Текст книги "Кто-то, с кем можно бежать"

Автор книги: Давид Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

6. "Как ты, когда ты крылья расправишь"

***

– Не двигаться! Не вставать! Только пошевелись...!

Асаф слышал, но был вынужден пошевелиться. Боялся, что если будет лежать, его мозги вытекут через ухо. Всё это прибавилось к боли от побоев, полученных утром, которая пульсировала у него в голове и которая сейчас проснулась с новой силой от последнего удара, прыгала по всему черепу, радостно предвещая новую боль.

– Кто ты? – закричала Тамар. – Что тебе нужно?

Асаф смотрел на неё, пытаясь соединить в единое целое представшую перед ним картину, но безволосая голова, которую он видел, отказывалась объединяться с голосом, который он слышал. В заполнявшем его голову тумане промелькнула мысль: "Это девочка, не мальчик. Кто она?"

И вдруг ещё одна боль пронзила его: это она. Но где её волосы? Где чёрная грива?

За крутым откосом раздался лай. Тамар – возможно, потому, что была так сосредоточена на Асафе – не слышала. Он хотел сказать ей, что это Динка, но прежде должен был сесть, чтобы притупить очаг боли внутри. Он приподнялся, и Тамар прыгнула и встала прямо над ним, замахиваясь большой доской. Когда он смотрел вверх, у него даже глазницы болели. Из доски торчал ряд ржавых гвоздей, и Асаф надеялся, что они его не поранили. Он потрогал голову над ухом и не почувствовал крови. Только ещё одна большая и горячая шишка для коллекции. Худой парень сидел на земле с закрытыми глазами недалеко от него, прислонясь к скале.

– Зачем ты сюда пришёл? – её голос был сдавленным и пронзительным от напряжения и страха. – Что тебе нужно? – Асаф начал понимать: она думает, что он один из тех, кто её преследует. Нужно ей объяснить. Он с трудом попробовал подняться.

– Только попробуй встать!

Он не знал, что делать. Она металась перед ним, приближаясь и отдаляясь, и казалась дикой, испуганной и опасной. Он посмотрел на неё и подумал, что даже так, с остриженными волосами и гримасой гнева, с доской в руке и в грязном комбинезоне, даже так она намного красивее, чем он думал, или, по крайней мере, чем она писала о себе в дневнике. Он просто сидел и смотрел на неё, пытаясь совместить её вид со всем, что он о ней знал, со всем что воображал, на что надеялся в глубине души, и всё равно она была другая. Её глаза, например, Теодора что-то о них говорила, о её обнажённом и вызывающем взгляде, но ни словом не обмолвилась об их единственном в своём роде цвете, сине-сером (один раз он сфотографировал похожий цвет, осенний туман в небе над горой Скопус в час рассвета), и как далеко они отстоят друг от друга, её глаза, как будто между ними много места и тишины; простор.

Ему так много нужно было ей сказать, а он не раскрывал рта. Не потому, что боялся её, просто потому, что он всегда так с девочками. Почти с каждой. А когда он был с девочкой, которая его по-настоящему волновала, он чувствовал, как смиренно и покорно начинает опускаться по ступеням эволюционной лестницы.

Он сидел, обхватив руками колени, и ждал. Худой парень, закрыв глаза, раскачивался вперёд и назад, они оба казались её пленниками, и, чем дольше длилось молчание, тем больше Асаф злился на себя: после всего этого изнурительного пути, который он к ней проделал, он надеялся, что с ней он будет другим; даже с Леей он чувствовал, что начинает меняться, а что вышло? Что он по-прежнему тот несчастный, который боится рот раскрыть.

Вдруг парень, не открывая глаз, сказал:

– Это не Динка?

– Динка? – вздрогнула Тамар. Посмотрела по направлению лая.

Асаф сказал:

– Я тебе её привёл.

– Ты её привёл? Но как... откуда?..

– Не важно. Я должен был её тебе привести и привёл. – Он сунул руку в карман рубашки и нащупал там эту бумагу, эту форму 76, на которой уже почти ничего невозможно было прочитать. – Не важно, – пробормотал он, скомкал её в маленький бумажный комок и затолкал в карман. Сто пятьдесят шекелей плюс, сто пятьдесят шекелей минус. На телескопический объектив он в этом году уже не соберёт.

Тамар быстро шагнула назад, не сводя с Асафа глаз, и вскарабкалась по склону. Когда она крикнула: "Динка!", – собака просто оторвала ремень от куста и кинулась ей навстречу. Облако пыли поднялось над местом их встречи. Изумлённые крики, скулёж и лай. Асаф смотрел и, невзирая на боль, не мог не улыбаться.

Он с трудом поднялся и стоял, приходя в себя. Он знал, что сейчас он просто уйдёт оттуда, вернётся к себе и всю жизнь будет ненавидеть себя за капитулянтство и трусость, но ничего не мог изменить. Если бы на его месте был Рои, он бы уже давно говорил, очаровывая её авантюрными фантазиями, а, главное, смешил бы её. Только смешил? Заставлял бы её кататься, падать от смеха.

Стоило ему пошевелиться, как она тут же подняла перед собой доску. Асаф сделал два шага вперёд. Пожал плечами, показывая ей, что руки его пусты, пусть только даст ему пройти, и он пойдёт домой. Его миссия здесь завершилась, а завтра – новый рабочий день в муниципалитете. Тамар смотрела на него с удивлением: весь его внутренний спор был написан у него на лице, которое сейчас казалось ей измученным и очень печальным. Она не понимала, кто он, и на мгновение её покинула уверенность, что он для неё действительно опасен, но она всё ещё боялась, и, когда он сделал ещё один шаг в её сторону, с жаром процедила:

– Динка! Фас!

Асаф изумлённо смотрел на неё (он, конечно, не мог знать, что девять лет назад папа Тамар согласился купить ей собаку только при условии, что она пройдёт специальную дрессировку, чтобы могла защитить Тамар в нужную минуту. Теперь, девять лет спустя, Тамар вдруг вспомнила об этой странной истории). Динка подняла уши и не сдвинулась с места.

– Фас, Динка, фас! – испуганно кричала Тамар, невольно копируя южно-африканский акцент дрессировщика. Динка сделала несколько шагов, подошла к Асафу, потёрлась головой о его колено и уткнулась носом ему в ладонь. Тамар была потрясена. Она никогда не видела, чтобы Динка так вела себя с кем-то, кроме неё. Асаф сказал:

– Кто-то нашёл её, бродящей по городу, привёл в муниципалитет, а я там работаю на каникулах...

– В муниципалитете?

– Да, мой папа знает там... не важно. Ну, я и ходил с ней, искал тебя.

Тамар смотрела на Динку, будто ища у неё подтверждения его словам. Динка посмотрела направо, посмотрела налево, облизнулась. Потом поднялась на задние лапы, а передние положила Асафу на грудь.

Тамар уронила доску на землю.

– Я вижу, тебя ещё и били по дороге, – сказала она. Он провёл рукой по выставке своих ранений.

– Обычно я выгляжу по-другому, – смущённо сказал он.

– Обычно я так не дерусь.

Асаф промолчал. Перенёс свой вес с одной ноги на другую. Почесал ботинком щиколотку.

– А, тебе просили передать приветы, – вспомнил он вдруг. – От Теодоры и от продавца пиццы. И от Мацлияха. И от Леи. И от Нои, да, и от Хонигмана, который был у неё, – с каждым именем её глаза становились всё больше, – и от кое-кого из Лифты, от Сергея, и от одного полицейского, который чуть тебя не поймал. И от одной девушки, которая играет на виолончели на бульваре, в красной шляпке.

Тамар шагнула к нему. Он подумал, что у неё глаза, как у умудрённой и грустной волчицы:

– Ты видел их всех?

Он в замешательстве почесал Динку:

– Она привела меня к ним.

В стороне на камне раскачивался и бормотал Шай. Они его не видели. Мир сузился до пары глаз напротив. Тамар подошла к Асафу, сосредоточенно, самозабвенно смотрела на него, будто черпая что-то из его глаз, из лица, из большого, рослого тела. Асаф не шевелился. Обычно такой взгляд причинял ему страдания. Заставлял его извиваться и кипеть. Теперь же он чувствовал только лёгкую слабость в ногах.

– Я Тамар.

– Да, я знаю. – И через секунду, опомнившись: – Я Асаф.

Мгновенное замешательство. Пожать руку? Слишком официально. Они уже были на какой-то миг глубже этого.

Тамар первая преодолела скованность:

– А это мой брат Шай, – показала она.

– Твой брат?!

– Мой брат. А что? Ты не знал?

– Я всё время думал, что он... то есть, что ты и он... но я совсем не знал!

Она поняла сразу:

– Ты думал, он мой друг?

Асаф хмыкнул. Покраснел. Пожал плечами. Одна шестерёнка в его голове завертелась быстрее остальных, издавая что-то вроде: "Если так – значит так". И вообще внутри у Асафа возник какой-то непонятный новый ритм. В душе, в теле, странное ощущение. Как будто в него врывается новый жилец и моментально начинает в бешеном темпе обставлять его изнутри, двигает тяжёлые столы, выбрасывает древние заплесневелые шкафы, вносит что-то лёгкое, воздушное, гибкое, такое бамбуковое. И вдруг Асаф почувствовал, что он обязан сейчас же, немедленно прояснить кое-что важное между ними. Он снял со спины её рюкзак и отдал ей. Она выхватила его, прижала к груди, потрясённо и подозрительно глядя на Асафа:

– И это тоже?..

Он напряг плечи, готовясь к удару:

– Послушай, э... я немного прочитал. В смысле, тетради. У меня не было выхода.

– Ты читал дневник?! – вскрикнула она, отшатнувшись, и его больно задело, что она отдалилась от него, пусть даже на один шаг. – Ты читал мой дневник?! – её глаза почернели от гнева, в один миг в них взвилось знамя войны за неприкосновенность, и Асаф понял, что потерял её в тот самый миг, когда нашёл.

И так же неожиданно она свернула знамя. Только её взгляд, полный боли и разочарования, ожидал разъяснений.

– Я только немножко прочитал, – пробормотал он, – всего несколько страниц. Думал, что, может, с помощью дневника, понимаешь? Что я смогу тебя найти...

Она не ответила. Только задумчиво округлила губы. Даже охваченная бурей гнева, она больше всего была удивлена тем, что он рассказал ей об этом. Что сразу же, как встретил её, признался. Он же мог скрыть это, и она никогда бы не узнала. Странно, думала она, он как будто должен был снять с себя этот груз, как будто хотел, чтобы между ними не было никакой утайки или лжи.

– Значит, читал, – медленно повторила она, пытаясь постичь смысл этого, который всё ещё не до конца был ей понятен: он читал её личный дневник. Это самое ужасное, что кто-нибудь мог с ней сделать. Теперь он о ней знает. Он знает её так, как она знает сама себя. Она осторожно взглянула на него. Непохоже, чтобы он её особо испугался из-за этого. Она растерянно заморгала. Это что-то новое. Ей нужно время, чтобы понять.

Асаф неверно истолковал её молчание:

– Да я уже всё забыл.

Она ощутила странный укол сожаления:

– Нет, нет, ничего не забывай, – быстро сказала она, удивив его, но больше – себя, – всё, что ты там читал – это я. Всё, как есть. Теперь ты знаешь.

Он сказал:

– Не совсем. – Собственно, он хотел сказать: "Я бы хотел узнать больше", – но для него почти невозможно было говорить длинными фразами, не глотая слюну посредине.

– Так что теперь, – спросила она, немного смущённая тем, что он такой большой, и что они продолжают стоять слишком близко, лицом к лицу, – как бы, что будем делать дальше?

Ей вдруг стало не хватать её густых волос, она могла бы спрятаться в них и не чувствовать себя такой открытой, почти голой. И что за глупости она говорит? Что это за "будем делать" такое? Что у них общего? Она попыталась отойти назад и не смогла. Трещины, быстрые разломы побежали вдоль её тела.

– Как ты решишь.

– Что, что ты сказал? – не поняла она. Тепло, исходящее от него, было понятно ей гораздо больше, чем его слегка косноязычные слова. Он молчал. Что он так молчит. Она обняла себя руками, будто ей вдруг стало холодно. Опустила голову и улыбнулась сама себе так, как давно не улыбалась, ведь её же ничего не смешило. Потом посмотрела на его левое ухо, на его правый ботинок. Облизнула пересохшую нижнюю губу. Пожала плечами без причины, пошевелила лопатками, потёрла плечи. Всё это совершенно непроизвольно. Её тело начало двигаться, как будто заучивая какую-то роль в древнем ритуале или танце, по правилам, установленным заранее, за миллионы лет до этого, и она ничего не могла с этим поделать.

– Всё, что я решу? – улыбнулась она, и кто-то в её сердце понёсся скоростным слаломом. Асаф тоже улыбнулся. Пожал плечами. Поднял руки над головой, потягиваясь. У него вдруг свело всё тело. Он потопал слегка, освобождая мышцы ног. Провёл рукой по растрёпанным волосам. Спина, у него ужасно чесалась спина, вверху между лопатками, куда невозможно дотянуться самому.

Её улыбка стала шире:

– Но ты же говорил, что пришёл отдать мне Динку. Ты её отдал, верно? Что дальше?

Он углублённо рассматривал носки своих ботинок, никогда не обращал внимания, какой у них интересный дизайн, какое захватывающее сочетание чёрного верха с белыми подошвами. Через секунду они стали казаться ему глупыми, уродливыми и, главное, до ужаса большими: как он мог целый год ходить в этих чудовищах? Неудивительно, что все над ним смеялись. Неудивительно, что Дафи его стыдится. И сейчас самый важный и значительный вопрос, успела ли Тамар их заметить, или что-то ещё можно спасти? Осторожно, но быстро он поставил один из них позади второго и чуть не потерял равновесие. Только этого не хватало, упасть тут перед ней. Что делать, чёрт побери? Его лицо моментально вспыхнуло. Кто знает, сколько прыщиков выскочило у него в эту минуту. И спина нестерпимо чешется. Что с ним происходит?

Он снова потянулся плечами и всей тяжестью рук, потом сложил их на груди, словно черпая силу из себя самого, и сказал, сам не веря своей смелости:

– Если хочешь... я хотел сказать, может быть, ты хочешь, чтобы я остался?

– Да, да. – Она испуганно замолчала. Откуда вырвались эти два "да"? Это то, чего она хочет? Когда у неё успело возникнуть такое желание? Что у них общего? Она его совсем не знает. Почему она готова посвятить его в самое важное, самое личное своё дело? – Подожди минутку, – принуждённо засмеялась она, становясь вдруг старше него на много лет, – ты вообще знаешь, куда ты влез?

Асаф колебался. Он понимает, что она убегает от кого-то, сказал он, и он видит, что Шай, э... не совсем...

– Он уже почти год на героине, – резко сказала Тамар и ждала его реакции. То, что она увидела на его лице, принесло ей облегчение. – Я здесь с ним с позавчера. Сейчас он в порядке, но перед самым твоим приходом у нас тут было...

– Да, – сказал Асаф, – я слышал. Но почему он так?

– У него ломка. Знаешь, что такое ломка?

Асаф понимающе кивнул. Ещё одна возможность, не менее вдохновляющая, начала вырисовываться в нём. Наркотики, которые она покупала, может быть, они не для неё?

– Сегодня ночью, завтра и завтра ночью будет кризис, – сообщила она твёрдым голосом, тщательно изучая влияние своих слов на него, – кризис ломки. Так мне, по крайней мере, сказали несколько э... специалистов.

– Лея?

– Что?! – от неожиданности её голос лишился официального покрова и остался голым, сбросив с себя всё чуждое. – Да, и Лея тоже. – Молчание. Она вперила в него пронизывающий взгляд, начиная смутно догадываться, что он ещё не раз и по-всякому будет её удивлять, и понимая, что сейчас у неё нет времени, чтобы это усвоить, и будет лучше, если она вернётся на твёрдую почву фактов. – Обычно в таком состоянии, как у него, ломка длится четыре-пять дней. Два с половиной уже прошли. Так что подумай, уверен ли ты, что хочешь остаться, потому что будет нелегко, – и, подождав, добавила с усталой рассудительностью, – да и зачем тебе это нужно.

– Что, нет, всё в порядке. Ты только скажи мне...

– Да? – она уже отошла, чтобы помочь Шаю, который протягивал руки, как слабосильный младенец. Но она отошла ещё и для того, чтобы дать Асафу время уйти, сейчас, когда он всё знает, и до того, как почувствует себя обязанным.

А он уже стоял рядом с ней:

– А почему... почему он в таком состоянии? У него здесь нет наркотика?

– Он пробует здесь избавиться от зависимости. Мы... – она не знала, как сказать, – мы вместе пробуем, чтобы он избавился.

Шай закричал. Острая боль скрутила его. Состояние полусна моментально перешло в болевые судороги и крики. Тамар посмотрела на Асафа. Их интимная минута закончилась. Её глаза говорили: "Ты остаёшься?", и его глаза сказали, да. Она сказала:

– Давай отведём его в пещеру.

У Асафа были ещё вопросы. Ему было, что рассказать ей, о Теодоре, например, которая вышла. Но сейчас он должен был действовать. Решительно действовать и больше ничего. Он подхватил Шая под руки, помогая ему встать, и удивился лёгкости его тела: как будто внутри Шай был совершенно пустой. Он хватался за плечи Асафа, как утопающий. Асаф подумал, что это странно, они ведь даже словом не перемолвились с Шаем, а уже так держатся друг за друга.

Эта мысль снова и снова возникала у него, десятки раз в течение этого вечера и ночи, пока совсем не растаяла. Шай кричал и плакал, его рвало на всё вокруг. Иногда он лежал, глядя в пространство, и до крови расчёсывал себе руки и ноги. Примерно раз в минуту он громко и широко зевал, почти выворачивая челюсти. Засыпал на минутку от слабости, и внезапно его скручивало и почти подбрасывало в воздух от сильной боли. Асаф и Тамар всё время за ним ухаживали. Чистили, мыли, переодевали, поили, вытирали. Асаф не заметил, как зашло солнце, и настала ночь. Время складывалось не из минут, а из действий. Каждое мгновение находилось что-то ещё, что нужно было сделать. В пещере слышался только голос Шая. Тамар и Асаф почти не разговаривали. Они быстро выработали язык взглядов и жестов, как операционная бригада или как два водолаза на глубине. Асаф отбросил все мысли о мире за пределами пещеры. Мира не существовало. Не было дорогих ему людей, не было Носорога, который мог вызвать полицию на его поиски, и не было тех, кто гнался за Тамар и за ним. Когда он думал о двоих сутках, проведённых Тамар здесь, наедине с Шаем, то не понимал, как она это выдержала. Потом ему пришло в голову, что, с тех пор, как она здесь, она, наверняка, не сомкнула глаз. Но он не слышал от неё ни одной жалобы. Она склонилась над Шаем, он передал ей полотенце, она отдала ему пустую ёмкость для воды и показала глазами, чтобы принёс полную. Её губы изобразили слова "туалетная бумага", и Асаф подумал, что губы у неё красивые, как нарисованные. Он пошёл в угол пещеры и принёс два рулона. Она уже сняла с Шая брюки. Асаф взял из её рук грязную бумагу. В ту же минуту они оба заметили, что на Шае надеты трусы со щенком Снуппи, они уставились на них, потом переглянулись, подтверждая, что это правда, Снуппи среди всего этого.

***

Час, ещё один. Три часа, пять часов. Восемь. В те считанные минуты, когда Шай спал, они почти не разговаривали. И от усталости, и оттого, что это выглядело бы странно, вдруг завести вежливую беседу, как будто они только что встретились. Они опускались на землю рядом со спящим Шаем, укладывались поперёк второго матраца, ногами на земле. Глубоко дышали, уставясь в потолок, на стены пещеры, безуспешно пытаясь вздремнуть. Старались не касаться друг друга. Каждый из них чувствовал, что присутствие второго заряжает его новыми силами, подстёгивает, но, в то же время, мешает спать. Иногда Тамар улыбалась ему жалкой, сочувственной улыбкой. Зачем тебе это нужно, извинялась её улыбка, и Асаф улыбался ей в ответ своей самой лучшей, самой уверенной улыбкой. Но она видела, как он сдал, как это его подавляет – не физические усилия, он казался ей неиссякаемым, сделанным из стойкого материала, а страдания Шая и та действительность, в которую он внезапно оказался втянутым без всякой подготовки.

В два часа ночи Шай проснулся и яростно начал искать дозу. Он был уверен, что Тамар припрятала там ещё одну. Он снова и снова допрашивал её: сколько доз она купила у дилера на Сионской площади? Пять, точно? Где пятая? Четыре я уже принял, а пятая где?

Объяснения не помогали. Тысячу раз она ему говорила, что он использовал все пять, когда они были у Леи. Он метался, как зверь, по пещере из угла в угол, переворачивал сложенные ею продукты, рылся в гитаре, которую она принесла из дому, в своих ботинках. Заставил её и Асафа разуться и рылся в их обуви. В своём исступлении он сумел найти тайник с шокером и наручниками. Он долго смотрел на них. Тамар думала, что теперь, когда он обнаружил, вещи, которые она для него приготовила, наивно полагая, что у неё хватит смелости ими воспользоваться, он её просто убьёт. Но его мозг действовал совершенно иначе, его мир сейчас был разделён только на две части: доза и всё, что дозой не является. Наручники его не интересовали. Шокер не воспринимался его мозгом, как что-то, что могло бы ему сейчас помочь. Но Асаф, увидев их, о чём-то догадался, и потрясённо посмотрел на Тамар. Она пожала плечами: разве у меня был выбор? И Асаф наконец-то начал постигать мизерную часть того, что Тамар задумала и сделала.

Потом Шай, отчаявшись, рухнул и начал искать в своём матраце. Он продырявил поролон вдоль и поперёк. Иногда у него вырывался стон надежды, крик радости, а потом он разочарованно бил по матрацу. Асаф и Тамар смотрели на него, не двигаясь. Асаф думал, его совсем не волнует, что я здесь, он совершенно равнодушен к тому, что к Тамар вдруг кто-то присоединился. Только одно его интересует. А Тамар опять подумала, интересно, сколько ещё времени сможет Асаф выдержать это безумие. Когда он сломается и уйдёт или просто исчезнет, не сказав ни слова. Иногда, когда была занята с Шаем, она спиной чувствовала, что Асаф идёт к выходу из пещеры. Осторожно оглядывалась. Видела, что он стоит, потягиваясь всем телом, вдыхая прохладный ночной воздух. Заставляла себя не смотреть. Дать ему возможность сделать ещё один шаг наружу и исчезнуть. Зачем ему это, думала она. Зачем нормальному человеку впутываться в такое дело? Более близкие ей люди, чем он, исчезали в более лёгких ситуациях, чем эта. И сразу же у неё в животе возникали мягкие токи тепла, когда она слышала сзади его тихое покашливание, и он забирал у неё ёмкость для воды, грязную одежду или всё, что мешало ей в эту минуту.

***

Шай с трудом подтянулся и на четвереньках пополз в угол пещеры. Он пытался ногтями рыть твёрдую землю. Несколько минут были слышны царапающие звуки и его пыхтение. Они не могли оторвать от него глаз, это было, как кошмарный сон наяву. Он рыл быстро, комья земли разлетались из-под него. Странное рычание вырывалось из его рта. Вдруг он поднял голову, и его глаза сверкнули лукавой, совершенно осмысленной улыбкой:

– Вы хотя бы говорите мне "тепло-холодно"!

Все трое покатились со смеху от неожиданности, как дети в летнем лагере. Шай тоже смеялся, он сумел на миг взглянуть на себя со стороны, повилял задом, и Тамар легла, упала на спину, раскинув руки, обессиленная от напряжения последних минут, и хохотала до слёз, и сквозь них она увидела Асафа и подумала, что у него приятный мужественный смех.

Потом боли вернулись. Шай жаловался, что от боли у него рассыпаются все кости. Он чувствовал, как они расплющиваются и дробятся. У него начали рваться мышцы, так он сказал, расщепляться, сокращаться и скручиваться внутри тела. Он не знал, что у него есть мышцы во всяких местах, за ушами, например, в дёснах. Тамар, которая ещё из дому помнила его способность описывать каждую лёгкую боль в животе с педантичностью неженки и плаксы, теперь должна была преодолевать отвращение, которое это описание – не сами боли – вызывало в ней. Она пыталась отвлечь его, развеселить. Рассказала ему про диафрагму, что это такая мышца, которую никак невозможно почувствовать и без которой, тем не менее, нельзя петь. Изобразила Алину, когда она требует от неё: "Поддержать! Поддержать диафрагмой!" Устроила ему целое представление, что скажет Алина, когда услышит, что Тамар пела на улице: "Правда? И им это нравилось? Очень интересно... но как ты могла петь так высоко после Курта Вайла? У меня ты никогда не могла, у меня – после Курта Вайла тебе сразу нужен перерыв..." Шай не смеялся. Асаф хохотал. Тамар заметила, что, несмотря на серьёзный вид, его очень легко рассмешить. Она с удовольствием делала это, думая, что Идан никогда не смеялся её шуткам, возможно, даже думал, что у неё нет чувства юмора, а Асаф, со своей стороны, обнаружил сейчас ту ямочку, о которой рассказывала ему Теодора, и начал догадываться, что делала Тамар на улицах весь последний месяц. Он думал, услышит ли он когда-нибудь, как она поёт. Решил, что будет следить за анонсами концертов в печати, и, если найдёт её имя... – и тут же его иллюзия лопнула: это пустые мечты, он даже не знает её фамилии! Но унывать не было времени, так как Шай начал бредить о каком-то червяке, он звал его Дуда, ползающем в нём и высасывающем его изнутри. Он чувствовал, как он ползает и кусается при каждом движении. Ему казалось, что он весь рассыпается на отдельные органы, на волокна мышц, на клетки. Его ноги разбежались в разные стороны и сильно дёргались, потом – и руки тоже. Асаф смотрел, не веря: худое длинное тело как бы разрывалось от судорог. Тамар легла на него и сдерживала силой. Асаф увидел маленькие миндалевидные мускулы на её руках, и его сердце – как обещала ему Теодора – забило крыльями и полетело к ней. Она разговаривала с Шаем без перерыва, говорила, что любит его, что поможет ему, что ещё немного, ещё день или два, и всё пройдёт, начнётся новая жизнь. И вдруг Шай затих внутри кокона из рук и ног и заснул.

Она скатилась с него. В ней не осталось ни капли силы. Подмышками виднелись пятна пота. Пятна рвоты и мочи Шая покрывали её комбинезон. Асаф почувствовал её запах и знал, что она тоже чувствует его запах. Она лежала, глядя на Асафа этими своими глазами, которые видели слишком много. Совершенно распахнутым взглядом. У неё было чувство, что она вся обнажена перед ним, и это её не трогало, и не было сил понять, что с ней происходит. Вначале, например, её беспокоило, что он видит наготу Шая; и из-за самого Шая, личная неприкосновенность которого была нарушена, но также и потому, что что-то в ней самой обнажалось, когда обнажалось тело её брата, материя, из которой сделана и она сама. За несколько таких часов она к этому привыкла. Теперь она пыталась поспать. Услышала, что Асаф тихо встал и опять подошёл к выходу. Прислушавшись к себе и не почувствовав страха, что он сбежит, она подумала, что они, очевидно, всё-таки перешли вместе какую-то границу. Он вышел наружу. Тьма поглотила его. Динка поднялась и тоже посмотрела. Прошла минута, ещё одна. Тамар отважно подумала, что это очень хорошо, пусть немного проветрится. Пусть даже прогуляется. Может, он вообще пописать вышел? Ещё одна минута прошла. Снаружи не было слышно никаких шагов. Тамар сказала себе, что она всегда будет ему благодарна за то, что он уже сделал, даже если он не вернётся. Потом с удивлением подумала, что не знает его фамилии. Динка начала мотать хвостом, поднимая с пола пыль. Асаф вернулся, проявился из темноты. Динка опять улеглась, а к Тамар вернулось дыхание. Он подошёл и осторожно лёг поперёк матраца, не касаясь её. Она вдруг ощутила, какое удовольствие можно получить даже от хорошего дыхания, она слушала его тихое дыхание, и это почему-то делало её счастливой. Она подумала, что это странный способ познакомиться с кем-то. Подружиться с ним. Ведь это то, что происходит с нами, осторожно подумала она, мы тоже понемногу становимся друзьями, приближаемся друг к другу, непонятно как, ведь мы почти не разговариваем, почти не знакомы, и почти ничего между нами не происходит. Сейчас, когда он лежал так близко, её даже забавляла мысль, что она ничего о нём не знает, где он живёт, например, где учится, есть ли у него друзья, или подруга, ничего о нём ей не известно, и всё же она чувствовала, что кое-что она уже про него знает, и этого ясного и твёрдого знания ей в настоящее время вполне достаточно.

Бывали минуты, когда её коробило это смешение сфер, это чувство, что здесь, возможно, происходит что-то новое, в то время как она обязана быть абсолютно преданной Шаю, не отвлекаясь ни на что. Она была слишком усталой, чтобы точно определить для себя, в чём проблема, в другие времена она, конечно, поспешила бы отточить для себя точную формулировку, острую, как нож, но сейчас у неё не было на это ни сил, ни желания, она только знала, что тут какой-то диссонанс: как будто Шай в некоторые минуты служил только средством, связывающим это новое. Ну вот. Она всё-таки сумела это сформулировать. Она испугалась, села на минутку, глядя в пространство пещеры, увидела затухающее мерцание аварийной лампы, убедилась, что Шай спит, и Динка спит, а Асаф смотрит на неё. Снова легла. Досаднее всего было думать, что Шай даже не замечает того, что витает здесь в воздухе вокруг него. Или, может быть, всё только в её воображении? Может быть, это опять её романтические фантазии, и Асаф совсем ни при чём? Может, он просто хороший парень, который почему-то решил ей помочь? Безмерно усталая, она повернулась, и её рука коснулась груди Асафа. Ой, извини; ничего; я на минутку забыла, что ты здесь; а где же мне быть; я немного посплю, хорошо? Поспи, ты совсем не спала эти два дня, правда? Я не помню, кажется, нет; спи, я посторожу.

И когда он сказал ей, спи, я посторожу, когда так легко и мягко снял с неё груз стояния на посту – нет, лучше ей сейчас об этом не думать. Она чуть не поддалась страшному давлению, сжимающему ей горло, всё ему рассказать, разгрузить немного всё то, что было с ней с тех пор, как она отправилась в путь, и что было с ней здесь в пещере, с Шаем, в эти проклятые два дня; потому что, если существует ад, подумала она, это было здесь, в эти два дня, наедине с ним, пока не пришёл Асаф. Но она чувствовала, что стоит ей только открыть рот, только ещё одну царапинку нанести на свой панцирь, как из неё вырвется такой поток, который моментально её разрушит, а ей нельзя этого пока, нельзя. И, кроме того, сказала она себе с лёгким испугом, она действительно почти его не знает.

Она повернулась на бок, к нему лицом, почувствовала запах его пота и подумала, как приятно будет выкупаться, когда всё закончится. Может быть, они ещё раз встретятся после этого во внешнем мире, скажем, в кафе, придут вымытые, с чистой головой, надушенные. Расскажут друг другу, кто они на самом деле. Может, она купит ему, в качестве шутливого знака благодарности, какой-нибудь дорогой дезодорант. Вот, она опять не думала о Шае и позволила себе помечтать. Как будто всегда кто-то должен быть жертвой, подумала она, чтобы другие могли начать что-то новое. О чём ты говоришь, попеняла она себе, какое новое? Он совсем не думает ни о чём таком с тобой. С этими путаными мыслями она заснула, как была, на земле.

Асаф сел и посмотрел на неё спящую, и его сердце устремилось к ней. Он хотел укрыть её, смахнуть пыль с её лица. Сделать для неё что-то хорошее. Самое лучшее, что он мог для неё сделать – не будить её. Поэтому он не двигался. Только смотрел на неё пристально, не отрываясь, и думал, как она красива. Она вздохнула и свернулась калачиком, подложив под голову обе ладони. У неё были длинные тонкие пальцы. Её грязную щиколотку охватывала тоненькая серебряная цепочка, почти невидимая, он смотрел на неё и не мог насмотреться. Он мысленно разговаривал с ней, вёл оживлённую беседу: знаешь, что таких глаз, как у тебя, я никогда не видел? Да, мне уже говорили и, кстати, знаешь, отчего они стали такими? Оттого, что ты смотрела на мир удивлённо? Ой, с тобой невозможно! Ты просто всё прочитал, правда? Нет, только несколько страниц, урывками; так нечестно, что ты знаешь обо мне такое, а я о тебе ничего не знаю! Ты бы, например, согласился, чтобы я прочитала твой дневник? У меня нет дневника. Но если бы был? Если бы был?.. Да, если бы был, ты бы согласился? Но зачем тебе мой дневник? Я и так могу тебе всё рассказать.