Текст книги "Кто-то, с кем можно бежать"

Автор книги: Давид Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

 
Так мы представляли
Чудеса твои:
Молотки играли,
И пели плуги,
Виноградарь, хлебороб,
Страна пастухов -
Так в счастливом нашем детстве
Рисова…
 

Она остановилась на полуслове и закричала изо всей силы:

– Вор! Карманник! В клеточку! Полиция! Хватайте! Там, там!

Глаза Мико поднялись на неё с удивлением, ненавистью и кривой, горькой усмешкой. Его пока ещё не трогали, не решались, но он был заперт между сжимающимися вокруг него рядами, и полицейские кинулись к нему. Люди кричали, бегали, наступая друг другу на ноги. Тамар схватила Шая за руку и потащила за собой. Он с трудом поднялся. Динка растерянно скакала между ногами толпы. Тамар кричала Шаю, чтоб бежал. Он шёл. Слишком медленно. Будто хотел, чтобы его схватили. Динка стояла, громко лая, Тамар звала её и надеялась, что она идёт за ними. Площадь бушевала и шумела вокруг них. Люди бежали в разные стороны. Тамар услышала свистки полицейских, а потом сирену. Они бежали. То есть, она бежала, а Шай попытался и через десять шагов стал задыхаться. Она забрала у него гитару. Ей слышался позади шум погони. Только бы её сообщение дошло до Леи, только бы тот приятный человек ничего не испортил. Но, подняв глаза на Шая, она подумала, что в его состоянии он даже до конца улицы не дойдёт. Его лицо сделалось жёлтым и потным.

– Не стой, не стой, это здесь, ещё пол-улицы, всего несколько метров…

Но он не мог. Он застонал, выплюнул тёмную мокроту и уже не бежал, а шёл, спотыкаясь, сбивая ноги.

– Беги одна, я выдохся. Убегай.

– Нет! – она прямо кричала. Люди смотрели на странную пару, девочка-подросток с остриженными волосами и высокий парень, на вид очень больной.

Она прислонила гитару к стулу у кафе, бросила её. Обняла его рукой за талию и изо всех сил поднимала и толкала вперёд. Выхода нет, её сердце качало и выстукивало слова, выхода нет. У меня нет выхода. Она тащила его, она щипала его, цедила ему, чтоб держался, ругала его сквозь искусанные губы, от усилия её глаза заволокло туманом, она увидела вдалеке маленькое жёлтое пятно и побежала к нему, жёлтый Леин "Жук", она приехала, она получила моё сообщение. Слёзы заливали ей глаза, она смутно видела Лею, сидящую с руками на руле, высокую, с суровым лицом, готовую к броску, мотор работает со знакомым хриплым шумом, ещё минута, и они прикоснутся к свободе.

  ***

– Вот как, убежать вздумали?

Шишко. Стоит, прислонясь к стене. Он тоже тяжело дышит. Преграждает им путь:

– Да ещё так подставить Мико? Нехорошо. Друзья так не поступают. – Его лицо напряглось и заострилось от ненависти. – Всё, игры кончились. Тихо возвращайтесь в "Субару". Песах с вами рассчитается. Пожалеете, что родились.

У неё подкосились ноги. Остатки сил испарились. Это нечестно, подумала она, нечестно так им проиграть, в последнюю минуту. Шай стоял и плакал. Не сдерживаясь, как будто видел, что ему конец.

Вдруг время замерло, и всё происходит в другом, неуловимом измерении: Шишко слегка смещается в их сторону, не по своей воле, и почти падает на них, а когда он грозно поворачивается, готовый к схватке, его глаза изумлённо расширяются.

– В сторону, мистер молодец-против-овец, – говорит ему незнакомый человек, мелкий, приземистый гражданин, – в сторону, гнусный злодей. Твоя игра окончена!

Шишко посторонился, потому что, хотя голос человека дрожит и ломается от напряжения, но в руках у него длинноствольное и недвусмысленное ружьё, какое Шишко видел только в кино. Он вжимается в стенку, нервно поправляя растрепавшийся чуб, и выжидает удобной минуты, чтобы броситься и выхватить оружие. Но насмешка, которую вызывает в нём этот человек, сбивает его с толку, он уверен, что тут какая-то ловушка: кто-то выставил этого недомерка в качестве приманки, которая подстегнёт его к поспешным действиям и заставит совершить фатальную ошибку. Поэтому Шишко секунду колеблется, и это именно то, что необходимо Тамар, чтобы втолкнуть Шая в машину, и влезть самой. Там сидит маленькая Ноа и не узнаёт её. А полный мужчина, который кажется Тамар очень знакомым, только она не может вспомнить, откуда, влезает на переднее сиденье, медленно и величественно усаживается, как будто в его распоряжении неограниченное время. Его ружьё направлено точно в сердце Шишко.

– Слушай, ты поосторожнее с этим, – говорит Шишко, хихикая, – это не игрушка.

– Ты будешь говорить, только когда тебя спросят, – важно говорит ему человечек, и его лысина краснеет.

– Поезжай, Леечка, – удовлетворённо говорит он, и машина трогает с места, оставляя за собой одного Шишко, ошеломлённо и рассерженно глядящего направо и налево, разыскивая хитрых сообщников вооружённого коротышки или этого с телевидения, со скрытой камерой.

– Мами! – неожиданно восклицает Ноа, протягивая ручонки с кресла безопасности. – Мами, я так соскучилась! А где волосы?

– Я тоже, любовь моя, – шепчет Тамар и зарывается лицом в шею девочки, вдыхая её запах.

– Бебиситер подвела, – поясняет Лея, – в последнюю минуту. У меня не было выхода, пришлось взять её с собой. Ты в порядке, Тами? – и переключает скорость так, что всех бросает вперёд и назад.

– Я жива, – бормочет Тамар, прижимаясь к Нойке, к её чистой коже, впитывая её наивный весёлый взгляд. Думает о Шели. Которая когда-то была такой малышкой. Которую, может быть, когда-то так же любили. Шай смотрит на Ноу без выражения. Даже на выражение у него уже нет сил. Слёзы ещё свисают с его длинных ресниц. Ноа то и дело бросает на него осторожные взгляды. Что-то ей в нём не нравится. Он чувствует её неприязнь и отворачивается к окну; Лея видит в зеркале реакцию Нои, у неё есть магическая вера в критические способности её малышки, и лоб её слегка морщится. Тамар преданно целует правый глаз Нои, и левый глаз, и маленький носик, и откидывается на сиденье. Чувствует запах собственного пота. Думает о душе у Леи. О сне в мягкой кровати. О том, чтобы несколько часов не быть нигде. Всё произошло очень быстро, ей трудно осознать, что это уже произошло, но каким-то образом ей кажется, что всё удалось, что её план удался, то есть, эта идея проникнуть туда и потом выбраться оттуда вместе с ним, эта идея в конечном итоге удалась, так? Она ищет в зеркале глаза Леи, нуждаясь в окончательном подтверждении, кто-то должен сказать ей, что это действительно произошло, что это произошло в жизни, что её фантазии соприкоснулись с реальностью... Но Лея полностью сосредоточена на дороге, и почему Тамар чувствует, что что-то ещё не завершено, почему есть какой-то зуд в глубине её памяти, не поймёшь, где именно, будто то ли кто-то пытается ей что-то сказать, то ли есть ещё одно срочное дело, которое она обязана выполнить.

– Куда мы едем? – спрашивает Лея.

– К тебе, – направляет Тамар, – побудем у тебя дня два-три, успокоимся немного, окрепнем, а потом пойдём дальше, в новое место.

– Куда именно? – спрашивает маленький человек с ружьём.

– Познакомьтесь, – говорит Лея, впервые улыбаясь, – это Хонигман Моше. Он принёс мне твою записку и решил остаться до конца и помочь. – Её рука с симпатией хлопает его по колену. – Нудноват немного, этот Сталоне, которого ты ко мне прислала, но очень славный, – и подмигивает Тамар в зеркале.

Хонигман её не слушает. Он всё ещё не отказался от должности телохранителя, его взгляд бдительно прочёсывает улицы, а губы непрерывно бормочут в кулак, как будто у него там маленькое переговорное устройство.

Тамар наблюдает за его странными движениями, до неё начинает доходить, и она потрясённо смотрит на Лею. Лея отвечает ей взглядом, означающим пожимание плечами: "Мы тут все, как командос, а?"

– Где Динка? – спрашивает Ноа.

– Динка! – подпрыгивает Тамар. – Мы забыли Динку!

В суматохе. В путанице ног. Динка стояла и лаяла. Растерялась. Потеряла их.

Нужно вернуться, лихорадочно думает Тамар, я не могу бросить её на произвол судьбы. Отсюда она не сумеет вернуться домой. Нужно немедленно туда вернуться! Но когда она смотрит на Шая, который беспомощно, почти безжизненно сидит, опустив голову, она понимает, что сейчас не вернётся, что никогда не вернётся. Тяжёлая рука сжимает ей горло. Давит изо всей силы. Как она могла забыть про собаку. Как могла предать её.

Наступает тягостное молчание. Даже Нойка что-то чувствует и молчит. Лея видит лицо Тамар:

– Мы найдём её, не переживай, – шепчет она, не веря себе.

– Уже не найдём, – говорит Тамар. Она откидывается назад и закрывает глаза. Она знает, что произошло что-то ужасное, смысла чего она ещё даже не понимает. Динки, которая была с ней с семи лет, её настоящей подруги, её второй половины, её нет. Нет. Её пронзает мысль: как будто нужно было принести в жертву что-то, кого-то, чтобы выручить Шая, и Динка стала жертвой.

Рука нащупывает её ладонь. Шай, с закрытыми глазами, тяжело дыша, притягивает её к себе. Она прикладывает ухо к его рту, и он с трудом шепчет:

– Мне очень жаль, Тамари. Мне, правда, очень жаль.

Хонигман оборачивается:

– Нужно отвезти его к врачу, твоего друга.

– Я сама им займусь, – коротко отвечает Тамар, и вдруг Шай, собрав остатки сил, говорит:

– Я не её друг, – бормочет он, – она мне сестра. – Его голова опускается на плечо Тамар, и там он шепчет, – у меня кроме неё никого нет во всём мире. – И его пальцы обессилено хватаются за её пальцы.

5. "Любовь моя, всех странников уже я расспросил"

***

Через четыре дня после того, как Тамар сбежала с Шаем и потеряла Динку, Асаф быстро шагал по пешеходной части проспекта Бен-Иегуды. Он почти бежал, пытаясь найти, без большой надежды, того гитариста. Её рюкзак у него за спиной стал вдруг очень тяжёлым, полным жизни, кишащим словами, мыслями, призывами о помощи. Он прошёл мимо кружка людей, наблюдавших за выступлением девушки-фокусницы, и задержался на минутку послушать игру молоденького скрипача, почти ребёнка, а потом увидел ещё одного парня, сидевшего, прислонившись к стене банка, и извлекавшего однообразные мелодии из инструмента, похожего на ситар[49]49
  Ситар – многострунный индийский музыкальный инструмент.


[Закрыть], с помощью смычка, который он держал между большими пальцами ног. Никогда раньше он не обращал внимания, как много здесь уличных представлений; ещё его удивило, как они молоды, эти артисты – большинство из них были примерно его возраста – он смотрел на них, пытаясь угадать, есть ли у них связь с той мафией, о которой упомянул Сергей.

И было одно мгновение, краткое и пугающее: на спуске улицы собрался ещё один тесный круг, люди окружили девушку, сидевшую на стуле и игравшую на виолончели. Асаф, ничего не понимая в музыке, тем не менее, удивился, что кому-то пришло в голову играть на таком инструменте на улице. Девушка была маленькая, в очках и красной шляпке, и Асаф почувствовал, что люди собираются вокруг неё не столько ради печальной музыки, сколько из-за того, что она сама по себе с этой большой виолончелью была неким странным представлением.

Асаф и Динка уже миновали этот круг, когда собака остановилась, как будто получив невидимый удар. Она растерянно завертелась, лихорадочно принюхиваясь, и вдруг стала упорно протискиваться между людьми. Асаф потащился за ней, выбора у него не было, проложил себе путь между стоящими и очутился прямо против девушки в центре круга.

Она играла с закрытыми глазами, выражение её лица менялось, как в быстром сне. Динка громко гавкнула. Девушка изумлённо открыла глаза и посмотрела на собаку. Асафу показалось, что она слегка побледнела. Она моментально выпрямилась на стуле, нервно огляделась по сторонам, продолжая играть, но уже без чувства, просто пилила струны. Динка изо всех сил рвалась вперёд. Асаф оттаскивал её назад. Люди, окружавшие их, начали ворчать, чтоб отошёл, забрал собаку и перестал мешать, и он испугался, поняв, что все на него смотрят, что сейчас он и Динка стали уличным представлением...

Девушка первая пришла в себя. Она прекратила играть, быстро наклонилась и прошептала Асафу испуганным, сдавленным голосом:

– Где она? Передай ей, что она молодец, что все ребята там говорят, что она чудо! Чу-до! А сейчас беги, беги!

Она разогнулась, снова откинулась назад и моментально зажмурилась, как бы стирая из памяти прошедшее мгновение, и продолжала играть, изливая на публику своё странное меланхолическое очарование.

Асаф не понял ни слова из того, что она ему сказала. И главное, не понял, почему он должен бежать. До Динки дошло раньше. С быстротой молнии она рванулась и потащила за собой его руку, держащуюся за её ошейник. Асаф почувствовал, что она просто вызволяет его оттуда изо всей силы. Он мгновенно собрался. Они обогнули девушку, пробрались между людьми и вырвались из круга. Ему показалось, что кто-то крикнул ему остановиться. Он не стал задерживаться. Если бы он оглянулся, то увидел бы, как коренастый мужчина смотрит на него и потом торопливо стучит по кнопкам мобильного телефона. Асаф бежал и думал: она знает Тамар, это точно. Она узнала Динку и просила передать Тамар, что она молодец. Теперь надо быстро сообразить. Ребята там говорят, что она чудо? Что она сделала? И где это "там"? Он бежал, а его мозг бурлил, собирал, просеивал и складывал фрагменты мозаики, пробуя разные предположения. Он знал и не знал. Сердце говорило ему, что он на правильном пути; что он уже находится в самом подходящем ему месте, в самой глубине забега на пять тысяч. Он был погружён в себя, прислушиваясь к начинающей угадываться истории, и вместе с тем двигался в полном согласии с Динкой. Они пробирались между людьми, не глядя друг на друга, в плотном движении, пересекая улицы, как когда-то, как в начале их дружбы ( вчера? Господи, Боже мой, изумился Асаф, неужели это было только вчера?!), но теперь безо всякой связывающей их верёвки, только короткий взгляд иногда, проверка, подтверждение, тихая поддержка, я с тобой; и я с тобой; удачный поворот; где ты сейчас; в десяти шагах за тобой, между нами несколько человек, но не волнуйся, я не отстаю, продолжай бежать; я слышу, что кто-то нас догоняет; а я не слышу, но заверни в этот переулок; нет, я туда не пойду, я что-то чую; где; продолжай бежать, я приближаюсь к чему-то хорошему, только не останавливайся; сказала тоже; перестань болтать, ты мешаешь мне сосредоточиться; надеюсь, ты знаешь, куда ты меня тащишь; конечно, я знаю, и ты сейчас узнаешь; эй, Динка, знакомое место, кажется, мы уже были в этом переулке и возле этой высокой стены; раскрой глаза, Асаф, мы только вчера были здесь; да, ты права это же...; ну наконец-то узнал, быстро за мной, это здесь.

Она бросилась к зелёным воротам, встала на задние лапы и двумя передними нажала на ручку. Оба помчались внутрь. Асаф оглянулся через плечо и никого не увидел, преследователи ещё не добрались туда, он вбежал во двор, пробежал по щебню, пронёсся мимо колодца, среди веток деревьев, отягощённых плодами, и его сразу же объяла знакомая глубокая тишина.

Но прежде, чем обежать вокруг дома к окошку, выглядывающему из ветвей ивы, и к корзинке, которая спустится к нему с ключом, как маленький воздушный Моисеев ковчег, он заметил что-то странное и ощутил, как моментально остывает воздух вокруг его ушей: дверь дома была открыта и слегка покачивалась.

Он бросился внутрь. Динка за ним. Оба остановились, потрясённо вытаращив глаза.

Трагедия была везде. Передний зал выглядел так, как будто по нему пронёсся ураган. Пол был усеян книгами. Сотни книг, раскрытых, порванных, осквернённых. Высокие шкафы были перевёрнуты и расколоты, будто кто-то бил по ним топором. Даже алтарь был сдвинут с места, обнажив светлый прямоугольник пола. Похоже было, что его сдвинули, чтобы проверить, не прячется ли кто-нибудь под ним.

Он подумал: "Теодора", – и мгновение не решался бежать наверх, чтобы туда добраться, ему нужно было наступить на книги. Потом всё же побежал по книгам, сразу поняв, что случившееся здесь произошло, некоторым образом, и по его вине, как следствие его посещения. Стремительно и угрюмо нёсся он по закругляющемуся коридору, а мозг рисовал ему кошмары, ожидающие его в конце, знакомые ему по фильмам ужасов и самым страшным компьютерным играм. В его голове заплакал перепуганный ребёнок, и Асаф силился не поддаваться ему. Теодора такая маленькая, думал он, она как цыплёнок, как она сможет жить после такой жестокости. На бегу заглянул в спальный зал. Кровати были опрокинуты, матрацы разорваны, разрезаны ножами. В воздухе ещё ощущалась ненависть, переполнявшая тех, кто это сделал. В полтора шага перепрыгнул он шесть последних ступенек и открыл синюю дверь, заставляя себя не зажмуриться от страха.

В первое мгновенье он вообще не увидел её среди загромождавшего комнату хаоса. Потом обнаружил: в её кресле-качалке, с открытыми глазами. Она была похожа на тряпичную куклу, которую кто-то забыл на кресле. Ни одна искра жизни не светилась в её глазах. Прошла вечность, пока она приоткрыла рот, и её глаза повернулись к нему.

– Асаф, – безголосо пробормотала она, – это ты, агори му? Беги отсюда. Быстро.

– Что случилось, Теодора? Что с вами сделали?

– Беги, пока они не вернулись. Иди, найди её. Береги её. – Её глаза закрылись.

Он поспешил к ней. Опустился рядом с ней на колени, взял за руку. И тут увидел открытую рану, спускающуюся от виска к углу рта.

– Кто это сделал с вами?

Она, медленно дыша, подняла три крошечных пальца:

– Трое, – процедила она и неожиданно сильно схватила его за руку. – Звери, а больше всех – большой, Асмодей. – Она замолчала, ослабев, но её рука продолжала сжимать его предплечье, будто там сосредоточилась вся её сущность. – Запомни: он лысый – о, сатанас! – и коса сзади, чтоб его на ней повесили, аминь. – Она снова закрыла глаза, как в обмороке, но и с закрытыми глазами продолжала кипеть, и Асаф с облегчением заметил, что её речь не пострадала. – Он спрашивал о Тамар, этот упырь, бык бодливый, пакостник, а когда я не ответила, трах! По щеке ударил! Но ты не волнуйся, милый, – бледный намёк на знакомую улыбку непокорной девчонки прорисовался в ней, где-то вдали, – я его так укусила, что он никогда не забудет сладость уст моих.

– Но что же они хотели?

Она открыла глаза и устало улыбнулась:

– Её.

– А как они сюда-то попали?

– Может, ты скажешь?

Его длинные ресницы задрожали и на миг сомкнулись от боли. Это он привёл их сюда. Но как? Наверно, кто-то видел, как он выходил отсюда вчера, узнал Динку и был уверен, что Тамар в доме, прячется.

Теодора застонала и показала ему, что хочет встать. Асаф не верил, что она сможет стоять. Она поднялась, постояла, держась за него, покачиваясь, как маленький огонёк силы воли. Несколько минут они не двигались. Потом к её лицу начал медленно возвращаться румянец.

– Теперь уже лучше. Ночью было плохо. Думала – не выживу.

– От побоев?

– Нет. Он только один раз ударил. От отчаяния. – Асаф понял.

Один её палец переместился на его запястье:

– А если тебя опять видели по дороге сюда?

– Меня видели, – признался он, – за мной гнались. Я убежал. Но они могут быть где-то рядом.

Сказав это, он начал понимать то, на что до сих пор не решался: те, кто преследуют Тамар, уверены, что он с ней связан.

– Если так, – рассудительно сказала она, – то через пару минут они начнут думать, не пошёл ли ты сюда снова, и теперь тебя будут искать, не меня. А с тобой они не будут церемониться. Ты должен уйти, дорогой.

– Если я сейчас выйду, они меня поймают.

– Если останешься, тебя тем более поймают.

Они испуганно замолчали. Удары их сердец казались обоим звуками шагов в коридоре. Динка смотрела на них сверкающими глазами, дрожа от напряжения.

– Разве что, – сказала Теодора.

– Разве что – что?

– Разве что их что-нибудь отвлечёт.

Асаф не понял:

– Что может их...

– Тихо! Не мешай.

Она закружилась по комнате, прокладывая себе путь между грудами книг, между сломанными полками, наступая на осколки тарелок. На связки писем, стянутых толстыми жёлтыми резинками. Асаф не понимал, откуда она берёт силы двигаться, думать, беспокоиться о нём, когда вся её жизнь рассыпана здесь, раздавлена.

У входа в кухоньку лежал на боку маленький деревянный шкафчик. Она открыла его дверцу, вынула белый зонтик от солнца с тонкими деревянными спицами.

– На Ликсосе, – серьёзно объяснила она, – солнце бьёт по голове. Асаф напрягся, и губы его побелели: она сходит с ума, подумал он, это потрясение совершенно её подкосило.

Теодора взглянула на него и догадалась, о чём он думает:

– Не волнуйся, милый. Я с ума не схожу.

Она попробовала раскрыть зонтик. Деревянные спицы раздвинулись с тихим скрипом, но белая тонкая ткань рассыпалась сразу же, как только зонтик раскрылся, и опустилась ей на голову, как хлопья снега.

– Похоже, что мне придётся обойтись без зонта. Но куда я дела туфли?

Она говорила странным деловым тоном, будто сокращая всю себя до предстоящих ей небольших действий. Из потайного ящика вынула пару крохотных чёрных туфель, завёрнутых в пожелтевшую газету, маленьких, будто детских. Подула на них, подняв облако пыли, протёрла до блеска рукавом балахона. Потом села на край кровати и попробовала обуться. Он видел, как её пальцы запутались в шнурках.

– Какая старая дура твоя новая подруга, – подняла она на него смущённый взгляд, – пятьдесят лет не завязывала шнурки и разучилась!

Он опустился перед ней на колени и со священным трепетом, как принц Золушке, завязал ей шнурки.

– Смотри, моя нога почти не изменилась с тех пор! – сказала она с нескрываемой гордостью, вытянув перед ним ногу и на мгновение забыв об ужасе их положения.

Его лицо было на уровне её лица. На уровне раненной щеки. Запекшаяся кровь прочертила заливы по всей щеке. Она увидела его шокированный взгляд:

– Чудны пути мира, – вздохнула она, – пятьдесят лет никто не прикасался к моему лицу, и в первый же раз – пощёчина. – Короткое рыдание пронеслось между её глазами и задержалось на кончике носа. Она сказала:

– Хватит. Довольно! Теперь скажи-ка, быстро, каково там.

– Это неважно выглядит, – сказал он, – вас нужно забинтовать.

– Нет, не там! Там! – и указала себе за плечо, в сторону улицы.

– Там...? – он колебался. Что ей сказать. Как можно за полминуты описать мир снаружи. – Нужно увидеть, чтобы понять, – прошептал он.

Она немного испугано заглянула глубоко в его глаза. Оба молчали. Асаф знал, что пройдёт немало времени, пока он переварит то, чему оказался здесь свидетелем.

– Я выйду из ворот в сторону этой руки, – глубоко вздохнула Теодора, и он понял, что она даже не знает, где право, где лево, – а ты подожди ещё минуту-другую в доме. Если они там поджидают, разве не поспешат за мной посмотреть, что старуха замышляет...

– А если вас схватят?

– Вот именно. Я хочу, чтобы схватили меня, не тебя.

– А если будут бить?

– Что они сделают такого, чего ещё не делали?

Он смотрел на неё, потрясённый её храбростью:

– Вы не боитесь?

– Боюсь, конечно, боюсь. Но уже не их. Только неизвестное пугает. – Она опустила голову, обращаясь к какой-то упрямой нитке в рукаве балахона. – Скажи-ка, когда я выйду, когда пройду через наружные ворота, что я увижу первым, что там снаружи?

Асаф попытался вспомнить: её улица была боковой и довольно тихой. На ней стояли и ездили машины. На углу было отделение банка и магазин электроприборов с работающим в витрине телевизором.

– Ничего особенного, – пробормотал он и умолк, понимая, как глупо это звучит.

– А шум? Больше всего я боюсь там шума, света. Может, у тебя есть для меня солнцезащитные очки?

У него не было.

– Это может быть трудновато сначала, – сказал он и почувствовал сильную потребность защитить её, обернуть ватой. – Только будьте осторожны на дороге, всегда смотрите налево и направо, и опять налево. А когда на светофоре красный свет, переходить нельзя... – он с ужасом понимал, как много нового она должна узнать, чтобы уцелеть хотя бы пять минут в центре города.

Они спустились по лестнице. Ей ещё трудно было ходить, и она опиралась на его плечо. Медленно прошли закругляющийся коридор, и Асаф почувствовал, что для неё это маленькая траурная процессия, прощание с чем-то, что не вернётся. Она с удивлением сказала, как бы про себя:

– Когда пали стены Старого города – я не вышла. И не выходила, когда были взрывы на улицах и на рынке, несмотря на то, что очень-очень хотела сдать кровь. И не вышла, когда убили Ицхака Рабина, благословенна его память, хотя знала, что весь народ проходит мимо его гроба. А сейчас, вдруг... Христос ке апостолос! – пролепетала она, когда глазам её открылось разрушение в переднем зале, и замолчала. Асаф думал, что она упадёт в обморок, но она, наоборот, отпустила его плечо, на которое опиралась, и выпрямилась во весь свой маленький рост, и, когда он увидел упрямую линию, пртянувшуюся от её носа к подбородку, то понял, что её никто не победит. Он попробовал расчистить ей путь среди разбросанных книг, но она сказала, что на это нет времени, и величественно пошла по переплётам, касаясь и не касаясь их, словно паря в воздухе.

Перед дверью, ведущей во двор, остановилась. Руки её нервно переплелись.

– Послушайте, – проговорил Асаф, – может, не надо. Я как-нибудь справлюсь. Я быстро бегаю, они меня не поймают.

– Тихо! – приказала она. – Теперь делай и слушай: к Лее пойдёшь. Возможно, она сумеет помочь. Ты уже слышал о Лее? – Асаф колебался. В дневнике он несколько раз встречал это имя. Он вспомнил о каких-то её таинственных сомнениях, длившихся несколько месяцев, и по этому поводу было немало бесед между ней и Тамар, что-то о ребёнке, страхи и колебания, что-то, что завершилось, если он правильно помнит, поездкой во Вьетнам, но он, разумеется, не мог рассказать ей, что заглядывал в дневник.

Он спросил, где найти Лею, и Теодора сердито развела руками:

– Не в этом ли беда, что Тамар не говорит! Один раз она мне говорит: "Есть Лея". Очень хорошо, говорю я. Где-то через полгода она говорит: "А у Леи есть ресторан". Приятного аппетита, говорю я, но где? Что? И кто она тебе, что у вас общего? И она молчит. А что теперь? Что нам остаётся? – Она с горечью посмотрела на него, потом наклонилась к Динке, погладила её уши, вывернула одно из них и зашептала в него. Асаф слышал обрывки её шёпота:

– К Лее... в ресторан... поняла? Как стрела из лука, семимильными шагами! – Динка внимательно смотрела на неё. Асаф подумал, что Теодора действительно немного сходит с ума, если верит, что Динка это поймёт.

Теодора вдруг схватила его за руку обеими руками:

– Ты, конечно, расскажешь Тамар, что я вышла, да? А она не поверит! – счастливо засмеялась она. – Она испугается, моя Тамар! Но только не говори ей, что я вышла ради неё, чтобы она не казнилась, страданий у неё и без меня достаточно. По, по! Само слово "вышла" имеет совершенно новый вкус в моих устах: я выхожу. Сейчас выйду. Вот я уже выхожу.

Она открыла дверь и выглянула в широкий двор:

– Эта сторона мне немного знакома. Иногда, когда Назариан приносит бельё из прачечной или покупки с рынка, я стою здесь внутри и выглядываю в открытую дверь. Но когда стоишь здесь, – она сделала один шаг через порог, и душа её замерла. – Как красиво. Такой простор.

– Смотри, смотри, – бормотала она про себя и вдруг быстро заговорила по-гречески. Слова накатывались друг на друга, руки обхватили голову, словно не давая ей расколоться. Затем ноги сами понесли её. Асаф подумал, что должен побежать за ней, но побоялся выйти, вдруг кто-то поджидает его у больших ворот. Он вспомнил первые шаги Муки, как он боялся за неё, и какое это было чудо, когда она сама дошла от кровати к столу.

А Теодора удалялась от него, как рыбацкая лодка, влекомая мощным течением. Отворила ворота, ведущие на улицу, и посмотрела направо и налево. Очевидно, там никого не было, потому что, когда она обернулась к Асафу, на её лице была широкая, слегка отрешённая улыбка. Собственно говоря, подумал Асаф, если там никого нет, ей необязательно выходить! Минутку! Постойте! Вы можете вернуться!

Но никакая сила в мире уже не могла её остановить, и ворота закрылись за ней. Асаф остался один в пустом дворе. Он представил, как она идёт по улице. Глаза её раскрываются всё шире и шире. Он испугался за неё, подумал, что ещё минута, и она в ужасе прибежит обратно, спасаясь, и скроется в своей комнате ещё на пятьдесят лет. В самых смелых своих фантазиях он не мог бы представить то счастье, которое захлестнуло её под наплывом обычного буднего дня. Боль и слабость моментально покинули её. Ноги привели её на улицу Яффо. Пятьдесят лет назад, одной жаркой ночью, приехала она сюда на старом автобусе, а потом на телеге бухарского извозчика, который ссадил её перед воротами её тюрьмы. Теперь она стояла, воспринимая всеми органами чувств чудо улицы. Тысяча выражений дрожали на её лице. Тысяча сердец стучали в её груди. Все запахи, все цвета, все звуки и шумы – у неё не было названий для всего, что она видела, у неё не было названий для новых чувств, знакомые ей слова лопались одно за другим, и если возможно умереть от избытка жизни, то это было то самое мгновение.

Не обращая внимания на десятки машин, на толпы людей, даже на двух людей Песаха, которые обнаружили её, как только она вышла на главную улицу (смотри, Шишко, вон твоя чокнутая монашка, быстро звони Песаху и иди за ней), она шагнула прямо на дорогу, ослепшая от счастья, совершенно равнодушная к гудящим вокруг сиренам, к визгу тормозов, опустилась на колени посреди улицы Яффо, сложила ладошки и впервые за пятьдесят лет от всего сердца вознесла благодарственную молитву Богу.

***

Пять минут спустя он уже бежал изо всех сил, до смерти перепуганный. Его руки бешено молотили воздух, глаза почти ничего не видели. Впервые за время поисков он не мог справиться с дыханием. Динка сразу почуяла произошедшую в нём перемену, она то и дело поворачивала голову назад и с тревогой смотрела на него. Он не представлял себе, каким страшным окажется это приключение. Каждая пара глаз, останавливающаяся на нём, вызывала в нём содрогание. У него было чувство, что по всему городу разбросаны люди, выслеживающие только его. Он был прав: уже четыре дня все люди Песаха были заняты только погоней за Тамар, а со вчерашнего дня – и за ним. Все представления в других городах были отменены. Артистам было приказано смотреть в оба и докладывать – в общежитии ходили слухи о вознаграждении в две тысячи шекелей, не меньше, тому, кто сообщит полезную информацию – а бульдоги получили указание прекратить свою обычную деятельность, прочёсывать улицы и искать Тамар или неизвестного высокого парня, который возник непонятно откуда, бегает по городу с собакой Тамар, везде суёт свой нос и постоянно опережает Песаха и его людей на один шаг.

Так получилось, что Асаф, который, выйдя из дома Теодоры, старался передвигаться только по боковым улицам, сам того не зная, сразу же потянул за собой шлейф пристального внимания. Он бежал за Динкой, отдав свою судьбу ей в руки (в ноги), и ему было всё равно, куда она бежит, пока она уводила их обоих подальше от опасной зоны, от разорённого дома. Он так старался скрыться, что то, что он видел, тоже скрывалось от его глаз. Так он не заметил коренастого мужчину, который стоял на перекрёстке улиц Кинг Джордж и Агрипас у фалафельной, и пытался починить – со вчерашнего дня, похоже – машину "Субару" с открытым капотом. Это у него сейчас зазвонил мобильный телефон. Кто-то со смежной улицы Профсоюзов, однорукий человек, сидящий в лотерейном киоске, сообщил, что только что видел парня с собакой, подходящих под описание, и передал, куда они повернули. Коренастый принял сообщение и, не сказав ни слова, набрал номер. Кто-то, у кого даже не было терпения ждать второго звонка, моментально ответил. Коренастый передал ему сообщение. Человек послушал и отключился, и в ту же минуту, к его изумлению, мимо него пробежал парень с собакой. В своей гонке Асаф не заметил и этого человека, тощего с густыми бакенбардами, который быстро зашагал за ним полу бегом, тем временем набирая номер и тихо говоря по телефону: сейчас они рядом с резиновой девушкой, собака остановилась, что случилось? Минутку (он говорил очень быстро и, конечно, чувствовал себя спортивным комментатором), они входят в круг, отсюда я их не вижу, скажи всем, пусть немедленно идут сюда, пришли машину, они у меня в руках, ладно, слышали, не кричи, секунду, что это? Что происходит?