Текст книги "Монета желания"

Автор книги: Денис Чекалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Вдруг одновременно все лежащие поднялись, четверо взяли божка и понесли куда-то. Остальные повернули головы в одну сторону, откуда дул ветер, вытянули морды и зубы оскалили. То Трофим, забывшись под воздействием увиденного, на свою беду забыл об осторожности, приблизился, не учтя направления ветра, и сладкий запах человека коснулся их ноздрей.

Заметили соглядатая и Петр со Спиридоном, не понимая, как он мог тут оказаться. Кожевник воскликнул:

– Недаром с самого начала казалась мне подозрительной вся эта затея с передачей посылки! Не иначе, Ипатов вместе со своим служкой зловредным подстроили нам ловушку. Только вот зачем, никогда раньше дороги наши не скрещивались. Может, они и идола украли.

Услышав последние слова, корочуны, и так возбужденные обретением каменного божества, да неожиданным появлением чужого в лесу человека, – жутко завыли, завизжали, превратившись в едином порыве в рокочущую бурю. Однако Петр, не испытывая приязни к Трофиму, вовсе не хотел оказаться безучастным свидетелем того, как нечисть на его глазах расправляется с плохоньким, но все же человеком. Громкий голос его остановил бесов, уже собиравшихся броситься в погоню:

– Постойте, твари лесные! Ведь я вернул вам вашего истукана, а мог бы сражаться с сыном за него, и неизвестно, кто бы победил. Никогда не быть нам друзьями и союзниками, но сегодня, в обмен на услугу, отдайте мне жизнь этого человека.

Корочуны было забормотали недовольно, но старший махнул лапой:

– Будь по-твоему. Да попугать мы его все же должны, пусть не лазит, где не ждут.

Против этого Петру нечего было возразить, да и не хотелось, – должен поганец получить добрый урок, да хозяину своему передать. Поняв, что кожевник не возражает, старший взвыл и впереди стаи бросился за Трофимом. Тот же во время переговоров стоял, окаменев. Слова до него не доносились, но он видел, что погань кинулась за ним после разговора с кожевником, потому смятенным умом вывел, что по его указке.

Увидев приближающиеся скачками странные тела, огромные головы, которые, казалось, состояли из одной только пасти с длинными острыми зубами, глаза, горящими рубинами сверкающие сквозь снег, – он с воем, пожалуй, немногим отличающимся от корочунского, заставил наконец двигаться отяжелевшие ноги и бросился вперед, пути не разбирая, вытаращив глаза, забыв об опасности напороться на сучок или ветку острую, широко открыв рот, из которого, казалось, сам ужас изливался в виде пронзительного визга, боясь оглянуться, и уже чувствуя острые когти, впивающиеся в спину.

Корочуны, отказавшись от охоты, превратили погоню в веселье, давая Трофиму возможность убежать – в другое время он был бы давно пойман. Они бежали рядом, щелкая зубами, стуча длинными своими кинжальными когтями, издавая отвратительные скрежещущие звуки, как будто уже перемалывают кости добычи.

Зная, что с гаденышем ничего не произойдет, кожевник с сыном вернулись к травнице. На сей раз были приглашены в избушку, однако только после того, как Прасковья произнесла на пороге шепотом заговор, отгоняющий бесовскую силу, ибо касались они нечистого идола.

Усадив гостей на лавку и вынесши старинную толстую книгу в черном кожаном переплете, старушка открыла ее, положив руку каждого на страницы, исписанные от руки словами на не известном Петру языке. Опустив свою ладонь на их пальцы и закрыв глаза, травница молчала некоторое время, как будто мысленным взором читала таинственные слова. Закрыв книгу, она села напротив них, с лицом враз уставшим и побледневшим. Взглянув на них своими молодыми голубыми глазами, так не соответствующими пергаментной старости кожи, сказала:

– Есть у вас тайные враги, которые будут долгое время возле вас. Каждый поступок, шаг неверный будут сторожить, и использовать вам на погибель. Появились они недавно, но кто это, сказать не могу, видать, слишком сильна черная сила, их охраняющая. Вижу неясно, как в тумане густом, тебя с сыном. Бьетесь вы на мечах с кем-то, похожим на расплывчатый столб дыма, лица не угадать. Бежит кто-то, близкий тебе, спасаясь от дьявольского наваждения, бесовского преследования, но кто это – тоже сказать не могу. Показала мне эта книга так, будто я сама бегу, себя не видя, а только окружающий густой лес, да снег глубокий, да шум погони, а спереди – пустота, вроде и скрыться негде, на погибель бегу. Потом снова ты ясно показался, но лицо белое, больное, из-под волос кровь течет. А уж когда исчезали видения все, вдруг появилась яркая звезда, осветившая мрак. Уползла тьма по углам с воем мерзким, и увидела я прозрачный лес с молодой листвой зеленой, а возле него – женскую фигуру, обернулась она – то твоя Аграфена смеющаяся. Думаю, книга говорит о бедствиях, которые должна твоя семья пережить, но все будет преодолено, погибнет злое.

Поблагодарив старушку, они отправились домой. По дороге Петр обдумывал сказанное ею. «Ежели Аграфена смеется, то видно, ничего плохого ей судьба не предвещает. Пока нас не будет, она останется в безопасности, а это главное. Ну а то, что сражаться придется, что ж, это не внове, да и избежать опасности невозможно в походе дальнем. Бог даст, все хорошо обернется».

Его отвлек Спиридон:

– Отец, нужно выяснить, кто задумал против нас недоброе, подослал гаденыша с ворованным истуканом. Ведь смерть нашу планировал, а ну-ка, сколько нечисти против нас стояло!

– Правильно, сынок, – ответил Петр. – Завтра же пойду к Адашеву, расскажу все. Он нас выбирал, потому, может, нас просто использовали как средство, чтобы ему подлость сделать.

Вернувшись домой, сказал Аграфене, что все в порядке, – не хотел расстраивать, ей и так заботы хватало.

Впрочем, вернулись в город они не сразу. Идя по тропе от избушки травницы, заметили, что корочуны обратно идут, идол каменный несут с собой. Видно, напотешились вдоволь над Трофимом, прогнали его из лесу прочь, а теперь к себе домой направляются.

– Отец, – сказал Спиридон, которого распирало любопытство. – Не гонят же, пойдем за ними, посмотрим, как нечисть эта живет.

– Тише ты, – рыкнул Петр, – «нечисть». Соображай, что мелешь-то, они еще рядом, услышать могут. У нас два ножа на двоих, а у них что ни коготь, то нож.

– Ладно, я, как ты, буду называть их лесными жителями. Только пойдем, ведь такого случая больше не представится.

Петру и самому было интересно, где живут корочуны, с которыми он только беспощадно сражался, как с бесовским отродьем, – и вдруг как-то странно удивлен был, что они имеют святыни. Так разговаривая, они уже шли медленно за процессией, когда старший бес оглянулся и увидел их. Но ничего не сказал, как и другие несколько, что тоже заметили провожатых.

Они углублялись все дальше и дальше в чащу леса, снег перестал, но ветви деревьев сгибались под его мокрой тяжестью. Там, где корочуны опускались на четыре лапы, прыгали через завалы старых высохших деревьев, проползали между острыми ветками шиповника, усеянными острыми колючками, – там люди шли с трудом, оступаясь и падая, чем вызывали сдержанные смешки тварей.

Миновали болото, где шли шаг в шаг с предводителем, несмотря на то, что болотное месиво промерзло. Кожевник на всякий случай срубил две жердины, но они не понадобились, и он оставил их на другом краю, чтобы воспользоваться на обратном пути.

Петр со Спиридоном уже из сил выбились, жалея, что отправились в столь долгий путь, когда и так забот полно, – но вдруг деревья и бурелом расступились. Они вышли на обширную поляну, посреди которой на толстых бревнах, высилась остроконечная крыша из веток и камыша. Она укрывала огромный пень, поверхность которого была тщательно выровнена и даже отполирована.

Перед сооружением этим процессия остановилась, и идол был водружен на свое постоянное место. Вдруг Петр заметил, что от деревьев, окружающих поляну, стекаются корочуны, издавая ухающие звуки, которых он доселе не слышал.

«Да это они так радуются, – осенило кожевника. – И то, я их радости никогда не видел, потому и знать не мог, как бесы ее выражают. Вишь ты, даже рядом с домом травницы, когда идола получали, не веселились, только дома себе позволили такую слабость».

Подошедшие корочуны, – как прежде те, что доставили идола, – бросались перед ним и замирали на какое-то время. Подошедший к ним старший объяснил:

– Мы просим прощения у истукана за то, что позволили похитить его, и обещаем расквитаться с ворами.

Твари все подходили, хоть поток их редел. «Откуда они появляются?» – подумал Петр и вдруг заметил, как из дупла старой сосны соскользнули по стволу двое корочунов. Рядом с нею высилось еще более старое дерево, корни которого выступали над землей и были очищены от снега.

И вот большой камень, прикрывающий пространство под изгибом корня, вдруг отодвинулся, за ним виднелась сухая пещерка, устланная мхом. Оттуда вылезли три корочуна, а за ними три их крохотных подобия, которым взрослые заботливо помогли преодолеть земляной порожек перед входом, насыпанный, видно, для того, чтобы вода не затекала внутрь.

«Господи, спаси и помилуй, – подумал Петр. – Не то, что не видел никогда, но и не слышал, что у них дети есть». Спиридка был ошеломлен больше него:

– Смотри, отец, это же дети. Да и вон, гляди направо, из дупла вылазят такие же, ну диво дивное.

Старший, стоявший рядом, сказал:

– Вы – два единственных человека, кто видел наших детей. Мы строго следим за тем, чтобы они не попались никому на глаза, ибо тогда придет конец нашему племени. Они так же беззащитны, как и ваши. Вы должны сохранить тайну, ибо сами, по своему желанию пришли сюда.

Кожевенник согласно кивнул. Корочун издал звук, долженствующий изображать смешок.

– Петр, ты вроде умный человек, почему же ты так удивлен? Мы созданы так же как и вы, неизвестно кем и когда, возможно, природой.

Тот было дернулся возразить, сказать, что люди сотворены Богом, но собеседник и так, без слов, догадался о его возражениях.

– Какая разница. Вы считаете, что богом, мы – природой. Главное то, что мы есть и живем так, как можем. Ведь не заставишь ты рыбу жить в лесу и есть зайцев, а волка травой питаться. Да и людей тоже – ведь не щавель и капусту одну едите. Небось и у живых существ жизни забираете, чтобы прокормиться.

Петр, возмущенный сравнением людей с корочунами, воскликнул:

– Мы живем богобоязненно, а уж людей и вовсе не едим, как это вы делаете!

Тот ответил:

– А мы не убиваем друг друга так, как это делаете вы, да и за что? За то, что кто-то думает иначе, чем ты, – какая глупость. Ты ведь не заставишь его изменить мысли. А голову отрубив, да повесив, как вы это делать любите, ты просто пресекаешь его мысль, а кто дал тебе такое право? Ведь если бы тех, других было больше, то не ты, а они укоротили бы твое тело на голову за противоположные рассуждения. Что же касается поедания людей, то мы это осуждаем. Те, кто стремится к такому удовольствию, просто селятся своей колонией, к нам не касаясь, леса большие. Мы все можем принимать облик людей, – многие просто живут вашей жизнью, так же, как вы, интриги плетут. Иному так понравится, что и возвращаться не желает, настолько себя человеком считает. Ну так что, его дело, а вы, небось, если б кто корочуном мирным стал, затравили бы. Зачем? Если кто напал на тебя – бейся, защищайся, но убивать просто потому, что не такой, другой – возможно ли назвать это вашей доблестью человеческой? У нас есть свое божество, у вас – другое, но ведь и у множества иных народов свое, а какое действительное – узнаем вместе, но после смерти. Я так думаю, что божество для всех одно, только мы называем его по-разному, да служим каждый по-своему, видим по-другому, но никто от этого хуже не становится.

Петр, пораженный рассуждениями корочуна, которых от него никак не ожидал, не знал, что ответить. Потом решил, что неуместно в богословские рассуждения вступать среди леса, тем более, что внимание его было отвлечено происходящим на поляне.

Дети несли на деревянных блюдах к подножию пня, на котором истукан стоял, мелко нарезанное мясо, сушеные фрукты и лесные ягоды. Положив все это на землю, они образовали круг и, издавая странные, не слышанные никогда пришедшими звуки, стали переступать с одной лапы на другую. Спустя некоторое время, к ним присоединились взрослые, и песня на разные голоса, однако стройная и не лишенная очарования, полная соответствия обстановке, виду поющих, глухому уголку леса, – вознеслась ввысь, туда, где, как думают все, независимо от того, кому поклоняются, находится тот, кто вершит судьбы мира, и каждого маленького существа, кричащего сквозь темноту, расстояние о том, что оно существует, просит помощи в нелегкой своей жизни.

Но вот песня или молитва закончилась, на поляне наступило оживление. Каждый из своего дупла, из пещерок, вырытых под корнями деревьев, просто из нор, которые только теперь приметил Петр на склоне небольшого оврага, нес разную еду на середину площади, раскладывая ее на двух длинных бревнах, с которых уже сметен снег.

Тут в выдолбленных из дерева, сплетенных из бересты ковшах, чашах, блюдах, грубо сработанных, лишь бы выполняли свое предназначение, уложено вяленое мясо – «зайчатина», усмехнулся старший, заметив, как переменились в лице Петр со Спиридоном, – сушеные яблоки и клюква, залитые медом, дикие груши, гроздья калины, пара окороков копченых.

– Ну, тут лгать не стану, – продолжал комментировать старший, – у вас украли, не можем же мы в своих местах потаенных свиней разводить.

Когда все было разложено, все чинно расселись возле «стола», степенно приступили к еде, часто поднимаясь и кланяясь в сторону божка.

– Разве не так же мы ведем себя в подобных случаях? Возвращение похищенной святыни, преклонение, речи о наказании виновных, а затем пир и народное гулянье? – спросил тихо Спиридон, совсем ошарашенный увиденным зрелищем.

Петр промолчал, он и сам не знал, что сказать. Корочун подал голос:

– За стол не приглашаю, знаю, вы побрезгуете, а нам обидно будет. Да и вряд ли когда сможем друзьями стать, не убивать друг друга – и то хорошо бы было.

Он проводил гостей через болото, по потаенной тропе, а там они распрощались. И у Петра возникло неожиданное чувство, что прощается он не с нечистью, бесовским отродьем, а с кем-то, себе во многом подобным, – даже морда волчья, да и все странное обличье показались обычными, как, к примеру, уродливый человек, к виду которого привык.

– Скоро мы окажемся в Московии, – произнес всадник.

Обернувшись к своему спутнику, он едва заметно усмехнулся.

– В такие минуты мне вспоминаются слова Фирдоуси. «Несложно ехать по ровной дороге, просто жить, когда не надо делать выбора».

– «Но такое путешествие скучно, а такая жизнь не делает чести», – ответил его собеседник.

– В юности мне казалось, что поэт прав. Однако с каждым прожитым годом мне хочется, чтобы ухабы на моем пути встречались пореже… Думаешь, я старею?

– Ты становишься мудрее, Альберт.

И в самом деле. Волосы первого из всадников давно побелели, как снег на вершинах гор. Его лицо изрезали морщины. Но глаза оставались по-прежнему молодыми, словно возраст не был властен над этим человеком.

Спутник его казался гораздо моложе. Не юноша, полный надежд и иллюзий, быстро возгорающихся и столь же скоро угасающих, но мужчина, около тридцати лет, уверенный в себе и своих силах. И все же слово «зрелый» совсем не подходило к нему, ибо оно указывает на конец пути, на пик, который человек однажды достигает, после чего остается лишь печальный спуск к подножию жизни, в туман забвения и небытия.

Волшебным образом, всадник сочетал в себе опыт, который приходит только с годами, и открытость, готовность принимать новое и учиться с каждым днем – качества, что присущи нам в детстве, но постепенно, с возрастом, покидают большинство из нас.

Две такие черты очень редко встречаются друг с другом. Обычно одна из них уходит, когда мы обретаем вторую, словно уступая ей место. И счастлив тот, кто сумел обрести опыт, не потеряв при этом юношеской способности радоваться жизни.

В этом смысле, оба всадника были очень похожи. Их можно было бы принять за отца и сына, если бы не полная несхожесть лиц. Тонкие черты старшего, орлиный нос, гордо поднятый подбородок выдавали его аристократическое происхождение. Он мог быть потомком римских патрициев. Его спутника также отличала благородная внешность. Его черная, как смоль, кожа и глубокие бархатные глаза могли бы принадлежать мавританскому военачальнику.

Альберт вынул из-под камзола измятый кусок пергамента.

– Сколько мы дали тому писцу, чтобы он нарисовал нам карту?

– Шесть золотых монет.

– Мне кажется, мы переплатили.

Всадник придержал лошадь, внимательно осматривая дорогу.

– Давно пора быть развилке. Вот эта отметка, что она означает, Молот?

Мавр подъехал ближе и взглянул товарищу через плечо.

– Наверное, нам надо ехать около часа. Или это колодец. Или здесь надо сунуть голову в сугроб и посчитать до десяти. Я не знаю.

– Зря мы послушали этого писца, – заметил Альберт. – К тому же, мы знали, что он имперский шпион, и сразу же донесет на нас, как только мы выйдем из таверны.

Его лошадь неуверенно переступала ногами, словно нерешительность хозяина передалась ей.

– Не думаю, что он вообще когда-то бывал в Московии, – согласился Молот. – Но ведь нам все равно надо было сбыть с рук эти шесть монет.

– Да, императорский алхимик был бы очень рассержен… Но кто же знал, что он ставит волшебные руны на все свои деньги. Вот ведь скряга. Мне даже было жаль этого писца. Думаю, меченые монеты зазвенели у него в кармане как раз в тот момент, когда он писал на нас донос. Как думаешь, во что его превратили – в камень или в сухое бревно?

– Не знаю. Что до меня, то скоро я превращусь в сосульку.

Молот соскочил с коня и несколько раз прошелся взад и вперед, пытаясь согреться.

– Я и забыл, что ты не привык к холоду, – кивнул Альберт. – Все этот проклятый снег. Если бы не он, уверен, мы смогли бы здесь что-то найти.

Он снова сверился с картой.

– Разве что кости тех, кто заблудился здесь до нас, – отозвался Молот, потирая руки. – Знаешь, о чем я думаю?

– Нет, – решительно возразил его собеседник.

Мавр запустил руку под камзол, и вынул маленькую серебряную монету.

– У нас остались только две такие, – предупредил Альберт. – Никто не знает, когда они нам понадобятся. Сейчас мы вполне справимся и сами. Подумаешь, заблудились среди сугробов.

– Посмотри на небо, – возразил Молот. – Солнце скоро достигнет зенита. Мы и так почти опоздали. Если не передадим скипетр сейчас – значит, проделали весь путь напрасно.

Старший из всадников неодобрительно покачал головой. Однако он понимал, что собеседник прав, поэтому ничего говорить не стал. Мавр еще раз взглянул на своего товарища, убедился, что тот не собирается возражать, и бросил монету оземь.

Маленький серебряный кружок упал в снег и утонул в нем.

– А что, если не сработает? – обеспокоено спросил Молот. – Разве не должна зазвенеть?

– Было бы странно, если бы это произошло, – хмыкнул Альберт. – Но не станем же мы разгребать снег, чтобы добраться до твердой земли. Ты бросил монету, это главное. А какие звуки она при этом издала – дело десятое.

И добавил, словно бы про себя, но так, чтобы собеседник все же услышал:

– А коли не выйдет, поднимем. Сбережем монету.

Мавр не обратил внимания на его слова. Нервно сжимая руки и поглядывая на небо, он ждал. Прошло не меньше минуты, прежде чем снег начал шевелиться.

– Давай же, лентяй несчастный, – бормотал Молот.

Сугроб поднялся, словно бы вырос вдвое, и осыпался крупными кусками снега, открывая взору толстого недовольного гнома.

– Совсем с ума сошли, глупые людишки, – проворчал он. – Вы бы еще на дно морское монету закинули. Или в вулкан, что ли.

Человечек прищурился, прикрывая глаза ладонью.

– Снег-то яркий какой, – сообщил он, словно это было для кого-то новостью. – Ну, чего надо? Говорите скорей, холодно мне.

Гном откровенно врал, поскольку не боялся ни жары, ни мороза.

– Нам бы… – начал мавр.

– И выбирайте с умом, – прикрикнул на него человечек. – Помните, на одну монету одно желание. Ни больше, ни меньше. Так чего надо? Говори уж, чего застрял.

– Мы хотим…

– А то бывает тут… – продолжил гнусавить гном, словно и не слышал собеседника. – Нажелают себе пирогов да пряников, а потом нате, вынь да положь, верни все обратно. Нет, милые мои, коли передумаете – вторую монету готовьте.

– Замолчи, пустомеля, – негромко произнес Альфред.

Наклонившись к луке седла, он испытующе посмотрел на гнома. Тот надулся, и уже совсем было собрался возразить, но в последний момент все ж таки передумал, и лишь обиженно отвернулся.

– Бухарский мудрец передал нам скипетр, – продолжал всадник. – И попросил передать его местному водяному. Сделать это надо до полудня. Времени мало осталось, так что поспеши.

– Все да в последнюю минуту, – возмутился гном. – Вы бы еще дольше прождали. Раньше не могли меня вызвать? А если бы я спал? Или в зубах ковырялся? А ведь за зубами следить – дело архиважное, батенька. Архиважное.

Он потоптался на месте, отряхивая снег с тяжелых ботинок.

– Скипетр давайте, – распорядился человечек. – Сейчас в лучшем виде водянистому вашему отправим. Пусть только не взыщет, если по голове угожу… Сами с ним тогда разбирайтесь.

Гном протянул руку, но Альфред покачал головой.

– Мы должны передать лично, – возразил он. – Бухарский мудрец особо на этом настаивал.

– Ишь ты, благородные герои нашлись. Мир, стало быть, перевернется и на уши станет, если вы клятву священную не выполните. Сколько собрались с водянкиного за скипетр содрать? Небось кругленькую сумму.

– А это не твоего ума дело, приятель, – сказал мавр. – Отправь нас во дворец водяного – да смотри, не утопи по дороге.

– Ну, – гном поплевал на ладони. – Ввиду срочности поручения, извольте еще одну монету кинуть. Иначе не выйдет.

– Не зарывайся, дружок, – предупредил Альберт. – Законы простые, и ты сам только что их назвал. Одно желание – одна монета. Так что поторопись.

– Ладно, – не стал спорить гном. – Попытка не пытка. Иногда все ж срабатывает.

Он еще раз поплевал на руки, потом воздел их ввысь и утробным голосом начал произносить заклинания.

– Этого не надо, – отмахнулся мавр.

– Как? – возмутился гном, которого прервали на полуслове. – Может, еще и радугу не зажигать? Огненных столбов вокруг не устраивать? Какое же после этого волшебство будет?

– Быстрое, – отвечал Альберт.

– Ну и люди пошли, – человечек покачал головой. – В мое время, помню, еще и приплачивали, чтобы звезды днем загорались. А сейчас – вишь ты, просто отправь их к водяному. Эх, пора мне бросать эту работу…

– Чем же ты тогда станешь заниматься? – спросил мавр, но не получил ответа.

Он и его спутник, вместе с лошадьми, находились на дне глубокой реки. Молот чувствовал, как холодное течение касается его лица – но, странно, мог дышать вполне свободно. Не ощущал он и ледяного объятия волн, которые охватывают человека, свалившегося в прорубь. Здесь было даже теплее, чем наверху.

– Гном знает свое дело, – произнес Альберт. – А мы все-таки зря потратили монету. Могли бы и сами реку найти.

Мавр легко вскочил на коня и тронул поводья. Ни у одного из спутников не возникло вопроса, в какую сторону ехать. Они хорошо знали, что гном развернул лошадей мордами в нужном направлении. А если не отправил в самый дворец водяного, то из осторожности. Внезапное появление двух незнакомцев наверняка бы вызвало большой переполох в подводном царстве.

– Река-то давно уже льдом покрылась, – заметил Молот, поглядывая наверх. – Слой такой толстый, что перейти можно.

– Предпочитаю не смотреть туда, – отвечал Альберт. – В конце концов, люди созданы для того, чтобы ходить по земле. Ползать по дну мне что-то не очень нравится.

Большая коряга преграждала им путь. Прежде, чем мавр успел направить коня в объезд, бревно пошевелилось, и сгорбленный старик в порванной одежде выполз из-под нее.

– Подайте на пропитание бедному человеку, – прошепелявил он, подставляя трясущуюся ладонь.

Трех пальцев не хватало, кожа почти вся успела сойти.

– Зачем утопленнику подаяние? – удивился Молот.

– Деньги – они всегда деньги, – отвечал мертвяк. – Ради денег мне горло перерезали, пока живой был. Теперь мой крест – у всех копеечку клянчить. Душа моя, значит, неприкаянная…

– Копеечку? – переспросил мавр.

– Местная монета, – пояснил Альберт, и вновь обратился к утопленнику. – А почему неупокоенным бродишь? Раз тебя убили безвинно, то и проклятия на тебе быть не может.

Мертвяк поежился. Правая почка вывалилась из дырки в боку, и он поспешно запихал ее обратно.

– А очень мне надо в Землю Мертвых, – отвечал он. – Здесь тоже неплохо. Да и уж получше будет, чем наверху. Есть не надо, воды хоть залейся – правда, она тоже теперь ни к чему. Спину гнуть с утра до ночи не приходится. Полежишь немножко, поспишь, на рыбок полюбуешься. Одно плохо, – озабоченно продолжал утопленник, – рассыпаюсь я потихоньку. Там щука откусит, там окунь какой или еще кто. Вот деньги и собираю. Когда накоплю побольше, пойду к царю речному, он меня залатает. Как новенький, стану. Так что, не дадите денег, добрые господа?

Молот окинул взглядом своего нового знакомца. В его глазах не было ни омерзения, которое вполне мог вызвать полуразложившийся труп, ни насмешки над утопленником, неожиданно нашедшим счастье в холодной водной могиле, спрятанной далеко подо льдом.

Никто не смог бы сказать, о чем думает Молот. То ли душа его была так благородна, и в каждом встречном он видел, если не человека, – ибо гномы и корочуны гордились, в первую очередь, тем, что людьми не являются, – но, по крайней мере, существо, достойное человеческого отношения. То ли жизненный опыт научил мавра, что лишь глупцы судят о других по внешнему виду.

В любом случае, он обратился к утопленнику так же, как стал бы разговаривать с обычным прохожим. Даже не так, как говорят с простым нищим, – с едва заметной снисходительностью, с верхоглядным презрением к человеку, скатившемуся на самое дно, – а словно перед ним стоял тороватый купец или честный ремесленник.

– Не в моих правилах раздавать милостыню, добрый утопленник, – молвил Молот. – Но если сослужишь нам службу, мы щедро вознаградим тебя.

Мертвяк сплюнул, вытер руки о полусгнившие штаны, и по привычке посмотрел вниз, куда должен был упасть плевок. Но тот, подхваченный течением, уже медленно плыл вдаль, на уровне человеческого лица. Альберт тронул коня, отводя его чуть в сторону.

– Отведи нас во дворец речного царя, – сказал мавр. – Нам надо как можно скорее повидать его.