Текст книги "Багровое око"

Автор книги: Дэниел Уолмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Одно окно – небольшое, со светлыми занавесками и теплым отсветом свечи – заставило его остановиться. Помедлив, он поднял с земли горсть камешков. Бросил в стекло – один, другой, третий…

Тихий, радостный смех раздался за его спиной.

Роальд обернулся.

– Эльбет!

Она стояла, прислонившись спиной к дереву, смеющаяся, сияющая, в белом платье и белом лунном луче.

– Как ты догадался, что это окно мое?

– О Эльбет! – Роальд прижимал ее к себе так крепко и так нежно, как только мог.

– Он не сторожит тебя – этот безмозглый выродок, упырь, летучая мышь! Какое счастье!.. Бежим! – Он увлекал ее прочь от угрюмой громады замка.

– Постой! Это бесполезно! – Эльбет пыталась остановить его, но не могла – и бежала, подхваченная его порывом.

Они достигли стены.

– Лезь! Я подсажу тебя!

Переводя дыхание, она опустилась прямо на влажную ночную траву.

– Прошу тебя, выслушай!

Он протянул к ней руки, чтобы поднять с травы. Эльбет покачала головой.

– Не надо! Мне не сбежать от него, нет, Я пробовала много раз. Дальше этой стены он меня не выпускает. У него нечеловеческая воля. Как бы я ни боролась, он может вернуть меня обратно, даже не шевельнув пальцем.

– Ну, это мы еще посмотрим! – рассмеялся Роальд. – Полезли скорей! Мне не терпится увидеть, как чья-то воля будет пытаться отнять тебя у меня!

– Нет! – по лицу ее пробежала короткая судорога, – Нет. Я не могу, чтобы ты видел, как это будет.

Эльбет оглянулась и поглядела вверх, на одно из узких оконцев под самой крышей замка.

– Какими забавными, беспомощными фигурками видимся мы ему оттуда…

– Ты забыла про мой меч! – вскричал Роальд. – Я просто убью эту тварь»

Она грустно улыбнулась.

– Он бессмертен. Я убеждалась в этом множество раз.

Они замерли в долгом горьком молчании.

Эльбет нежно и тихо перебирала нечесаные, спутанные на затылке волосы рыцаря. – Что же нам делать? – спросил он.

– Я смогу уйти, только если он отпустит меня добровольно. Он скажет, что отпустит меня, если ты выполнишь его условие.

Роальд вскочил:

– Так за чем дело стало? Сейчас же иду к нему!

Эльбет смотрела на него с невыразимой печалью.

– А условие он придумает такое, что оно разорвет нам сердце. Самое лучшее – тебе сейчас уйти и никогда не, возвращаться.

– Ты же знаешь, что я не уйду, – сказал Роальд. – Я знаю, что ты не уйдешь, – ответила Эльбет, – А условие он придумает такое, что оно разорвет нам сердце…

Конан слушал немедийскую балладу, прикрыв глаза и не выпуская из лежащей на груди ладони рукояти клинка. Казалось, что он дремлет. Но он не был убаюкан тихим перебором цитры и голосом Шумри. Под его закрытыми веками проплывали, словно дивные рыбы из глубин сознания, лица всех женщин, к кому он когда-либо в своей жизни загорался хоть мимолетной страстью. Нежные и грубоватые, кроткие и властные, пленительные и надменные, светящиеся неподдельной преданностью и обдающие высокогорным холодом… Любил ли он когда-нибудь так, как рыцарь Роальд? Пожалуй что нет. Правда, после нелепой гибели Белит, великолепной, нежной, яростной и бесстрашной королевы морских разбойников, долго болела и ныла душа, и рана казалась незаживающей. Но вот – зажила же. И после Белит были другие… За многих из своих женщин киммериец не раз рисковал головой, вступал в битвы с могучими вождями, чародеями, демонами… но что из того? Точно так же он с упоением дразнил смерть и бросался в неравный бой и без всяких женщин… Конан испытывал странное чувство, никогда не знакомое ему прежде: он завидовал рыцарю Роальду. Завидовал выдуманному герою, который и героем-то не был – так, слабак, только и умеющий, что взмахивать мечом да держать в седле горделивую осанку. Завидовал… но отчего? Какая бы ни была эта его Эльбет, вряд ли она могла потягаться красотой, умом и характером с той же Белит… с зеленоглазой Карелой… с раджессой из далекой Вендии… с принцессой Синэллой… с…

Шумри между тем продолжал:

«…Наутро после встречи в саду Роальд получил аудиенцию у хозяина замка. Тот ожидал его в одном из просторных залов со стрельчатыми высокими окнами и звонкими пентаграммами пола. Полудемон владел искусством изменять внешность, применяясь к обстоятельствам. На этот раз он предстал в блике кротком и безобидном – высокий юноша с серыми глазами, часто помаргивающими, словно от нервного тика. Ничего зловещего. Только в полуобороте головы, в изгибе губ проскальзывало порой что-то холодное и неприятное. Чисто выбритый подбородок утопал в длинном, мягком шарфе, охватывающем шею.

– Весьма рад нашей встрече, – сказал Харрок. Роальд слегка наклонил голову.

– К сожалению, не могу ответить любезностью на любезность.

Полудемон понимающие покивал головой.

– Вы хотите забрать Эльбет, и это ваше желание вполне понятно. Я, в свою очередь, хочу – и не менее сильно, – чтобы Эльбет оставалась со мной.

– Зачем она тебе? – спросил рыцарь.

Харрок коснулся тонкими чуткими вальцами мягкой шерсти шарфа.

– Я одинок, – сказал он. – Одиночество заполняет меня изнутри. Пропитывает все поры. Столетия и тысячелетия одиночества почти совсем подточили меня. Она не дает мне рассыпаться в серую пыль. Она – последнее мое прибежище.

„Прибежище“, – Харрок прошептал, прикрыв глаза тяжелыми веками и откинув назад голову, обнажив беззащитную худую шею.

– Не пытайся меня разжалобить! – воскликнул Роальд.

– Я не пытаюсь вас разжалобить, – сказал полудемон. – У меня очень сильная воля. Вот, смотрите, – он вытянул ладони, повернув их в сторону рыцаря. – Сейчас вы будете качаться вслед за моими руками, хотя я не прикоснусь к вам.

Харрок начал поводить руками из стороны в сторону. Роальд стоял неподвижно, с презрительной усмешкой на лице.

– У вас тоже не слабая воля, – заметил Харрок, – Я мог бы вас кое-чему научить, если бы вы захотели пойти ко мне в ученики. А чтобы не быть голословным, – он подошел к одному из окон и поманил к себе рыцаря: – Взгляните.

Внизу в саду разгуливали птицы – напыщенные павлины и фазаны с яркоцветными, волочащимися по траве хвостами.

Харрок поднял ладонь.

Одна из птиц оторвалась от земли и, наращивая скорость, понеслась в их сторону. С шумом ударилась о стекло – и словно приклеилась к нему.

– Смотрите, – продолжал Харрок.

Будто порывом ветра с птицы сдуло все ее оперение, и она кричала, стуча клювом в стекло – голая, когтистая, жалкая…

Роальд вспомнил, как не хотела Эльбет перелезать вместе с ним через ограду, вспомнил судорогу ужаса на лице…

– Хочу предупредить вас сразу, – сказал Харрок, отходя от окна. – Мое условие окажется невыполнимым вас. Я не хочу отдавать Эльбет. Поэтому не обессудьте предлагаю вам выйти из игры, не вступая в нее.

– Не трать на меня подобные слова, – попросил рыцарь.

– Хорошо, – Харрок улыбнулся, мягко и пленительно. – Мой стойкий, мой отважный юноша! Отчего бы нам и не поиграть?..»

Как ни был захвачен Конан балладой, но он при этом отлично слышал все происходящее за стенами хижины. Рев барабанов, становящийся все более резким, подстегивающим, яростным… короткие команды, которые вождь отдавал мужчинам племени… стук каменных топоров… возбужденные повизгивания детей в предвкушении яркого зрелища…

Киммериец еще крепче сжал кинжал. Ему показалось, что руки его стали постепенно обретать силу. Раньше любое физическое усилие давалось ему с трудом – теперь же ладонь его уже давно сжимала рукоять оружия так, что побелели костяшки пальцев, но слабости он не ощущал.

«…На следующее утро полудемон ждал рыцаря в то же зале с пентаграммами пола и высокими окнами. Он был в том же облике, с кротким и мягко-грустным выражением на лице.

По правую руку от него стояла Эльбет.

Роальд послал ей нежную улыбку, но она не смогла улыбнуться в ответ. Она была очень бледна.

– Мы начнем без вступительных речей и приветствий, – сказал Харрок. – Я дам вам задание, и если вы справитесь – вы, оба, – девушка будет свободна. Если не справится хоть один – испугается, отступит, – Эльбет навсегда останется здесь.

Он негромко хлопнул в ладоши. Подхваченный эхом звук хлопка разнесся по анфиладам замка.

В одну из дверей, позвякивая висящими на поясе железными инструментами, вошел слепой старик с запрокинутой головой.

– Моя правая рука, Усталый Го, – представил его Харрок. – Несмотря на усталость, человек он довольно пылкий, Полный выдумки и огня. И ребячьей фантазии. Природа обделила его светом и красками. Звуки, издаваемые людьми и животными, с которыми он играет, или, точнее, над которыми ставит опыты, в какой-то мере заменяют ему его потерю.

Старик повел головой, прислушиваясь, затем, гремя железом и шаркая ступнями, приблизился к Роальду и остановился в двух шагах от него.

– Скажу сразу, я не знаю, что будет Го делать с вами, рыцарь. Всплески его фантазии непредсказуемы, и я не склонен ограничивать их полет. Талант изобретателя сочетается в нем со склонностью к психологии и тонким чутьем художника… Вы, Эльбет, будете наблюдать за всем этим. Наблюдать, храня достойное, приличествующее вашему высокому роду молчание. Если вы выразите – жестом или звуками – какое-либо неудовольствие или протест, опыт закончится, а вы будете считаться не выдержавшими испытания.

– Я скажу сразу! – хрипло рассмеявшись, воскликнула Эльбет. – Отзовите назад вашего жуткого Го! Я скажу сразу, что не выдержу испытания и отказываюсь участвовать в нем.

– Эльбет! – огорченно крикнул ей Роальд. – Да пусть этот зверь даже разрежет меня на куски – я ведь знал, на что шел. Ты только потерпи, закуси губы, чтобы не произнести ни звука. Ты ведь сильная! Соберись с духом, заклинаю тебя!

– Я не согласна! – оборвала его Эльбет. – Если хотите, – она обернулась к Харроку, – я могу приступить к крикам и жестам протеста прямо сейчас.

Полудемон смеялся.

– Послушай! – обернулся к нему рыцарь в отчаяньи. – Что ты хочешь от хрупкой женщины? Какой с нее спрос? Зачем впутывать ее слабые нервы в наши Мужские дела? Я пришел сюда сам, и мне отвечать. Мне – не ей! – выполнять твои проклятые условия.

– Вы убедили меня, – сказал полудемон, наконец отсмеявшись. – Оставим женщинам женское и не будем принимать в расчет слезы и нервы. Как бы ни вела себя девушка, ее поведение учитываться не будет. Остальные условия те же. Минут двадцать или полчаса Усталый Го по занимается с вами, и после этого Эльбет будет свободна.

– Роальд! – попросила девушка непривычно тихим и хриплым голосом. – Не делай этого…

– Любимая моя Эльбет, – ответил ей рыцарь, – позволь мне принимать решения самому.

Харрок снова хлопнул в ладоши, и Усталый Го, оживившись, стал перебирать корявыми пальцами свои причудливые железки…»

Внезапно во входном проеме хижины появились две рослые черные фигуры туземцев.

Шумри смолк и быстро оглянулся на киммерийца. Один из вошедших крепко сжал плечи музыканта и рывком поднял его на ноги. Другой подошел к Конану и взялся руками за его лодыжки, намереваясь волоком вытащить его из хижины.

Никто не ожидал того, что последовало мгновением позже. Конан согнул ноги и резким, мощным ударом отбросил туземца к противоположной стене. Сила удара была такова, что хижина не выдержала, с потолка посыпались плотно сбитые вороха листьев, стены из тонких пальмовых стволов обрушились вовнутрь. Пронзительно заверещала придавленная старуха.

Сноровисто работая руками и ногами, Конан выбрался из древесных развалин, оглянувшись, моментально сориентировался и выхватил у одного из поверженных туземцев каменный топор, кинжал же переложил в левую руку.

Шумри, слегка оглушенный, но не потерявший сознания, также благополучно выбрался на свет. Он увидел, как семь или восемь воинственно вопящих туземцев окружают их со всех сторон.

– Прикрой мне спину! – крикнул киммериец, бросая ему топор.

Сам он подхватил одно из длинных увесистых бревен и поднял его над головой. Казалось, за долгие дни неподвижности сила его ничуть не уменьшилась. Наоборот, он крушил подбегавших к нему дикарей с такой необузданной яростью, с такой мощью, словно застоявшаяся в нем сила забродила, стала хмельной и выплескивалась из берегов.

Немедиец, честно пытавшийся встать у него за спиной с угрожающе поднятым топором, едва не стал жертвой бревна, со свистом рассекавшего воздух, крутясь над головой у киммерийца.

– Поберегись!!! – заорал, меняя приказ, Конан.

Шумри пригнулся – и вовремя; сразу двое низкорослых воинов совсем рядом с ним молча повалились на землю с разбитыми черепами.

Настроение туземцев резко переменилось. Они словно вспомнили, что этот светлокожий гигант не так давно поразил озерного бога, древнее, как сама земля, чудовище, И сейчас, всего за несколько минут, уложил почти треть племени. Побросав каменные топоры, они бросились яичком в пыль, униженно повизгивая и завывая, на коленях ползя к ногам разбушевавшегося варвара.

Конан по инерции едва не обрушил бревно на худые черные хребты, подергивающиеся раболепно у его ног. С трудом сдержав размах руки, он отшвырнул свое орудие далеко в сторону и сплюнул. Он только-только вошел во вкус битвы, яростная и прекрасная ее музыка еще звучала в его ушах, и переход к мирному состоянию был слишком резким. Но не убивать же поверженных в прах, униженно молящих о пощаде!..

Конан оглянулся вокруг с тайной надеждой: не ринется ли к нему еще десяток-другой воинственно вопящих и размахивающих топорами дикарей… Но все было спокойно. Трупы молчали, оставшиеся же в живых не вставали с колен, продолжая тихонько повизгивать.

Из-под развалин своей хижины, отплевываясь и ругаясь, выползла старуха. Киммериец направился было к ней, но внезапно сзади раздался предостерегающий оклик Шумри:

– Конан!

Он обернулся. В пяти шагах от него, когтя землю и молотя себя хвостом по ребрам, приготовилась к прыжку гигантская пятнистая кошка. Конан не знал, что мгновение назад кошка эта была человеком, он не был свидетелем недавнего пиршества Великого Леопарда, и, возможно, это было к лучшему.

В руке у киммерийца был лишь кинжал, Когда леопард прыгнул, он мгновенно пригнулся и скользнул вперед так, что брюхо животного пролетело над его головой. Быстрее, чем зверь обернулся, он бросился ему сзади на шею и стал душить, одновременно пытаясь пробить кинжалом его на редкость прочную шкуру. Леопард бешено вырывался. Задними лапами он пытался достать до спины варвара и располосовать ее когтями. Ощеренные клыки величиной с указательный палец мужчины силились дотянуться до сжимающих ему грудь и бока колен… Обладающий разумом человека, леопард пошел на хитрость, недоступную животному: он внезапно обмяк, уронив голову на лапы, словно мертвый. Киммериец разжал руки и выпрямился, слегка удивленный столь быстрой победе – и в этот момент, ожив, зверь мощным рывком сбил Конана с ног и навалился на грудь, готовясь когтями и зубами впиться в шею. В реве его киммерийцу послышался человеческий злорадный хохот… Неожиданно хохот смолк, а ощеренная, с желтой пеной вокруг зубов морда тяжело упала, стукнув варвара по подбородку.

Шумри, во все время схватки с леопардом не выпускавший из рук каменный топор, в самый нужный момент сумел пустить его в дело. Если б он замешкался на мгновение, было бы поздно – но он успел. Зверь рухнул с раздробленным черепом.

Киммериец испытал сильное потрясение, когда, выбираясь из-под туши убитого, вместо звериной морды увидел над собой лицо человека с яростно оскаленными зубами, с желтыми глазами, вылезшими из орбит в последнем усилии… Поднявшись с земли, он увидел, что у ног его распростерт туземец со странной татуировкой в виде черных пятен на белом фоне и с кровавым месивом вместо затылка.

Конан вопросительно посмотрел на немедийца. Тот пожал плечами, словно хотел сказать: ну, что ж, в этих диких краях случается и не такое… Руки его, нанесшие удар топором, сильно дрожали. Чтобы скрыть эту дрожь, он сделал вид, что слегка пританцовывает в экстазе победы.

Киммериец снова огляделся вокруг. Племя Леопарда, лишившееся своего Великого Зверя, пребывало в таком ужасе, что даже не тряслось, не повизгивало, не скулило – оно просто оцепенело, превратилось в странную композицию из резного черного гранита, полированного до маслянистого блеска…

Конан подошел к старухе, замершей около своих развалин. Обхватив мощными руками, он неожиданно подбросил ее в воздух, как соломенную куклу. Знахарка вышла из ступора, зашипела, замахала руками и ногами, но гигант подбросил ее еще пару раз, затем бережно поставил на землю и, смеясь, повернулся к Шумри:

– Переведи этой славной старушке, что она не зря выводила свои песни. Не люблю чувствовать себя должником, поэтому отсыпь ей монет, сколько она захочет. И давай-ка двигаться дальше! Сдается мне, мы здесь порядочно загостились!

Часть вторая

Глава 1. Неудавшийся рыцарь Кельберг

Шумри покривил душой, сказав, что не помнит своего настоящего имени. Имя он помнил, хотя вот уже десять лет не произносил его и не слышал от других. Звали его Кельберг и был он единственным сыном владетельного рыцаря Брегга, одного из самых влиятельных и знатных людей в Бельверусе.

Мать его умерла, когда ему не исполнилось и пяти лет, братьев и сестер не было, и в огромном родовом замке, в закоулках которого можно было потеряться и блуждать в поисках выхода целый день, мальчику было одиноко и холодно. Отец почти не интересовался им, вернее, интересовался лишь его успехами в воинских искусствах, для развития которых нанял лучших наставников и учителей.

С ранних лет Кельберг воспитывался, как и полагается будущему рыцарю: чуть-чуть музыки и рисования, немного этикета, главное же – долгие упражнения с мечом и копьем, верховая езда, рукопашные схватки. Мальчик был невысок ростом и узок в плечах, но отличался большой ловкостью, что заменяло недостаток физической силы. Отец его, суровый и опытный вояка, наблюдая за упражнениями сына на деревянных мечах, отмечал с горечью, что плечи у его отпрыска и наследника могли бы быть пошире, ладони покрепче, а подбородок – внушительнее, и что рано умершая мать запечатлела в нем свои черты в большей мере, чем ему бы этого хотелось. Но, с другой стороны, быстрота, ловкость и гибкость тоже ни последние качества в ратном деле. Не раз рыцарю случалось быть свидетелем того, как гиганты с квадратными плечами оказывались побежденными неказистыми с виду, но быстрыми и находчивыми противниками. Соображение это изрядно скрашивало первоначальную горечь. Правда, благородному Бреггу еще не нравилось то, что юный сын его не меньше, чем состязаться на мечах и гарцевать, любил читать, сочинять стихи и наигрывать на лютне. Но суровый отец благоразумно позволял сыну предаваться этим малодостойным занятиям, полагая, что, выйдя из нежного возраста, Кельберг отбросит от себя дурь, как дети оставляют привычку сосать материнское молоко, сидеть на коленях у кормилицы и пугаться темноты.

Когда Кельбергу исполнилось четырнадцать лет, произошло одно событие, незначительное с виду, но, как оказалось впоследствии, роковым образом определившее всю его последующую жизнь.

В тот день отец его со свитой вассалов, слуг и ловчих с утра отправился на охоту. Мальчик отказался принять участие в этой забаве, сославшись на ушибленную во время занятий с мечом руку. На самом деле рука у него давно зажила, но он очень ценил время, когда оставался в замке один и можно было вволю порыться в старинных свитках и манускриптах, не опасаясь ворчания отца, которого это занятие всегда раздражало. Было тихо, хорошо вышколенная прислуга не попадалась на глаза. Направляясь к библиотеке, Кельберг проходил мимо оружейной и услышал доносящиеся оттуда звуки: шаги, шорохи, легкий звон, Зная, что слугам в этой комнате делать нечего, мальчик осторожно приоткрыл дверь. Он увидел, как неряшливо одетый незнакомец рассматривает рукояти клинков, висящих по стенам, видимо, отбирая наиболее дорогие, украшенные драгоценными камнями. Вне всяких сомнений, то был вор, непонятным образом пробравшийся в замок в отсутствие хозяев. Мальчик неслышно прокрался вдоль стены и снял один из мечей, не слишком тяжелый, как раз впору своей полудетской руке. Когда вор оглянулся, он встретил решительный взгляд и обнаженный клинок, направленный ему в грудь. Кельберг вовсе не собирался убивать наглеца, он только хотел доставить его под конвоем в распоряжение стражников. Вор, ободренный тем, что перед ним подросток, тоже схватил меч и сделал выпад. Но юный наследник замка Бреггов имел лучших учителей: он с легкостью отразил наскок противника и после нескольких звонких ударов стали о сталь сделал стремительный и точный бросок. Блестящее лезвие легко вошло в грудь, обтянутую рваной и засаленной тканью, Послышался негромкий звук – словно что-то лопнуло, порвалось. По одежде незнакомца заструилась темная, торопливая кровь…

Вор с изумлением посмотрел на свою кровь, затем на мальчика. Грубое его лицо стало почти детским, обиженным и обманутым. Он выронил меч и без звука повалился на дубовый паркет.

Любой другой подросток в такой ситуации почувствовал бы себя героем, с радостью принимал поздравления домашних, но – тут-то и проявилась изначальная ущербность Кельберга! – мальчик убежал и спрятался в подвале замка.

Отец, вернувшийся с охоты и жаждущий принародно похлопать сына по щуплым плечам, долго не мог отыскать его, а отыскав, не на шутку рассердился: видано ли дело, чтобы будущий рыцарь приходил в уныние по поводу продырявленного тела какого-то оборванца!

С этого случая в юном Кельберге словно что-то сломалось. Он по-прежнему каждый день осваивал искусство вращать мечом, пробивать копьем и разить коротким кинжалом, учился крепко и уверенно сидеть в седле, даже когда плечи, голова и спина придавлены тяжелыми доспехами, Но теперь наставники, прежде часто хвалившие его за ловкость и точность руки, приходили в недоумение: не подменили ли юного наследника замка? Рука его была уверенна и ловка, когда Кельберг отбивал удары, защищался, не подпуская клинок противника к своему телу. Но когда нужно было сделать выпад, поразить самому – словно что-то мешало, останавливало, связывало мускулы.

Удивление и недовольство наставников не прошли незамеченными для владетельного рыцаря Брегга. Он сурово поговорил с сыном и услышал потрясшую его до глубины дремучей души просьбу: Кельберг умолял не посвящать его в рыцари. Его натуре глубоко противно убийство, не важно, во имя какой цели оно совершается. Если бы вместо долгих упражнений с мечом и секирой ему позволили читать или заниматься музыкой, он не посрамил бы благородного имени своего отца – напротив, прославил бы его как ученый или музыкант.

От такого заявления владетельный нобиль пришел в ярость. Не тратя речей, он безжалостно разнес лютню Кельберга об угол камина, а на дверь библиотеки приказал повесить огромный замок. Он поклялся, что не будет разговаривать с сыном и есть с ним за одним столом до тех пор, пока тот не выбьет дурь из головы и не устыдится столь неподобающей мужчине трусости.

Будь мать Кельберга жива, одиночество и отчаянье не так терзали бы его полудетскую душу. Заменой матери в каком-то смысле была лютня, но она погибла. Правда, со временем юноша смастерил самодельную лютню, с почти таким же звонким и светлым голосом, но ему приходилось теперь прятаться с ней в подвалах или чердачных комнатах замка, откуда звуки музыки не могли достигнуть ушей грозного родителя. Книги он продолжал читать, но гораздо реже и только благодаря помощи старого дворецкого, владеющего всеми ключами в замке и рисковавшего ради юного господина своим местом.

По обычаю немедийской знати посвящение в рыцари производилось, когда юноша из достаточно древнего и благородного рода достигал семнадцати лет. Устраивался турнир, на котором молодежь, желающая обрести почетное рыцарское звание, должна была показать свою отвагу, умение владеть мечом и знание этикета.

Немедия была государством высокоразвитым и культурным, жизнь аристократии ценилась здесь весьма высоко, и поэтому, дабы избежать ненужных потерь среди цвета немедийской молодежи, состязания эти были только наполовину турнирами, второй же половиной напоминали гладиаторские бои. Претендент на звание рыцаря в полном боевом облачении должен был сражаться с рабом – полуголым, вооруженным лишь острым мечом, крепкими мускулами да безумным желанием выжить. Перед выходом на ристалище доспехи рыцаря покрывались слоем воска. Чем быстрее и красивее был убиваем раб и чем меньше оказывалось царапин на воске – следов от меча противника – тем радостнее приветствовали зрители юного героя. Тем добродушнее улыбался король и кокетливее – королева, а за нею и прочие знатные немедийские дамы.

Когда Кельбергу исполнилось семнадцать лет и настала пора принять участие в подобном турнире, за несколько дней до торжественного события он предпринял еще одну попытку объясниться с отцом. На этот раз благородный нобиль ничего не ломал и не крушил. Он уже почти похоронил сына в сердце своем, похоронил все связанные с ним надежды и оттого был спокоен. Если Кельберг не выступит на турнире, объявил отец, он откажется считать его своим сыном. И если утром следующего за турниром дня он увидит его в своем замке, будет тут же отдан приказ стражникам схватить самозванца, выдать ему сорок плетей и вышвырнуть за ограду.

Сказано было сильно. Зная характер отца, юноша не сомневался, что он именно так и поступит. Ночь, последовавшая за этим разговором, ночь выбора – была самой мучительной в его жизни.

Келъберг ни на миг не задумался бы покинуть замок – без гроша в кармане, без титула, нищим оборванцем, но с легкой и свободной душой, если бы не Илоис. О, если бы не Илоис!

Сердце его было в плену великой любви. Не меньше, чем рыцарь Роальд прекрасную Эльбет, любил он юную Илоис. И рок, нависший над ним и его любовью, был не менее грозным и неодолимым, чем злая воля полудемона Харрока. Хотя для постороннего глаза рок этот казался вовсе незаметным, и любой из друзей – если бы они у него были – назвал бы его надуманным.

Прекрасная Илоис была его нареченной невестой. Как водилось в высокородных кругах Немедии, родители в нежную пору его детства сговорились с не менее знатной и богатой семьей барона Цальса и обручили своих детей. В первый раз невесту свою юный Кельберг увидел за несколько лун до рокового происшествия в оружейной. Барон вместе с дочерью и свитой слуг прибыл в родовой замок Бреггов по приглашению хозяина, чтобы принять участие в охоте – его поместья славились густыми лесами с обилием разнообразной дичи. – «Познакомься же, сын мой, со своей невестой! Пора, давно пора! Я в твои годы давно уже провожал глазами хорошенькие мордашки и маленькие грудки! Такое загляденье – и через пару лет твое!» От грубого веселья отца мальчика покоробило. Он через силу подошел к хрупкой девочке в бархатных серо-голубых одеждах, слишком для нее тяжелых, пригибающих фигурку к полу, и чинно склонил голову, сделав полукруг левой ногой, как того требовал этикет. У девочки был высокий лоб, темно-русые волосы, собранные на затылке, и строгие серые глаза, прозрачные, как горный хрусталь. Юноша хотел сказать что-нибудь непринужденно-галантное, но все изящные фразы вылетели из головы под этим серьезным взглядом, и он только отрывисто пробормотал приглашение совершить вместе с ним прогулку по саду.

Разговор долго не клеился. По сердитому румянцу на нежных скулах, по сжатым губам Кельберг видел, что девочка разгневана фривольностью его отца и гнев этот перенесла на сына. Она была младше его на два года, но он робел так, словно был простым музыкантом или пастухом, сопровождающим надменную высокородную даму.

Все попытки его завести разговор о цветах, мимо которых они проходили – о чем же еще разговаривать с прекрасными девицами, если не о прекрасных цветах? – терпели крах, разбиваясь об ее ледяное молчание.

– …Не правда ли, эти белые лилии, похожие на девушек в длинных платьях, благоухают так, словно сегодня день их свадьбы?.. Вы не находите, что дельфиниумы слишком сини, такой яркий насыщенный цвет трудно вынести?.. Я не большой любитель роз, они слишком пышны и сладки, впрочем, к вашим волосам пошли бы даже эти цветы…

Кельберг выдохся. Если бы Илоис хотя бы кивала в ответ на его изысканные речи или шевелила бровью, давая понять, что слушает его, он мог бы говорить бесконечно – но лицо девочки было непроницаемо, а губы по-прежнему сжаты.

Наконец юный наследник благородного Брегга замолчал и остановился. Будь что будет. Если ей неинтересно с ним, пусть уходит к своему отцу и остальным гостям. Он смотрел на нее и молчал, и девочка немного растерялась. Она неуверенно оглянулась вокруг. Громада родового замка Бреггов высилась прямо за их спинами. От нее веяло безжалостной мощью.

– Какой мрачный у вас замок! – сказала, наконец, Илоис. – Ни за что на свете не согласилась бы жить в этих угрюмых и холодных камнях!

– А кто может заставить вас жить здесь? – пожал плечами Кельберг.

Но тут же он понял, что сказал глупость. Ведь Илоис его невеста! Где же ей еще жить, если не в родовом замке мужа?.. Юноша, покраснев, спохватился:

– Простите, я не это имел в виду! Наши родители обручили нас – но это вовсе не значит, что вы должны проводить свои дни в месте, которое внушает вам отвращение. Можете мне поверить, мне он тоже не нравится!

Как только я стану владельцем этого замка, я тут же продам его. О, я получу много-много денег за эти мрачные камни! И знаете, где мы с вами будем тогда жить?

– Где же? – спросила девочка с любопытством.

– Где только захотим! – воодушевленный ее интересом, начинающим таять в серых глазах льдом, он отпустил удила фантазии. – Мы будем путешествовать по всему миру и жить везде понемногу! В самых разных домах! Знаете ли вы, например, что в Гиперборее живут в домах изо льда?

– Изо льда?! Но ведь это очень холодно, – забеспокоилась девочка.

– Конечно, холодно! – согласился Кельберг. – Но невероятно красиво. Особенно, когда на небе солнце, и лед сверкает, как алмазная шкатулка великана. Впрочем, мы поживем там совсем немного, чтобы не простудиться. Гораздо больше времени мы будем проводить в странах Юга. Между Вендией и Кхитаем есть область, где люди живут в грибах.

– В грибах?!..

– Да, в гигантских грибах! Пока гриб еще маленький, человек сам выбирает себе будущий дом, поливает его, отгоняет червей и гусениц. Затем вырезает середину и поселяется в нем. Гриб растет, и комнаты становятся все просторнее… Но больше всего, я уверен, вам понравится жить в плавучих домах среди некоторых племен Южного Океана! Каждый дом – это маленький плавучий остров, который ветер гоняет по воде, куда ему вздумается. Семья выбирает себе островок по вкусу и по размерам. Главное, чтобы был источник пресной воды да фруктовые деревья. Натягивают большой тент от солнца и дождя из листа гигантского лотоса, еще нужна сеть для рыбы – и больше ничего! Куда прибьет их ветер, что встретят они на своем пути – один Митра знает!..