Текст книги "Багровое око"

Автор книги: Дэниел Уолмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 7. Люди деревьев

– Все забываю спросить, что там дальше было с этим чудаком? – поинтересовался Конан, размеренно взмахивая легким тонким веслом.

– Каким чудаком?.. – рассеянно отозвался Шумри. Он склонился над бортом пироги, наблюдая, как в прозрачной толще воды шевелятся водоросли, похожие на тощих зеленых змей, снуют разноцветные рыбки и прочая речная живность. Сгоревшие в костре перья неотступно стояли перед глазами, их было отчего-то очень жалко, и разговаривать не хотелось.

– Ну, как его… Роальдом. И его невестой. Ты ведь не успел мне тогда досказать свою балладу.

– Не знаю, – меланхолично ответил немедиец.

– Как так? Всякая песня должна быть допета, всякая история рассказана до конца, – назидательно произнес варвар. – Или ты не помнишь?

– Не помню, – соврал Шумри, чтобы отделаться от разговора. – Я слышал ее совсем маленьким. Бард, который ее пел, на этом месте всегда понижал голос до шепота. Трудно было различать слова.

– Жаль, – искренне вздохнул Конан. – Конечно, Роальд этот слабак и трус, и мне не особенно интересно, что там с ним дальше произошло. Но вот девушку жалко. И с женихом ей не повезло, и тварь эта, Харрок в вязаном шарфе, всю кровь ей выпьет, не задумается. Эх, меня бы туда!..

– И что бы ты сделал? – спросил Шумри.

– Первым делом я хорошенько потряс бы Харрока – до тех пор, пока его душонка со свистом не вылетела бы из щуплого тельца. Даже меча бы пачкать не стал. Потом взялся бы за Веселого Го…

– Усталого Го, – поправил немедиец.

– Усталый он там или веселый, все одно! У меня бы он хорошо поплясал, несмотря на усталость, гремя своими железками!

– Но ты забыл, что Харрок бессмертен, – заметил Шумри.

– Ерунда! Если есть хороший меч и крепкая рука, и в груди бьется сердце мужчины – любое отродье Нергала можно сделать смертным! Не выношу разговоров про то, что какую-то тварь невозможно победить, потому что она бессмертна. Нет, это лживое утешение трусов!

Разгорячившийся воображаемой битвой с Харроком и Го, киммериец стремительно гнал пирогу, оставляя за кормой шипящий пенистый след.

– А мне кажется, что у них был только один выход, – задумчиво произнес немедиец. – Взяться за руки и вместе – с помощью доброго меча или чаши с ядом – покинуть этот мир. Харроку и Го останутся лишь оболочки, которые нелепо и неинтересно мучить. Души же будут свободны. Это единственный путь к свободе, который есть всегда и у всех.

– Да, – согласился Конан, – путь этот есть у всех. Правда, – он помрачнел, вспомнив, как несколько дней назад лежал в вонючей туземной хижине с одной мечтой, одним страстным желанием: погрузить узкий клинок в промежуток между ребрами, – иногда случается так, что и этот путь перекрывает судьба. Судьба, либо слишком мягкосердечный приятель, – он покосился на Шумри с усмешкой, но тут же мотнул головой, не желая предаваться тягостным мыслям. – Ты лучше вспомни, как оно там случилось на самом деле. Как вспомнишь – сразу же расскажи мне.

– Хорошо, – послушно кивнул немедиец.

Он не мог сказать, что продолжения истории Роальда и Эльбет не имеет. Он сочинил ее, как и множество других историй с рыцарями, их возлюбленными и злобными демонами, о себе и Илоис, о безнадежной их любви. Если он встретится когда-нибудь с Илоис и вымолит у нее прощение, он доскажет эту историю. Вернее, она доска-жется сама собой…

Река, поджимаемая со всех сторон скалистыми берегами, сузилась, течение стало быстрее. На левом берегу каменные уступы вздымались довольно высоко, на правом, более пологом, в толще почвы, покрывавшей розовый гранит, росли высокие развесистые деревья.

Местность показалась Шумри знакомой. Где он мог это видеть: деревья с густой листвой и толстыми, горизонтально нависающими над землей ветвями, похожие на баобабы, но выше и с более пышной кроной… голые розовые скалы на противоположном берегу… пенящийся поток… Он видел это во сне! В том самом сне, который не дал ему утром досмотреть киммериец! Он вспомнил: почему-то они с Конаном вышли из пироги, разгрузили ее и шли по левому, каменистому берегу, неся на плечах и лодку, и скарб.

– Конан! – окликнул он варвара. – Остановись скорей! Нам нужно пройти на это место пешком, но только по левому берегу!

Киммериец оглядел левый берег, затем правый, окинул взглядом все течение реки и с изумлением уставился на своего спутника.

– Клянусь Кромом! К чему нам идти пешком, да еще прыгая, как козлы, по голым скалам? Течение отличное, порогов впереди не видно…

– Я не знаю! Знаю только, что так надо!..

Варвар выразительно приподнял брови и вздохнул, давая понять, что сумасшествие его спутника, к счастью, не заразно.

– Конан! – Шумри заговорил быстро и горячо. – Помнишь, когда душу твою вытолкали из тела какие-то духи и вселились в него, я прогнал их вонючим дымом от шерсти Пха? Почему я знал, что надо делать именно это?.. А вчера ночью? Ты не спрашивал, каким образом зажила твоя рана, но, поверь мне, этот способ, который я применил, никогда не был мне известен! Это явная помощь, Конан. Мне помогают!

– И кто же тебе помогает? – иронически поинтересовался варвар. – Пресветлый Митра?

– Да нет, почему Митра? Я думаю… Айя-Ни. Ведь я уже говорил тебе…

Киммериец нахмурился. Желваки проступили под бронзовой кожей, синие глаза посветлели от сдерживаемой ярости.

– Послушай, – он говорил медленно, с трудом подбирая слова. Пронзительные глаза врезались в немедийца, славно два льдистых лезвия. – Ты, верно, считаешь меня животным. Бесчувственной тварью с кожей гиппопотама… Вот уже второй раз ты издеваешься надо мной, называя это имя. Да, она погибла по моей вине! Но не тебе, бродяга, судить меня и бередить раны! Смейся над кем-нибудь другим. Смейся над равным себе! Иначе, клянусь Нергалом, ты захлебнешься своим смехом…

Он с такой силой опустил весло в воду, что оно едва не переломилось, взметнув столб воды. Пирога закружилась на месте.

Шумри затих. Никогда до того не видел он варвара в таком гневе. Но отчего он не слышит его, не хочет понять? Груз вины, давящий ему на сердце, сразу стал бы легче…

Какое-то время они плыли в полном молчании. Ничто вокруг не внушало опасений, и Шумри недоумевал, что же значил его сон-предупреждение. Беспечно свистели птицы. Криками, похожими на птичий клекот, переговаривалась стая черных обезьян, прыгающих по толстым ветвям деревьев. На всякий случай Конан отдал весло немедийцу, сам же спустил с плеча лук и приготовил стрелу. Но все было спокойно.

– Хороши бы мы были, ковыляя по скалам с пирогой на плечах, – хмыкнул Конан, мельком взглянув на левый берег. Гнев его утих, бронзовое лицо снова было спокойно непроницаемо. – Кстати, мы еще ни разу не пробовали обезьяньего мяса. Туземцы едят и ничего, нравится. Здесь столько этих тварей, что не придется тратить много времени на охоту.

– Странноватые обезьяны, – заметил Шумри, не сводя глаз с правого, поросшего деревьями берега. – Никак не могу понять, чем они занимаются.

– А чем они могут заниматься? Орут и кидаются друг в друга тухлыми бананами. Не думаю, чтобы их мясо было жестче, чем у дикой свиньи или…

Конан не успел договорить. Пирога неожиданно наткнулась на невидимую преграду впереди и развернулась боком, едва не вывалив в воду обоих путников.

– Проклятье! – перегнувшись через нос лодки, киммериец попытался выпутать его из тонкой сети, которая перегораживала всю реку, с одного до другого берега.

Сеть была прозрачной, незаметной уже в двух шагах и очень смахивала на паутину, с которой охотился приятель Айя-Ни, паук Жохи. Шумри хотел помочь ему, выпрыгнув в воду, но не успел. В этом месте река была очень узкой, и одна из длинных толстых ветвей дерева нависала с правого берега, почти достигая противоположного. С этой ветви на их плечи и головы обрушилась такая же липкая паутинная сеть, а следом за нею посыпались мохнатые орущие тела. Не меньше двадцати обезьян навалились на спины путников, перевернули пирогу и, барахтаясь в воде, скрутили их по рукам и ногам прочными пеленами.

Уже через пару мгновений то, что было прежде Конаном и Шумри, превратилось в два серебристых кокона, которые обезьяны вытащили из воды и поволокли по берегу. На могучее тело варвара приходилось не меньше шести мохнатых тварей, с Шумри справлялись трое.

Они были спеленуты так плотно, что не могли шевельнуть ни единым мускулом. Паутина, облепившая лицо, мешала смотреть, да и дышать можно было с большим трудом. Вскоре их прекратили тащить, когтистые лапы выпустили плечи, ноги и спины, и пленники почувствовали, что их поставили вертикально. Следом за этим уже не паутина, а настоящие путы из крепких звериных жил охватили их запястья и лодыжки. Конан и Шумри поняли, что их привязали спинами к двум деревянным столбам.

То, что это не обезьяны, а туземцы, Конан понял, еще когда толком ничего не мог рассмотреть. Звуки, которыми они переговаривались, лишь издали могли сойти за звериные: посвистывание, клекот, причмокивание. Вблизи же в этой какофонии ясно различались осмысленные интонации, слова и целые предложения. Правда, язык этот не походил на знакомые им наречия Ба-Лууун и Леопардов.

Потоки теплой едкой жидкости обрушились на головы и тела пленников. Под ее воздействием паутина растворялась, грязными комками сползала вниз. Их явно мыли. Теперь, когда лицо и глаза очистились, можно было как следует рассмотреть так ловко пленивший их древесный народец.

То были невысокие и очень подвижные существа, абсолютно голые, поросшие густой темно-коричневой шерстью. На мужчинах шерсть была гуще и темнее, чем на женщинах, дети были вообще без шерсти. На шеях их болтались украшения из звериных клыков, у женщин к этому добавлялись ожерелья из речных раковин. Волос на голове не было, их заменяла шерсть, несколько более густая, чем на всем остальном теле. Из-под низких лбов блестели темные глаза с красноватыми белками.

По-видимому, деревья играли в их жизни большую роль. На ветвях они проводили значительно больше времени, чем на земле. Из-за густых листьев на высоте десяти-двенадцати локтей проглядывали их жилища – больше похожие на гнезда из веток, сухой травы и очень крупных и длинных птичьих перьев. Голые дети с раздутыми животами прыгали с ветки на ветку, напоминая упругие черные мячи.

Несколько больших темно-фиолетовых пауков – точная копия Шохи – сновали вверх и вниз по стволам и чувствовали себя вполне уверенно и спокойно. Видимо, они были здесь чем-то вроде домашних животных: женщины и дети кормили их, наливая в миски из скорлупы ореха кокосовое молоко и мелко кроша туда рыбу. Часть пауков работала: суча ножками, плела липкую сеть между воткнутых вертикально в землю тонких палок. Женщины наблюдали за ними и по мере необходимости уносили готовые серебристые пелены, держа их двумя пальцами на вытянутых руках.

Столбы, к которым привязали пленников, были врыты в землю вблизи друг от друга, и они могли переговариваться, особенно не напрягая голоса.

– Клянусь Кромом, – проговорил Конан, отплевываясь после очередной вылитой ему на голову порции едкой воды, – это было в последний раз.

– Ты о чем? – спросил Шумри, внимательно разглядывавший все происходящее вокруг них, несмотря на периодически заливаемые глаза.

– Последний раз я не послушал твоих предчувствий, снова и прочего такого…

Шумри невесело усмехнулся.

– Да уж, воистину в последний. Боюсь, больше тебе не представится случая выбирать, слушать меня или не слушать.

– Не скули раньше времени! Клянусь потрохами Эрлика, я славно поиграю с этим мохнатым народцем, лишь только избавлюсь от своих нут и доберусь до меча!

– Твой меч на дне реки, – напомнил ему немедиец.

– Мохнатые отродья!!! Я расправлюсь с ними голыми руками!

Конан ни на секунду не переставал напрягать кисти рук и ступни ног, крутил ими в разные стороны, пытаясь перетереть стягивающие их путы. Но звериные сухожилия, вымоченные в особом растворе, были прочнее самой толстой веревки: они лишь впивались в тело при каждом движении, причиняя резкую боль.

– А интересно, – задумчиво сказал Шумри, – как ты думаешь: это племя недавно было обезьянами или же в скором будущем превратится в обезьян?..

– Меня интересует совсем не это! – прорычал киммериец. – Мне интересно, когда они, наконец, перестанут поливать нас этой едкой дрянью!

– От немытой пищи в животе могут завестись черви, – глубокомысленно изрек немедиец. – Удивительная и весьма похвальная чистоплотность…

Когда тела пленников полностью очистились от паутины и заблестели, в среде маленьких полулюдей возникло некое беспокойство. Один из них вдруг взволнованно заверещал, указывая на висевшие на шее Шумри перья. Правда, после соприкосновения с липкими нитями и потоками едкой воды, они потеряли свою форму и белоснежность. Тем не менее, при виде их туземцы разделились на две группы. Часть, тыча в шею немедийца черными пальцами, чего-то требовала; другие не соглашались с ними. Произошла даже легкая потасовка, в результате которой несколько полуобезьян позорно бежали и скрылись в ветвях, откуда доносились их ругательства в виде отрывистого клекота и громкого шипения.

– Как ты думаешь, чего они не поделили? – спросил Конан.

– Не знаю. Эти перья, наверное, что-то для них значат, но что?..

Видимо, побитой оказалась та часть, которую чем-то взволновала шея Шумри. После потасовки и позорного изгнания восстановилась прерванная активность. Маленькие обезьянолюди все делали быстро, ловко с веселыми присвистываниями и звонкими причмокиваниями. Покончив с мытьем добычи, они стали подбрасывать в еле тлеющий шагах в пяти от столбов огонь тонкие и толстые ветки.

Все усилия Конана ослабить путы не привели ни к чему. Он попробовал расшатать и вытащить из земли столб, к которому был привязан, но и в этом не возымел успеха.

– Клянусь Кромом, скоро они начнут поджаривать свою великолепную добычу! – усмехнулся он, наблюдая, как тянется ввысь и вширь почти не видимый в ярких лучах солнца костер.

– Не такая уж она великолепная, – возразил Шумри. – Ты еще, может быть, и неплохой кусок, а что касается меня… одни кости, нервы да волосы.

– Значит, меня съедят мужчины, тебя же бросят женщинам и старикам! – сказал киммериец с гордостью.

Несмотря на всю безысходность их положения, Шумри не мог не рассмеяться. Конан улыбнулся в ответ. Он в очередной раз напряг мускулы плеч и спины, и ему показалось, что столб чуть-чуть зашатался…

Тем временем два туземца притащили, прижимая к животам, два темных земляных вороха, обернутых в листья, и бросили каждый к ногам пленников. С удивлением и омерзением те увидели, что это были развороченные куски большого муравейника. Рыжие крупные муравьи тут же стали взбираться по их голым ногам, животам, груди, то и дело пуская в ход челюсти. Каждый укус был пустяковым, но, сливаясь воедино, они опутывали тело зудящей и жгучей сетью.

Конан заскрипел зубами от невозможности стряхнуть с себя маленьких тварей, облепивших его так плотно, что он стал похож на одного из полуобезьян, только заросшего не черной, а рыжей шерстью. Шумри зажмурил глаза, так как смотреть на кишащих насекомых было тяжелее, чем выносить их укусы…

Выждав какое-то время, один из туземцев обмахнул обоих пленников метелкой из птичьих перьев, сметая муравьев. Их обнаженная кожа покраснела, как облитая кипятком, и невыносимо чесалась.

– И что бы это могло значить?.. – спросил Конан. Шумри открыл глаза и провел языком по пересохшим от отвращения губам.

– Наверное, для вкуса… Мясо, если оно с кислинкой… вкуснее…

Но предел шуток и смеха был исчерпан. Настало тягостное молчание.

По всему было видно, что приготовления к праздничному обеду вступили в последний этап. В костер кидали уже совсем толстые ветви и целые бревна. Пламя достигло высоты в полтора человеческих роста, и жар его вплотную ощупывал пленников.

– Шумри, – негромко произнес Конан. – Я, вообще-то, редко произношу это слово. Оно непривычно моим губам… Прости меня, если сможешь.

Немедиец хотел было ответить, но не смог справиться с пересохшим языком и сжавшей горло судорогой.

– Клянусь тебе, – глаза киммерийца вдруг загорелись, – если душа твоя попадет на Серые Равнины, а моя окажется в прутом месте, – я клянусь тебе: я вытащу тебя оттуда, чего бы мне это ни стоило!

Глава 8. Выбор желтой бабочки

Шумри снова закрыл глаза, не в силах смотреть на последние приготовления туземцев. Дружный возглас страха и изумления, раздавшийся из многих глоток, заставил его приоткрыть веки. Сначала он ничего не понял. Все туземцы смотрели на него, раскрыв рты, и в диких глазах их было что-то похожее на благоговение. Проследив за направлением их взглядов, немедиец повернул подбородок и увидел на своем левом плече присевшую туда большую бабочку. Каждое ее золотисто-желтое крыло было величиной с его ладонь. Бабочка сидела неподвижно, чуть подрагивая резными заостренными кончиками крыльев.

Один из туземцев, низко приседая и втянув голову в плечи, стараясь не спугнуть дивное насекомое, зашел за спину Шумри и костяным ножом перерезал его путы. – Как только немедиец обрел свободу и сделал несколько шагов на негнущихся, застывших ногах, бабочка взмыла вверх, мелькнула в листве живым желтым цветком и исчезла.

Проводив ее взглядами, туземцы снова разом выдохнули. Растерявшийся от неожиданной и непонятной свободы Шумри не знал, что ему делать. Массируя распухшие запястья, он оглянулся на Конана. Его, по всей видимости, освобождать не собирались.

– Они дарят тебе жизнь, – сказал киммериец, Он с трудом улыбнулся, – Иди. Не думай обо мне, не оглядывайся. Уходи скорее.

Шумри попытался объясниться с туземцами на наречии людей Ба-Лууун, но ничего не вышло – они его не поняли. Тогда, указывая на Конана, он жестом показал, что разрезает путы на его ногах и руках. Дикари загалдели и заулыбались, но не двинулись с места. Казалось, они ждали, когда он уйдет, чтобы продолжить прерванные приготовления к обеду. Обед этот, правда, наполовину уменьшился, но тем сильнее они жаждали к нему приступить. В посвистах и причмокиваниях сквозило явное нетерпение.

– Уходи, – повторил Конан. – А то ведь они могут передумать. Я бы на твоем месте не размышлял.

Шумри с горечью усмехнулся. Что бы сделал Конан на его месте? Да уж, размышлять бы он не стал – просто раскидал бы этих мохнатых полу людей, словно малых детей, голыми руками. Он же – жалкий, бессильный, слабее женщины или подростка – ничем не может помочь…

Один из туземцев, настойчиво посвистывая, указывал немедийцу в сторону берега. Шумри сделал несколько шагов и увидел свою пирогу. Видимо, ее поймали и вытащили из воды. Две женщины нагружали ее кокосами, фруктами и еще чем-то, завернутым в листья. Его выгоняли, но выгоняли вполне вежливо. Даже одаривали, стремясь загладить неприятные впечатления, полученные во время стояния у столба.

Шумри сделал строгое лицо и показал пальцем на каменный нож, висящий на шее одного из дикарей. Затем выразительно похлопал себя по бедру. Он был понят правильно. Началась суета, взволнованные переговоры, прыжки, перебежки с места на место. После недолгих поисков кинжал был обнаружен у одного из туземцев, который успел нацепить его на шею и гордо поглаживал мохнатой лапой. Дикарь не желал расставаться с блестящей и полезной игрушкой, поэтому пришлось основательно его потрясти и укусить в ухо, прежде чем кинжал был возвращен законному владельцу.

Немедиец заметил, что туземцы боятся подходить к нему близко. Дикарь, возвращавший кинжал, приблизился лишь на миг, держа оружие за самый кончик рукояти, и тут же отскочил назад.

Настал самый трудный момент. Не глядя по сторонам, стараясь двигаться быстро и решительно, Шумри подошел к столбу Конана и двумя взмахами перерезал стягивавшие его руки и ноги путы.

Из глоток дикарей вырвался дружный протестующий вопль. Они задергались и задвигались, заскребли по земле когтями. Жест немедийца их глубоко оскорбил. Казалось, они вот-вот ринутся на Шумри, чтобы вернуть отнимаемую прямо у них на глазах еду. Но что-то сдерживало их. Видимо табу – неписаный туземный закон, нарушить который страшнее смерти – запрещал прикасаться к тем, кого почтила своим выбором желтая бабочка.

Обретший свободу Конан разминал застывшие мускулы и оглядывался по сторонам с выражением грозным и недвусмысленным. Шумри взял его за локоть, жестом призывая к спокойствию. Стараясь придать своим круглым глазам жесткое и властное выражение, он на всякий случай громко прокричал несколько раз на языке Ба-Лу-уун, то указывая на киммерийца, то ударяя себя в грудь:

– Мое! Мое! Это – мое!

По мохнатым спинам снова прошли судороги негодования. Туземцы не скрывали своего возмущения и отчаянья: они прыгали на четвереньках, мотали головами, перекатывались в пыли, растягивая в жалобных гримасах толстогубые рты. Некоторые откровенно рыдали.

– Клянусь Кромом, мне их жаль, – насмешливо сказал варвар, когда они спустились на берег к пироге. – Великолепный обед был, можно сказать, уже в их желудках, а им так и не пришлось попробовать ни кусочка!

Его зоркие глаза разглядели свой меч, который, к счастью, не успокоился в речных водах: один из туземцев, довольно рослый и крепкий, прижимал его к телу, почти целиком упрятав в густой шерсти.

– Попроси-ка их вернуть мое оружие, – велел Конан. Но забрать у туземцев меч оказалось гораздо труднее, чем вернуть кинжал. Рослый дикарь был, по-видимому, вождем. Никто из его сородичей не решился пререкаться с ним или, тем более, вступить в схватку. Грозные и требовательные крики Шумри, его выразительные жесты не помогли тоже.

Конан нахмурился. Оставлять свое славное и верное оружие в лапах полуобезьян он не собирался.

– Им же хуже, – проворчал он, оглядываясь в поисках чего-нибудь очень крепкого и очень тяжелого. Он протянул к немедийцу руку: – Дай-ка мне ненадолго твой кинжал. Сам же садись в пирогу и жди меня шагах в двухстах ниже по течению.

– Погоди, – Шумри пришла в голову забавная мысль – сейчас я попробую кое-что другое…

Он резко поднял вверх вытянутые руки, обратил их к солнцу и гортанно заговорил, запел, завыл. Затем замахал руками, словно сводя на землю громы и ливни, и несколько раз плюнул вокруг себя.

Роль колдуна и заклинателя стихий вполне ему удалась. Туземцы, пригибаясь к земле и поскуливая, разбежались во все стороны, попрятались в ветвях деревьев. Меч был быстро и подобострастно возвращен. К нему были добавлены лук и стрелы. Из ценных и необходимых вещей не – Доставало лишь цитры; но как ни старался Шумри, изображая, что щиплет струны, открывает рот и закатывает глаза, цитра не появлялась. Видимо, она утонула. Из своих же запасов племя ничего предложить не могло, так как не знало музыки.

Когда путники сели в пирогу и оттолкнулись от берега, Конан оглянулся. Дикари провожали их глазами, выглядывая сквозь просветы в густой листве.

– Хотя бы пяток этих тварей… – мстительно пробормотал киммериец, доставая стрелы и лук.

– Не трогай их! – быстро схватил его за руку Шумри.

– Мохнатые отродья Нергала!!! Я вам покажу муравьев!

– Конан, ведь ты же поклялся! Разве суровый Кром не презирает клятвопреступников?

Киммериец опустил лук. Шумри, не теряя времени, стал работать веслом. К счастью, течение здесь было сильное, и через мгновение деревья с туземцами отдалились от них на расстояние, не досягаемое для стрел.

– Клялся-то я клялся, – проговорил Конан, словно опомнившись, – только о другом. Говорил, что не буду отмахиваться от твоих снов и предчувствий. Но разве я обещал когда-нибудь оставлять безнаказанными людоедов, едва не набивших нами свои желудки?..

– Но ведь все-таки не набивших, – примирительно сказал Шумри.

Он продолжал грести изо всех сил, словно боялся, что кипящий жаждой мести киммериец ринется в воду и поплывет назад.