Текст книги "Падение Иерусалима"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава 20

Дежурный в министерстве иностранных дел Израиля принял телекс из Гааги в восемь вечера, отыскал в списке некоего Шайе С-5 – он числился по министерству обороны – и тут же позвонил. К его удивлению, ответили немедленно, голос в трубке звучал раздраженно:

– Слушаю, кто говорит?

– Это из МИДа. Тут для вас сообщение, получено по телексу из Гааги. Это вы – Шайе С-5?

– Я. Читайте вслух.

– «План ухода на завтра, вторник, 21:00». Подписи нет. Вы хоть что-нибудь поняли?

– Понял. Сожги эту бумажку.

– Может, вам ее переслать как подтверждение?

– Не надо, я же сказал.

– Хорошо.

Бен Тов положил трубку, не промолвив ни «спасибо», ни «до свидания». Дежурный обиженно хмыкнул, перечитал дурацкое послание и швырнул его в корзину для бумаг, подлежащих уничтожению. А Бен Тов, засидевшийся допоздна на службе, хотя дома его ждали к ужину, набрал по телефону номер и в ожидании ответа нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

– Лев? Это Бен Тов. Шалом.

– Шалом.

– Я тебе помешал?

– Конечно.

– Ну, ничего не поделаешь. Надо увидеться. Прямо сейчас. Я зайду?

– У нас гости. Потерпеть не можешь?

– Нет, не могу. Выйди ко мне на пару минут, пока твоя жена побудет с гостями.

– Ладно, давай.

Через несколько минут он сидел у генерала Льва Шапиро, в его домашнем кабинете. От бренди отказался, зато закурил, несмотря на все свои зароки, и, облокотясь локтем о колено, уставился на собеседника встревоженным и хмурым взглядом.

– Надо забрать моего агента из Сирии.

– Срочно?

– Завтра вечером после девяти, как только твой самолет сможет вылететь.

– И так-то трудная задача – да еще такая срочность. Не знаю, не уверен…

– Потому я и пришел сегодня – я же понимаю, что понадобится время на подготовку.

– Ничего себе время – сутки!

– И, кроме того, нужна стопроцентная гарантия. Придется организовать диверсию, отвлечь внимание…

– Такие решения принимает кабинет министров. А не командование воздушных сил.

– Лев, дорогой, времени нет. От этой операции зависит не только жизнь моего агента – куда больше! Кабинет министров пока соберется да пока обсудит – неделя уйдет. К тому же они еще и откажут, ссылаясь на процесс мирного урегулирования. Им не захочется сирийцев обижать, американский сенат тоже, пожалуй, выразит неудовольствие – они на это не пойдут.

– Давай хоть без диверсий обойдемся.

– Ты сам сказал – риск слишком велик. Если даже не засекут самолет радары, его обязательно заметят с земли – вдоль иордано-сирийской границы полным-полно наблюдателей.

Генерал Шапиро поднялся с кресла и принялся шагать по комнате.

– Как же я отправлю бомбардировщик в чужое небо без ведома политиков? Ты что, сирийцев не знаешь? Они тут же завопят, что мы бомбим их больницы…

Собеседники помолчали. Бен Тов снова полез в карман за сигаретами.

– К министру, что ли, ткнуться?

– Выкинь это из головы – у нас нынче не Шарон.

– Сколько времени надо, чтобы организовать диверсию?

– Часа за три бы управились, раз надо. Ты все готовь, а разрешение министра будет. На худой конец, отменить можно в самый последний момент, так ведь?

Наступила пауза. Глаза Бен Това, по-прежнему хмурые, не отрывались от лица генерала – тот тяжко вздохнул и снял телефонную трубку:

– Дайте командование базой. Каган где? Кто я? Генерал Шапиро. Откуда тебе знать? Ну пусть Каган мне домой перезвонит после нашей беседы. Для проверки. Идет? Молодцы – соблюдаете осторожность… Ну, теперь давай, найди Кагана немедленно и передай, что завтра ночью требуется провести операцию С-5. Правильно – С-5. Скажи ему – никаких там «но» и «если бы». Нет подходящего транспорта – пусть из-под земли достанет. Мне наплевать, где возьмет. И пусть даст классного пилота – самого лучшего, дело того требует. Да, диверсия, все по плану. Пусть свяжется со мной утром.

– Ну что, доволен? – генерал повесил трубку.

– Надеюсь, они тебя послушаются. Позвоню утром в девять узнать, как и что. Можно от тебя позвонить?

Он достал записную книжку, набрал номер и с мрачным лицом дождался ответа:

– Мне нужно поговорить с министром – передайте, что это Бен Тов из «Моссада». Дело весьма срочное.

И наконец: – Позвольте зайти к вам на десять минут, это необходимо. Прямо сейчас. Спасибо, господин министр, что согласились меня выслушать. Речь пойдет о деле, которое мы недавно обсуждали на комитете, – я докладывал. Почему не Мемуне? Он дома, ужинает. Я нарушаю порядок? Да, сэр, но настали времена, когда порядка вообще нет. Благодарю вас, господин министр, буду через четверть часа.

– Ну ты и отважный! – в голосе генерала прозвучало сомнение.

– Не могу я допустить, чтобы парня замучили до смерти. Даже если его жизнь не так уж важна для страны. Не считаю нужным действовать, как мне велят. Кой черт вечно выполнять этот их протокол – в Армагеддоне никакого протокола не было, – а к тому идет, к Армагеддону! Пусть тебе Бог пошлет удачу, Лев. Прощай.

Через пятнадцать минут, как и было обещано, он входил в дом министра обороны, расположенный в тихом квартале Гиват Хананаия. Министр – бывший военный, получивший свой нынешний пост от партии Ерут, давно и по праву считался весьма искушенным политиком. Сейчас он сидел на веранде, перед ним стояли бутылки, фужеры, и он был готов к беседе с поздним и нежданным гостем.

– Ваш визит – нечто чрезвычайное, не так ли?

– Безусловно, господин министр.

– В любом случае Мемуне надлежит поставить в известность, нельзя действовать через голову шефа.

– Само собой разумеется, господин министр.

– Ну так расскажите, что вас привело сюда в такой час.

Бен Тов отпил содовой, устроился поудобнее в кресле и минут десять держал речь перед хозяином дома, излагая то, что тому вовсе не хотелось знать. Потом откинулся на спинку, полагая услышать одобрение и согласие, – пустая формальность, не более того, как ему казалось. Однако он ошибся.

– Исключено, – вымолвил министр. – Абсолютно исключено!

– Но, господин министр, при всем моем уважении не могу согласиться. Информация, которой располагает агент, жизненно важна для страны.

– Ну так и вытащите его оттуда – но никаких диверсий, это же просто смешно!

– Без диверсии шансы на удачный исход уменьшатся ровно наполовину. Риск слишком велик, вся операция пойдет насмарку, это неприемлемо.

– А полет бомбардировщика над территорией Ливана и Сирии, по-вашему, приемлем? Разговоры на следующей же неделе отзовутся на политике Вашингтона в отношении Израиля.

– Вас волнуют слухи и разговоры, а меня – вопрос, уцелеет ли страна. Мы говорим на разных, языках.

– Вот именно, Бен Тов, – на разных языках! – Сказано было жестко, и Бен Тов понял, что настаивать нет смысла.

– Вы позволите мне обсудить этот вопрос с премьер-министром?

– Нет, не позволю!

– Может быть вы еще измените свое решение, господин министр?

Министр поднялся.

– Повторяю: моего разрешения вы не получите. Другого ответа не ждите.

Встал и Бен Тов.

– Как ни странно, я ожидал именно другого ответа.

– Вы затеяли опасную игру.

– Это мне, представьте, безразлично. Чего будут стоить все ваши тонкие политические соображения, если мы не сумеем остановить этих людей? Будьте здоровы, господин министр, и спасибо, что потратили на меня время.

Бен Тов медленно дошел до машины, сел за руль и двинулся к дому. Спешить теперь не было смысла, надо хорошенько обдумать, как объяснить жене, где он был, почему не позвонил и не предупредил, что опоздает к ужину, и почему от него несет табаком. Что дальше предпринять насчет того, главного дела, он просто уже не знал.

В 19:30 Эссат пересек шоссе возле деревни Кутайфе. Здесь было неспокойно. Жители стояли на обочине, лениво переминаясь босыми ногами в придорожной пыли и провожая глазами транспорт, несущийся по асфальту. То и дело какой-нибудь мальчишка швырял в окно машины горсть песка и камней – жест бесполезный, но многозначительный. Прислонясь к глинобитной стене то ли недостроенного, то ли разрушенного дома, коротал время вместе с остальными нездешний молодой человек. Заметив пикап и проследив взглядом, как он сворачивает с шоссе на дорогу, ведущую к востоку, он незаметно отвернулся и достал «воки-токи».

Спустя полчаса Эссат решил, что в темноте ехать дальше не стоит. Он сбавил скорость, осторожно съехал с колеи, медленно двинулся вдоль песчаного бархана и остановился там, где его нельзя было заметить с дороги. Отчаянно хотелось спать – но заснешь ли тут?

Глава 21

Наутро Бен Тов застал Мемуне в самом дурном расположении духа: шеф едва цедил слова сквозь зубы и в раздражении перекладывал с места на место все, что находилось на столе. Накануне вечером к нему домой позвонил министр обороны и потребовал, чтобы он, Мемуне, призвал к порядку некоторых из своих подчиненных. Это был удар ниже пояса – Мемуне и так комплексовал, что не умеет себя поставить на работе и что с ним не считаются. И вот – извольте радоваться – сидит как ни в чем не бывало, этот неуправляемый Бен Тов, как всегда самоуверен и никаких признаков раскаяния.

– Из-за тебя я попал в неловкое положение, – негодующе воскликнул Мемуне, на что Бен Тов отозвался вполне спокойно:

– Сожалею, но в нашей работе чего только не случается.

– Ты обязан был позвонить сначала мне.

– Откровенно говоря, я опасался, что вы не разрешите обращаться к министру. На вашем месте я бы предпочел оставаться в неведении – так удобнее, ей-Богу!

– Но это же нарушение правил, – министр прямо-таки из себя вышел.

– Да не интересует меня его настроение – не понимаю, почему вас это задевает. Как будто угроза со стороны «Шатилы» меньше значит, чем всякие там капризы начальства.

– Ну нет, «Шатила» – это серьезно.

– Так почему начальственный гнев мешает нам делать свое дело?

– Да не капризы это, пойми. Министр прав: в правительстве должна быть своя дисциплина.

Мамуне только лишний раз убедился, что в споре с Бен Тов всегда его побьет – у него мощная аргументация.

– Я не считаю важным обращаться к премьер-министру: имей в виду – вовсе не потому, что министр обороны настаивает, а потому что я сам так думаю. Диверсия на самом деле неприемлема по чисто политическим соображениям. Премьер все равно откажет, ты только поставишь всех в неудобное положение.

– В толк не возьму, как можно даже эти слова произносить – «неудобное положение» – в данных обстоятельствах, – голос Бен Това оставался спокойным, но он сам явно едва владел собой.

– Считай, что это приказ. Больше к этому не возвращаюсь.

– Прекрасно.

– Что значит – прекрасно?

– А то, что я все равно займусь спасением своего агента. Не допустить же, чтобы ему там глаза выдавили. Они сначала подцепляют ложкой глазное яблоко, а потом тянут наружу, пока нерв не оборвется. Он тяжело посмотрел на Мемуне. – Вам бы этого не хотелось, правда же?

– Да организуй ты его спасение как хочешь, только забудь дурацкую идею насчет диверсии.

После ухода мятежного посетителя Мемуне в который уж раз решил про себя, что надо с этим грубияном что-то делать, дальше терпеть его в отделе невозможно.

А Бен Тов, вернувшись к себе, немедленно позвонил Мордехаю Порану в канцелярию кабинетов министров.

– Мордехай, это Бен Тов. Ну что, оправился с прошлого четверга?

– Не особенно. После такого проигрыша неделю в себя не придешь.

– Я перехожу на преферанс, так что утешься.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Да, побудь у себя, сейчас приду.

У Порана он уже не шутил:

– Послушай, Мордехай, мне нужна помощь. Вопрос жизни.

– Так для чего друзья существуют?

Поран дружески усмехнулся – этот невысокий энергичный, щеголеватый человек был некогда школьным приятелем Бен Това, а ныне возглавлял аппарат премьер-министра. Старая дружба выдержала испытание даже еженедельными встречами по четвергам, когда молчаливые сражения в покер сопровождались шумными словесными баталиями, вызванными политическими разногласиями игроков.

Бен Тов посвятил приятеля в свои проблемы ровно настолько, насколько это было необходимо. Об остальном он отозвался просто:

– Тут ты должен верить на слово – все же тридцать лет меня знаешь.

Когда он закончил, Поран заговорил не сразу:

– Наш премьер скор на расправу, – сказал он наконец. – К тому же сосредоточиться на одном деле не может. И больше всего ненавидит кабинетные дрязги. Если уж встрянет – тут он боец, но самому нарываться – увольте!

– Это я все знаю.

– И все равно хочешь натравить его на министра обороны?

– Не хочу. Надо.

Мордехай призадумался, почесал в затылке:

– Боюсь, пустая затея, – он с сожалением покачал головой. – Не получится.

– Должно получиться, Мордехай. Моя интуиция подсказывает: наш премьер, хоть и вздорный тип, но по сути дела истинный патриот и болеет за страну, он не станет держаться за эту поганую субординацию, когда речь идет о реальной опасности.

– А его миротворческие высказывания?

– Неужели все эти сомнительные игры заслонят от него настоящее дело? На этом процессе мирного урегулирования все помешались, а ему грош цена.

– Ты многого от него хочешь, Шайе. Пойдешь к нему сам?

– А что остается?

– Ну подожди.

Поран вышел. Бен Тов принялся прикидывать в уме, что он скажет премьеру, сам себе выдвигая возражения и сам же на них отвечая. Он репетировал даже взгляд и придумывал уловки, которые привели бы к желанной цели.

– Тебе повезло, – объявил, входя, Поран. – Он тебя помнит с того заседания. Похоже, ты произвел на него впечатление. Готов встретиться прямо сейчас, но не больше чем на десять минут.

– Сверх всяких правил, а? – хмыкнул Бен Тов.

– Если он поймет, что ты просто псих, – ну мне и достанется!

– Не бойся, – утешил его Бен Тов. – Работу ты, конечно, потеряешь, но мою дружбу – ни за что.

Кабинет премьера был рядом, по другую сторону коридора. Красная лампочка над дверью погасла, зажглась зеленая.

– Он и мне велел присутствовать. Смотри, покороче излагай и поконкретнее. Чем меньше у него пробудешь, тем меньше вероятность, что он тебя выгонит. И стрелять не посмеет.

Премьер сидел за столом, на нем была рубашка с коротким рукавом, перед ним лежали только папки. Он был занят: снял одни очки, надел другие. Посетители уселись напротив стола, и хозяин кабинета уставился на Бен Това:

– Правила нарушаем? А у тебя в отделе тоже так?

– Жизнь заставила, господин премьер-министр. – Бен Тов собрался с духом, голос его прозвучал достаточно твердо. Этот непредсказуемый человек, перед которым все вокруг трепетали, ему и вправду нравился.

– Ну, слушаю.

Бен Тов начал было заново излагать то, что говорил на заседании чрезвычайного комитета, но закончить у него терпения не хватило:

– Вы, должно быть, все это помните, – сказал он, прервав собственную речь. Премьер только кивнул в ответ, и Бен Тов перешел к последним событиям.

– Все, что нам удалось узнать, подтверждает, что «Шатила» стремится заполучить атомную бомбу. Правда, полной уверенности пока нет, но нет и доказательств, что мы ошибаемся. Мы должны прояснить их планы и потом действовать соответственно. Но приходится пробивать свои идеи на самом высоком уровне – вот у вас. Потому что на более низких уровнях мне отказывают на том основании, что вы, мол, будете недовольны.

– Почему это я буду недоволен?

– Мне сказали, что диверсия, то есть полет бомбардировщика для того, чтобы отвлечь внимание от моего агента, которого необходимо переправить из Сирии в Израиль, скажется нежелательным образом на процессе мирного урегулирования, особенно в связи с тем, что на следующей неделе вы летите в Вашингтон.

– Так оно и есть…

– Но, господин премьер-министр, если не выручить моего агента, то это нежелательным образом может сказаться на безопасности страны – с «Шатилой» шутки плохи. Исход операции зависит от диверсии – генерал Шапиро подтвердит, что без нее шансы на успех уменьшаются наполовину.

Премьер-министр вопреки своему обыкновению все еще не проявлял нетерпения, хотя обещанные десять минут давно прошли.

– Может, ты и прав насчет мирного урегулирования – это все больше разговоры, чем дело. Но для меня и министерства иностранных дел оно имеет большое значение, – он снял очки, положил на стол, подвигал туда-сюда и снова водрузил на нос, после чего, не говоря ни слова, долго и пристально разглядывал физиономию Бен Това. Тот отвечал ему не менее пристальным взглядом.

– Этот человек, – сказал себе Бен Тов в ту минуту, – потому получил свой пост, что оказался лучшим среди кучки себе подобных: у всех у них чудовищно раздутое самолюбие – и ничего больше. Разве способны они испытывать самые обычные человеческие чувства – нерешительность, например, или изумление, даже страх?

– После вашего ухода я позвоню министру обороны – ни к чему тебе присутствовать при разговоре. Поран поставит тебя в известность о том, какое решение мы примем.

– Спасибо, господин премьер-министр, – поблагодарил Бен Тов, как если бы решение было вынесено заведомо в его пользу.

– Я крайне недоволен, друг мой, тем, как ты добился этой нашей встречи. Поран права не имел приводить тебя сюда и отнимать мое время. Ты к тому же нарушил субординацию – это просто неслыханно!

– Прошу прощения, господин премьер-министр.

– Надеюсь, это не повторится.

– Конечно, нет, господин премьер-министр.

– Так и ступай и вызволяй этого своего агента, надеюсь, он того стоит, Поран даст тебе ответ в ближайший час.

Дело в шляпе, подумалось Бен Тову. Но вот чего он не знал, как впрочем, и министр обороны – это того, что премьер вел собственную игру, жарил, так сказать, собственную рыбку, и вдруг – несомненно его сам Бог послал – является этот человек и предлагает способ, как получше раскалить сковородку. Иными словами, премьер-министр как раз изыскивал – безуспешно до сей минуты – предлог, чтобы прервать на время диалог в Вашингтоне. Встреча его с президентом Соединенных Штатов была назначена заблаговременно, однако сейчас она никак не устраивала израильскую сторону. В настоящий момент Иордания была близка к тому, чтобы пойти на уступки общественному мнению и улучшить свои отношения с Израилем. Но в той крутой игре, которую вел столь искусно израильский премьер, этот ход партнера был нежелателен. Тайные произраильские силы, действовавшие в самом Аммане, побуждали Иорданию отказаться от предполагаемых уступок – если это получится, американцы волей-неволей примут сторону Израиля. В противном же случае, как опасался премьер, придется начинать новый раунд переговоров, в процессе которых антиизраильские настроения в конгрессе будут сильно подогреваться уступчивостью арабов – вот, мол, они же идут на компромисс! – и его собственной известной на весь мир бескомпромиссностью: ни на йоту он не изменит своей позиции, когда речь зайдет о проблемах территорий на западном берегу реки Иордан. Так надо постараться избежать прямой конфронтации, не следует ему сейчас ехать в Вашингтон. Вариант с полетом израильского бомбардировщика – кажется, это то, что надо. Сирия и Ливан поднимут крик, продемонстрируют свой скандальный нрав, Иордания не посмеет им перечить, и всю ее никому не нужную доброжелательность как рукой снимет. Но в своем правительстве он этих планов обнаружить не может – вечно там ястребы набрасываются на голубей и миролюбивые голубки, трепеща крылышками, обращаются со злобными разоблачениями к народу. Характер премьера отнюдь не способствует мирному сосуществованию и сотрудничеству с правительством, демократом его можно назвать только условно.

Одним словом, он вовсе не разделяет того энтузиазма, который прямо-таки сжигает этого малого из «Моссада». Складывайся обстановка в Вашингтоне иначе, он бы ему, не задумываясь, отказал, да присовокупил вдобавок, что вот, мол, еще один пример жестокости и недальновидности арабского отдела разведки. Теперь же он почел за лучшее дать свое согласие, о чем и заявил с большим нажимом министру обороны, в голове которого мелькнуло, что хорошо бы в знак протеста немедленно подать в отставку, однако мысль эта как родилась, так тут же и скончалась.

– В прессе будет жуткий скандал, – все же осмелился он возразить.

– Конечно, будет.

– Мы снова испытываем терпение наших друзей. Считаю своим долгом заметить, что американцы непременно наложат эмбарго на поставки «Фантомов» – а они очень нужны.

– Ничего, подождем. Послушай, Эли, у тебя неправильное представление о времени. Разве долго весь мир, даже противники поминают нам всякие эксцессы и промахи? Иногда месяца три, ну максимум полгода. Зависит от того, какой инцидент. Конечно, эта история с Шатилой и Саброй тянулась Бог весть сколько, потому что мы сами полезли выискивать всякие там законные поводы для этого дела. А убийства в Риме и Вене – три месяца и всё! Ну хорошо, четыре. А потом все забылось. Говорю тебе, мир сыт по горло всякими ужасами, ему хочется от них передохнуть, забыться…

Когда премьер стремился добиться своего, ему не чуждо было красноречие. Он и библейские тексты привлекал для подтверждения собственной правоты, если подвертывалась под руку подходящая цитата.

Министр обороны не ответил, он уже предвкушал, как при случае расправится с этим гнусным Бен Товом.

В пять утра кромешная тьма на востоке начала рассеиваться, черное небо приняло розоватый оттенок, потом оранжевый – и тонкий ломтик солнца высунулся из-за горизонта. Эссат осушил носовым платком покрытое росой переднее стекло машины и выжал платок себе в рот – вода имела металлический привкус. Еды у него не было. Потом он выпустил немного воздуха из шин, как это обычно делают, если предстоит ехать по песку, и прикинул, сверяясь с солнцем, правильны ли показания компаса на приборной доске, – на компас могли влиять разные металлические предметы в самой кабине, поэтому он выкинул все, что можно было выкинуть. Осторожно развернув фургон на бархане, он выехал на проселочную дорогу, ведущую к востоку. Ехать по плотно утрамбованному песку было удобно; а там, где поверхность под колесами становилась предательски мягкой, Эссат, угадывая эти места по звуку, сбрасывал скорость. За час он покрыл таким образом сорок километров и добрался до деревни Саб-и-Бияр. Здесь пролегала асфальтовая дорога, и Эссат проехал по ней километра два на восток, поглядывая все время налево: где-то здесь должен быть поворот на север. Местность он представлял себе отчетливо, будто видел перед собой карту.

Не успел он свернуть, как услышал над головой низкий гул самолета, летящего вдоль дороги. Никакого укрытия впереди – только низкий кустарник да редкие деревья. Скорость самолета – не меньше ста километров в час, пилот не рискнет садиться на дорогу – тут полно выбоин и здоровенных камней… Самолет, обогнав его, развернулся где-то впереди и вернулся – теперь он летел вдоль дороги сбоку – так пилоту удобнее рассмотреть человека за рулем. Это наверняка разведчик. Если ищут именно его, Эссата, то по радио уже передали, что к востоку движется подозрительный фургон, и кого-то послали вдогонку. Эссат миновал свой поворот и двигался вперед, пока самолет не скрылся позади за горизонтом. Тут же он поехал назад и, достигнув поворота, свернул, продолжая двигаться на самой большой скорости, какую только позволяли изрытая поверхность дороги, спущенные шины и необходимость то и дело тормозить, когда колеса зарывались в песок.

Перекрестков на этом участке пути не было, он чувствовал, будто его голого выставили на всеобщее обозрение. Зато он уже глубоко забрался в пустыню, второй раз его не найти, разве что уж очень им повезет, не заслуживают они такого везения. Господи, это было бы несправедливо по отношению к твоему избранному народу. Мысль эта не принесла облегчения, скорее утешало то, что наверняка ищут его не здесь, а на том шоссе, с которого он свернул.

Он отъехал уже километров шестьдесят, когда застрял в яме у подножья одного бархана. Пустыня в этой части – сплошь дюны мелкого песка, который пересыпается от малейшего ветерка. Езда в таких местах – сплошной риск. Думаешь, что перед тобой песок твердый, а он мягко оседает под колесами, и нет им опоры, машина буксует с диким ревом. Эссат подал пикап назад, снова попробовал въехать на дюну с ходу – удача! Солнце, уже высоко стоявшее в безоблачном небе, раскалило машину, до металлических частей опасно дотронуться. Но еще хуже свет – беспощадный, слепящий, не оставляющий теней, не дающий рассмотреть хоть какие-нибудь детали ландшафта. При таком свете невозможно соизмерить расстояние, и Эссат, утратив способность ориентироваться, дважды съезжал с крутых склонов, когда ему казалось, будто впереди ровная местность.

Он держал на север – до той точки, где ему следует повернуть на северо-запад, еще шестьдесят километров. Отсчитав по приборам эти шестьдесят километров, он затормозил: впереди простиралась плоская песчаная долина, дюны остались позади. В горле у него першило, глаза слезились, все лицо воспалилось. Эссату было хорошо известно, что такое солнечный удар. Он решил сделать передышку на пару часов, подождать, пока солнце опустится хоть немного и предметы снова начнут отбрасывать тени. И сам он, может быть, хоть чуточку остынет, если посидит неподвижно. Но, остановившись, он заметил, что воздух вокруг неспокоен, – во время езды это не чувствовалось. С юга дул порывистый ветер, горизонт в той стороне словно размыло. Южный ветер – хамсин – приносит с собой песчаную бурю.

Эссат вспомнил, чему его учили: машину следует развернуть по ветру, тылом к струям летящего песка, иначе переднее стекло и фары залепит намертво. Сам он скорчился на полу кабины, завязав нос и рот носовым платком.

Буря налетела через пару минут. Машина задрожала будто в страхе, и Эссат услышал грозный рев – это миллионы песчинок ударялись о преграду, проникали в закрытую кабину, забираясь в уши, в ноздри, даже под плотно сомкнутые веки. Он с трудом удерживался от крика, хотя боль была чудовищная, – у трупов, найденных в пустыне после таких бурь, легкие оказывались забиты песком. Многие теряли рассудок, погибали от обезвоживания. «Сколько я смогу продержаться?» – пронеслось в мыслях.

Иногда он приоткрывал глаза и тогда видел над собой клочок голубого неба, но по сторонам будто стояла грязно-серая непроницаемая стена. Он припомнил, что сунул часы в карман из боязни, что стекло помутнеет. Достать их и посмотреть, который час, он не решался. Сколько времени прошло с начала бури? Час, два, а может и все три… Подумалось, что если его продолжают искать, то теперь-то уж точно не найдут – эта мысль принесла какое-то утешение. Но что с ним станется, если движущийся песок погребет под собой пикап, забьет мотор?

Внезапно он осознал, что становится тише, и дрожь, сотрясавшая его машину, унимается – буря идет на убыль. Он осторожно вытянул из кармана часы, глянул: да, ровно три часа прошло. Через полчаса ветер совсем улегся. Эссат, испытывая боль во всем теле, поднялся с полу, его сотрясал кашель, саднило в горле, лицо и руки горели огнем.

Машину почти опрокинуло ветром, кузов был забит песком. Краску песок счистил усерднейшим образом, до голого металла.

Эссат с трепетом поднял капот – песок засыпал все поверхности, будто и не было никакого прикрытия. Он передвинул распределитель зажигания, очистил его от песка, отряхнул запальные свечи, постарался удалить песок отовсюду, где это было возможно. Потом забрался в кабину, включил зажигание и, не вспомнив подходящей молитвы, пробормотал благословление вину – из субботней молитвы в канун Нового года. Знакомые слова как-то успокаивали.

Мотор пару раз чихнул, когда он включил стартер. Батареи в порядке. Он снова попробовал – с третьей попытки мотор ожил и – сначала неуверенно, но, по мере того как Эссат жал на акселератор, заработал ровно. Песок скопился у задних колес почти доверху, но с места пикап двинулся, и Эссат осторожно развернул его на северо-запад. Было четверть шестого, до захода солнца предстояло проехать еще шестьдесят километров – и времени терять нельзя, закат в пустыне всегда кажется внезапным.

Ехать теперь стало заметно легче – песок на всем пути был плотен, сжат, колеса легко катились. Но какой неприветливой, мрачной, безжизненной казалась пустыня!

Раз на горизонте он заметил караван. Верблюды – их было десятка два – передвигались цепочкой, будто большие темные муравьи. Вероятно, возвращаются с побережья, с грузом соли. Попросить бы у бедуинов воды. Но пока он раздумывал, стоит ли рискнуть, караван скрылся из виду.

Судя по показаниям приборов, беглец уже проехал шестьдесят километров: успел-таки засветло. Он знал, что находится теперь в сорока километрах к югу от Пальмиры. Надо, пока еще хоть что-то видно, отыскать ровное место – без камней и выбоин. Найдя, он остановил пикап – теперь надлежало подать сигнал: помигать передними фарами. Но ничего у него не вышло: видно, во время бури произошла какая-то поломка. В отчаянии он снова и снова нажимал кнопку – нет, бесполезно!

Темнело стремительно, в гаснущем свете он пытался понять, в чем дело, лихорадочно вспоминал, какие бывают неисправности и как их устраняют. Но как только стало совсем темно – хоть глаз выколи – все эти старания бросил. Пошарил было в карманах в поисках зажигалки – и не нашел. Уже четверть десятого – по идее он должен использовать тот прием, которому его обучили в тренировочной школе «Моссада», – если бы только он мог его вспомнить, выполнить в этой проклятой тьме – да еще сработает ли… А, пропади все пропадом, нет у него больше сил. Он даже молиться не в состоянии.