Текст книги "Кто-то, с кем можно бежать"

Автор книги: Давид Гроссман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Теперь она рассказывала Асафу то, что хранила в себе и даже Лее не рассказывала, чтоб не позорить Шая.

– Иногда я тоже думаю так, как он о человечестве и эгоизме, – сказал Асаф, удивив её, – печально думать, что он в чём-то прав.

– Да, печально, – горько сказала Тамар, – и достаточно трудно сказать, что он совсем, совсем не прав. Что можно ему ответить?

– Есть три ответа, – сказал Асаф, подумав, – во-первых, всякий раз, когда мне удаётся преодолеть свою эгоистичность, я чувствую себя лучше.

– Но ведь именно об этом Шай и его друзья-философы скажут, что ты ханжа! – вскочила Тамар. – Ты боишься поступать не так, как все, ты предпочитаешь чувствовать себя хорошо, потому что просто боишься быть плохим. – Да, подумала она про себя, в этом всё дело: он действительно боится быть плохим, он просто профессиональный "хороший парень". Поэтому он здесь со мной. Ему никогда меня не понять.

– Наоборот, – серьёзно сказал Асаф, – если эгоизм – это что-то общее для всех, то именно тогда, когда мне удаётся преодолеть его, я вдруг чувствую, что я один из всех, нет?

– Правда? – немного удивлённо улыбнулась Тамар. – Постой, это во-первых, а что во-вторых?

– Во-вторых, то, что сказала мне по этому поводу Теодора: понятно, что есть на свете такие люди, каким пытается быть Шай, но есть и другие, например, тот, кто вытащил Шая из болота. Так? – он глубоко и проникновенно посмотрел на неё, и её сердце сделало "флик-флак". – И кстати, Теодора сказала, что именно ради этих других стоит жить.

И как раз в эту минуту у неё промелькнула неприятная, провоцирующая мысль: интересно, что сказал бы об Асафе Идан. Но прежде, чем эта мысль со всеми вытекающими последствиями увлекла её за собой, она подумала, что сейчас её гораздо больше интересует, что скажет Асаф об Идане, если она вообще ему когда-нибудь о нём расскажет.

– А в-третьих? – спросила она.

– А в-третьих, у меня нет ответа на такие философские вопросы. Но рядом с моим домом есть небольшое поле, мне просто необходимо бывает туда ходить. Там такая маленькая старая свалка, полно хлама и стеклянных бутылок. Я ставлю бутылку на большой камень и бросаю в неё камешки. Пару часов так, двадцать-тридцать бутылок, мне это помогает. Очищает. – Он засмеялся. – Чтоб было понятнее, каждой бутылке я даю имя, не только имена людей, но и мыслей, того... – он поколебался, – того, что ты зовёшь "крысами"... – Тамар бросила на него резкий, болезненный взгляд, испуганная его вторжением, и тут же её переполнило приятное удивление (у нас есть тайна, подумала она, у нас появилась общая тайна, как то, что Лея говорила о настоящих парах...), – и я их просто разбиваю, одну за другой, и успокаиваюсь немного, до следующего раза. – Он смущённо хмыкнул. – Такое вот лоховское изобретение.

– Ты не лох, – сказала она, может быть, слишком поспешно. – Возьми меня как-нибудь с собой туда. С удовольствием разбила бы сейчас несколько бутылок.

Они вернулись в пещеру. Шай спал, то и дело вскрикивая сквозь сон, и тело его извивалось, будто во сне его кто-то бил. Тамар и Асаф собирались спать по очереди, но оба не могли заснуть. Во время дежурства Асафа Тамар лежала на матраце, укрывшись тонким одеялом. Глаза её были открыты, она смотрела на него. Не говорила с ним, но видеть его ей было необходимо. Всё время. Как будто его вид, его размашистые неловкие движения, смущённые улыбки, обращённые к ней, были каким-то редким лекарством, которое она обязана принимать, чтобы начать, наконец, выздоравливать.

Шай проспал три часа (но жаловался, что не сомкнул глаз), встал, слопал четыре "Мекупелет" и опять заснул. Он был сердит и, хотя, наверняка, сожалел о своей вспышке, был не в состоянии просить прощения. Около часа ночи он проснулся, взял гитару, вышел и заиграл. Асаф и Тамар слушали, сидя внутри. Асафу это казалось прекрасным, но Тамар хорошо слышала, как он борется со струнами, теряет ритм, отчаянно гонясь за чем-то, что когда-то, даже неделю назад, таилось в его игре. Она подумала, что его звучание стало тупым и скудным. Потом наступила тишина. Тамар жестом показала Асафу, что нужно выйти. Но, прежде чем они успели встать, послышался сильный удар, звук треснувшего дерева и долгое завывание струн. Шай вернулся один, испуганно и обвиняюще посмотрел на Тамар:

– Нет у меня этого, говорил я тебе. Пропало навсегда. Чего я без этого стою?

Он рухнул на матрац, потерянно свернулся и монотонно завыл. Тамар легла рядом, обнимая его всем телом, что-то ему тихонько напевала, будто баюкала, и он, очевидно от ужаса и отчаяния, сразу же заснул.

– Ты не хочешь узнать, что написала Лея в записке? – спросила она позже, во время своего дежурства, когда они сидели, тесно прижавшись, рядом со спящим Шаем, укутанные одним одеялом, и пытались согреться.

– Что она написала? – растерялся Асаф.

Тамар улыбнулась:

– Нет, я хочу, чтобы ты сказал, что тебе любопытно.

– Мне любопытно, конечно, любопытно, ну, что она написала?

Она протянула ему смятую бумажку. "Тами-мами, – прочитал он, – не сердись на меня, но только псих упустил бы такую возможность. Брюс Уиллис и Харви Кайтел в одной упаковке!!! Кстати, посмотри и скажи, правда, рука точно, как у статуи свободы? Нойка тоже подтвердила!"

Асаф не понял. Тамар толкнула его плечом. Хотела услышать, какое впечатление произвела на него Лея, и он рассказал ей о том, что было в ресторане, когда он туда пришёл, и тут, наконец, вспомнил, что ещё не рассказал о Теодоре.

Тамар слушала, сдерживая возглас изумления, и, когда он закончил, попросила рассказать ещё раз, и поподробнее, всю истории его встречи с ней, и что с ней наделали, и её первые шаги вне дома, и как она смотрела на улицу, и какое у неё было лицо. Тамар встала и прошлась по пещере от стены к стене. Сказала, как это бесит, что она не может быть сейчас с Теодорой, сопровождать её на первых шагах вне её домашнего заключения. Про себя она подумала, что если Тео, в конце концов, вышла, то, может быть, и у Шая есть шанс выбраться.

– Но как получилось, что она рассказала тебе, как мы с ней встретились? И как Лея тебе всё рассказала? И все остальные? Что ты с ними сделал?

Он пожал плечами. Честно? Он этому тоже удивлялся, всякий раз заново.

– Ты волшебник. Смотри, как ты заставляешь людей с тобой разговаривать. Какое дарование.

В его голове что зазвучало: воин, вор, рыцарь, маг. Тремя из них я уже был и только рыцаря недостаёт (он на мгновение обеспокоился: у него не было никакой идеи, как стать рыцарем). Вдруг Динка нервно залаяла, и Асаф пошёл посмотреть, что там снаружи, но ничего не увидел. Потом они больше об этом не говорили.

В два часа ночи он должен был заступать на дежурство, и на этот раз Тамар сказала, что всё равно не сможет заснуть. Они вышли из пещеры. Попробовали сесть у входа так, или так, или, может, так? И, наконец, уселись спина к спине, и оба поразились, сколько ощущений, ласки и слов есть у каждого из них в спине (в этой бесстрастной спине!), и это так смутило их обоих, что они совершенно не замечали, что происходит вокруг, и снова заговорили о том, что более всего их занимало в эту минуту; Асаф опять, уже в третий раз, рассказал ей о встрече с её родителями в кафе. Он не утаил ничего, кроме тех слов, которые могли причинить ей боль. Она рассказала ему о событиях последнего года, пытаясь объяснить, что могло заставить таких культурных и здравомыслящих людей, как они, так поступить. Отказаться от своего сына, почти не пытаясь за него бороться. Вырезать его – и сожаление о нём, как будто, тоже – из своей жизни. Рассказала всё о ссорах Шая с ними, о его постоянном чувстве, что они и он живут на двух разных планетах, что года два назад он начал исчезать по целым дням и не приходил ночевать, а когда приходил, ничего не рассказывал; его видели во всяких местах, а родители отказывались верить. Потом – малые и большие кражи, потому что ему нужны были деньги, ещё и ещё денег для наркотика и, наконец, последняя ужасная сцена, когда отец попытался не дать ему уйти, и драка между ними.

– Ну, допустим, в первую неделю папа сердился, был задет и унижен, всё правильно, я понимаю. Но потом? А мама? Как? И за всё это время, больше года, они только два раза обратились в полицию, представляешь? Два раза?! Если бы у них украли машину, они бы звонили, не переставая, не постеснялись бы задействовать все свои связи, а тут – их сын! Когда в полиции сказали, что Шаю уже есть восемнадцать лет, и если он добровольно ушёл из дома, они не могут вмешиваться – они перестали даже пытаться! – она хлопнула себя ладонью по лбу. – Ты можешь их понять? Твои родители могли бы такое допустить?

– Нет, – сказал Асаф, поудобнее устраиваясь спиной к её спине, и подумал, вот бы ей познакомиться с его родителями, и тут же его целиком затопило сознание, как хорошо ей будет у них, как было Носорогу, и он явственно увидел, как она придет к нему домой, как будет играть с Муки и разговаривать с мамой в кухне, и как потом зайдёт в его комнату, и он закроет за ней дверь, и тут же решил убрать из комнаты несколько конфузящих предметов, остатки его прошлой жизни, таких как жуткая коллекция разноцветных боглинов, особенно этот чудовищный "Дойнак", или его фотомонтаж с раввином Кадури и истрёпанные плакаты "Action Force", висящие там с тех пор, как ему было десять лет.

Она пошла посмотреть на Шая. Он не спал и попросил у неё воды. Напившись, он лёг, посмотрел на неё и попросил прощения за всё, что он делал и говорил. Потом очень тихо, с леденящей трезвостью, сказал, что без музыки его жизнь теряет всякий смысл. Тамар объяснила, что на этом этапе он, конечно, не сможет играть так, как раньше, но через месяц-другой и это вернётся вместе со всем остальным. Он покачал головой и сказал, что она себя обманывает, но у него нет никаких иллюзий.

– Почему ты не даёшь мне умереть здесь? – спросил он, и она постаралась, чтобы он не почувствовал, что творится с ней при этих его словах:

– Ты ещё не понял, Шерлок, – она заставила себя улыбнуться, – что я не дам тебе упасть? Что, что бы ты не сделал и как бы ты не старался, я пойду за тобой и поддержу тебя? Ты ещё не понял, что у тебя нет выбора? – их взгляды долго держались друг за друга, и только они двое могли понять то, что было сказано молча, без слов, как всегда, с детства, как будто они были близнецы, два ключа от одного сейфа.

– Ты, правда, будешь меня беречь?

– А ты как думаешь?

– Думаю, да. – Он глубоко вздохнул, расправив тощую грудь, и она знала, что это самый большой подарок, который он может ей дать. – Ладно, – прикрикнул он на неё окрепшим голосом, – пусть скрипки играют потише, принеси-ка мне фрукты или что-нибудь, я умираю с голоду, и иди к своему другу, иди, ну, я же вижу, как тебе не терпится к нему пойти, я тут сам управлюсь.

Она вернулась к Асафу и коротко сообщила ему, что Шаю немного лучше. Несколько минут они сидели молча. Тамар чувствовала, что чем лучше становится Шаю, тем больше места освобождается в ней для Асафа и для себя тоже, для всего того, о чём до этого даже думать было нельзя.

Она рассказала ему о Шели, о её радости жизни, обаянии и юморе и о её саморазрушении. Она говорила почти час без передышки, и Асаф слушал. Она рассказала, как Шели пришла к ней на помощь с матрацем, как взяла её к себе в комнату и как не боялась никого на свете. Только рассказывая о ней, начала она, наконец, понимать весь ужас того, что произошло.

– Шели нет, – сказала она изумлённо, – её нет и больше не будет. Во всём мире больше не будет этого единственного человека, которым она была. Ты понимаешь? Я говорю эти слова, но не совсем понимаю. Почему мне не дано этого постичь? Скажи, со мной что-то не так? Чего-то не хватает?

Оттого, что они сидели спина к спине, она не видела его лица, но подумала, что ещё не встречала мальчика, который умеет так слушать, с таким теплом и преданностью. Потом – она даже не заметила, как – он подвёл её к разговору о пении. Она рассказала об огромной перемене, которая произошла в её жизни три года назад, когда она вынудила родителей записать её в хор. Как она расцвела, почувствовав, наконец, что чего-то стоит. Рассказала об Алине, которая с самого начала поверила в неё и не испугалась ни её колючек, ни нахальства. Асаф сказал, что ничего не понимает в музыке, но что ему труднее всего понять, это как она может петь перед публикой; она засмеялась и сказала, что ей это тоже кажется невероятным, каждый раз заново, но ей любопытно узнать, что он считает самым трудным в этом. Он подумал минуту, две. Она терпеливо ждала.

– Отдавать что-то изнутри, – сказал он, наконец, – что-то, что исходит из тебя самого, отдать незнакомым людям, когда ты не знаешь, как они к этому отнесутся...

– Как ты прав, – сказала она, – но в этом и удовольствие, понимаешь? Каждый раз заново стоять перед чужими и пытаться покорить их...

– Я понимаю, но я другой. Я бы не смог. – Он тихо засмеялся, представив себя поющим перед людьми, и она сильнее прижалась к его спине, чтобы впитать все вибрации его смеха, ни одной не потеряв. – Я бы, наверно, останавливался после каждой строчки и думал – это хорошо получилось? Это плохо? Это так, как надо? – он пожал плечами: – С тобой так никогда не бывает?

– Но это же именно то, чему я пытаюсь научиться все эти годы! – выдохнула она, поражённая, как точно указал он на самое сложное, что занимает её уже несколько лет, и даже Алина не сумела сказать это так. – Я обязана научиться уступать, понимаешь? Обязана отказаться от самопроверки и от этой проклятой требовательности, и я ещё не совсем знаю, как. И стоит мне только остановиться, чтобы подумать о последнем звуке – всё пропало. Я тут же замыкаюсь и застываю, конец.

Он готов был слушать её всю ночь, не понимая, как он может так тихо и смирно сидеть, когда его спина горит огнём, когда ему больше всего хочется пробежать сейчас по всем этим горам, крича во всю мочь, что это происходит, что вся его жизнь до этой минуты была, по сути, только введением, разогрев-группой, и что он, наконец, начинает быть. Она говорила, и он не знал, здоров он или болен, все части его тела болели от того, что прижимало его к ней. Даже зубы болели, даже ногти.

– Но когда ты поёшь хорошо, – спросил он, цепляясь из последних сил за какую-то видимость спокойного и устойчивого голоса, – как тогда, что ты чувствуешь?

– Ой, это лучшее, что может быть, – обрадовалась Тамар, – для меня это почти мистическое переживание. Это такое ощущение, что всё во вселенной находится на своём месте... – как то, что я чувствую сейчас, подумала она. – Скажи, ты хотел бы как-нибудь прийти на мой концерт?

– Конечно. Да. Но тебе придётся перед этим всё мне объяснить.

– Не беспокойся. Ты придешь подготовленным.

Он хотел попросить, чтобы она спела ему сейчас, сейчас чтобы спела. Но постеснялся, чёрт побери, постеснялся!

Раз от разу один из них вставал и шёл проверить, как там Шай. Тот, кто на минуту оставался один, чувствовал, как его тело взывает о прикосновении второго. Динка лаяла и нюхала воздух. Всё время в кустах слышались странные шорохи, но Асаф и Тамар были погружены в своё мгновение, и потом, когда всё кончилось, не переставали удивляться, как слепы и глухи они были к тому, что происходило вокруг, и с какой преступной халатностью покинули свой пост.

Почти непроизвольно прислонились они головой к голове. Тамар спросила, не колют ли его её колючки, и Асаф сказал, что нет, что они мягкие. Он рассказал ей, как поразился, увидев её такой, ведь все готовили его к огромной гриве волос. Она спросила, нравится ли ему так, и он сказал, что да.

– Только "да"? – спросила она, и Асаф сказал, что очень, и что ему вообще неважно, какие у неё будут волосы, что так или так, она всё равно будет красивой. Что он считает ей очень, очень красивой, правда. И замолчал, сам себе удивившись.

Динка залаяла, на этот раз громче. Тамар чувствовала его тяжёлую голову на своей. Наслаждение было почти невыносимым. Ей хотелось встать и отойти, потому что, что будет, когда всё здесь закончится, или если волшебство перестанет действовать, когда они уйдут из пещеры? Она не отодвинулась от него, пока тепло его тела не растопило все эти острые льдинки, и пока наслаждение не разлилось по всему её телу. Это реальность, неясно подумала она, вот, мои фантазии соприкасаются с реальностью, и шарик не лопается прямо мне в лицо. Асаф спросил, что случилось, почему она так вздыхает, и она сказала, что ничего. Но внутри у неё сверкнула странная фраза: "Поздравляем, позволь тебе сообщить, что ты принята в человечество".

– Я раньше хотел тебя попросить, то есть, я не решался, – сказал Асаф (и не поверил, что он может так говорить, как человек с опытом).

– Что? Ты только скажи. – Её голос позади него был мягким и щедрым.

– Чтобы ты мне спела.

– А, это.

Она даже не выпрямилась. Чтобы их тела не отдалялись. Она пела ему совершенно естественно, без всякого усилия или желания произвести впечатление. Она пела "Почему звезда". Ей казалось, что её голос звучит иначе, и она не понимала, почему: "Звезда одна, а я так не смогла бы..." – они сидели спина к спине, закрыв глаза. "Хоть я и не одна..." – пела она тихо, понимая, что что-то в её голосе изменилось, даже с того последнего раза, когда она пела на площади, тончайшее изменение, как будто из него исчезла детская чистота, и появилось что-то новое, что она ещё не умела определить.

В середине песни Динка встала и беспокойно заметалась. Несколько раз она гавкнула во все стороны.

– Может, какой-то зверь сидит в кустах, – сказал Асаф после того, как она закончила петь. Ему приятно было ощущать спиной её тихие вздохи. Он ещё не рассказал ей о своей любви к фотографии, но ему не хотелось говорить о себе.

– Возьмём фонарь и посмотрим?

– Нет, останься так.

Она что-то вспомнила:

– Сегодня, несколько часов назад, в Милане был последний концерт моего хора, – и добавила, – Ади пела моё соло.

– Спой мне его здесь.

– Правда? Ты хочешь?

– Да. Если тебе достаточно такой малочисленной публики.

Она встала. Выпрямилась во весь рост, показала ему, как она надевает своё чёрное концертное платье, величаво повернулась, показывая глубокий вырез на спине, туфли на высоких каблуках, которые делают тебя старше года на три, по меньшей мере, провела рукой по стильной причёске, спадающей волнами. Затем, не спеша, поклонилась сидящим в зале, сидящим на высоких ярусах и в золоченых ложах по бокам. Потом слегка откашлялась, подала знак пианисту...

– Постой, – сказал Асаф, быстро вскочив на ноги, – там всё-таки кто-то ходит.

Тут-то оно и произошло. Быстро, как авария. Асаф до последней минуты отказывался понимать, что именно случилось, ведь они были так близки к счастливому концу, и вдруг всё рухнуло. У него промелькнула дурацкая мысль: такое чувство, будто играешь в "Лестницы и верёвки", доходишь, наконец, до номера 99 и именно там падаешь по верёвке в самый низ, до 13.

И какого 13.

– Как военная операция, – подумал Асаф секундой позже.

– Как кошмар, – подумала Тамар.

Со всех сторон, над насыпью, за скалой. Сначала казалось, что их десятки. Потом выяснилось, что их всего семеро: шесть "бульдогов" и Песах, и в первые мгновения, охваченная страхом, Тамар главным образом мучила мысль, что они всё время были там и слушали, оскверняя своим присутствием самое дорогое мгновение, её и его.

Кто-то ударил Асафа в спину, кто-то бросил Тамар на землю. Они слышали удары и крики из пещеры, потом в отверстии показался Шишко, грубо держа Шая, который был растерян и напуган. Изо рта у него текла кровь.

– Храмовая гора в наших руках, – сказал Шишко, с ненавистью глядя на Тамар. – Теперь займёмся Пещерой праотцев.

Асаф увидел, как сморщилось её лицо, и кто-то сзади снова вдавил его голову в землю. Он подумал, что, в конце концов, привыкнет к её вкусу.

У Песаха был план.

– Посмотри хорошенько, Шай, сердце моё, – сказал он, стоя перед ним, – посмотри, что у меня в правой руке и что в левой.

Шай попробовал сфокусировать взгляд. Асаф поднял голову с земли. На этот раз его не тронули. Увидев косу, понял, что всё пропало.

– Что-то, что ты так любишь, – ласково сказал Песах, – что-то, от чего тебе будет самый кайф.

Тамар издала громкий стон и зарылась головой в землю.

– Что это? – слабо спросил Шай, и ноги сами повели его вперёд. – Покажи, покажи.

– В правой руке у меня "пятёрочка", в упаковке, прямо с фабрики. – Шай испустил жадный недоверчивый стон. Его рука потянулась вперёд. В один миг он совершенно поддался колдовству.

– Не трогать товар! – прикрикнул на него Песах. – Теперь смотри сюда, что у меня в левой руке? Сюрприз! Маленькая симпатичная картонка, золото, а не картонка! Бросает тебя прямо на небо! Ну, что скажешь? С чего начнёшь?

Шай тяжело дышал. Его длинная нежная шея вытянулась вперёд; как шея лебедя, подумала Тамар; которого собираются зарезать, подумал Асаф.

– Я слышал, – продолжал Песах, – мне стало известно из достоверных источников, что твоя милая сестра устроила тебе здесь небольшое лечение своими силами, это так?

Шай кивнул. В лунном свете Асаф видел, как его лицо снова приобретает серый цвет ломки.

– Так, может, тебя больше не интересует то, что мы тебе предлагаем? – спросил Песах с сердечностью, от которой волосы встают дыбом, и, как фокусник, сжал в руках обе дозы. Шай, как заколдованный, отрицательно покачал головой и разочарованно застонал, увидев, как дозы исчезают.

– Шай! – закричала Тамар изо всех сил. – Шай!

Тот, кто держал её, снова ткнул её голову в землю, но её крик подействовал: Шай содрогнулся, отступил назад, широко открыл глаза. Асафу показалось, будто вдруг проявились его настоящие глаза.

– Нет, – сказал Шай.

Песах утрированным жестом приложил руку к уху:

– Повтори?!

– Я сказал, нет, – слабо простонал Шай, – я с этим покончил. Я думаю.

– Ты думаешь, что покончил, – сказал Песах подчёркнуто мягко и приблизился к нему, – но тебе известно, что не покончил и не покончишь. Потому что нет, нет на свете силы, которая вытащит тебя из этого. И знаешь, почему? – он склонился к Шаю и положил тяжёлую руку на его щуплое плечо. До Тамар долетел порыв сдерживаемой жестокости, которая начала завихряться вокруг его тела; Асаф посмотрел на остальных мужчин, стоявших там и наблюдавших за представлением, и увидел, как они повторяют мощные движения этого великана. – Ты действительно хочешь узнать, почему никогда не сможешь с этим покончить? Потому что ты – ноль, ноль без палочки без твоей дозы, ты полдня без неё не проживёшь, без дозы ты на улицу не выйдешь, не заговоришь ни с кем, в кафе не зайдёшь, с другом не поговоришь, с девушкой не познакомишься, в постель с ней не ляжешь! С твоими-то комплексами? Не смеши меня. Во сне, может быть, он у тебя встанет без дозы. А я, Песах, я тебе отец и мать, я тебе друг и подруга, твой импресарио и твоё будущее, и я тебе предлагаю – бери, бери по-хорошему.

Всё время, пока он говорил, Шай стоял, опустив голову. С каждой сказанной Песахом фразой Шай становился ниже ростом, как будто его забивали молотком в землю. Когда Песах закончил, Шай выпрямился, стряхнул с глаз остатки шевелюры и сказал "нет".

– Жаль тебя, – сказал Песах, – у тебя пальцы Джими Хендрикса, но как хочешь. – Он отступил на шаг назад и сделал знак Шишко. Тощий мрачный Шишко подошёл и с силой сжал правую руку Шая, ту, что перебирает струны. Шай взвыл от ужаса и попытался вырвать руку.

– Если честно, то я не совсем уверен, – Песах почесал голову, – будет ли первый палец платой за разбитую "Мицубиши" или за нашего друга Мико, который сейчас ест тушёнку на Русском подворье[53]53
  На Русском подворье в Иерусалиме находится тюрьма.


[Закрыть]. Как по-вашему? – обратился он к стоящим вокруг мужчинам, которые смотрели, как загипнотизированные. – Может, сначала поломаем, а потом решим?

– Лучше не надо, – сказал новый голос, весомый и неспешный, прямо над пещерой. Асаф подумал, что сходит с ума.

Шишко замер. Шай, всхлипнув, вытащил руку и спрятал её за спиной. Бульдоги нервно озирались по сторонам, Динка бешено лаяла вверх, а Песах отступил в тень, и его глаза забегали.

– Я слегка заблудился, – сказал Носорог, спускаясь с насыпи почти над их головами, – тоже мне, место нашли. У меня там ноги затекли, привет, Асаф. – Разумеется, с ударением на первом слоге.

***

В последующие дни, прогоняя в памяти эту историю, Асаф чувствовал, что конец должен был быть немного другим. Чуть более драматичным. Что-нибудь со столпами огня и дыма и нечеловеческой битвой не на жизнь, а на смерть, и чтобы длилось несколько часов...

Реальность же почти разочаровала: оказалось, что там было девять полицейских в гражданской одежде, которые весь вечер пролежали вокруг, в русле ручья, прячась в кустах и траве, и были изрядно помяты и недовольны. Был там и офицер в чине подполковника полиции из отдела по борьбе с наркотиками, тихий, сухой человек в очках, который служил в танковом экипаже Носорога в Ливане и рассказал потом Асафу, что он, как говорится, обязан Носорогу жизнью. Он записал на магнитофон Песаха, когда тот пытался уговорить Шая снова начать употреблять.

– Да, да, несомненно, есть достаточно свидетельств, – хмыкнул он с невозмутимостью британского полисмена.

Это продолжалось не больше десяти минут. Мир перевернулся, а потом снова встал на ноги. Песах попытался сбежать. При всём своём мощном весе он был быстрым и ловким, и потребовалось четверо полицейских, чтобы его поймать. Но он и тогда не сдался. Завязался тяжёлый бой, Тамар вспомнила, что Песах в молодости был борцом-профессионалом, но, в конце концов, его уложили на землю лицом вниз и связали ему руки. Когда его подняли, он выглядел очень жалким, опустошённым и испуганным. Полицейские закончили надевать наручники на всю компанию, усадили их спина к спине и запретили разговаривать (одни наручники потерялись в процессе борьбы с Песахом, и оказалось, что его нечем связать. Тамар пошла в пещеру, принесла оттуда пару новых наручников и с непроницаемым видом отдала полицейским. Один из них спросил: "Может, у тебя и прибор ночного видения есть? Мой испортился").

Полицейские заглянули в пещеру, пытаясь понять, что там происходило. Подполковник задал Тамар несколько вопросов, записал указания, и по тому, как затуманились его очки, можно было догадаться, что он почти взволнован.

– А если бы у тебя не получилось? – спросил он под конец лишённым оттенков голосом. – Ты же понимаешь, что все шансы были против тебя, что бы ты тогда делала?

– У меня бы получилось, – сказала Тамар, – у меня просто не было выбора.

Шай сидел в сторонке, прислонившись к скале, ошеломлённый и мокрый от пота. Она подошла, села рядом и обняла его за плечи. Они разговаривали шёпотом. Асаф услышал, как она сказала:

– Сегодня, сейчас. Мы отвезём тебя туда, ты постучишься в дверь и войдёшь.

Он сказал:

– Они в жизни не согласятся. Ты же видела, они меня даже не искали.

Тамар сказала, что об этом им всем ещё предстоит поговорить, обо всём этом ужасном периоде, но она знает, что они его ждут. Шай засмеялся и поинтересовался, откуда такая уверенность. Она поманила Асафа, он присел рядом с ними и тихо рассказал Шаю о своей встрече в кафе в полдень. Что он им говорил, и что они говорили, и как они плакали в конце.

– Не могу поверить, – сказал Шай, – он плакал? На людях? Ты в натуре видел слёзы?

Полицейские ушли, ведя перед собой небольшую колонну, разъярённую и сломленную. Носорог остался с тремя ребятами. Предложил отвезти их домой, а завтра можно будет вернуться сюда и при дневном свете всё собрать. Асаф почувствовал, что у него опускается сердце. Что, так всё и закончится? В этом было какое-то очарование, жить здесь с ними, с ней, во всей этой болезненной обыденности с редкими минутами счастья.

Они поднялись по насыпи, Динка бежала впереди, а Носорог поддерживал Шая. Потом Носорог передал Шая Тамар и пошёл рядом с Асафом. Асаф спросил, как он это всё организовал, и как Песах узнал, что они здесь. Носорог сказал, что уже несколько дней, с тех пор, как в Эйлате умерла одна девушка, сбежавшая из общежития, ребята из подразделения по борьбе с наркотиками крепко пасут Песаха, прослушивают его телефонные разговоры и шьют ему хорошенькое дело, не хватало только вишенки на верхушке торта, и, когда Носорог позвонил этому своему другу, этому сухарю, реакция была почти восторженной.

– Потом всё было просто. Сегодня после обеда кто-то позвонил Песаху, не называя себя, может быть, даже я, и сообщил ему, где он может найти двух своих сбежавших птичек. И тогда это действительно стало проще простого.

Луна спряталась. В темноте было трудно что-либо различить. Асаф несколько раз хотел рассказать Носорогу о Рели, но не находил слов. Они продирались сквозь густой кустарник. Слышно было только их дыхание и свист у Шая в лёгких. Асаф бросил взгляд вбок. Носорог казался более задумчивым, чем обычно. Асаф подумал, что разговоры уже не нужны.

Потом они втиснулись в пикап Носорога. Все молчали. Только один раз Шай сказал:

– Я бы не отказался сейчас забить косячок.

И Тамар поняла, как пугает его оказаться совершенно незащищённым, без наркотического заслона, перед тем, что должно произойти. Асаф сидел, глядя на тёмный пейзаж, и думал, что через десять минут всё закончится, через пять, через минуту.

Садик перед домом был освещён только одной лампочкой. Тамар смотрела в окно пикапа и вспоминала, как уходила отсюда месяц назад. Динка почуяла своё место и заметалась внутри машины. А Асаф – он увидел этот красивый дом, ухоженный садик, две серебристые машины на стоянке, и сердце его опустилось.

Шай вышел и остановился у ворот. Динка выскочила наружу и стала носиться по траве. Шай обернулся к Тамар:

– Ну, ты идёшь?

Тамар посмотрела на дом.

– Сначала ты, – сказала она, – тебе нужно поговорить с ними наедине. Я приду завтра утром.

Асаф удивлённо уставился на неё. Носорог сидел к ним спиной, барабаня по рулю. Его спина вдруг стала ужасно большой.

– Я подумала, – неуверенно сказала Тамар, – подумала, что мне нужна ещё одна ночь там. Я ещё не простилась как следует с этим местом.

– Одна? – глухо спросил Носорог. – Как ты там будешь одна?

Молчание.

– Динка пойдёт со мной, – прошептал Тамар.

– Э... я... я тоже, – сказал Асаф с непонятной слабостью.

Носорог пожал плечами. Подпёр руками голову, локтями на руле. Сквозь лобовое стекло они видели, как Шай входит в ворота, идёт по вымощенной дорожке, и понимали, что он только начинает свой путь обратно к жизни, и совсем не были уверены, что у него получится. Дойдя до двери, он на мгновение повернулся к ним. У него был взгляд затравленного зверя. Асаф и Носорог, вместе, показали ему большой палец. Тамар кивнула ему. Он постучал в дверь. Она не открылась. Он ждал ровно секунду и уже повернул назад, сердито и обиженно, но тут в доме зажёгся свет, потом ещё один. Шай остановился. Готовый сразу же убежать. Мгновение спустя они увидели, как дверь открывается. Шай посмотрел внутрь долгим, безрадостным взглядом. Потом, не спеша, шагнул вперёд, и дверь за ним закрылась. Асаф услышал рядом с собой сдавленный голос, увидел мокрое лицо Тамар и подумал, что ещё ни разу не видел её плачущей.