Текст книги "Фрагменты (ЛП)"
Автор книги: Дэн Уэллс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Она поднялась на ноги и быстро подошла к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Внизу во все стороны раскинулся Манхэттен – наполовину город, наполовину лес, огромная зеленая масса жаждущих света деревьев и рушащихся, запутавшихся в лозах зданий.
Он был большим, всепоглощающе огромным, но это был всего лишь один город. За его пределами существовали другие города, другие государства и нации, даже целые континенты, которых Кира никогда не видела. Она почувствовала себя потерянной, изнуренной совершенной невозможностью раскрыть даже одну маленькую тайну в таком огромном мире.
Она наблюдала, как мимо пролетела стайка птичек, которых ничуть не беспокоили она и ее проблемы. Произошел конец света, а они его даже не заметили. Когда исчезнет последнее разумное существо, солнце все так же будет восходить, а птицы все так же летать. Так какая же на самом деле будет разница, преуспеет Кира или потерпит поражение?
И тут она подняла голову, упрямо выпятила подбородок и проговорила:
– Я не сдаюсь, – сказала она. – Не важно, насколько мир велик. Он просто предоставляет мне больше мест для поисков.
Кира вернулась в офис, подошла к шкафу для хранения документов и вытащила первый ящик. Если Доверие имело какие-то связи с ПараДжен, например, по поводу специальных проектов, связанных с командованием Партиалов, как предполагал Сэмм, то этому финансовому офису рано или поздно пришлось бы отчислять на этот проект деньги. Возможно, она сможет обнаружить какие-нибудь записи. Кира стерла пыль с поверхности стола и стала доставать из ящика документы, внимательно просматривая их – строчку за строчкой, слово за словом, платеж за платежом.
Закончив очередную папку, она швыряла ее на пол в угол и открывала следующую; так продолжалось час за часом, и остановилась она только тогда, когда стало слишком темно, чтобы читать.
Ночной воздух был холоден, и Кира подумала, не развести ли ей небольшой костер на одном из столов, где она могла поддерживать его, но отказалась от этой идеи. Лагерные костерки, которые она разводила на улицах, было легко спрятаться от возможных наблюдателей, но свет, появившийся на такой высоте, будет виден за много миль отсюда.
Вместо этого Кира, закрывая за собой все двери, вернулась в фойе возле самой лестничной площадки и, укрывшись за стойкой администратора, развернула свой спальный мешок. Она открыла банку консервированного тунца и стала тихо есть в темноте, беря рыбу пальцами и притворяясь, что это были суши.
Кира спала некрепко и, как только проснулась, сразу же вернулась к своей работе над документами. Часам к десяти утра она наконец кое-что нашла.
– Нандита Мерчант, – прочитала она, ощущая, как эта находка встряхнула ее после столь долгих бесплодных поисков. – Пятьдесят одна тысяча сто двенадцать долларов выплачено 5 декабря 2064 года. Безналичный перевод. Арвада, Колорадо.
Это был отчет по заработной плате, и при том объемный – судя по всему, он включал в себя всех сотрудников транснациональной компании. Кира нахмурилась, заново читая заинтересовавшую ее строчку. В ней не значилось, в чем заключалась работа Нандиты, только факт того, что ее оплатили; не упоминалось и то, за какой промежуток времени были выплачены деньги – за месяц или за целый год?
Или это была одноразовая плата за выполнение особого вида работы? Кира вернулась к бухгалтерской книге и стала просматривать отчеты за предыдущий месяц, пока снова не наткнулась на имя Нандиты. «Пятьдесят одна тысяча сто двенадцать долларов, 21 ноября», – прочитала девушка и обнаружила аналогичную запись за 7 ноября.
То есть, это была зарплата за две недели, а годичная получалась... около 1,2 миллиона долларов. Огромная сумма.
Кира не знала, какими были зарплаты в старом мире, но, просматривая страницу, она заметила, что цифра в $51,112 была одной из самых больших.
– Значит, она была важной шишкой в этой компании, – пробормотала Кира, рассуждая вслух. – Она зарабатывала больше, чем большинство, но чем же она занималась?
Она хотела найти в отчетах своего отца, но не знала даже его фамилии. Ее собственная фамилия, Уокер [3]3
Уокер (Walker) – в переводе с англ. «ходок», «скороход».
[Закрыть], была кличкой, которую ей дали нашедшие ее после Раскола солдаты – Кира милю за милей обходила пустой город в поисках пропитания. Кира-Скороход. Она была так мала тогда, что не помнила ни своей фамилии, ни где работал ее отец, ни названия города, в котором они жили...
– Денвер! – воскликнула она, когда внезапно в ее мозгу вспыхнуло имя. – Мы жили в Денвере. Это в Колорадо, верно? – Кира снова посмотрела на расчетный лист Нандиты: Арвада, Колорадо. Это возле Денвера?
Кира аккуратно сложила страничку и спрятала ее в рюкзак, решив позже попытаться найти в каком-нибудь старом книжном магазине атлас. Она вернулась к отчету по заработной плате и стала искать в нем имя отца – его звали Армин – но платежи были рассортированы по фамилиям, и находка одного-единственного Армина среди десятков тысяч людей едва ли будет стоить затраченного времени и усилий.
В лучшем случае это подтвердит то, что можно было предположить по фото: что Нандита и ее отец работали в одном отделении одной и той же компании. Кира все равно не узнает, чем они занимались и в чем была цель их работы.
Еще один день поисков не принес ей ничего полезного, и в порыве раздражения Кира сердито заворчала и выбросила последнюю папку через разбитое окно. Тут же она выговорила себе за то, что ее действия могли привлечь внимание, окажись кто-то в городе. Это было маловероятно, но испытывать судьбу было не самым разумным в данных обстоятельствах. Кира постаралась держаться подальше от окна в надежде, что, если кто-то и увидел случайно упавший лист бумаги, то примет это за забавы ветра или животных. Девушка поспешила заняться своим следующим проектом: вторым этажом.
На самом деле это был двадцать второй этаж, напомнила она себе, и направилась по лестнице к следующей двери. Почему-то та оказалась слегка прикрытой, и, толкнув ее, Кира обнаружила себя в окружении небольших разграниченных перегородками боксов.
Здесь не было приемной зоны, только несколько кабинетов; все остальное место занимали низкие перегородки и рабочее пространство, разделенное на отдельные кабинки. Кира заметила, что во многих боксах были компьютеры или разъемы, в которые, должно быть, включали портативные компьютеры – на этом этаже не было крутых настольных экранов – но в большей степени внимание девушки привлекли те кабинки, в которых были свободные кабели – места, где должен был бы быть компьютер, но отсутствовал.
Кира, застыв, внимательно осматривала комнату. Здесь было более ветрено, чем на предыдущем этаже из-за длинной стены с разбитыми окнами и малого количества офисных стен, которые бы прерывали воздушные потоки. Изредка над перегородками боксов пролетал листок бумаги или в воздух поднимался столбик пыли, но Кира игнорировала эти явления. Она рассматривала шесть ближайших к ней рабочих столов.
Четверо из них были обыкновенными – с мониторами, клавиатурами, канцелярскими принадлежностями, семейными фотографиями – но с оставшихся двух компьютеры исчезли. Не просто исчезли, а были украдены; стойки с канцелярскими принадлежностями и фотографии были отодвинуты в стороны или даже сброшены на пол, как если бы тот, кто забирал компьютеры, слишком торопился, чтобы позаботиться о сохранности остальных вещей.
Кира нагнулась, чтобы осмотреть ближайший к ней стол, возле которого фотографией вниз лежала рамка. Все вокруг было покрыто слоем земляной пыли, и со временем под воздействием влаги из этой грязи стали расти грибы.
Это едва ли было удивительным – после одиннадцати лет свободного доступа воздуха в половине зданий Манхэттена многочисленные поверхности были покрыты слоем почвы, – но Кире бросилось в глаза то, что из-под края фотографии высовывался небольшой желтый росток, подобный стебельку травы.
Кира подняла глаза на окна, прикидывая стороны света, и решила, что ее догадка была верна: в течение нескольких часов в день это место получало достаточно солнечного света, чтобы выросло зеленое растение.
Рядом тянулись вверх и другие стебельки травы, но дело было не в них, а в том, как трава выбивалась из-под фотографии. Кира подняла рамку и отложила ее в сторону, а ее взгляду открылась небольшая масса жучков, грибов и стебельков отмершей травы. Девушка, сидя на корточках, откинулась на пятки, а ее рот открылся, когда она поняла, что означало увиденное.
Фотографию сбросили со стола уже после того, как начала расти эта трава.
Это был не так уж недавно: на фотографии и возле ее краев собралось достаточно грязи и перегноя, чтобы показать, что она лежала здесь вот уже несколько лет. Но не все одиннадцать.
Случился Раскол, здание было покинуто, в нем собрались грязь и сорная трава, и тогда кто-то пришел и разграбил эту кабинку. Кто это мог быть? Человек или Партиал?
Кира заглянула под стол и обнаружила еще несколько кабелей, но никаких следов того, кто забрал процессор, к которому они подключались. Кира подобралась к следующей разворованной кабинке и обнаружила в ней такую же картину.
Кто-то поднялся на двадцать второй этаж, забрал два компьютера и утащил их по лестнице вниз.
Зачем кому-то это делать? Кира села и стала раздумывать над возможными вариантами. Она предположила, что, если нужна была информация, то могло оказаться легче снести компьютеры по лестнице, чем поднять к ним генератор. Но почему только два и именно эти?
Чем они выделялись? Кира снова осмотрелась и с удивлением обнаружила, что две заинтересовавшие ее кабинки были ближе остальных к лифту. Это было еще более непонятно, чем все остальное: со времени Раскола здесь не было электричества и лифты не работали. Причина не может быть в них. На стенах кабинок не было даже имен их хозяев; если кто-то нацелился именно на эти два компьютера, у него, должно быть, была информация «изнутри».
Кира поднялась на ноги и медленно прошлась через весь этаж, взглядом ища что-нибудь еще, что показалось бы ей неестественным или похожим на сцену кражи. Она обнаружила место, где когда-то явно стоял принтер, но не могла сказать, когда его забрали: до или после Раскола.
Закончив с основным помещением, Кира стала осматривать оставшиеся несколько кабинетов у дальней стены, и у нее перехватило дыхание, когда она обнаружила, что один из них был полностью опустошен: компьютер пропал, полки были пусты, никаких личных вещей не было.
Оставшихся предметов – телефона, корзины для бумаг, стопок листов и того подобного – было достаточно, чтобы сказать: однажды эта комната была функционирующим кабинетом, но не более того. В ней было намного больше полок, чем в остальных помещениях; все они были пусты, и Кире стало интересно, сколько и чего именно было отсюда украдено.
Девушка помедлила, уставившись на пустую столешницу. Эта чем-то отличалась от остальных, но Кира не могла указать пальцем чем. На полу, как в разграбленных боксах, валялась небольшая подставка для канцелярских принадлежностей, что говорило о том, что кабинет опустошали в такой же безумной спешке.
Тот, кто разворовал офис, ужасно торопился. Оборванные кабеля свисали точно так же, как и в кабинках, только в этом кабинете их было заметно больше.
Кира напрягала свой мозг, пытаясь понять, что же беспокоило ее, и наконец пришло озарение: в этом маленьком кабинете не было фотографий. На большей части осмотренных ею за последние два дня столов было как минимум одно семейное фото, а на некоторых и больше: столешницы были заставлены фотографиями улыбающихся супружеских пар и групп нарядных детей – сохранившимися изображениями давно усопших родственников.
Тем не менее в этой комнате фотографий не было вообще. Это означало один из двух возможных вариантов. Первый заключался в том, что мужчина или женщина, работавшие в этом кабинете, могли не иметь семьи или любить ее не настолько сильно, чтобы выставлять на своем рабочем месте фотографии. Вторая версия была более заманчивой: возможно, тот, кто забирал оборудование, прихватил с собой и фотографии.
И наиболее вероятная причина этому была в следующем: тот, кто забрал фотографии, и тот, кто работал в этом кабинете, были одним лицом.
Кира взглянула на дверь, где было написано: «Афа Дему», а ниже жирным шрифтом значилось: «ИТ». Что это было за «оно [4]4
IT (англ.) – сокр. information technology – информационные технологии; местоимения
[Закрыть]», кличка?
Если и кличка, то не самая милая, но о культуре старого мира Кира знала, мягко говоря, мало. Она осмотрела остальные двери; каждая из них была подписана подобным образом – именем и понятием – хотя большинство понятий были длиннее: «Операции», «Продажи», «Рынок».
Это были должности? Отделы? Только «ИТ» было написано заглавными буквами, так что, возможно, это была аббревиатура, но Кира не знала, что она обозначала. Инновации... и тестирование?
Кира покачала головой. Это не лаборатория, значит, Афа Дему не был ученым. Чем он здесь занимался? Это он вернулся забрать свое оборудование? Была ли его работа настолько важной или настолько опасной, что оборудование забрал кто-то другой?
Ограбление было неслучайным – никто бы не стал бы пешком подниматься на двадцать второй этаж за парой компьютеров, когда их было в достаточном количестве на нижних уровнях.
Кто бы ни забрал эти, у него была на это причина: вероятно, в память компьютеров было заложено нечто важное.
Но кто это был? Афа Дему? Кто-то из Ист-Мидоу? Партиал?
Или кто-то еще?
Глава 3
– Заседание суда объявляется открытым.
Маркус стоял в самом конце зала и вытягивал шею в попытках что-либо разглядеть за толпой людей, заполнивших комнату. Он достаточно хорошо мог видеть сенаторов – Хобба, Кесслер и Товара, а также нового члена Сената, хотя имени этого мужчины Маркус не знал. Все сенаторы сидели на сцене за длинным столом, но двоих обвиняемых Маркусу видно не было. Зал Сената, который обычно использовался для подобного рода мероприятий, был разрушен во время атаки Голоса два месяца назад, ещё до того, как Кира нашла лекарство от РМ и Голос воссоединился с остальным сообществом.
Вместо зала Сената сейчас использовался актовый зал Старшей школы Ист-Мидоу – школа уже несколько месяцев как закрылась, так почему бы и нет? «Конечно, – думал Маркус, – здание – это меньшее, что поменялось с тех времён. Бывший ранее лидером Голоса человек теперь заседает в Сенате, а двое экс-сенаторов находятся под следствием.» Маркус стоял на цыпочках, но зал был заполнен до отказа, мест на всех не хватило и многим людям пришлось стоять. Казалось, каждый житель Ист-Мидоу пришёл посмотреть на вынесение приговора Уейсту и Деларосе.
– Меня сейчас вырвет, – сказала Изольда, схватив Маркуса за руку. Тот опустился с носков на всю стопу и улыбнулся при виде утреннего недомогания Изольды. Его улыбка тут же сменилась болезненной гримасой, когда девушка сильнее сжала руки и ее ногти впились ему в кожу. – Прекрати смеяться надо мной, – прорычала она.
– Я не смеялся.
– Я беременна, – сказала Изольда. – И обладаю суперспособностями. Я носом чую, о чем ты думаешь.
– Носом?
– Мои суперспособности весьма ограниченны, – сказала она. – А теперь серьезно, мне нужен свежий воздух, а иначе в этой комнате станет даже более гадко, чем сейчас.
– Хочешь выйти на улицу?
Изольда покачала головой, закрыла глаза и стала медленно дышать. По ней еще не было заметно ее положения, но токсикоз у нее был просто ужасный – вместо того, чтобы набирать вес, она его сбрасывала, потому что ее организм не принимал еду. Сестра Харди грозилась положить ее в госпиталь, если это вскоре не изменится. Изольда взяла недельный отпуск, чтобы отдохнуть и расслабиться, и это ей немного помогало, но девушка слишком интересовалась политикой, чтобы пропустить такое слушание, как сегодня. Маркус оглянулся на заднюю часть аудитории, увидел возле открытой двери стул и потянул к нему Изольду.
– Простите, сэр, – тихо сказал он. – Вы не позволите моей подруге присесть на этот стул?
Мужчина на нём даже не сидел, просто стоял перед стулом, но на Маркуса он взглянул раздраженно.
– Кто не успел, тот опоздал, – низким голосом сказал он. – А теперь помолчите, чтобы я мог послушать.
– Она ждет ребенка, – сказал Маркус и довольно кивнул, когда манеры поведения мужчины изменились буквально за пару секунд.
– Что же вы сразу не сказали? – Мужчина шагнул в сторону, предлагая стул Изольде, и пошел поискать себе другого места. «Работает безотказно», – подумал Маркус. Даже после отмены Акта Надежды, который объявлял беременность обязательной, с девушками и женщинами в положении все еще обращались как с чем-то священным. Теперь, когда Кира нашла лекарство от РМ и появилась надежда, что младенцы смогут жить дольше, чем пару дней, подобное отношение стало еще более часто встречаться. Изольда, обмахивая лицо, присела, а Маркус встал за ее спиной, где он не заступал ей поток воздуха. Он снова поднял глаза и посмотрел в переднюю часть комнаты.
– ... это как раз то, что мы пытаемся пресекать, – говорил Сенатор Товар.
– Вы не можете говорить об этом всерьез, – произнес новый сенатор, и Маркус сосредоточился, чтобы получше его слышать. – Вы были лидером Голоса, – сказал новоназначенный Товару. – Вы угрожали начать, а если взглянуть с определенной точки зрения, то и начали, гражданскую войну.
– То, что насилие порой – необходимость, не значит, что оно – благо, – произнес Товар.
– Мы сражались, чтобы предупредить злодеяния, а не чтобы наказывать...
– Смертная казнь, по своей сути, и есть предупредительная мера, – сказал сенатор. Маркус моргнул – он и не знал, что в случаях Деларосы и Уейста рассматривалась казнь. Когда на свете остается только тридцать шесть тысяч человек, ты не станешь казнить их налево и направо, будь они преступниками или нет. Новый сенатор жестом указал на пленников. – Когда эти двое умрут за свои преступления, в таком небольшом обществе, как наше, это отразится на каждом, и подобные преступления вряд ли повторятся.
– Они совершили эти преступления, используя свою власть как сенаторов, – сказал Товар.
– На ком именно, вы хотите, чтобы отразился приговор?
– На каждом, кто считает человеческую жизнь не более чем фишкой на покерном столе, – произнес мужчина, и Маркус почувствовал, как в комнате возросло напряжение. Новый сенатор холодно уставился на Товара, и даже в задних рядах комнаты Маркусу был понятен угрожающий подтекст: этот мужчина казнил бы Товара вместе с Деларосой и Уейстом, если бы мог.
– Они делали то, что считали правильным, – сказала Сенатор Кесслер, одна из тех старых сенаторов, которые умудрились пережить скандал и сохранить свой пост. Из всего, что Маркус наблюдал сам, а также из тех интимных деталей, которые он узнал от Киры, он мог заключить, что Кесслер и остальные были так же виновны, как и Делароса с Уейстом – они захватили власть и объявили закон военного времени, превратив хрупкую демократию Лонг-Айленда в тоталитарный строй.
Они заявляли, что сделали это, чтобы защищать людей, и вначале Маркус с ними соглашался: человечество стояло перед угрозой исчезновения, и, кроме всего прочего, сложно было утверждать, что свобода важнее выживания. Но Товар и его Голос восстали, Сенат предпринял ответные действия, Голос ответил на них, и так продолжалось до тех пор, пока внезапно правительство не начало лгать своим людям, не взорвало свой собственный госпиталь и не убило тайно собственного солдата – и все в стремлении возбудить в людях страх перед выдуманной угрозой нападения Партиалов и заново объединить остров.
Официально было постановлено, что сердцем заговора были Делароса и Уейст, а все остальные всего лишь следовали их приказам – едва ли можно было наказать Кесслер за то, что она следовала за лидером, равно как и наказать солдата Армии за то, что он следовал за Кесслер.
Маркус все никак не мог определить, что он сам думал по поводу этого постановления, но совершенно очевидным казалось то, что этому новому сенатору оно совсем не нравилось.
Маркус пригнулся и положил ладонь на плечо Изольды.
– Напомни мне, кто этот новенький.
– Ашер Вульф. – прошептала Изольда. – Он стал представителем Армии вместо Уейста.
– Тогда все ясно, – произнес Маркус, выпрямляясь. Убей солдата, и станешь врагом армии на всю жизнь.
– «То, что считали правильным», – повторил Вульф. Он глянул на толпу, затем снова посмотрел на Кесслер. – И в данном случае они посчитали правильным убить солдата, который принес в жертву сохранности их тайн свое здоровье и безопасность. Если эти двое заплатят ту же цену, что и тот парень, то, возможно, будущие сенаторы не станут думать, что подобные действия могут быть «правильными».
Маркус посмотрел на Сенатора Хобба, размышляя, почему тот до сих пор не высказался. Он был первым спорщиком в Сенате, но Маркус давно стал считать его пустым манипулятором и приспособленцем. Кроме того, именно он был отцом будущего ребенка Изольды, и Маркус не думал, что когда-нибудь снова сможет его уважать. Хобб ничуть не заинтересовался своим будущим наследником, а сейчас он демонстрировал такое же безразличное отношение к слушанию. Почему он еще не выбрал, на чьей стороне ему быть?
– Я думаю, желаемое уже было достигнуто, – сказала Кесслер. – Уейст и Делароса подверглись разбирательству и были осуждены. На них наручники, и скоро они попадут в тюремный лагерь. Они поплатятся за...
– Вы посылаете их в идеалистическую загородную усадьбу есть стейки и услаждаться компаниями одиноких фермерских дочерей, – сказал Вульф.
– Следите за выражениями! – воскликнула Кесслер, и Маркус вздрогнул, услышав ярость в ее голосе. Он дружил с приемной дочерью Кесслер, Хочи, и слышал этот яростный тон большее число раз, чем мог сосчитать, поэтому не хотел бы сейчас оказаться на месте Вульфа. – Каким бы женоненавистническим не было ваше мнение о наших фермерских общинах, – продолжала Кесслер, – осужденные не отправляются на курорт. Они – заключенные, и будут отправлены в тюремный лагерь, где им придется работать усерднее, чем вам когда-либо приходилось.
– И их не будут кормить? – спросил Вульф.
Кесслер вскипела.
– Разумеется, будут.
Вульф в притворном замешательстве наморщил лоб:
– Значит, им не будут позволять выходить на свежий воздух и испытывать на себе свет солнца?
– А где еще можно работать на тюремной ферме, кроме как в поле?
– В таком случае я чувствую себя в тупике, – произнес Вульф. – Как-то все это звучит не совсем похожим на наказание. Сенатор Уейст хладнокровно приказал убить одного из своих собственных солдат, подростка, который находился в его подчинении, а в наказание за это он получает мягкую постель, трехразовое питание, более свежую пищу, чем мы можем себе позволить в Ист-Мидоу, и широкий выбор девушек...
– Вы говорите про «девушек», – сказал Товар. – Что именно вы под этим подразумеваете?
Вульф, уставившись на Товара, помедлил, а затем взял в руки лист бумаги и, просматривая его, заговорил:
– Возможно, я неправильно понял суть запрета смертной казни. Мы не можем никого убить, потому что, как вы заявляете, «на планете осталось только тридцать пять тысяч людей, и мы не можем позволить себе уменьшать это число», – он поднял глаза. – Все это верно?
– Теперь у нас есть лекарство от РМ, – сказала Кесслер, – а вместе с ним мы обрели будущее. Мы не можем позволить себе потерять ни одного человека.
– Потому что мы должны продолжить человеческий род, – сказал Вульф, кивнув. – Размножиться и заново заселить Землю. Разумеется. Нужно ли мне рассказывать вам, откуда берутся дети, или будет лучше найти школьную доску, чтобы я нарисовал схему?
– Дело не в сексе, – сказал Товар.
– Как же, черт возьми, вы правы.
Кесслер вскинула в воздух руки.
– Что, если мы просто не позволим им производить потомство? – спросила она. – Это вас удовлетворит?
– Если они не смогут производить потомство, то не будет смысла оставлять их в живых, – выдал ей в ответ Вульф. – Руководствуясь вашей же логикой, нам стоит убить их и покончить с этим.
– Они могут работать, – сказала Кесслер. – Распахивать поля, молоть зерно для всего острова...
– Мы оставляем их в живых не ради того, чтобы они заводили детей, – мягко сказал Товар.
– И мы оставляем их в живых не как рабов. Мы оставляем их в живых потому, что убить их будет неправильно.
Вульф покачал головой:
– Наказать преступников...
– Сенатор Товар прав, – произнес Хобб, поднимаясь на ноги. – Вопрос не в сексе, и не в размножении, и не в принудительном труде и всем остальном, о чем мы спорили. Вопрос даже не в выживании. Как только что было сказано, у человеческой расы есть будущее; еда, и дети, и все остальное важны для этого будущего, но это не является его основой. Это средства нашего существования, но не его цель. Мы никогда не будем унижены – и не унизимся сами – до уровня одних лишь физических надобностей.
Хобб подошел к Сенатору Вульфу.
– Наши дети получат в наследство нечто большее, чем наши гены, большее, чем наша инфраструктура. Они унаследуют нашу мораль. Будущее, которое открывается перед нами после исцеления РМ, – это бесценный дар, но этот дар мы должны заслужить: мы должны день за днем, час за часом быть теми людьми, которые достойны будущего. Неужели мы хотим, чтобы наши дети убивали друг друга? Конечно, нет. Тогда мы должны научить их на своем собственном примере, что каждая жизнь бесценна. Умертвив убийцу, мы можем отправить в будущее весьма противоречивое послание.
– Забота об убийце – такой же противоречивый пример, – сказал Вульф.
– Мы не собираемся заботиться об убийце, – сказал Хобб. – Мы будем заботиться обо всех: старых и молодых, мужчинах и женщинах, о тех, кто свободен, и о тех, кто в паре. А если один их них окажется убийцей – или двое, трое или сотня – мы так и продолжим о них заботиться. – Он невесело улыбнулся. – Конечно, мы не позволим им убивать и дальше – мы не глупы. Но и их убивать мы тоже не станем, потому что мы будем пытаться становиться лучше. Мы будем пытаться совершенствоваться. Теперь у нас есть будущее, так давайте же не будем начинать его смертями.
Комната рассыпалась аплодисментами, но Маркусу они показались в чем-то вынужденными.
Несколько человек криками выразили свое несогласие, но настроение толпы изменилось, и Маркус понял, что споры окончились. Вульф, судя по его виду, этому совсем не обрадовался, но после речи Хобба он больше не казался особенно жаждущим продолжить призывать к казни. Маркус хотел посмотреть реакцию на произошедшее заключенных, но те все так же оставались вне поля его зрения. Изольда что-то пробормотала, и он наклонился, чтобы послушать ее.
– Что ты говоришь?
– Я говорю, что он тупой лицемерный ублюдок, – огрызнулась Изольда, и Маркус, сморщившись, отстранился. Это была не та сцена, в которой он хотел бы поучаствовать. Изольда настаивала, что ее связь с Хоббом произошла с ее согласия – она многие месяцы была его помощницей, а он казался ей весьма симпатичным и довольно очаровательным – но, после, ее мнение о нем значительно ухудшилось.
– Судя по всему, обсуждения закончены, – сказал Товар. – Я ставлю следующее на голосование: Марисоль Делароса и Кемерон Уейст будут приговорены к тяжелому физическому труду на ферме Стиллвелл. Кто за?
Товар, Хобб и Кесслер разом подняли руки; мгновение спустя их примеру последовал Вульф.
Решение было принято единодушно. Товар наклонился, чтобы подписать лежащую перед ним бумагу, а с боков комнаты подошли четверо солдат, которые должны были вывести заключенных.
В комнате стало шумно – разом начали говорить сотни голосов: люди обсуждали вердикт суда, сам приговор и всю разыгравшуюся перед ними драму. Изольда встала, и Маркус помог ей выйти в холл.
– Пошли на улицу, – сказала Изольда. – Мне нужен воздух. – Они опередили б ольшую часть толпы и достигли входных дверей раньше основной массы. Маркус обнаружил скамейку, и Изольда с гримасой на нее опустилась. – Я хочу картошки фри, – сказала она. – Огромную кучу жирного соленого картофеля – хочу съесть всю картошку фри мира.
– Ты выглядишь так, будто тебя вот-вот стошнит, как ты можешь даже думать про еду?
– Не говори «еда», – быстро сказала она, закрывая глаза. – Я не хочу еды, хочу картошку фри.
– Беременные такие странные.
– Заткнись.
Достигнув передней лужайки, толпа поредела; Маркус наблюдал, как мужчины и женщины либо уходили восвояси, либо оставались, собирались в небольшие группки и тихо обсуждали сенаторов и их решение. Слово «лужайка», возможно, не совсем подходило для обозначения этого места: раньше перед старшей школой и была лужайка, но никто не ухаживал за ней уже много лет, и она превратилась полянку, где кое-где росли деревья, а между ними были протоптаны извивающиеся тропинки. Маркус задумался, не был ли он последним человеком, кто косил здесь траву: два года он назад он был наказан за то, что шутил в классе. Косил ли лужайку кто-нибудь с того времени? А кто-нибудь вообще что-нибудь косил за последние два года?
Глупо было бы этим хвалиться – тем, что был последним человеческим существом, которое косило лужайку. «Интересно, что еще я буду делать в последний раз на земле?»
Маркус нахмурился и посмотрел через улицу на комплекс госпиталя и его переполненную парковку. Когда наступил конец света, в городе было пустынно – немногие ходили в кафе, рестораны или кино, в то время как мир поглощала чума, лишь в госпитале тогда царила суматоха.
Сейчас вся его парковка была битком набита старыми машинами, проржавевшими и просевшими, с разбитыми стеклами и облезшей краской – сотни и сотни людей, супружеских пар и целых семей напрасно понадеялись, что доктора смогут спасти их от РМ.
Они приходили в госпиталь и там же умирали, а доктора умирали следом за ними. Когда те, у кого был иммунитет, решили поселиться в Ист-Мидоу, больницу очистили – она была первоклассным лечебным заведением и стала одной из причин, по которым выжившие выбрали именно Ист-Мидоу, – но парковкой никогда никто не занимался. Последняя надежда человечества оказалась с трех сторон окруженной лабиринтом ржавого металлолома – наполовину свалкой, наполовину кладбищем.
Маркус услышал, как увеличилась громкость голосов и обернулся; из здания под конвоем солдат появились Уейст и Делароса. За ними повалила толпа людей, многие из которых громко выражали свое несогласие с приговором. Маркус не смог разобрать, считали ли они его слишком суровым или, наоборот, мягким, и нашел возможным, что мнения толпы разделились. Ашер Вульф шел первым; он расталкивал толпу и прокладывал дорогу для осужденных, которых ожидал фургон, готовый увезти их прочь. Это был укрепленный дилижанс, снабженный дополнительными осями, а в движение его приводила четверка сильных лошадей. Те нетерпеливо постукивали копытами и беспокойно раздували ноздри, недовольные шумом подступающей толпы.
