Текст книги "Монета желания"

Автор книги: Денис Чекалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6
Дворец речного царя

Темные воды реки струились вокруг путешественников, словно густой туман. Вначале Альберт был готов упрекнуть своего товарища, что тот, движимый излишним человеколюбием, связался с попрошайкой и только потерял из-за этого время. Но теперь, оглядываясь вокруг, понимал, что без помощи утопленника они вряд ли смогли бы найти дорогу.

Казалось, что воды реки совершенно прозрачны. Однако вскоре становилось ясно, что это иллюзия, и на самом деле взор не проникает дальше, чем на несколько локтей. Толстые водоросли, словно огромные деревья, поднимались вокруг, протягивая к ледяной корке бурые лапы.

Маленькие юркие рыбешки следовали за всадниками, то появляясь, то исчезая. Альберт не знал, свойственно ли подводным жителям любопытство. Привыкнув видеть их только на большом, красиво сервированном блюде, теперь он чувствовал себя несколько неуютно – словно жареная птица, насаженная на вертел, вдруг начала бы говорить с ним о поэзии Хайяма.

Несколько раз им попадались крупные щуки, но те не приближались к процессии. Предпочитали держаться поодаль, и холодными глазами следили за рыбками поменьше. Бремя от времени хищник выныривал из темноты, еще один карасик исчезал в зубастой пасти, и вновь вокруг становилось спокойно и тихо.

«Сами того не желая, мы стали причиной гибели этих созданий, – неожиданно подумал Альберт. – Если бы не наше появление, возможно, они были бы осторожнее, и не попались бы щукам».

Странная мысль ему не понравилась. Словно холод реки, которого он не чувствовал кожей благодаря колдовству гнома, все же проник глубоко в душу. Какое ему, в сущности, дело до глупых рыб? Они погибают изо дня в день, ведь так устроена природа. Ничего здесь не изменишь, да и не нужно, наверное.

Но непонятное чувство становилось все сильнее. Было оно темным, страшным, пришло из ниоткуда, словно та щука, что исподволь смотрит на обреченного карася. В своих странствиях Альберту не раз приходилось сталкиваться и с опасностью, и с человеческой трагедией. Но ни разу его не охватывало такое ледяное оцепенение. Напротив, он привык смотреть на мир с улыбкой – или, по крайней мере, с философским спокойствием.

Украдкой он бросил взгляд на своего спутника – не возникло ли у того подобное ощущение. Но мавр только весело улыбался – судя по всему, он был рад неожиданному путешествию в подводный мир.

«Радуешься потому, что уверен, – ты здесь ненадолго», – подумал Альберт с некоторой сварливостью, которая втайне была ему свойственна, но которую он тщательно скрывал, прекрасно понимая, что такое качество не делает его приятным собеседником.

И внезапно, с отчетливой остротой, он осознал, что боится вовсе не смерти, – а того, что гораздо хуже. А поскольку выше всего на свете поэт ценил собственную жизнь, то не мог себе представить ничего более страшного, чем потерять ее. Тогда чего он боится?

«Что за мысли в голове бродят, – досадливо подумалось Альберту. – Неужели и правда старею? Какой смысл жить, если всего бояться, каждую рыбку несчастную жалеть? Проще уж тогда здесь же и утонуть».

Он понял, что мысль о старости – старости не тела, которая давно уже наступила, но души, – заботит его гораздо сильнее, чем он хотел бы признать. Молот, ехавший впереди, еще не мог понять чувств своего товарища, и поэт дал себе слово никогда в своей слабости не признаваться.

«А все проклятый утопленник, – думал он, следуя за неопрятным провожатым. – Не иначе, из-за него такие мысли нахлынули. Наверное, примета такая есть, дурная, мертвеца встретить. Надо будет с астрологом поговорить, или хотя бы мандрагоры пожевать, авось, сглаз снимет».

Альберт даже руку протянул к седельной суме, чтобы достать магическое растение, но вовремя передумал. Молот наверняка заметит, расспрашивать начнет, ни к чему это.

Возможно, виной тому было скверное настроение, в котором пребывал поэт, или же долгие странствия приучили его глаз к роскошным дворцам восточных султанов, что поднимались к голубым небесам гордыми белыми башнями, – но дворец речного царя показался Альберту каким-то неказистым.

«Постыдился бы, черт водяной, такой норы, – думал путешественник. – Одно слово – накидал ила побольше, нору в ней вырыл, да и сидит. Стоило мне все же остаться в женском монастыре, исповедником. Хотя бы на пару месяцев. Так нет же, подтаскался Молот – давай, говорит, дело верное, и денег много получим».

Ворчливость свою Альберт никогда признаком старости не считал, наверное, потому, что отличался ею с юности. Мавр, хорошо знавший своего товарища, прочитал его мысли и улыбнулся.

– Роскошный дворец у вашего царя, – заметил он, спешиваясь. – Небось, лучшие строители возводили.

– Это точно, – кивнул утопленник. – Из самой Италии архитекторов выписал. Вы только на эту маковку поглядите.

Он сплюнул, и с задумчивостью философа наблюдал за уплывающим плевком.

Маковка, представлявшая предмет его гордости, скорее, напоминала формой высохшую коровью лепешку. Однако ни поэт, ни мавр не стали высказывать сомнения в таланте итальянского мастера.

Два темных окна, склеенные из прозрачной чешуи, выходили на фасад здания. Высокие колонны поддерживали неловкий портик, явно позаимствованный у греческих мастеров, и не вязавшийся ни с окнами; ни с маковкой.

– Любо-дорого поглядеть, – булькал утопленник. – Что за линии. А эти морские коньки, на крыше?

Несколько существ, вылепленных из ила, скорее были похожи на тараканов, страдающих белой горячкой, и даже пьяный хобгоблин не признал бы в них морского конька.

– И правда, восхитительно, – заметил Альберт. – Нечто подобное я видел в Риме, на площади святого Петра.

– Правда? – простодушно поверил мертвяк. – И кто б мог подумать. Небось, кто-то из макаронников побывал у нас, да скопировал. Чертовы воришки.

Поэт, бывший на одну треть итальянцем, не пришел в восторг от такого прозвища, но, к счастью, двое стражников, что дежурили у входа во дворец, избавили поэта от необходимости продолжать милую беседу с утопленником.

– Ну что, сколько уже собрал? – спросил первый из них, крупный рыбочеловек, с широким мускулистым торсом, лысым черепом и длинным чешуйчатым хвостом.

Вопрос этот привел в ужас покойника, ибо тот вспомнил, что так и не успел договориться с новыми знакомцами об оплате. Поняв его тревогу, Молот быстро сказал:

– Подождешь нас здесь, добрый утопленник. Нам еще обратно возвращаться. Проводишь нас до ближайшего места, откуда из реки на берег выбраться можно.

– Берега у нас крутые, – поспешно согласился мертвяк, желая по возможности набить цену своим услугам. – Где угодно не перейдешь. Но я здесь все знаю. В лучшем виде вас отведу, вы уж не беспокойтесь.

«Надеюсь, он не пустит нас по миру», – подумал Альберт, вслух же сказал:

– От великого мудреца Бухары, привезли мы дар царю речному – скипетр с инкрустацией.

– Давно уже ждем вас, достопочтенный двуногий, – отвечал второй стражник, заметно уступавший своему товарищу в размерах. Голову его украшал гребень, какой бывает у ерша. – Следуйте за мной, наш владыка примет вас.

Наутро, оставив Спиридона дома, против чего тот и не возражал, направился Петр к дому Адашева, большому и высокому, с крутой тесовой кровлей, выпускными окнами, чтоб свет до чердака доходил, с гульбищами-балконами, вокруг которых установлены балясы, чтоб кто не свалился нечаянно.

Назвав свое имя слуге, принят был немедленно и проведен в длинную комнату, стены которой хозяин велел обить белым войлоком. Стояли там скамьи дубовые с таким же столом, печь муравленая, по стенам висело оружие разное. По-над лавками располагались грядки, на которых стояла серебряная посуда, а также книги.

В комнате находился не только Федор, но и Ипатов, сидящий возле окна. Кожевник не ожидал увидеть Авксентия, однако решил, что так будет даже лучше – рассказывая Адашеву о приключившемся, можно и на того поглядывать, за лицом да глазами следить, вдруг выдадут что потаенное. Федор, улыбаясь, поднялся, прошел навстречу гостю, предлагая садиться.

– Ох, Петр, не передумал ли ты? Если да, то более плохой вести и представить нельзя.

Гость ответил твердо:

– Нет, не передумаю, раз слово дал, даже если кому и не по сердцу наше участие будет.

Адашев засмеялся.

– Не знаю таких, да и с чего бы кому мешать нашим планам?

Молвил Петр:

– О том и хочу рассказать тебе, ибо сам не могу разобраться в случившемся.

Он коротко поведал, что произошло, назвав корочунов дикими людьми, живущими в лесу. В них мало кто верил, чтобы убедиться в их существовании, надо было с ними встретиться, а так, думал Петр, еще сочтут лишившимся ума. Он подозревал, что Трофим, действуя по указанию Ипатова, уже все тому рассказал, да и Авксентий, если он ловушку поставил, знал о корочунах. Для Федора же слово это было детской страшилкой. И так, после рассказа, он с удивлением спросил:

– Дикие люди? Неужели такие до сих пор живут в лесу?

Тут побагровевший толстяк, перегнувшись вперед, приблизился к лицу Петра, прошипел:

– Ах ты, холоп смердящий, ты что смеешь говорить языком своим поганым! Напился, небось, вот тебе и померещилось!

Однако был прерван жестким и властным голосом Федора:

– Авксентий, хоть ты и гость мой, но Петр тоже гость, и я не позволю оскорблять его в своем доме. Запомни, да так, чтобы повторять не пришлось, – нет в нашем посольстве холопов, все люди, и каждый занимает определенное ему начальником место. Я каждому слова Петра верю, да и что попусту говорить? Вели позвать Трофима. Пусть расскажет, что он в лесу делал.

Ипатов, уже пожалевший, что так откровенно выказал свою неприязнь, уже другим голосом сказал:

– Прости, Петр, за слово необдуманное, оскорбительное. Есть у меня грех, вспыльчив очень. Но сам подумай, ты же почти обвиняешь меня в злоумышлении против тебя и сына твоего. А что Трофим в лесу делал, я мог и без него объяснить. Давно и близко знаю я ученого человека, Максима Грека, а тут случайно в сундуках своих, которые и не открывал после смерти отца, обнаружил книги старые, на латыни писаные, подумал, заинтересуется ими монах. Вот и попросил Петра отвезти на повозке, с которой оружие ему доставлено, а моему дураку велел сопровождать, мало ли что, лес все-таки. А тот не понял, повозку на место поставил, да пешком, без оружия, за ними и побег, ишь, защитник выискался. Каким образом у Петра вместо книг идол оказался – ума не приложу, может, подменил кто?

Слушал кожевенник складную речь, верил и не верил Ипатову. Да и как могла подмена случиться? И вдруг мелькнуло воспоминание о том моменте, когда он посылку на крыльце оставил, а сам в дом вошел, Спиридона звать. Немного времени прошло, но вполне достаточно, чтобы свертки подменить, если кому понадобилось. Уловив сомнение, мелькнувшее на его лице, Адашев спросил:

– Ты что-то вспомнил?

Петр честно рассказал о своей мысли, хоть не очень верил в подмену. Однако двое других ухватились за это как за приемлемое объяснение. Вместе с тем, Адашев насторожился:

– Событие это нельзя иначе рассматривать, как попытку навредить Петру и Спиридону, а через них – и всему посольству. Нужно было бы провести расследование, да недосуг – скоро уже ехать, а там, как Москву покинем, Бог даст, враги наши останутся здесь, в посольстве же люди только доверенные останутся.

Покончив на этом и обговорив некоторые практические детали, мужчины распрощались. Рассказывая дома сыну о результатах похода, Петр видел, что объяснения Ипатова того не удовлетворили, однако ничего иного и он придумать не мог. Все ж кожевник остерег его:

– Как поедем, будь осторожен. Язык держи за зубами. Коли получишь какое указание Авксентия, выполнять должен, однако постарайся осторожно проверить у Адашева, совпадает ли с его целями. Если же невозможно будет, старайся, чтобы о поручении том знал кто-то еще помимо меня. Возможно, понадобится свидетель, если что не так пойдет, а Ипатов отпираться станет, что ты действовал по его требованию.

– Очнулся, собака неверная, нужно позвать Карину.

Хорс застонал и пришел в себя. Высокий мускулистый мужчина в зеленой расписной рубахе, оранжевой феске и красных шароварах поднялся с подушек и злобно посмотрел на лежащего.

– И чего ты не сдох? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Во всем теле чувствовалась слабость. Хотелось пить, но сил дотянуться до пиалы с каким-то питьем не было. В дальнем конце раздвинулись шелковые шторы, и вошла девушка, позади, стараясь держаться в тени, за ней следовал здоровяк, который пожелал больному всего самого худшего.

Девица была откровенно некрасивой. Маленькое подвижное личико чем-то напоминало мордочку пожилой мартышки. Румяна не могли скрыть природную желтизну щек, что не придавало хозяйке очарования. Она шла немного кособоко. Присмотревшись, Хорс понял, что одна нога у нее короче другой.

– Как хорошо, что ты пришел в себя. Теперь пойдешь на поправку. Касим, делай все, что он тебе скажет. Никого сюда не пускай. Помни, раб, если с ним что-то случится, я велю отрубить тебе голову.

– Понял, госпожа, – слуга поклонился.

С первого взгляда было ясно, что Касим не испытывает к нему особой симпатии, а тот факт, что хозяйка отчитала его и указала на место, лишь подбавило дров в костер ненависти.

– Прекрасный незнакомец, ты видно, хочешь пить. Подай ему пиалу с лекарственным настоем, – приказала девица рабу.

Питье было отвратительным, горьким, кислым и вдобавок нестерпимо соленым.

– Пей, собака, чтоб ты поперхнулся, подавился, а потом и вовсе удавился и умер в страшных мучениях, – шепотом, чтоб не услышала Карина, прошипел слуга. Однако, напоил больного быстро, не пролив ни единой капли.

– Что ты там бормочешь? – грозно спросила госпожа.

Немного подумав, простодушный здоровяк в точности передал сказанные Хорсу слова.

– Ничего другого от тебя и ждать было нельзя, – с явным отвращением произнесла женщина.

Она достала из ящика тонкую плеть и с силой два раза хлестнула раба по лицу. Кровь ручьем хлынула из рассеченной губы и щеки.

– Еще раз услышу такое, – прикажу выпороть плетьми.

Она бросила кнут и присела рядом с Хорсом. Их глаза встретились. Говорят, что глаза зеркало души. Обнаружить душу пленнику не удалось, так как очи у Карины с детства были несколько косоваты. Теперь, же от волнения, что ее пациент очнулся, и возбуждения от недавней экзекуции, которую она устроила рабу, они вообще смотрелись нехорошо.

Считается также, если женщина некрасива, Бог непременно награждает ее прекрасными глазами. Судя по всему, в день своего рождения Карина и представитель высших сил разминулись. Глазки у девицы были маленькими, невыразительными, да вдобавок еще дальнозоркими. Ей, видно, хотелось поближе склониться над ложем выздоравливающего, но приходилось отходить на значительное расстояние, чтобы рассмотреть выражение лица невольного гостя. А так как девица хромала, то отходила, то приближалась, чтобы создать хоть видимость романтической атмосферы. Но в результате так утомила Хорса, что ему пришлось закрыть глаза, ибо не было никакой возможности наблюдать за эскападами красавицы.

– Отдыхай, прекрасный принц, – печально молвила она, видно, тоже утомившись физическими упражнениями, и поспешила из зала.

– Ишь, прекрасный принц, – повторил Касим тоненьким голоском, явно передразнивая свою госпожу. – Сразу видно, голь перекатная, прах дорожный.

Он стал в дверях и скрестил руки на груди, Явно ожидая враждебных действий со стороны Хорса. Однако, видя, что враг вроде бы спит, Касим достал саблю и принялся с удовольствием и знанием дела точить и так уже достаточно острый клинок.

– Я не помню, как здесь оказался, – ни к кому не обращаясь, проговорил Хорс, пытаясь приподняться и сесть.

– По мне, лучше бы тебя здесь и не было. Два странника привезли тебя. Хотел догнать их и башки им свернуть, чтоб мусор во дворец не тащили, да хозяйка запретила. Будь моя воля, их бы вообще и на порог не пустили.

– Слишком скорый ты на расправу. Откуда сам-то будешь? Или раб по рождению?

– Откуда, сам знаю, а вот что ты за птица хотелось бы знать.

– Грамотный? Читать и писать умеешь?

– Не глупей тебя.

Хорс не стал продолжать разговор. Убранство залы, одежда Карины, имена новых знакомых, – все говорило, что судьба занесла его куда-то на восток. Но вот где остались Аграфена, Петр? Почему-то вспомнился отец Михаил. Его мягкий добрый голос, умные все понимающие глаза.

– Напали кочевники, грязь на дороге, всех порубили, меня в рабство продали. Я наследный принц Касим, только теперь ничего у меня нет, всего лишился. Слабая женщина по лицу бьет, а я молчать должен. Однако, умирать смертью мучительной что-то неохота.

– Она, что ли, одна живет? Богатая?

– Зачем одна. Это большой дворец, есть брат старший, по имени Ахмед. Человек большой, много знает. А у него, то есть моего господина, есть младший брат, – Касим замолчал. Видно он сомневался в способности больного сразу разобраться в сложных семейно-родственных отношениях господ. Потому и дал ему время уразуметь сказанное. – Госпожа Карина как тебя израненного увидела, будто разума лишилась. Один верный советник хотел было донести на нее другому хозяину. Но умер в судорогах. Все-таки это непорядок, женщина ухаживает за иноверцем, лицо не закрывает, платок не носит. Харам, грех по-вашему. Сбежал бы я, да некуда.

Касим тяжело вздохнул и продолжил свою работу. После недолгого молчания продолжил.

– Оно и неудивительно, что брат и сестра не во всем соблюдают указания пророка.

– Да разве у вас такое возможно? – поддержал беседу Хорс.

Опасливо озираясь, раб продолжил.

– Они не совсем нашей веры. Вернее, их предки, правда, по женской линии, но все же. Больше не стану об этом говорить. Не мое это дело.

Хотя оглядывался Касим по сторонам, прежде чем вымолвить эти слова, ни он, ни Хорс не заметили, как колыхнулись плотные шелковые занавеси, скрывая человека, подслушивающего их разговор.

– А чем я тебе не понравился? – поинтересовался Хорс.

– Раньше я был у госпожи Карины на первом месте. Во всем меня слушалась, советовалась. А теперь все дни около тебя пропадает.

– Я здесь недолго. Оклемаюсь чуть, разберусь в ситуации и домой.

– А дом твой далеко?

– И сам не знаю, но есть у меня утренняя звезда, она мне дорогу укажет.

Касим замолчал, а потом глубокомысленно заметил.

– Необразованный ты какой-то, совсем как ишак.

– Это почему же?

– Да потому, что любой дурак знает, что утром звезд не бывает. На то оно и утро. Утренняя звезда, не бывает такой.

– Это у вас в тьмутаракани не бывает, а в моих краях есть такая звезда. И кстати, знаю я все про тебя. Не похож ты на принца, может торговец богатый, но уж точно не из знатного рода.

– Ну и что, – миролюбиво согласился Касим. – Только отвык я за годы богатой жизни, чтоб меня по морде били, да еще женщина.

Хорс закрыл глаза, хотел подумать о последних событиях, но не заметил, как заснул крепким сном выздоравливающего.

Молот посмотрел вверх, пытаясь определить, долго ли до полудня, и не опоздали ли они со своею посылкой. Но плотный слой воды, да еще лед не давали увидеть неба. «Никогда еще гном не подводил, – сказал себе мавр. – Будем надеяться, что и сейчас вовремя нас доставил».

Путешественники прошли в высокие двери, и Молот мог поклясться, что, проходя мимо притолоки, ненароком сорвал с нее крупный кусок ила.

Пройдя несколько парадных помещений, украшенных ракушками и затейливой формы корягами, они очутились в просторной зале.

Ощутив нечто странное под ногами, Альберт посмотрел вниз, и увидел, что весь пол здесь вымощен рыбьими черепами. Стены, набитые из ила, были выложены рыбьей чешуей, и поэт несказанно порадовался, что утопленник остался снаружи – иначе наверняка снова бы стал фонтанировать радостью, при виде милой сердцу архитектуры.

«Хорошо, что под водой я не вдыхаю и, стало быть, запахов не чувствую, – сказал себе поэт. – Иначе это путешествие стало бы для меня последним».

Двадцать четыре стражника, по дюжине с каждой стороны, стояли по стенам залы. Головы одних были чисто выбриты, Другие щеголяли темными волосами, вздрагивавшими от, слабого течения. На третьих красовались гребни, в головы же четвертых вросли ракушки, медленно открывавшие и закрывавшие створки.

Две омерзительного вида рыбы, с шипастыми ошейниками, медленно кружили у пола. Их огромные глаза ничего не выражали, кроме тупого стремления пожирать все, что движется.

Речной царь восседал на высоком белоснежном троне, и мантия водного владыки почти полностью скрывала престол от взглядов вошедших. В первую минуту Альберту показалось, что сложен тот из мрамора, однако потом понял – перед ним отшлифованный череп горного великана.

Если кто-то и мог бы назвать владыку красивым, то, разве что, он сам. Кожа его не была зеленой, как у лягушки, или бурой, подобно водорослям. Хотя Альберт в юности провел несколько лет, обучаясь у лучшего художника во Флоренции, даже он не смог бы найти название для того мерзостного, вызывающего приступ тошноты оттенка, что украшал щеки и лоб речного царя.

Был он лыс, толст неимоверно, а щеки его, длинными брылами, спускались на плечи, полностью закрывая шею. Впрочем, не исключено, что ее и вовсе не существовало. Тело его, завернутое в мантию, оставалось почти полностью голым, и это не добавляло речному владыке привлекательности. Скорее, он возлежал на своем одеянии, застегнутом у горла, нежели был вправду в него одет.

Узкие жаберные щели покрывали бока, и гирлянды воздуха поднимались оттуда с каждым вздохом правителя. Руки его были тонкие, костлявые, создавая неприятный контраст с общей полнотой. Казалось, что жир стек из них, погрузившись в тушу. Ноги же, с широкими перепонками между пальцами, наливались нездоровой полнотой, словно уже давно умерли, а теперь в них зреет и набухает трупный сок.

– Посланники из Бухары, ваше величество, – провозгласил охранник. – Принесли вам Юпитер с кастрацией.

Пальцы водяного, такие тонкие, словно принадлежавшие самой смерти, сомкнулись на подлокотнике кресла. Альберт с содроганием подумал – должно быть, несчастный великан и после смерти мучается от мысли, что на его черепе восседает такая гадина.

Речной владыка подался вперед, и поэт отшатнулся. Казалось, жир и гной, собравшиеся в недрах мерзкого тела, сейчас хлынут наружу в приступе рвоты.

– Недоразвитые человечишки, – проквакал царь. – Вы годитесь только на то, чтобы мухи откладывали в вас личинки. Разве не видите, что время уже на исходе? Скорее, скорее дайте мне скипетр.

Не желая еще больше разозлить хозяина, Альберт ступил вперед. Все его мысли, все изящно составленные планы, сразу полетели под откос. Всю дорогу он раздумывал, как бы получше повести разговор с водяным. Прикидывал, сколько денег отвалит речной владыка. В голове поэта родились не один и не два хитроумных способа, целью которых было потуже набить карманы. Но – увы! – от всего этого приходилось отказываться.

На краткий миг, когда Альберт передавал скипетр, они оказались очень близко друг к другу. Глаза владыки были прикованы к древней реликвии. Рот его распахнулся, и поэт увидел жирных червей, что ползали и рыли норы меж царских десен. Странник поспешно отстранился и отвел взгляд.

– Слава Великому Тритону, – прохрипел водяной. – Я получил то, что должен был, и вовремя.

Он гладил и ласкал скипетр, словно то было его родное, давно потерянное дитя. Впрочем, подумал Альберт, вряд ли это существо могло относиться с нежностью даже к собственным детям. Поэт бросил взгляд на Молота, и тот согласно кивнул.

– Что же, ваше Величество, – сказал мавр, кашлянув. – Мы выполнили свою задачу, как и обещали мудрецу из Бухары. Не смеем больше отнимать у вас время.

С этими словами он глубоко поклонился, и направился к выходу. Альберт, чей поклон оказался не так почтителен, шустро зашагал следом.

– Постойте! – внезапно прохрипел водяной. – Не хотите ли заработать пару золотых монет?

Мавр обернулся. Альберт на мгновение инстинктивно присел и вжал голову в плечи, и только затем последовал примеру своего спутника.

Перемена, произошедшая с речным царем, была воистину удивительна. Нет, он не стал краше, и даже на каплю не стал менее омерзителен. Но теперь его гадостную морду корчила неискренняя улыбка, призванная изобразить любезность.

«Нет ничего опаснее, чем добродушный тиран», – мелькнуло в голове Альберта.

– Мы к вашим услугам, ваше величество, – почтительно произнес Молот, про себя думая только о том, как бы поскорее выбраться из рыбьего дворца.

Пальцы владыки так крепко сжали скипетр, что, казалось, наполовину погрузились в него.

– Вы не очень хорошо исполнили поручение, которое дал вам мудрец, – произнес владыка. – Вам было ясно сказано, что я должен получить жезл сегодня, до полудня.

Он торжествующе заквакал.

– Возможно, вы хотите знать, отчего такая спешка, и почему теперь я не подскочил, как ужаленный, чтобы совершить с этим скипетром какой-то дьявольский ритуал, время для которого тщательно рассчитано по звездам. Не так ли, мои глупые кормушки для личинок?

Альберт отвесил поклон.

– Темы столь возвышенные не могут занимать нас, ваших ничтожных слуг, – отвечал он.

– Глупости! Знаю я вас, человеков. Думаете, что лучше других, а сами даже икры отложить не умеете. Жезл этот волшебный. Принадлежать он может только великому магу – такому, как я или мудрец из Бухары. Если бы он провел хотя бы еще час в ваших руках, глупые смерды, то навсегда утратил бы свою силу… Но теперь жезл мой, и бояться нечего.

Молот просиял, надеясь, что на этом их беседа благополучно закончится. Владыка, однако, продолжал:

– Знаю, что вы проделали путь далекий. Деньги, которые вы от Бухарского мудреца получили, наверняка потрачены. А потому, коли захотите, есть у меня для вас новое поручение. Выполнить его будет несложно, работа быстрая, а заплачу хорошо.

Он снова наклонился вперед, и на сей раз Альберт заметил желтый, покрытый бородавками кадык, – прежде скрытый безобразными складками.

– Вы, глупые людишки, наверное, спрашиваете себя – отчего я денег сулю, если поручение простое. Думаете, хитрит подводный царь. И правда, созерцая мудрость мою неизмеримую, и красоту неописуемую, вы наверняка уже поняли, что денег на ветер не бросаю.

Поэт был готов согласиться с тем, что внешность владыки не поддается описанию, но предпочел придержать сей комплимент до другого раза.

– Никакого коварства с моей стороны нет, – царь осклабился, и даже самый наивный человек сразу заподозрил бы его в неискренности. – Но все мои подданные – рыбы. Выходить на сушу могут, конечно, но ненадолго. Отправить их с поручением в город я не могу. Люди же редко ко мне заглядывают…

Он всплеснул руками и рассмеялся.

– Сам не знаю, отчего. Ведь я такой любезный хозяин. Не правда ли?

Кланяясь, словно наперегонки, мавр и Альберт поспешили заверить владыку, что он совершенно прав.

– Вот почему встретиться с вами вас для меня удача великая… Что же до вас, гости чужеземные, то увидеть меня, слушать мой голос – и есть счастье, которого простой человек редко удостаивается. Можно сказать, что, повстречав меня, и умереть не жалко, дальше жить-то, собственно, незачем…

Водяной захихикал, а обоих странников пронзил холодный пот – слишком ясно представилось им, к чему клонит владыка.

– Есть у меня слабость одна, – продолжал царь.

Он хлопнул в ладони, – вернее, только сделал попытку, ибо по-прежнему сжимал в руках скипетр, да и в любом случае, его тонкие костлявые конечности не смогли бы издать иного звука, кроме сухого шуршания. Сразу же возле владыки появился слуга, в длинной ливрее, и подал большой плоский ларец.

– Люблю я знать все о людях, что на земле ходят, – сказал владыка. – А пуще всего мне нравится, когда они ходить-то перестают, и мертвыми падают…

Он задумался.

– Да вот беда, плодятся уж больно скоро. Только, глядишь, мор какой прошел, али война, али голод – чуть-чуть помене вашего брата стало, как почти сразу же – вишь! – снова копошатся, копошатся, никакой чумы на вас не хватит…

Открыв ларец, владыка ненадолго задумался, осматривая его содержимое – для гостей пока что невидимое. Запустил руку и вынул мешочек маленький.

– Дед мой и прадед много сил положили, чтобы род людской истребить. Только все напрасно. Я поумнее буду… До простых смердов не снисхожу. А вот коли человек силу какую имеет, я на него сразу внимание обращаю…

Судя по тону, каким это было произнесено, внимание речного царя не сулило ничего хорошего.

– Магия у меня простая, но действенная. В мешочках этих – локоны, пряди волос. Каждый подписан. Все у меня тут есть – и воеводы царские, и бояре, и советники мудрые. Покуда человечишко место свое знает, носом в грязи ковыряется, – я его не трогаю. Но как только забудет, кто он есть, и на меня руку поднять возжелает – горько в этом раскается.

Владыка вынул еще несколько мешочков, и принялся рассматривать их, как скряга, любующийся монетами.

– Коли сожгу всю прядь целиком – умрет человек быстро, хотя и в мучениях страшных. Вижу по глазам вашим глупым, что не понимаете меня… Думаете, у нас, под водою, огня нет? Есть, но волшебный он, используем его редко, только по большой надобности. А вот коли стану я по волоску одному сжигать – нападет на врага моего болезнь страшная, ни один лекарь помочь ему не сумеет. И станет мучиться он, покуда последний волосок не уничтожу. Могу и на долгие годы страдания его растянуть…

Заметив страх на лицах своих гостей, владыка махнул рукой.

– Вы-то не бойтесь. Жизни таких людишек мелких мне ни к чему. Если захочу – прикажу казнить, вот и весь сказ. Но службу сослужить мне можете. Принесите мне прядку волос одного кожевника. Долгие годы жил он, небо коптил, ни во что не вмешивался. Но как убили сына его, как с цепи сорвался. Начал из себя героя строить… Хорош герой. И то, было бы из-за чего с ума сходить. Одним собачонком человеческим больше, другим меньше. Кто заметит?

– Никто, ваше величество, – поспешил вставить Альберт.

«И правда, подлец же этот кожевник, – пронеслось в голове. – Давно мог бы этого водяного прикончить. Так нет же, пироги небось лопает, все бока на печке отлежал».

– Вот и мы так думаем… – важно кивнул владыка. – А посему отправляйтесь в город, да поспрошайте. Горе-героя этого, наверно, каждая шавка знает. Много от вас не требуется. Клочок волос. На какую вы хитрость пойдете, чтобы раздобыть ее – меня не касается.

Притворная любезность оставила владыку, брови сошлись на переносице.

– Только не смейте меня обмануть, корм для личинок. Знаю, что сейчас в ваших умишках жалких шевелится. Думаете старого водяного вот так запросто вокруг плавника обвести. Найдете, мол, какого пьянчугу жалкого, локон сострижете, да и мне представите. Радуйся, рыбий царь! Да денежки выкладывай. Не выйдет, глупые человечишки. Я от матери своей, Перловицы Премудрой, великий дар волшебника унаследовал. Ежели надуть меня вздумали – вмиг про это прознаю, да отправлю вас на корм пескарикам. То-то разжиреют, милые мои, на мясце вашем…