Текст книги "Монета желания"

Автор книги: Денис Чекалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

От моря берег постепенно возвышался и вместе с ним карабкался султанов двор, сам дворец высился на холме. Рядом с ним вздымался к небу Софийский храм, при виде которого русские одновременно перекрестились. От храма начинался длинный горный гребень, прерываемый долинами, так что образовались семь холмов. На каждом стоит высокая мечеть, украшенная драгоценным мрамором и великолепной резьбой.

– А что это за длиннее столбы рядом с церквами ихними? – спросил один из молодых стрельцов.

Адашев ответил.

– Они называются минаретами, с них к молитве призывают, а в праздники украшают множеством светильников.

– Так вот откуда их крики заунывные раздаются… – раздумчиво проговорил юноша.

Адашев усмехнулся.

– Это кому как. Нам их крики странны, им – неприятен звон колоколов. Турецкий историк Саад-ад-Дин, рассказывающий о падении Константинополя, писал, что по окончании военных действий вместо нелепого колокольного звона раздался приятный голос муэдзина, возвещающий пять раз в день время молитвы. Из церквей выбросили идолов, очистили их от запахов, которыми они были оскверняемы и устроили в них ниши, чтобы каждый знал, куда устремлять взор во время молитвы. К церквам приделали минареты, не забыв ничего, чтобы превратить их в места благочестия для мусульман.

– Что с них взять – нехристи поганые, – подвел итог стрелец и хотел отойти, но был остановлен Федором.

– Придержи свое негодование при себе. В их веру никто тебе переходить не предлагает, истинному Богу поклоняйся да молчи больше в чужой стране.

– Смотрите, красота какая! – воскликнул Спиридон, указывая на стоящий посреди площади высокий столб, пылающий алым цветом.

– Рассказывают, – сказал Федор, – что эту колонну поставил император Константин Флавиан, а под ней множество святых мощей схоронено. Там лежат двенадцать укрух Христовых, секира, которой Ной свой ковчег мастерил, а наверху ангел стоял со скипетром, которым хранил Царьград. Но за грехи рода человеческого Бог позволил прийти сюда туркам, а ангел поднялся на небо.

Как было в Кафе, навстречу посольству выслали огромную катаргу с толмачом и служилыми людьми. Русских пригласили на встречу с великим визирем Мухаммедом Соколи, от которого во многом зависела внешняя и внутренняя политика турков.

На берегу посольство ожидал толмач самого султана Ибреим-бег, пешие янычары со своими нарядно одетыми агами на конях, чауши и спаги. Их отвели на посольский двор, куда в тот же день султан прислал корм, а также ковры и суконные подстилки.

Мухаммед Соколи разговаривал в своем дворце только с Адашевым, именно ему тот рассказал, как и было велено царем, о предложениях русского государства. Визирь должен был предварительно ознакомить султана с целями посольства.

Встреча с султаном состоялась на второй день, посольским предоставили лошадей, велев спешиться близко от ворот. Пока Адашев с сопровождением проходил длинной залой, сидящие по обе стороны важные сановники поднимались при его приближении, садясь только после того, как посольство минует встречающих.

Султан расположился на рундуке, к которому вели три ступени, устеленные коврами. Сам трон покрывала тканая золотыми узорами алая материя, по бокам лежали пухлые изголовья. На Сулеймане блестела накидка из шелковой узорной ткани, красивое смуглое лицо оттенял белый тюрбан. Каждого посольского брали под руки два капычея и подводили к султанской руке.

Царскую грамоту, согласно обычаю, Адашев вручил не султану, а одному из высших сановников. Сулейман благосклонно выслушал через толмача устное послание царя Ивана Васильевича с пожеланием мира между двумя государствами. Грамота была оставлена владыке для перевода и прочтение, а посольство, сопровождаемое почетным эскортом янычар и спаг, отправилось на подворье.

После первой торжественной встречи во дворец для переговоров ездил только Адашев с толмачом и посольскими служилыми. Остальные же бродили по незнакомому городу, выполняли разные поручения. Петра и Клыкова сам Адашев нередко привлекал для обсуждения возникших вопросов, и мнения их частенько позволяли взглянуть на проблему с иной стороны, подсказывая неожиданное решение.

После очередной встречи и с утра Адашев был свободен, вместе с остальными отправился познакомиться с городом. Глаза Спиридона чуть ли не вдвое расширились, в попытке сразу все увидеть, каждым зданием полюбоваться. Петр вел себя сдержанно, словно и не было вокруг диковин чудесных, и только Аграфена смогла бы разглядеть, что на самом деле он так же восхищен и взволнован новыми впечатлениями, как и сын.

Пока ехали по улицам древнего города, Федор Адашев рассказывал о его истории. Византий был основан задолго до Рождества Христова. Владели им и персы, и греки, и римляне. Тот, кто правит здесь – контролирует Босфорский пролив, соединяющий Черное море и Мраморное, а за ним путь идет в Эгейское и Средиземное. Это дает преимущество в политике, войне и торговле, позволяет взимать пошлину с проплывающих мимо купцов.

Речь Адашева была внезапно прервана. Всадник в богатом наряде ехал им навстречу, и показалось Петру, будто есть в нем что-то знакомое. К несказанному своему удивлению, он признал в нем Хорса.

– Что же ты делаешь здесь? – удивленно воскликнул кожевник.

Воин от ответа уклонился, молвив, что рассказывать чересчур долго, да и ничего интересного здесь тоже нет. Потом добавил:

– По поручению султана Сулеймана я с самого вашего приезда с надежными людьми вас охраняю. Повелитель Истамбула желает удостовериться, что русскому посольству никто не причинит вреда. Если честно, мне самому давно хотелось поговорить с вами, рад видеть знакомые лица. Но были обстоятельства, не позволяющие сделать это раньше. Но об этом мы с тобой, Петр, поговорим чуть позже. Сейчас не время и не место.

Петра и Спиридона неожиданное появление Хорса хоть и удивило, но показалось легко объяснимым. Оба были уверены, что после поисков священной книги воин уехал из Москвы, так почему бы теперь им и не встретиться в краю далеком.

Такое мнение как нельзя больше устраивало Хорса, и он вызвался проводить Петра и его товарищей до их палат. А поскольку Адашев был занят, их давний знакомый охотно отвечал на вопросы Спиридона об Истамбуле, объясняя, какое из зданий было выстроено при римлянах, при византийцах или при турках. Особо же удивляло юношу, что виднелось вокруг много мозаики причудливой, но ни одного изображения человека или животных на глаза не попалось. Хорс объяснил, что делать подобные рисунки здесь запрещено.

– А это, – продолжал он, – Сулеймание, одна из красивейших мечетей города.

– Смотри, отец, как красиво, – воскликнул Спиридон.

И, правда, храм величественно возвышался над Истамбулом, – но не подавлял при этом города, не принижал его, а, напротив, возносил древнюю столицу ввысь, к сияющему небу. Перед молельным залом раскинулся внутренний двор. Хорс заметил, что так во всех больших мечетях. По углам двора высились прекрасные минареты.

– Обрати внимание, что их четыре, – сказал провожатый.

– А что здесь особенного? – удивился Спиридон. – Углов-то у двора обыкновенно четыре и бывает.

– Дело не в этом. Четыре минарета означают, что Сулейман – четвертый оттоманский правитель. Заметь, балконов на минаретах десять. Они тоже имеют символическое значение, и указывают на то, что, начиная с Османа, основателя династии, Кануни – десятый султан.

Хорс рассказал также, что молельный зал Сулеймание, отделанный светлым мрамором, – возможно, самый прекрасный во всем Истамбуле. В мечети не только молятся. Здесь также учат медицине и богословию, специально для бедняков создана больница, тут же они могут получить еду. Кроме того, нашлось место и для караван-сарая, и для турецких бань.

– Все это в храме? – не мог поверить Спиридон.

Далее Хорс поведал, что Сулеймание выстроил Синан, самый известный архитектор Османской империи. Сам же Сулейман тоже в искусствах сведущ, пишет стихи и создает золотые украшения. Мысль о том, что государь великой страны может быть еще и ювелиром, показалась Спиридону удивительной.

Несмотря на небрежный тон Хорса, его стремление поддержать досужий разговор, Петр не мог не понять, что друга беспокоит какое-то важное дело, но заговорить о нем при других он не решается. Потому, улучив паузу между вопросами Спиридона, который сыпал ими, как облако каплями в проливной дождь, – Петр сказал, что неплохо было бы им с Хорсом посидеть где-нибудь, да вспомнить былые дни.

Тот понял нехитрый намек, – а это было особенно просто, поскольку вспоминать им двоим почти нечего было, кроме тех событий, о которых кожевник предпочел бы не говорить вовсе. Условились, что воин заедет за ними на следующий день.

Дела, связанные с посольством, заняли у Петра больше времени, чем он рассчитывал, и встречу с Хорсом пришлось перенести на вечер. Тот не возражал, но по лицу его кожевник понял, что воин разочарован, поскольку дело довольно срочное.

Потому откладывать разговор далее Петр не стал, – хотя и хотелось ему отдохнуть после долгого путешествия и стольких хлопот. Взяв с собой только Спиридона, он отправился в названный ему караван-сарай, где их уже ждали Молот и Альберт, – на их присутствии особо настаивал Хорс, сказав, что они, сами того не зная, оказались замешаны в деле, о котором пойдет речь, – а также трое турков.

Хорс кратко представил Петра и Спиридона собравшимся, отрекомендовав их как великих воинов с Севера, снискавших у себя на родине великую славу победителей нечисти. Первым побуждением Петра было возразить, сказать, что похвал таких не заслуживает, но он все же промолчав, подумав о том, что речь идет не только и не столько о его славе, сколько о чести страны, которую он представляет.

Троих человек в восточных одеждах Хорс представил как Рашида, доверенного охранника султана, мудреца Саида и шейха Хасуфа. Альберта и Молота представлять не потребовалось. После положенного обмена приветствиями, – который в Турции может занимать и пять, и десять минут, и больше, – стражник рассказал о пугающих событиях, которые происходят во дворце султана. Переводил Хорс.

История эта сразу захватила Спиридона, Петру же подобная откровенность показалась странной. С чего бы стал верный солдат открывать секреты своего владыки, да еще перед послами чужеземными, – хоть и не врагами, конечно, но и не друзьями. Задавать вопросов, однако, не стал. Не будучи опытным в посольском деле, он, тем не менее, в людях хорошо разбирался и понимал, рано или поздно все ему объяснят, а до тех пор – чем меньше будет им сказано, тем меньше окажется причин для сожаления. Стражник, тем временем, передал слово мудрецу. Саид провел ладонью по бороде, и начал:

– Много дней прошло с тех пор, как Рашид рассказал мне о произошедшем. Он был первым и единственным, кто видел бесов, разговаривал с одним из них. Также принес мне мешок с обрубленными хвостами и крыльями, что принадлежали сынам шайтана. Я внимательно выслушал его, но ответил – сведения его, хоть и очень важные, все же не достаточны. Знаю, что сильно разочаровал этим и его, и визиря Ибрагима, но в своей правоте я был уверен. Однако на следующий день, после отбытия Рашида, мне пришло в голову, что я должен обратиться за советом к шейху Хасуфу, моему старому другу. Так и поступил. Мудрец сказал, ничего обещать не может, но попробует что-нибудь выяснить.

Продолжил разговор сам Хасуф.

– Наш орден очень древний. Одни говорят, основали его арабы, другие – что византийцы, третьи – что русичи. Много ходит о нас слухов разных, но все лживые. А потому скрываемся мы от людей, стараемся тайну свою хранить и ни во что не вмешиваться. Единственное, что нам нужно – общаться с джиннами, учиться у них тысячелетней мудрости, и передавать знание это из поколения в поколение. Но другу своему, Саиду, я отказать не мог, потому созвал своих товарищей и попросил их совета.

Долгое время нам ничего не удавалось узнать. Ответ пришел из далекой Московии. Лесные народы, лешие да корочуны, говорили о гигантском нетопыре, который жаждет погубить нашего султана, а после этого захватить Османскую империю, прикинувшись человеком. Чудовище хочет поработить все народы нашего государства, и превратить людей в скот, разводимый ради мяса. Тайну свою монстр хранил ревностно, от всех скрываясь, и узнать ее мы смогли лишь благодаря хвастовству да болтливости речного царя, который нетопырю доводится двоюродным братом.

Логовом своим нетопырь выбрал развалины Джайрана, древнего торгового города. Там, вдали от человеческих глаз, он мог собирать армию, находясь в полной безопасности. Для того, чтобы вызывать своих слуг из темного подземного царства, монстру был нужен волшебный бриллиант, Глаз Жар-Птицы. Когда-то он принадлежал московскому князю, потом же оказался у нас. С его помощью мы общались с джиннами.

Нетопырь принял облик ювелира, и нанял одного из казанских воров, по имени Альберт, чтобы тот украл камень. Так и произошло. Мы лишились своего сокровища, и потеряли возможность говорить с нашими мудрыми друзьями. Все это время мы не переставали искать алмаз, но безрезультатно. Нам известно, что джинны тоже пытаются найти его, но, согласно древнему заклятию, мы не можем общаться с ними без камня, а потому мне неведомо, добились ли они каких-то успехов, или нет.

Завладев бриллиантом, нетопырь проглотил его и начал собирать войско. На это потребовалось немало времени. Только недавно он счел, что готов к действиям. В руинах Джайрана он нашел древний скипетр Аверроэса, арабского мудреца. Этот жезл очень могущественный. Использовать его можно как во благо, так и во зло. Монстр наложил проклятие на Сулеймана, и посох начал капля за каплей выпивать из того жизнь.

Однако важно было хранить жезл как можно дальше от Истамбула, поскольку придворные маги и астрологи скоро ощутили бы его магические эманации. Потому нетопырь отослал скипетр своему двоюродному брату, водяному. Сам он давно уже жил в городе, под видом бухарского мудреца.

Для поручения своего он выбрал Альберта, с которым уже был знаком по Казани, и был уверен, что поручение будет выполнено в точности. Дело в том, что над скипетром следует время от времени проводить особый ритуал, иначе его сила выйдет из-под контроля. Это не имело значения, пока предмет лежал в развалинах, всеми забытый. Но теперь, когда он вытягивал жизнь из султана, за ним требовался присмотр.

Вот почему мнимый бухарский мудрец настаивал, чтобы скипетр был доставлен не позже указанного срока. Тем не менее, в пути произошла задержка. Время, отпущенное нетопырем, почти истекло, пока посланники добрались до речного царя. Из-за этого в последние несколько часов Альберта, который вез жезл, мучили тревоги и сомнения. Ему передавались чувства и мысли султана, страдающего от темных чар.

Была у нетопыря и другая причина выбрать для этой поездки именно своего старого знакомца. Он знал, что и мы, и джинны разыскиваем похитителя камня. Оставалось совсем немного до того дня, как он станет владыкою империи, – но именно поэтому становилось все труднее держать свои планы в тайне. Опытный гадатель, речной царь подсказал своему двоюродному брату решение.

Он знал, когда и по какой дороге поедет с посольством Федор Адашев. Увидев, что два человека, много лет замешанные в исчезновении камня, снова вместе, – мы сразу сосредоточили бы на них свое внимание, забыв про все остальное. К сожалению, его план удался. Наши люди пристально следили за русскими послами, пытаясь что-нибудь выведать, – нетопырь же тем временем оставался безнаказанным. И лишь слова моего друга Саида заставили меня по-новому взглянуть на происходящее.

Шейх Хасуф смолк.

– Можно ли победить нетопырей? – спросил Петр.

– Говорят, что для этого надо разрушить их гнездо, – отвечал Саид. – Или же убить самого главного из них, что гораздо сложнее и опаснее. И сделать это может только человек, пришедший из других стран, – таковы могущественные чары, которые охраняют монстра.

Только теперь Петр понял, что не просто так был приглашен на совет. Однако как поступить ему? Что сделать? Может ли он дарить надежду этим людям, ведь неизвестно, сумеет ли одолеть гигантского нетопыря, и не обманывает ли древняя легенда. Может, Хасуф просто ошибается, или нарочно его ввели в заблуждение.

Но и отказать в помощи Петр не мог, вспоминая о том времени, когда сам нуждался в поддержке – и всегда находил ее. Поэтому, когда шейх Хасуф закончил свой рассказ, кожевник погрузился в молчание. Глаза Спиридона горели, ему очень хотелось расспросить стражника о нетопырях, о султане, о жизни во дворце, – но юноша понимал, что не время и не место для такого разговора. Отец же его думал о другом.

Отправившись в посольство вместе с Федором Адашевым, он обещал тому помощь, но сам при этом не подумал, что покидает дома своих верных советников – Аграфену, отца Михаила, старушку-травницу, ученого богослова Максима Грека. К кому теперь обратиться за советом? Кого спросить, когда и так все спрошены, и лучшие ученые империи не смогли найти средства, чтобы победить злобных нетопырей?

Все же смотрели на него, ожидая ответа. Никогда Петр сил своих не переоценивал, и не приписывал себе достоинства, которыми на самом деле не обладал. Теперь же чувствовал, что не хватает ему той мудрости, которую всегда чувствовал в себе, когда рядом были родные и близкие. Словно здесь, далеко от дома, он лишился чего-то важного, что делало его самим собой.

Как поступил бы на его месте отец Михаил, что сказал бы? Перед глазами встало знакомое лицо, окладистая борода, и словно бы голос священника в голове раздался: «Эх ты, Петр, друг мой старый! Столько лет знакомы, а ты, обо мне подумав, только бороду мою и вспомнил? Али я козел тебе? Почему не глаза, не волосы, не улыбка? Ишь, борода ему привиделась».

Знал Петр, что это его воображение, сам он придумывает слова за отца Михаила. И в то же время, речь эта принадлежала не ему, а священнику. Точно так же, он мог бы сказать, что произнесет или подумает в тот или иной момент Аграфена, Спиридон, Потап – хотя предсказать реакцию плотника было не так уж и сложно.

Кожевник хорошо знал этих людей, любил их, жили они в его сердце. Он понял, что может всякий раз советоваться с ними, даже если очень далеко они, и нет в этом никакой мистики, никакого колдовства, – если, конечно, не называть волшебством любовь, которую мы испытываем к близким.

– Коли пригласите меня с собой, с нечистью сражаться, сочту это за честь, – молвил Петр, понимая, что прямо к нему никто не обратится, не попросит, решение это он сам должен был принять, без чьего бы то ни было нажима. Сказал так, – и сразу же увидел перед собой отца Михаила, который одобрительно кивал, вновь обрел ту уверенность в себе, зная, что поступил правильно.

Лица собравшихся просияли, и стало ясно, что все они надеялись на такой исход. Рашид встал, сказав, что немедленно отправит разведчиков к развалинам Джайрана, сам же велит собирать войска. Молот вызвался выполнить эту опасную миссию, сопровождать его захотели Спиридон и Альберт, – последний чувствовал себя весьма неловко, узнав, что был лишь слепым орудием в лапах нетопыря.

Петр не хотел отпускать сына, но запрещать ему, перед лицом собравшихся незнакомых людей не стал – такие слова поставили бы юношу в неловкое положение. Потому ограничился тем, что, отозвав в сторону Хорса, которому в таких делах всецело доверял, негромко попросил присмотреть за парнем. Сам же должен был вернуться в посольство, рассказать о произошедшем Адашеву и узнать, не согласится ли кто еще из его спутников сопровождать Петра в поход к развалинам Джайрана.

Глава 10
Руины

Петр возвращался в посольство по окраинным и кривым улочкам Истамбула. На каждом шагу – маленький базарчик или лавчонка торговца, где продаются недорогие украшения, одежда, кальяны, медная посуда и множество других вещей, – не то, что название, но даже предназначение их ремесленнику неизвестно.

Шумели вокруг по-восточному жизнерадостные продавцы и покупатели, просто зеваки, с турецкой смешивалась речь иных народов. В воздухе витали ароматы апельсинов, лимонов, подгоревшего масла, на котором уличные торговцы жарили пирожки с мясом, плоские тонкие лепешки.

Встречались ему женщины, одетые в широкую черную чадру, у некоторых были закрыты даже глаза, – они смотрели сквозь узкую прорезь, прикрытую светлой прозрачной тканью. Мужчины в чалмах, украшенных драгоценными камнями или подделкой под них, в широких ярких шароварах, цветастых поясах, разноцветных мягких чувяках бродили вдоль лавок, останавливались выпить ароматного кофе или ехали на осликах, которыми управляли самостоятельно или с помощью смуглых худых мальчишек, держащих поводья и бегущих рядом.

Попадались евнухи в мужской одежде, но больше похожие на полных женщин. Они обходили лавчонки, выполняя мелкие поручения обитательниц султанского гарема. И над всем этим людским скопищем неизменно чистой, свежей нотой веял запах недалекого моря, которое виднелось в конце многих улочек.

Петр давно собирался пройти по лавчонкам, выбрать подарки для ожидающих его дома, главное, конечно, для Аграфены, образ которой, почему-то всегда печальный, часто вставал перед глазами. Заметив колебания прохожего, торговец украшениями, что стоял на пороге своего темноватого заведения, кинулся к нему, вцепился в рукав и зачастил непонятными словами, указывая на лавку, успевая ударить себя в грудь и закатить глаза, пытаясь жестами расхвалить товар.

Поскольку лавка была ничем не хуже других, Петр вошел и, пока глаза привыкали к темноте, торговец успел вывалить на прилавок груду колец, ожерелий, браслетов, диадем и прочих удивительных украшений. Петр перебирал их, раздражаясь от непонятной трескотни продавца. Вдруг в комнату вошел светловолосый человек в потрепанном камзоле, туфлях с пряжками, на каблуках, придерживающий на боку шпагу. Он вежливо обратился к кожевнику, однако и этот язык был тому непонятен. Петр произнес:

– Русский, Москва.

Тот улыбнулся и проговорил с чудовищным акцентом, но достаточно понятно:

– Русский, месье, я немного знаю ваш язык и, если будет на то ваша воля, помогу вам с переводом. Однако прежде позвольте представиться – Пьер Колиньи, несколько лет назад отправился путешествовать, желая повидать свет, да так и остался здесь, принял мусульманство.

Увидев, что лицо Петра дрогнуло, с усмешкой продолжил:

– Право, я не стал от этого ни хуже, ни лучше. Да и я ведь не призываю вас последовать моему примеру, просто предлагаю посильную помощь. Устроившись в местном санджаке-округе, я получаю за свою работу не так много, как хотелось бы, вот и хожу здесь, кому письмо напишу, кому в общении помогу, – так и заработаю несколько монет. Вы зашли в неплохую лавку, хозяин достаточно честен, – вместо золота, во всяком случае, меди не купите.

Петр согласился принять помощь, выбрал удивительно тонко расписанный серебряный кувшин для Полины, пояс из кордовской кожи с серебряными же украшениями для Потапа, и такой же чехол для ножа, с которым тот не расставался.

Рука потянулась к затейливой золотой цепочке для Аграфены, но ремесленник остановился, краем глаза заметив на черном бархате откатившееся в сторонку изумрудное кольцо с такими же сережками, при виде которых возникли перед ним прозрачные зеленые озера, глаза его жены. Украшения были прекрасны, и Петр добавил их к уже ранее присмотренной цепочке.

Француз и турок, размахивая руками, вращая глазами, неистово гримасничая, затеяли было торг, однако Петр прервал их. Выбранные вещи были действительно хороши, и он считал неуместным торговаться из-за цены подарка, как будто ему было жаль потратить деньги на близкого человека.

Расплатившись, провожаемые до выхода продавцом, они снова очутились на шумной улице. Зайдя в лавку торговца тканями, купил для всех женщин заовражья, включая Ефросинью Макаровну, дóроги – тончайшей восточной шелковой ткани, а также зендени – ценимой выше шелка привозной хлопчатобумажной ткани.

В других лавках Петр приобрел травнице Прасковье и соседкам своим, сестрам-старушкам янтарные бусы, поскольку упоминала ведунья как-то о необычайной полезности янтаря, мальчишкам – деревянные миниатюры здешних лодок-сандалов. Рассчитавшись с переводчиком и приветливо простившись с ним, нагруженный покупками, он направился «домой» – туда, где остановилось посольство.

Вдруг позади послышался мерный звон, топот коней, крики, разгоняющие людей с дороги. Все стали отступать к домам, с любопытством оглядываясь. Петр последовал их примеру, и увидел зрелище, наполнившее горем и бессильным гневом его сердце. Посреди дороги, скованные цепями, брели изможденные христианские пленники, то ли с захваченных кораблей, то ли из покоренных султаном земель.

Петр понимал, что ничем не может помочь им, почувствовал себя неловко, чуть ли не предателем, который развлекается покупками, пока его браться страдают в плену. Приподнятое настроение оставило его, и он заспешил своим путем, пропустив скорбную процессию.

Русское посольство поместили в большом доме на возвышении, окруженном кипарисовой рощей, с огромным бассейном позади. Еще издали почувствовал кожевник неладное – ворота раскрыты, во дворе никого не видно, не слышно шума голосов. Только вступил на плиты двора – от особняка Ипатов шаром катится, руки заламывает. Толстые щеки трясутся, лицо багрово-синее, глаза выпучены, а в них ужас животный плещется, стекая слезами редкими по сторонам носа, имевшего вид бесформенный, вроде кто кусок сырого теста небрежно на сковородку бросил.

Сердце Петра оборвалось. Не видел он раньше надменного да самоуверенного боярина в таком состоянии, не в силах связно ничего вымолвить. Выкрикивал тот нечленораздельные слова, о смерти и силе бесовской, да изредка знакомые имена слышались. Рассыпая свертки, Петр подскочил к нему, вцепился в отвороты кафтана да затряс изо всей силы:

– Ты что ревешь, жабий сын? Ничего понять не могу. Да мужчина ты или желе, которым нас у султана потчуют? Что случилось, где все, кто погиб? Говори немедля, а то и ты к мертвым присоединишься!

Клин клином вышибают – страх перед разъяренным Петром оттеснил ужас перед бойней, свидетелем которой тот стал. Боялся и того, что узнает скорый на расправу кожевник о проявленной им в нужный момент предусмотрительности, которую неизбежно подлостью и трусостью назовет – спрятался Ипатов в то время, когда остальные бились с нечистью, не помог товарищам своим. Вместе с ним схоронился и Трофим, так тот даже навстречу не вышел, боясь, что Петр сразу пришибет насмерть, как только узнает.

Собравшись с силами, Авксентий рассказал сбивчиво, что напали на посольство нетопыри, многих поубивали да пожрали. Случилось это возле бассейна, так в нем теперь вода красная от крови, несмотря на размеры. Головы послов Филиппова да Быстрова на кипарисах развесили, а напротив – голова тюрка Хусейна, что приносил им обед, так в чалме и висит. Улетая, глумился нечистый:

– Пусть посовещаются, может, договор подпишут.

– Боярина Фролова тварь крыльями задавила, не успел и меч вынуть. Лежит там синий, изо рта да носа кровь хлестала, небось, вся вытекла. Я меч свой выхватил, кинулся к гаду, голову снес ему, – да поздно уж было. Только и удалось двоих тварей летучих порешить, что на Адашева напали, может, тем и спас ему жизнь. Трофим и бердышом, и мечом бился, многих положил, спина к спине со мной стоял. И все же ранен Адашев тяжко, небось до вечера не доживет. Клыков да Федотка повезли бедолагу к лекарю местному, с ними же и сын его.

Помертвевшими губами спросил Петр:

– Кто же остался в живых?

Запричитал Ипатов:

– Мало, Петр, ох, мало. Я, Трофим, Адашев, если выживет, Клыков, Федот. Боярин Емельянов, раненый лежит сейчас, но не сильно, выживет, двое слуг посольских, Карп да Корней. Да еще…

Не слушая больше его причитаний, бросился Петр через дом, не обходя его, чтоб скорее было, к бассейну. Мощным ударом распахнул дверь тяжелую, которая с силой припечатала веснушчатую физиономию Трофима. Тот попеременно прилипал то глазом, то ухом к щели, чтобы понять, как развиваются события, не размахивает ли Петр уже саблей, норовя Авксентия порешить.

Удар двери не только откинул назад любопытную башку, едва не сломав парню шею, но и все тело его метнул через обширную комнату, в конце которой Трофим грянулся о стену и бессильно сполз по ней вниз. Петр только краем глаза отметил происшествие, подумав на ходу: «Опять подслушивает, пащенок», сам же, не останавливаясь, промчался через анфиладу комнат.

Миновав последнюю, остановился с разбега, как перед преградой неодолимой, увидев страшное зрелище. Вода в бассейне вместо бирюзово-голубой стала буро-красной. Прямо у порога лежит рука человечья, рукав кафтана жемчужным запястьем охвачен, на мизинце кольцо рубиновое. Да это же Фаддей Устинович, вспомнил Петр посольского боярина, за короткое время подружившегося с Федором Адашевым, помогавшего ему в переговорах.

Увидел мысленно лицо его, красивое, приветливое, готовое всегда улыбкою встретить шутку, подбодрить уставшего, помочь ослабевшему. Кольцом тем он особенно гордился, ибо дарено было дочерью его, молодой девицей, ждущей его возвращения, чтобы свадьбу сыграть с полюбившемся ей окольничим. Больше от боярина ничего не осталось, и Петр страшился подумать, что стало с ним.

Вперемешку с частями человечьих тел, которые и узнать нельзя было, лежали отрубленные мечами в бою крылья тварей, страшные когти, хвосты со смертоносными наконечниками. Страшась, заставил себя Петр голову поднять, и увидел то, о чем говорил Ипатов – на стройных зеленых кипарисах, высоко над землей, висели три головы, – темная и две белокожие. Легкий ветерок покачивал их, как будто действительно обращались друг к другу.

Тяжко стало Петру, как будто смерть, везде витавшая, приблизилась к нему, в глаза заглядывает, могильный холод насылает. Сковывает движения, охватывает мраком мысли, паутиной их опутывая. Возвратился он в дом, сел на диван, тут и Ипатов появился, предварительно посмотрев, закрыта ли дверь, ведущая к бассейну. За ним Трофим с огромной шишкой на лбу и распухшим носом, да слуги уцелевшие, Карп с Корнеем.

И вдруг жаркой волной обдало Петра, смыв бессилие, охватившее его при виде Ипатова и Трофима. Двое других были залиты кровью, у Корнея рассечен лоб, одежда Карпа изодрана, видно, острыми когтями, оставившими глубокие следы на его груди и плечах. В руке каждого, хоть окончен бой, алебарда зажата.

– Авксентий Владимирович, – тихо молвил Петр, и слова его тяжело, как камни пудовые, упали в царившую тишину. – Это как же случилось, что ни пятнышка крови, ни царапины нет ни на вас, ни на прислужнике вашем, что в бою тяжком рядом с вами бился?