Текст книги "Багровое око"

Автор книги: Дэниел Уолмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3. Гадание

– Клянусь Кромом, – сказал киммериец, выходя и воды и закутывая в белое полотно, на манер тоги, мощные плечи. – Если она и чародейка, то очень странная. Ни разу не встречался мне маг, который спал бы на траве и обходился без слуг и рабов.

– Она не чародейка, – откликнулся Шумри. Голос у него наконец прорезался, но выражение глаз было, словно у грезящего наяву. – Если она говорит, что не использует магию, значит, так оно и есть.

– Так кто же она?

– Исчезающая в Свете, она ведь сказала…

Конан фыркнул.

– Замечательно объяснил! Не чародейка, не демоница, не дух, не призрак… Что-то исчезающее! Но при этом, – он усмехнулся, – ее стройное и белое тело ступает по земле не хуже, чем у ее более обыкновенных подружек! И вряд ли превратится в туман, если его потрогать.

– У нее нет подружек, – рассеянно возразил Шумри. – И я не уверен, что у тебя с ней что-нибудь получится.

– Посмотрим, – лаконично ответил киммериец.

Конан догадывался, что вряд ли на ужин им будет подано дымящееся жаркое или нежная печень дикой свиньи. Но, тем не менее, увидев на расстеленном на мху куске синей ткани груду разноцветных фруктов и ягод, из которых больше половины были ему незнакомы, он растерялся.

– Извини меня, прекрасная госпожа. Но я привык каждую еду не начинать, а заканчивать подобной пищей.

– Извини и ты. Но ничего другого предложить я вам не смогу. Взгляните, – Алмена взяла один из плодов, желто-зеленый, с шершавой кожурой и нежным запахом, напоминающий дыню, с помощью которой Шумри когда-то уговорил киммерийца ринуться в безрассудное путешествие. – Эти создания – единственные, которые Природа сотворила только для того, чтобы ими насыщались живые существа. Оттого их не надо ни жарить, ни печь, ни солить. Оттого ничто в мире не может сравниться с ними ни вкусом, ни запахом.

– Пахнут они неплохо, – согласился Конан, – разве я спорю? Я бы с удовольствием съел две-три штуки, но набивать живот ими одними?.. Пусть это пища фей, пища сумасшедших вендийских отшельников, пища странных лесных красавиц вроде тебя, – но не воинов! Да грозный Кром просто лопнет со смеху, увидев меня за таким занятием. Или превратит в обезьяну.

– Очень жаль, – Алмена поднялась с легким вздохом (до этого она сидела во мху со скрещенными перед собой ногами, как любят сидеть в Вендии или Иранистане). – Надеюсь, до утра вы не успеете умереть с голоду. Рано утром я покажу вам самую короткую дорогу на юг. – Она потрогала носком босой ноги пружинящий мох. – Если спать во мху, приснятся самые сладкие моменты из прожитой жизни… А если выбрать гамак, – она кивнула на пару сеток, сплетенных из водорослей и висящих на крепких ветвях дуба, – он убаюкает вас, как когда-то укачивала в колыбели мать. Сниться же будет… что-то неведомое, несказанное.

Когда ее светлое платье скрылось за деревьями, Конан задумчиво повертел в ладонях самый крупный и спелый плод и вонзил в него зубы. Шумри, как оказалось, успел уже уничтожить штук пять предназначенных Природой для съедения созданий…

Осталось неизвестным, что снилось Конану, который выбрал в качестве ложа густую шерсть мха. Но наутро в синих его глазах было непривычно мечтательное выражение. Немедиец выбрал гамак, Даже прохладные воды озера, в которые оба нырнули с первыми лучами солнца, не смогли смыть с его лица изумление заглянувшего за край перевернутой небесной чаши…

– Конан, – начал Шумри, когда они присели возле Лоскута с фруктами, чье число и разнообразие превосходили вчерашнее, – я тебя ни разу ни о чем не просил…

– Можешь не продолжать, – прервал его киммериец. – Сейчас ты скажешь, что решил остаться здесь навсегда.

– Что ты! Навсегда остаться здесь невозможно. Но несколько дней… Не могу объяснить тебе, как это для меня важно!

Он взглянул на варвара с такой мольбой, что тому стало неловко. Ему самому не хотелось покидать это загадочное место, эту странную женщину, непонятную и влекущую. Но признаваться в постыдной слабости своему спутнику было в его глазах недостойно мужчины.

– Что ж, – Конан сделал вид, что борется с собой. – Я поживу здесь, пока мой желудок совсем не расстроится от обезьяньей еды. Но даже после этого я могу подождать какое-то время, пока ты не утолишь свое знаменитое любопытство. Выйду за пределы запретного леса и поживу один. Вернее, в теплом обществе жареных косуль и печеных зайцев.

Круглые глаза немедийца вспыхнули благодарностью. Он резко сжал Конану руку и, устыдившись своего порыва, вскочил и умчался куда-то в лес, подбрасывая в ладонях пару предусмотрительно прихваченных фруктов.

Весь день ни варвар, ни Шумри не видели своей хозяйки. Она появилась ближе к закату, вынырнув из леса, словно белая птица, с белой же птицей на плече. Присмотревшись, немедиец узнал свою старую знакомую, чьи потерявшие вид перья по-прежнему висели на его шее.

– Да-да, – кивнула Алмена, подойдя к ним, на его невысказанный вопрос. – Это она.

Двумя ладонями она осторожно сняла птицу с плеча и чуть подтолкнула. Та взлетела, но невысоко и тут же вновь опустилась на ее плечо.

– Не хочет покидать нас! Видимо, ей приятно ваше общество… Но я должна извиниться. Я не пришла к вам утром, как обещала, потому что мне показалось, вы раздумали уходить. Я не ошиблась?

– Ты не ошиблась, – подтвердил Конан. – Читать в чужих головах, как в своей собственной, это тоже не колдовство?

– Конечно, нет. Но ты преувеличиваешь. Читать в головах, вернее, слышать я могу лишь то, что звучит там достаточно громко, – она улыбнулась лукаво и ласково.

– Громко звучало у него, но не у меня! – Он кивнул да немедийца. – Я бы хоть сейчас отправился дальше… Но ты обещала сказать, кто предупредил тебя о нашем приходе.

– Я прочитала об этом. Весть о таком крупном событии нельзя было не заметить. Да-да, я не шучу. Об этом было написано малиновыми письменами на восходе солнца три дня назад. Бабочка, та самая, что села тебе на плечо, Шумри, вслед за тем полетела сюда и многое мне рассказала…

– Я хотел спросить про эту бабочку!.. – встрепенулся немедиец.

– А еще вот она!.. – Алмена вновь ласково подбросила вверх свою птицу, и на этот раз та, с неохотой взмахивая крыльями, поднялась в воздух

– Не знал, что насекомые и птицы умеют разговаривать, – буркнул Конан. – Убей меня Кром! – если это не называется магией!

– Это называется умением читать на всех языках Природы, – ответила Алмена. – Но мне хотелось бы узнать о вас побольше. Если вы не возражаете, я еще почитаю. Можно?..

Конан взглянул непонимающе.

Алмена взяла его левую руку и повернула ладонью вверх.

– Вот очень подробная книга, которая никогда не врет. Даже в самом малом. И нельзя ее переписать, сжечь или вырвать не нравящиеся страницы.

– И что же там написано? – поинтересовался киммериец нарочито равнодушно.

Алмена взяла его правую ладонь и стала рассматривать обе, внимательно вглядываясь в узор четких линий.

– Река жизни… вот она, обегает большой палец и теряется на сгибе запястья… глубока и полноводна. Видишь, как она врезается в кожу, словно хочет пропахать её до самой кости… Воля, неукротимая и упорная воля, пробивающаяся сквозь самую густую плоть жизни… меряющая чужие судьбы, и не только отдельных людей, но Нецелых народов. Видишь, вначале она широка и плохо прорисована, но становится все уже, все глубже… Оттенок но бордовый – оттого, что в воды ее вливается много чужой крови… Она почти алая в середине, кажется, кровь сейчас выплеснется из берегов и зальет все пространство ладони… Но нет, во второй половине жизни алого становится меньше… меньше… и к старости этот оттенок совсем пропадает…

– Я доживу до старости?! – недоверчиво воскликнул Конан. – Ты не обманываешь?.. Умереть в своей постели, умереть беззубым стариком с трясущейся челюстью, гноящимися глазами и рассудком ребенка – позор для воина! Кром с презрением отвернется от меня и не допустит в свою обитель. Скажи, что ты пошутила!

– Ты умрешь, когда почувствуешь, что настала твоя пора. Рассудок твой будет ясным, а глаза зоркими. Что же до Крома, то к тому времени, я надеюсь, ты уже перестанешь зависеть от его насмешек, угроз или дурного настроения… Смотри, какая четкая шестиугольная звезда на царском холме, вздымающаяся, словно кемийская пирамида посреди пустыни! Бывший бродяга, пират и вор подымется высоко, очень высоко… Об этом же можно догадаться и глядя на дорогу судьбы. Смотри: она идет противоположно реке жизни. Словно тропинка, ведущая на вершину горы… Редко рождаются люди, у кого она простирается так далеко, почти до самого кончика среднего пальца, прочертив его весь, как прямая трещина на гладкой скале. До самой смерти значительные события, внешние или внутренние, будут потрясать твою жизнь…

– А как там насчет богатства? – спросил Конан. Алмена усмехнулась.

– Об этом не беспокойся. Впрочем, тяга к золоту и драгоценностям никогда не была и не будет твоей главной страстью. Разве не так? Даже когда ты был заморанским воришкой или грабил почтенные купеческие парусники вдоль западного побережья… Если бы тебе дали золотой дворец и усыпали до глаз драгоценными камнями, ты бы смог успокоиться?

Киммериец прикинул мысленно.

– Пожалуй что нет. Заскучал бы без звона мечей, без веселой игры в гляделки со смертью.

– Да, ты, пожалуй, раздал бы все золото, если бы оно мешало тебе упиваться хмелем битвы и обращать в бегство орды врагов… А вот эта линия рассказывает о женщинах… самая верхняя, плодоносящая ветвь сердца. Как видишь, плодов на ней очень много, но все они не слишком крупные. Впрочем, одна женщина привяжет тебя к себе надолго и прочно. Вот только встретишься ты с ней не скоро, почти через двадцать лет… О твоем уме говорит вот эта линия, пересекающая ладонь посередине, точно глубокая царапина. Она прямая, как лезвие твоего любимого меча, но конец, ее, истончаясь, уходит за тыльную сторону ладони. Что это означает, подумай сам… Вот эта линия, словно копье, вонзившееся в холм солнца… она говорит о славе, о блеске, о реве тысяч глоток, которые будут приветствовать тебя… А вот небесный поток, звездопад, вливающийся в реку жизни и дорогу судьбы. Это значит, что, явно или незаметно, но в судьбу твою всматриваются старшие братья и сестры людей. Порой только наблюдают, порой ненавязчиво направляют…

– А ты не из их ли числа? – спросил киммериец напрямик.

Алмена не ответила. Она еще какое-то время рассматривала его ладони, но молча. Потом подняла глаза.

– Сильная книга. Читать ее увлекательно, страшно и тяжело. Долго еще, наверное, будут стоять у меня в ушах ее звуки. Лязг мечей… хрипы коней… стоны убиваемых и раненых… крик огромного зверя, жившего в озере, пронзенного мечом в затылок… туземный там-там, под рокот которого тихо покинуло этот мир целое племя, загубленное ненароком…

– Там и это написано? – спросил Конан с недоброй усмешкой.

– И это. И еще многое. Но я, пожалуй, оставлю вас до завтрашнего утра. Надеюсь, вы не обидитесь? Если я тотчас не окунусь в воды моего заветного озера, эти хрипы, стоны и вопли могут стать постоянным моим наваждением.

– Или мне послышалось, что помимо криков и стонов там нацарапано еще кое-что?.. – угрюмо сказал киммериец.

– О, конечно! Удивительно богатая рука. Не обращайте на меня внимания! Порой я сама не рада, что чувствую все так остро…

Она хотела было подняться с травы, но Шумри, до сих пор молчавший, удержал ее за руку.

– А я? Обо мне разве ты ничего не расскажешь?.. – спросил он с мольбой и обидой.

Алмена рассмеялась и легонько провела ладонью по его взъерошенным волосам с густой проседью, словно присыпанным белой пылью степей и песком пустынь.

– Конечно же, расскажу! И по руке, и по глазам твоим, по которым читать так же легко, как по перистым облакам на небе или по рыбам в прозрачной воде. Но только завтра. Завтра я буду разговаривать с вами уже не вместе, но с каждом по отдельности, и вы сможете спросить меня, о чем захотите.

Она опять хотела встать и покинуть их, но какая-то мысль задержала ее. Алмена повернулась к Конану.

– Рисунок на твоих ладонях – это книга только одной твоей жизни, теперешней. Если ты разрешишь, я бы взглянула на картину всей цепи. Каждое звено ее – одна твоя жизнь на этой земле. Эта цепь тянется из смутных глубин прошлого в зыбкий туман будущего. Подробности рассмотреть невозможно, но общее направление уловить я сумею. Рисунок этот запечатлен на левой ступне. Да-да, на грубой ступне, которой ты попираешь землю.

Конан пожал плечами.

– Смотри, если хочешь. Я только смою с нее песок и пыль.

Он дошел до озера и тут же вернулся. Кряхтя, уселся в ту самую позу, которую обычно предпочитала Алмена: скрещенные ноги, прямая спина, – так, что подошва левой ступни оказалась на правом колене.

– Пыль… – задумчиво произнесла женщина, разглядывая узор линий, не таких глубоких и четких, как на ладонях, напоминающих паутинную сеть. – Есть еще другая пыль, незримая, которая не пачкает, но шлифует… Алмазная пыль Пути… Она прикасается не к ступням, но к сердцу… к душе. Словно ювелир, который работает над одним камнем столетия и тысячелетия, пока блеск его не станет подобен чистому свету звезды…

– Блеск звезды, на которую отправляется душа после смерти, тем ярче, чем больше человеческих глаз съедено за время земного существования, – повторяя чьи-то слова, произнес Конан.

Алмена взглянула на него удивленно и непонимающе.

– В это верят туземцы, – пояснил тот.

Она покачала головой с грустной улыбкой и поднялась с травы.

– Разве ты ничего мне не скажешь? – удивился киммериец.

– Нет, – мягко отказала она. – Еще не время. Может быть, потом, в следующую нашу встречу. Во всяком случае, хорошо, что я догадалась посмотреть на твою ступню. Вопли, стоны и крики в моей голове стали намного тише.

Глава 4. Только для Шумри

Скажи мне, Алмена, отчего мне все время кажется, что я уже был здесь когда-то? В твоем странном лесу на краю света я чувствую себя так, словно вернулся на родину, полузабытую родину, после многих годов странствий.

– Это и есть родина. Вернее, она очень похожа на родину, общую для всех людей. Но мало кто о ней помнит. Ты – один из немногих, кто сохранил смутные воспоминания о ней в своем сердце. Может быть, именно потому ты и пришел сюда. И первый шаг в эти края ты сделал давно, еще в детстве. Когда душа твоя содрогнулась от вида человеческой крови, когда рука твоя отказалась убивать.

Они беседовали в одном из «дворцов» Алмены – на высоком, поросшем душистой травой берегу над темно-зеркальным прудом с голубыми лотосами. Закатное солнце круглым пятном расправленного золота отражалось в воде.

Полная тишина стояла вокруг. Ни всплеска рыбы, ни посвиста птицы, ни шороха ветра в листве. Шумри подумал, что еще никогда в жизни не слышал такой неземной тишины, охватывающей со всех сторон, словно вода в глубине океана. Еще более странное наблюдение пришло ему на ум: они разговаривают уже очень долго, он успел рассказать и о детстве своем, и о юности, и об Илоис, и о всех своих странствиях… а оранжево-блестящий диск солнца на синеющем небе не сдвинулся ни на пол-ладони. Солнце словно зависло, не желая покидать их и опускаться за пушистые кроны деревьев.

– Мне кажется, время остановилось, – не веря себе, прошептал Шумри.

– О нет. Время не остановилось, оно течет себе по-прежнему. Просто мы из него вышли. Там, где мы с тобой сейчас, времени нет.

– А… зачем это?

– Чтобы ты мог рассказать все, что у тебя на душе, не заботясь о времени. Чтобы Конан не успел соскучиться, пока мы тут беседуем. Впрочем, наверное, ты устал от полной тишины и недвижности воздуха. Давай вернемся.

Она на мгновение задержала дыхание, и тут же Шумри услышал, как переговаривается в ветвях ветер, как мелкие волны шелестят о прибрежную гальку.

– А можно, мы еще немного поговорим? – спросил он.

– Конечно.

– Я хотел спросить тебя обо всем. Теперь ты знаешь все про меня. Могу ли я, имею ли я право встречаться с ней, напоминать о себе, молить о прощении? Она, верно, давно уже замужем, и наша любовь похоронена в глубинах памяти, как детский сон.

– Она замужем, но она все помнит. Ты не только можешь, ты должен встретиться с ней, и лучше сделать это поскорее.

Алмена привстала и сорвала с ближайшего дерева несколько орхидей на длинных стеблях, желто-зеленых, с причудливо вывернутыми лепестками и дурманным запахом. Она сплела из них венок и водрузила на голову немедийца, любуясь его смущенной физиономией. Потом сняла венок, распустила цветы и отнесла к озеру, осторожно погрузив концы стеблей в мелкую прибрежную волу.

– Эти цветы очень гибки, – сказала Алмена. – Из них можно сплести все, что угодно. К тому же, они очень живучи. Если поставить их в волу и послать небольшую искру жизни из кончиков пальцев, они пустят корни и вскоре превратятся в молодые тоненькие деревья… Но видишь ты те цветы голубого лотоса?

Шумри кивнул.

– Я не буду их рвать, но ты поверь мне: из них невозможно сплести венок. Их стебли сломаются, но не согнутся. И оживить их, если они сорваны, я тоже не смогу, как бы ни старалась. Есть девушки-орхидеи, но твоя Илоис не из их числа. Она похожа на голубой лотос, Предательство любимого человека – такой удар, от которого не может оправиться ее душа. Илоис умирает.

– Илоис умирает?! – переспросил немедиец, не веря своим ушам. – Но ведь прошло десять лет!

– Она умирает постепенно. Ни один врач не объяснит ее мужу и отцу, отчего она с каждым днем становится все худее и печальней, отчего даже улыбки собственных детей не могут вызвать у нее смех.

Шумри вскочил. Голос его прерывался от волнения и ужаса.

– Но ведь я не хотел ей зла! Я ушел, не попрощавшись, чтобы причинить ей как можно меньше боли!..

– Мы не всегда можем почувствовать, что убиваем кого-то. Даже если убиваем самого любимого человека. Наверное, если бы ты пришел к ней и честно рассказал, отчего не можешь быть рыцарем, она ушла бы из дома вместе с тобой. Она взяла бы себе прозвище «гонимый ветром лепесток лилии», или что-нибудь в этом роде, она бродила бы с тобой, перебиваясь лепешками и родниковой водой, и была бы счастлива, как только может быть счастлива женщина на этой земле…

Шумри зажмурился и отвернулся, чтобы она не видела его лица.

– Впрочем, я не знаю, – продолжала Алмена с какой-то непонятной, раздирающей ему сердце жестокостью. – Может быть, она бы и не решилась покинуть надежный и богатый замок своего отца, предпочтя ему нищенство, любовь и свободу. Но и в этом случае душа ее осталась бы не сломанной и живой: разлуку с любимым перенести можно, предательство же – нельзя.

– Я прошу тебя! – крикнул немедиец в отчаянии. – Хватит! Я понял!.. Я сейчас же возвращаюсь назад. Может быть… я успею.

– Ты успеешь, конечно же, – Алмена вновь заговорила мягко и негромко. Ее прохладная ладонь ласково прошлась по его волосам – Шумри едва сдержался, чтобы не разрыдаться в голос, уткнувшись ей в плечо.

– Прости меня, что я говорила с тобой так жестко. Я хотела, чтобы ты понял, понял до конца, всем существом своим, а не только рассудком. Ты успеешь. Я научу тебя самому короткому пути назад. Вам с Конаном не придется больше плыть по туземным рекам. Больше того, не обязательно тебе спешить обратно прямо сейчас. Поживи здесь, пока не почувствуешь, что душа твоя взяла все, что хотела, се, что могла взять. Поверь мне, полученное здесь тобой пригодится не только тебе, но и Илоис, когда надо будет возвращать ее к жизни. Ты видишь, как легко можно справиться со временем. Ты проживешь здесь одну или две луны, во внешнем же мире за это время пройдетлишь несколько дней.

Когда они вернулись назад, не доходя нескольких шагов до киммерийца (они оставили его задумчиво покачивающимся в гамаке, устремив глаза в просветы неба между дубовых листьев, и в той же позе он пребывал и сейчас), Алмена остановилась. Желая хоть чем-то развлечь Шумри, потрясенного и подавленного, она спросила:

– Скажи-ка мне, ты не видишь, какого цвета его душа?

Шумри взглянул на нее непонимающе.

– А сейчас? – Она легко прикоснулась пальцем к его переносице.

Шумри с удивлением узрел, что от могучего тела Конана, прогибающего гамак чуть не до земли, исходит разноцветное сияние. Краски играли, менялись, переходили одна в другую, словно переливы на самых дорогих иранистанских шелках.

– Что ты видишь? – спросила Алмена.

– Он светится, – изумленно прошептал немедиец. – Похоже на разноцветные полосы, которые бывают зимой на небе во льдах Гипербореи и Ванахейма, только ярче!

– А каких цветов больше всего?

– Бордовых и алых. Только в самой середине очень яркий белый огонь… нет, скорее голубой. Его то и дело заслоняют сполохи темно-желтого, коричневого и красного. Все цвета движутся и перемешиваются, только этот огонь неподвижен.

– Да, он похож на свет звезды Северный Страж. Той самой, вокруг которой вращаются на ночном небе все остальные звезды… Но вот эти бурые всполохи… Они показывают, что гость мой чем-то недоволен или неудовлетворен. Ты не знаешь, Шумри, в чем дело?

– Ему трудно питаться одними фруктами, – сказал немедиец. – У него такие мощные мускулы, они требуют мяса и еще раз мяса.

– Пожалуй… Но не только. Что-то там есть еще, не имеющее отношения к пище.

– Еще… – Шумри замялся. – Не знаю, что бы могло быть еще…

– Ну ладно, – рассмеявшись, Алмена провела рукой по его лбу, и Конан перестал светиться.

– А у меня? – взволнованно спросил Шумри. – У меня есть такой свет, как у Северного Стража?

– Конечно, – успокоила его Алмена. – Вообще-то, он есть у каждого человека, но разглядеть его можно лишь у немногих. У тебя и у Конана он виден довольно ярко.

– И такие же красные всплески вокруг?

– О нет. Красного в тебе почти не видно – ты зеленый. Ярко-зеленый, как последний закатный луч, изредка вспыхивающий на ясном небе. Нежно-зеленый, как молодые иголки лиственниц. Темно-зеленый, как дебри хвойного леса. Конечно, и бурого, и серо-коричневого тоже хватает.

– А ты не можешь показать то же самое Конану? – спросил немедиец. – На мне или на себе самой?

– Зачем?

– Я думаю, если он увидит, какое сияние исходит от каждого человека, ему будет потом труднее вонзать в человеческую плоть железо.

– Не знаю, не уверена… Хотя, может быть, ты и прав.

– Быстро же вы вернулись, – киммериец обернулся на звук их шагов и вывалился из гамака. – Я даже не успел подремать как следует. И со мной все разговоры будут так же коротки?

– Посмотрим, – сказала Алмена. – Это зависит от тебя. Вернее, от твоей души. Ведь ты и твоя душа – не одно и то же.

– Конечно, – согласился Конан. – Я – это мое зрение, мой острый ум, мои мускулы, мой желудок, мой… – он запнулся. – Ну, и душа, конечно. Хоть я и плохо знаю, что это такое.

Алмена чуть усмехнулась.

– Когда это нечто неуловимое захочет поговорить со мной, ты не стесняйся, Конан.

– Вот уж, чем никогда не страдал, так это стеснительностью!

Все трое рассмеялись. Даже Шумри, как ни тяжело было у него на сердце.

Благодаря удивительному умению Алмены выходить из потока времени вместе со своим собеседником, долгие задушевные беседы с ней не давали повода к ревности или обидам на недостаток внимания. Правда, с Конаном она совершала подобные чудеса не слишком часто и ненадолго, так что тот вообще ничего не замечал. Она знала, что Шумри, предоставленный самому себе, не будет скучать и томиться.

И Шумри не скучал. Он бродил по светлому и ласковому ее лесу, слушал голоса насекомых и птиц, рассматривал собственное лицо в черном зеркале пруда с лотосами, впитывал, мечтал, думал… Но, конечно, когда рядом с ним была Алмена, каждое мгновение его бытия наполнялось и расширялось беспредельно.

Он не только разговаривал с ней и слушал ее, он старался учиться. Держа в ладони недозрелое яблоко, он представлял, как из пальцев его исходит живительное тепло, невидимые искры, от которых плод наливается, зреет, становится сладким, мягким и розовым. Найдя в лесу случайно сломанную каким-нибудь животным ветку, он опускал ее нижним концом в землю, поливал пригоршней воды из ручья и представлял, как то же тепло его руки гонит снизу вверх воду, соки и соли земли, а сверху вниз пробиваются и закрепляются в почве тонкие белые корни…

Алмена часто отвечала ему на вопросы, которые только еще рождались в его голове и не успевали облечься в слова. Он просил ее изучить его так же слышать чужие мысли.

– Это совсем не сложно! Прежде всего надо научиться быть открытым. Ты начнешь слышать чужие мысли, когда перестанешь бояться, что кто-то услышит твои. Пока останется в твоей душе хоть что-то, что ты хотел бы скрыть от других, пока ты не станешь прозрачным и распахнутым, как пламя костра, как чистая вода водопада, ты не научишься…

Шумри задумывался: может ли он открыться полностью, не прятать от других ни одной мысли своей, ни одного стремления?.. Пожалуй, нет. Ему и представить страшно, что, к примеру, Конан узнает о его прошлом, о струсившем и сбежавшем из рыцарского дома мальчишке. Ведь тогда его мужественный спутник станет презирать его еще сильнее… Нет, видимо, читать в чужих головах он никогда не научится, как бы ни старался.

Во время самой первой их беседы Шумри поведал Алмене о мудреце из Аргоса, который научил его столь многим важным вещам, и благодаря которому он и предпринял свое странное и безрассудное путешествие, втянув в него доверчивого Конана.

– Я очень полюбил его, хотя жил у него впроголодь, много работал и почти не отдыхал. Я сам не понимаю, отчего я его полюбил – он не был ласков со мной. Он был холоден, разговаривал очень мало, перепады его настроения и неожиданные причуды то и дело ставили меня в тупик. Он прогнал меня однажды ни с того ни с сего, и это было так больно! Я не хотел уходить, я не понимал, в чем моя вина перед ним. Ни одного слова не сказал я ему поперек. Более внимательного ученика и усердного работника он больше не сможет найти, как бы ни старался!..

Выслушав его обиженные излияния, Алмена тихонько рассмеялась.

– О, не обижайся на него, Шумри! Он был настоящий Учитель. Благодари судьбу, что она подарила тебе встречу с ним. Только настоящий Учитель может прогнать своего ученика, даже самого любимого, если почувствует, что отдал ему все, что мог. Твой мудрец из Аргоса любил тебя не меньше, чем ты его, и оттого и прогнал. Он знал, что дальнейшая твоя жизнь, новые встречи, открытия и потрясения научат тебя тому, чему не может изучить он.

Шумри никогда не приходило в голову рассматривать их разрыв под таким утлом.

– Открытия и потрясения… – повторил он, как растерянное эхо. – Отчего же он не сказал мне об этом прямо, не объяснил?..

– Наверное, он предчувствовал, что ты встретишься с кем-нибудь, кто рассеет твои недоумения. Со мной, например, – улыбнулась женщина.

Чтобы рассеять как можно больше недоумений, Шумри засыпал Алмену вопросами. Он рассказал ей о странном событии, приключившемся с ним у заколдованной заводи, когда Конан на какое-то время перестал быть собой.

– Знаю, знаю, – Алмена кивнула с горечью. – Это место, куда слетаются со всего света души тех, кто при жизни занимался черным колдовством. В мире духов Жизнь их очень тяжела, поэтому они стремятся побыть в теле из плоти, хоть недолго. В любом теле – человека, птицы, рыбы, крокодила…

– Там был даже маленький ребенок…

– Дети могут заниматься колдовством не хуже, чем взрослые. Даже лучше. Подчас им удается вызвать такие силы, которые взрослым колдунам неподвластны. Правда, как правило, они не знают потом, как укротить их, и от этого случается немало бед…

– Ну, ничего! Теперь Пха больше не существует, и Ля не удается заманивать в свою ловушку случайных путников. Разве только сведут с ума своими разговорами. О, до сих пор удивляюсь, как моя бедная голова не треснула от их воплей!.. А Конан – счастливчик! – почему-то ничего не слышал.

– Да, голоса духов слышат не все, – кивнула Алмена. – И это к лучшему, ты прав. Что же касается Пха, то с ним все не так просто. Не стоит рассказывать об этом Конану, иначе он огорчится. Пха не погиб Из его мертвого тела спустя несколько дней появится молодой Пха. Таким путем эти неприятные создания размножаются. Смерть для них – все равно что новое рождение. И сам Пха, и духи благодарны Конану: ведь теперь он молод, и сил у него стало больше.

– Но он не хотел умирать! – припомнил Шумри. – Когда мы с Конаном его изранили, он уполз в свою нору, спрятался.

– Плоть его боялась и не хотела, только плоть.

– О, если бы мы знали, что он оживет! – сокрушенно воскликнул немедиец. – Тогда мы обязательно сожгли бы его тушу, как ни противно это занятие… Из пепла бы он не родился?

– Из пепла бы он не родился. Но родилось бы нечто иное, не похожее на Пха внешне, но сохранившее его злую сущность. Ведь там собрались души самых умелых и изощренных колдунов со всего света. Змеекрыс Пха – их совместное творение. Они бы выдумали что-нибудь новенькое, только и всего. Так что даже к лучшему, что вы не сожгли его и оставили все как есть.

Не сразу, во время третьей или четвертой беседы, Шумри решился рассказать Алмене об Айя-Ни и ее любви к Конану. Может ли так быть, что душа ее живет теперь в его груди, чтобы оберегать возлюбленного и разговаривать с ним? Либо это темные дикарские выдумки? Но как же в таком случае объяснить все умения и знания, которых не было у него раньше?..

– Не жди у меня ответов на все вопросы! Я вовсе не мудрый учитель, познавший все на свете и знающий на все ответ. Впрочем, таких учителей и нет вовсе, и быть не может. Если эта девушка сильно любила, сильно любит, – поправилась она, – многое для нее возможно. И наверное, какая-то часть ее души живет в тебе, и предостерегает, и помогает. Но вся душа так же необъятна, как это небо, – она засмеялась и обвела рукой звездный купол над своей головой. – Ты можешь представить себе два бескрайних небесных свода, слившихся воедино?

– Да, могу. Мне кажется, так бывает.

– Ты прав, так бывает. Но очень редко. В любви двоих.