогой Шайе. Никто в твои дела не вмешивается и на них не претендует. Твоему отделу вполне доверяют. Постарайся и меня понять: встречаюсь с министром и с самим премьером, они спрашивают, мне приходится отвечать – должен же я быть в курсе. А то, выходит, будто я не знаю, что в моем собственном ведомстве творится. Вот такая у меня проблема.

– А моя проблема вот какая, – в голосе Бен Това не прозвучало никакого сочувствия. – Есть у меня чрезвычайно ценный агент, которого я запросто могу лишиться, – стоит только министру хоть одним словом обмолвиться при жене, или при любовнице, или еще при ком-нибудь, кто их там знает… Нам самим не раз удавалось ловить чужих агентов благодаря таким вот оплошностям, я уже насмотрелся… Так вот: мой агент все еще в опасности, и я предпринимаю соответствующие шаги, которые, видит Бог, никаких политических неприятностей не сулят…

Бен Тов направился к двери. Мемуне, глядя ему вслед, в который уж раз подумал, что хорошо бы перевести подобные беседы на менее зыбкую почву, где Бен Тов поменьше бы раздражался и его можно было бы склонить к поиску менее рискованных путей с последующей возможностью уклониться под благовидным предлогом.

Воротясь к себе, Бен Тов попросил секретаршу приготовить чай с лимоном – и никаких там «пожалуйста» или «спасибо»… Он пил чай вприкуску, на русский манер. Когда секретарша спросила по внутреннему, принести ли ему почту, он так на нее рявкнул, что она, пожав плечами, поскорее положила письма обратно на стол. Все это ей было знакомо: шеф в разобранном состоянии. Собирается принять какое-то трудное решение и, пока не примет, сотрудникам спуску не даст. Но на сей раз девушка заблуждалась: свой выбор – однозначный и необратимый – Бен Тов сделал накануне. Сейчас его терзала совесть, как всякий раз, но это пройдет. Всегда проходит.

Он поднял трубку и позвонил секретарше:

– Соедини меня с Уолтерсом.

– Не вешайте трубку.

И тут же отозвался американец.

– Ну? – коротко спросил Бен Тов.

– Шайе, вы ведь слов на ветер не бросаете?

– Нет, не бросаю. Вы подумали о том, что я сказал?

– Мы подумали.

– Кто это – мы?

– Я тут поговорил с одним приятелем – через него как раз можно это устроить. Я уже прикинул план действий – похоже, получится.

– Надо бы встретиться. На обычном месте через полчаса – идет?

– Договорились.

В парке Шерман Гарден Бен Тов застал Уолтерса возле скульптуры Арпа – тот с явным удовольствием разглядывал это чудище с близкого расстояния.

– Какое владение пространством, – воскликнул он и покачал головой, будто сделал Бог весть какое открытие. – И как точно использован материал. Потрясающе!

– Раз вы так считаете, стало быть, так оно и есть. Грех мне жаловаться – это ведь дар городу. В наше трудное время всякое даяние есть благо.

Они опустились на скамейку, где сидели в прошлый раз.

– Хотелось бы расширить и углубить ваши представления о современном искусстве, – заявил Уолтерс. – Мне кажется, вы многое теряете из-за того, что проходите мимо этого богатства.

– Как-нибудь переживу. Поговорим лучше о реальных вещах.

– Я обдумал вашу маленькую проблему и обсудил ее со своим приятелем из Триполи. Умный малый, большой дока по части одурачивания противника. Он говорит, что напрямую всучить липу вашему клиенту не удастся – не такой он дурак. Вот если дать ему какой-то намек, ключ к тайне – а там уж его добрая воля: клюнуть на наживку или воздержаться. Лучше всего было бы подсунуть разумную обоснованную причину, почему не следует поддерживать «Шатилу». Только предлагать надо сугубо деликатно, чтобы клиент и не заметил ничего. Чтобы ему казалось, будто инициатива исходит от него самого. Главное – действовать точно в пределах его интеллектуальных возможностей. Не подсунуть проблему, перед которой он спасует. Зато ничто на свете не заставит его отклониться от того решения, которое он, пыхтя и потея, выберет сам. Вот тогда он ваш. Так полагает мой приятель – а он настоящий ас по использованию теории современного маркетинга в нашем деле.

Бен Тов буркнул что-то в ответ и наступила продолжительная пауза.