Текст книги "Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793 - 1914)"

Автор книги: Даниэль Бовуа

ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ:
1793 – 1830 годы

Аннексия литовско-руськой части земель Речи Посполитой поставила Российскую империю перед многочисленными проблемами, связанными с задачей интеграции этого региона. Несмотря на то что вплоть до 1831 г. созданные на этих землях губернии именовались «польскими», а Александр I неоднократно обещал воссоединить эти земли с Царством Польским, эти намерения так и не были осуществлены. Желания императора были во многом продиктованы чувством неловкости, которое ему внушала политика его бабки Екатерины II. Продлившесся почти четверть века правление Александра I, находившегося, с одной стороны, под влиянием князя Чарторыйского, а с другой i: – Н.М. Карамзина, характеризовалось колебаниями в решении польского вопроса. Лишь после Ноябрьского восстания, уже в эпоху Николая I, был избран второй из этих способов утверждения российской власти в этом регионе.

Наше исследование посвящено отнюдь не предполагаемой гармонии сосуществования разных групп внутри многонациональной империи, но трудностям «поглощения», на которые обращал внимание еще Ж. – Ж. Руссо. В нашу задачу входило показать неэффективность становящихся все более настойчивыми попыток государственного аппарата ассимилировать чуждые российской традиции сословия. Речь идет о шляхте, представленной, с одной стороны, элитой, получившей дворянское звание по праву рождения и имущественному положению, а с другой стороны, о многочисленной, не поддающейся четкому определению группе свободных людей, примыкавших к этой элите. Вопрос о шляхте ставился на всех уровнях российской власти, начиная с царя, его министров, различных комитетов и заканчивая губернаторами и ревизорами; его изучение позволяет также лучше понять и систему функционирования самой государственной машины.

Влиянию польских землевладельцев, основой богатства которых были продаваемое зерно и крепостные, царские власти могли противопоставить лишь грозные с виду, но плохо исполнявшиеся указы. В империи, где не хватало административных кадров, повсюду чувствовался разрыв между столицей и периферией, министерствами и губернаторами, бюрократическими решениями и действительностью, требованиями по учету и составлению описей, с одной стороны, и неизменно неудовлетворительными результатами их проведения – с другой; между либералами и заядлыми консерваторами, а также прожектерством и навязчивыми идеями как первых, так и последних. На основании изучения этой хитросплетенной реальности, которая может показаться столь далекой и непонятной, а в действительности крайне важной для заинтересованных сторон, мы пришли к четырем основным выводам.

Первый касается очевидных пробелов как в польской, так и российской историографии. В первой постоянно используются клише о существовании «шляхетской демократии», хотя до сих пор не была предпринята попытка документированно, на основании количественных данных представить шляхетскую избирательную систему Речи Посполитой с момента ее становления в XVI – XVII вв. Во второй же до сих пор бытует убеждение об «исконно русском» характере изучаемых земель. Однако при отсутствии достоверных данных о количественном составе сеймиков идея причастности шляхты к «демократии» рассеивается, как мираж. Подобную оценку следует дать и царящей в современной историографии эйфории относительно якобы мирного этнического и религиозного соседства, будь то в рамках польско-литовско-руського содружества или в Российской империи. Вопреки пустой риторике, в действительности (и этому удается найти отдельные подтверждения в источниках) бо´льшая часть шляхты была de facto, а с 1791 г. de jure отстранена от участия в общественной и политической жизни. Еще задолго до разделов Речи Посполитой среди пользовавшихся правом голоса были по большей части землевладельцы, и именно их, обладавших всеми правами, называли гражданами.

Предполагаю, что подобная точка зрения может встретить непонимание со стороны некоторых польских или российских коллег, поскольку в основе ее лежит идея ревизии мифа о значимости первого в Европе «гражданского общества» или «содружества» в рамках идеальной империи. Однако надеюсь, что большинство исследователей позитивно воспримет возвращение из небытия целого социального сословия.

Второй вывод основан на впервые вводимых в научный оборот российских документах. Суть его в том, что царские власти, несмотря на уничтожение Польши, вставшей было на путь превращения в конституционную (во французском смысле слова) республику, подтвердили положения Конституции 3 мая 1791 г., которые отвечали духу Жалованной грамоты дворянству Екатерины II. Оба документа сохраняли право участия в общественной жизни лишь за землевладельцами.

Собственно, именно в момент принятия Конституции встал вопрос, над которым позднее, в 1791 – 1793 гг., польским властям уже было некогда задуматься, – как поступить с остальной безземельной шляхтой? Двинуться к ее интеграции или к устранению этой социальной группы?

Планы социальной чистки, предполагавшей переселение сотен тысяч безземельных шляхтичей, возникли уже в Российской империи, начиная с плана Зубова 1795 г. и заканчивая планом Юренева 1829 г. Однако все они оказались непригодными для реализации, статус же этой группы на протяжении более 30 лет вызывал постоянные споры. К 1800 г. численность безземельной шляхты достигла 262 тыс. человек на Правобережной Украине и вопрос о ее интеграции вызывал в Петербурге такой же дискомфорт, как вопрос о евреях или татарах. Показательно, что для Герольдии этой проблемы как таковой не существовало, ее интересовал совершенно иной мир – мир землевладельцев. Не менее показательно и то, что не только польские магнаты, прямые защитники шляхетской «голоты» в Речи Посполитой, но и многочисленная средняя землевладельческая шляхта, бравшая безземельную «братию» на службу в свои имения или скармливавшая ей судебные должности, которыми сама гнушалась, встали на ее защиту, перестав видеть в безземельной шляхте марионеток в руках магнатов. Польские помещики, в чьих имениях жила чиншевая шляхта, на удивление легко вспомнили идеи шляхетской солидарности и равенства, поскольку теперь именно эти идеи стали основой сохранения польской идентичности в условиях враждебного, особенно после 1815 г., российского доминирования.

Наиболее ярким проявлением упомянутой солидарности на фоне указов, которые начиная с 1800 г. один за другим требовали предоставить в определенные сроки доказательства благородного происхождения и грозили большую часть шляхты отнести к податному населению, а также на фоне ужасающих проектов Державина, Аракчеева, Комбурлея или Филозофова, стало предложение Чарторыйского и Чацкого, сделанное в 1807 г. Согласно ему, срок предоставления доказательств благородного происхождения продлевался до 1816 г.; кроме того, предложение содержало план наделения чиншевой шляхты землей. Это было наиболее щедрое решение шляхетского вопроса среди всех проектов XIX в. Однако по мере того как российский вариант Священного союза проникался идеями национализма, в самой Российской империи распространялась мысль о недворянском происхождении большей части шляхты, необходимости проведения охоты на «ненастоящих» дворян. Преследование воображаемых «чужаков» и изгнание «лиц без бумаг» с принадлежавших им земель переросло в бессильную ярость бюрократии: в 1823 г. ей удалось деклассировать лишь 7 тыс. лиц в Киевской губернии, т.е. мизерную долю от запланированных министром финансов цифр.

Лишь Николай I подошел основательно к решению проблемы, создав в 1829 г. комитет, в задачи которого входила подготовка Положения о шляхте. Несмотря на всю утопичность данного предприятия, оно имеет фундаментальное значение, поскольку показывает, что почти все меры, предпринятые в отношении шляхты в 1831 г. уже после Ноябрьского восстания, были обдуманы загодя. В то же время при изучении периода подготовки Положения становятся понятны все трудности, с которыми предстояло столкнуться властям при реализации этих мер. Авторы проекта предусматривали формирование шляхетских обществ по образцу русской общины: шляхта должна была проходить «недолгую», а именно восьмилетнюю военную службу и платить подымный налог. Советы старшин должны были отвечать за сбор налогов. В такой урезанной форме предполагалось сохранить призрак прежней «шляхетской автономии». В ответ на запрос об оценке проекта губернаторы польского происхождения указывали на невозможность создания подобных далеких от реальности обществ, не отвечавших сложившимся традициям края. По своей социальной организации безземельная шляхта, вопреки пониманию царских властей, не формировала никакого сообщества; это была группа людей, персонально связанных со своими помещиками феодальными контрактами и получавших от них на условиях устной договоренности надел земли, с которого они и жили.

До 1840 г., когда были проведены реформы в области права и отменен Литовский статут, помещикам были нужны их безземельные «братья» для судопроизводства и контроля за украинскими крепостными. Несмотря на законодательство, все сильнее урезавшее политическое влияние дворянских собраний (бывших сеймиков), на местных выборах, где утверждались судьи и заседатели, на эти должности вопреки закону регулярно избирались безземельные шляхтичи (зачастую из наиболее мелких). Бывало, что шляхта даже обращалась с просьбой официально узаконить устоявшуюся традицию, а отказ властей оставался на бумаге. Именно тем, что землевладельцы отводили чиншевой шляхте роль в судебной системе и надзоре за украинским крестьянством, можно объяснить продолжительное сохранение чиншевых наделов в период, когда чиншевая шляхта вместе с упадком выборной системы Речи Посполитой утратила свой политико-гражданский статус. Обоюдный интерес привел к созданию своего рода симбиоза между богатой и бедной шляхтой.

Третий вывод касается той части шляхты, которая в правовом отношении была ближе всего к русскому дворянству, т.е. польских помещиков. Выборы – единственный механизм, уцелевший от прежних институтов «демократии» на местном уровне, – больше не интересовали (если вообще когда-то интересовали) 94,5 % из 11 тыс. землевладельцев Правобережной Украины. Это колоссальное самоустранение уменьшало мнимую «массу» избирателей каждой губернии еще на 200 – 300 лиц, т.е. до 5,5 % от тех, кто имел право голоса по закону от 3 марта 1805 г. Низкое «участие» в выборах можно объяснять неприятием произошедших разделов Речи Посполитой, пассивным патриотическим сопротивлением, однако я склонен видеть в этом глубочайшее безразличие польских помещиков ко всему, что непосредственно не влияло на управление их собственными имениями. На мой взгляд, в описываемой ситуации можно говорить об узурпации «шляхетской демократии» этими 5,5 % «граждан», что привело к окончательному истощению институтов власти Речи Посполитой и к тихому уходу остальной части землевладельческой шляхты в мир повседневных забот, связанных с основным источником обогащения – управлением имениями с помощью тех же чиншевиков.

В первой части книги было показано, как часто выборы становились объектом административных проверок и расследований со стороны царских властей, которые ревниво относились к сохранению чистоты рядов дворянства. В таких условиях те редкие счастливцы, которым удавалось остаться на арене борьбы до следующих выборов, должны были происходить из числа тех «граждан», которые либо могли доказать свое происхождение и проявить покорность в отношении самодержавия так, как это было свойственно российскому дворянству, либо надеялись на возможность диалога с властью. Иллюзии на этот счет порождались самой властью, которую неоднократно охватывал такой страх перед этими подданными, что она уже не знала, что лучше – кнут или пряник. А потому один период, когда дозволялось обращаться к царю с нижайшей просьбой (как это сделала волынская шляхта в 1808 и 1816 гг.), сменялся другим, когда власти лишь думали о максимальном обогащении казны за счет конфискации как можно большего числа имений (1809 – 1814 гг.). Однако именно польские помещики, допущенные к голосованию на дворянских собраниях (хотя их статус в большинстве случаев не был подтвержден Герольдией, предельно ограничившей до 1840 г. доступ к дворянству), оказались солидным оплотом в поддержании власти над неспокойными крепостными подданными. В этом на личном опыте убедился Сен-При в 1814 – 1815 гг., о чем и доложил в Петербург; в 1829 г. Грохольский в своих выступлениях в поддержку крепостного строя называл польских помещиков гарантом сохранения крепостничества. В сущности, так же думали и украинские крепостные, не поддержавшие своих польских помещиков во время Ноябрьского восстания.

Стремление землевладельческого меньшинства Правобережной Украины доказать свою преданность властям не помешало Петербургу держать его на коротком поводке, более того, не давало властям оснований доверять 10 тыс. помещикам, которые практически бесконтрольно владели большей частью дворянской земли и населения Украины. Именно против них Карамзин неустанно настраивал Александра I, и именно от них Панкратьев еще до 1810 г. стремился защитить украинских крепостных. В свою очередь, Аракчеева, великого князя Константина и самого Николая I возмущало уклонение этой шляхты от военной службы. Именно на эту шляхту киевский военный губернатор в 1827 г. обрушил первые деполонизаторские удары, когда им была предложена, как бы странно это ни звучало, языковая русификация. Впрочем, эти польские помещики и их потомки смогли сохранить вплоть до 1920 г., в чем нам еще предстоит убедиться, социально-экономическое превосходство на Правобережье Днепра.

И последний, четвертый, вывод замыкает круг, похожий на скользкую петлю, в которой вот-вот задохнется жертва. Этот регион, в котором, невзирая на избыток шляхты, недоставало административных кадров, мог бы быть начиная с 1801 г. (момента создания университетов) хоть сколько-то выпущен из тисков сословных структур, что способствовало бы появлению открытого общества, основу которого составляла бы компетентная и образованная элита. Образование было крайне привлекательной целью для значительного числа шляхтичей. Однако так же, как в самой России не было места для разночинцев, так и в трех юго-западных губерниях не было будущего для образованных людей из бедной шляхты. Во-первых, 18 польских школ, созданных на Правобережной Украине и задуманных в качестве оплота польской культуры (до смерти Т. Чацкого в 1813 г.), постоянно вызывали подозрение властей. Во-вторых, в то время как после 1815 г. А. Чарторыйский и Ф. Плятер, находясь под влиянием идей об учреждении элитарных лицеев, захотели открыть подобный лицей в Кременце, в самой Российской империи образование стало восприниматься как угроза социальной стабильности. Из четырех тысяч молодых польских шляхтичей, обучавшихся на Украине, свыше 60 % были выходцами из безземельной шляхты. Именно этой группе, стремившейся к повышению своего статуса через образование, а не в силу происхождения, не было позволено пойти по избранному пути: в 1816 г. Козодавлев заклеймил излишнюю привязанность к рангам; в 1818 г. Голицын свел на нет присвоение ученых степеней в университетах; в 1819 г. уже сам Чарторыйский высказался за то, чтобы получаемое образование соответствовало социальному происхождению; в 1826 г. Васильчиков и слышать не хотел о категории «граждан», в которую могли попасть заслужившие отличия представители третьего сословия.

Сословное происхождение неумолимо одерживало верх над образованием; в результате школьная система, способная вывести общество на новый уровень развития, превращалась в бесполезное украшение. И хотя в этот период в школах Украины учились крупные и яркие личности, проявившие свой талант в будущем, в целом тогдашняя школьная система не привела к созданию новой социальной группы – интеллигенции. В 1828 г. Сперанский только и мог что сетовать на избыточную склонность к учебе в т.н. польских губерниях. Ему не дано было предусмотреть, что косность существующей системы в скором времени приведет к социальному взрыву.

Подведение итогов первого, почти сорокалетнего, периода российского господства на Правобережной Украине дает возможность глубже понять последующий ход истории, который мы предлагаем проследить читателю вместе с нами.

Часть II
1831 – 1863 годы

Глава 1
КРЕПОСТНОЙ И ЕГО ГОСПОДА. УКРАИНСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО

Понять особенность менталитета подавляющего большинства польской шляхты Правобережной Украины можно, изучив ее взаимоотношения с местным населением – украинским крестьянством, говорившим на другом языке, исповедовавшим в большинстве своем иную религию и издавна находящимся в полной крепостной зависимости. Обращение к этой теме крайне важно для понимания сути того мира, в котором жила польская шляхта, а также российской политики, постепенно приспосабливаемой к особенностям этой группы. Впрочем, цифры говорят сами за себя. Существующая погрешность, связанная с методикой сбора данных царской администрацией, никоим образом не нарушает основных пропорций. Согласно данным 8-й ревизии 1834 г., на которую ссылаются все губернаторы до 1850 г., этнический состав населения был следующий438438
  РГИА. Ф. 1281. Оп. 5. Д. 59З – Отчет волынского гражданского губернатора за 1850 г.; Д. 61 – Отчет киевского гражданского губернатора; Д. 78а – Отчет подольского гражданского губернатора. В отчетах уточнялось количество крепостных, указанных в рапорте генерал-губернатора за 1840 г. (Ibidem. Ф. 1490. Оп. 2. Д. 6344); эти данные используются в работе: Кабузан В.М. Народонаселение России в XVIII. Количество поляков получено путем сложения количества шляхтичей, подтвердивших свое происхождение, и числа деклассированной шляхты (однодворцы, граждане). См. об этом следующие главы второй части. В 1858 г. общее количество поляков в трех украинских губерниях составляло 493 767, что свидетельствует о высоком естественном приросте. См.: Зайцев В.М. Социально-сословный состав участников восстания 1863 г. (Опыт статистического анализа). М., 1973. С. 196. Стоит обратить внимание на количество польской шляхты. К примеру, во Франции в 1789 г. насчитывалось лишь 110 – 120 тыс. дворян, т.е. 25 тыс. семей. Ср.: Chaussinand-Nogaret G. La Noblesse au XVIIIe siècle. De la Féodalité aux Lumières. Paris, 1976. P. 47 – 49.


[Закрыть]:

Как видим, количественно украинские крепостные в 10 раз превосходили польскую шляхту. Правда, в официальной статистике нет данных о количестве русских, ставших официальными хозяевами этих губерний после разделов Польши 1793 и 1795 гг. Несмотря на то что количество правительственных чиновников центральной администрации (канцелярии трех гражданских губернаторов, местная полиция) было незначительным, русское влияние ощущалось повсеместно. В 1840 г. в Киевской губернии было 21 175 солдат царской армии, в Подольской – 15 799, Волынской – 18 824439439
  РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. Д. 6344 – Отчет генерал-губернатора Д.Г. Бибикова по трем губерниям за 1840 г. Характерным сигналом усиления царского аппарата и имперской политики в отношении Правобережной Украины стало создание в 1832 г. управления генерал-губернатора в Киеве. О влиятельных чиновниках, контролировавших территорию, называемую теперь Юго-Западным краем, см. работы А.Д. Градовского, В. Шандры, В.В. Черкасова, М. Бармака, а также справочник: Губернии Российской Империи: История и руководители, 1708 – 1917. М., 2003. В изучаемый период должность генерал-губернатора Киева занимали В.В. Левашев (22.01.1832 – 09.06.1852); А.Д. Гурьев (30.08.1852 – 15.11.1837); Д.Г. Бибиков (29.12.1837 – 30.08.1852); И.И. Васильчиков (30.08.1852 – 12.11.1862). Об их преемниках пойдет речь в 3 части настоящей книги. Несмотря на призывы Панкратьева превратить Киев в истинную столицу украинских земель, ему еще было далеко до уровня, свойственного крупным городам. Н.И. Костомаров, живший там около 1845 г., не был от него в восторге, отмечая в автобиографии, что университет располагался среди полей, а на Крещатике не было магазинов, дома были деревянными, берега Днепра не были укреплены, а кругом все тонуло в грязи. Напротив, Харьков, по его мнению, был более ухожен. См.: Костомаров Н.И. Автобиография (1875) // Литературное наследие. СПб., 1890. С. 47 – 48.


[Закрыть].

Теперь судьба украинцев была не только в руках польских помещиков, но все в большей степени зависела от этой новой силы. Принимая во внимание постепенное появление малочисленной группы украинской интеллигенции, следует признать: исследуемый период стал прежде всего периодом борьбы между двумя империализмами, где ставкой в игре стали украинские души. Души как с административной точки зрения – исполнители подневольного труда, так и души в прямом смысле слова, которые следовало вырвать из сферы польского влияния и превратить в верноподданных слуг царя.

Имущественное положение поляков почти не претерпело изменений. В результате разделов Речи Посполитой конца XVIII в. и Ноябрьского восстания 1830 – 1831 гг. российские власти, о чем еще пойдет речь, конфисковали часть имений. Тем не менее владение землей с приписанными к ней крепостными продолжало оставаться практически исключительной привилегией поляков. В 1840 г. царское правительство сумело непосредственно подчинить себе лишь следующие группы украинских крепостных440440
  РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. Д. 6344 – Отчет генерал-губернатора Д.Г. Бибикова по трем губерниям за 1840 г.


[Закрыть]:

В целом 415 100 крестьян было исключено из сферы польского влияния. К ним следует также добавить еще несколько тысяч крепостных, со времен Екатерины II принадлежавших российским частным владельцам (см. 3 главу этой части). Однако их количество было незначительным по сравнению с массой крестьян, все еще находившихся в полной экономической зависимости от традиционных владельцев. С этого времени царское правительство стремилось осуществлять более серьезный контроль за крепостными, настраивая их против польских помещиков. Количество крепостных в трех губерниях было следующим441441
  Ibidem.


[Закрыть]:

Царские власти внушали крепостным убеждение, что Польша больше не существует и что в их же интересах признать своим истинным благодетелем царя, поскольку их с русскими объединяет общая религия. На этих землях доминирующую позицию занимало православие, а грекокатоличество (униатство), преобладавшее до разделов Речи Посполитой, к этому времени уже лишилось большинства верующих. В 1840 г. генерал-губернатор с удовлетворением сообщал об удачном воплощении в жизнь указа 1839 г., которым, в частности, предписывалось приобщение небольшой группы униатов (130 тыс. душ) к православной церкви. 579 402 крестьянина-католика в трех губерниях (70 061 – в Киевской, 224 353 – в Подольской и 284 988 – в Волынской) было незначительным числом по сравнению с тремя миллионами православных442442
  Ibidem.


[Закрыть]. Впрочем, властям не потребовалось особых усилий, чтобы разжечь в украинском крестьянстве тлевшую вражду к польской шляхте.

Не все поляки, как было показано в первой части, являлись землевладельцами, хотя, как известно, все они считали себя шляхтичами. Тем не менее, крестьяне с ненавистью относились к безземельной шляхте, поскольку именно ее чаще всего привлекали помещики для службы в качестве управляющих, экономов и т.п. Для воспоминаний всех польских авторов об этом регионе характерно обращение к одной крайне важной дате, а именно к 1768 году – году страшной резни польской шляхты в Умани. Еще в XVIII в. киевский депутат сейма Ян Хоецкий справедливо указывал на экономов как на непосредственных эксплуататоров простонародья: «В уманских и белоцерковских имениях [т.е. в крупных поместьях Потоцких и Браницких. – Д.Б.] на службе состоит тысяча шляхтичей; у них есть имения, свободы, и они всем заправляют»443443
  См.: Korzon T. Wewnętrzne dzieje Polski. T. I. S. 88.


[Закрыть].

Ненависть к полякам и шляхте в это время достигала неслыханной силы; ее ужасающий образ находим в поэме 1828 г. «Каневский замок» польского поэта-романтика С. Гощинского. Герой поэмы казак Небаба, возглавивший в 1768 г. восставших крестьян, призывает своих товарищей идти за ним на борьбу против польской шляхты:

 
Тот, у кого кнутом отец засечен,
 
 
Тот, у кого похищена жена,
 
 
Невеста юная осрамлена,
 
 
Тот, кто был лаской панскою отмечен,
 
 
Того стенаньем девушек и вдов
 
 
И муками погибших заклинаю —
 
 
Пускай скорее выйдет из рядов,
 
 
Становится ко мне поближе, с краю.
 

Это обращение перерастает в поэме в призыв к мести:

 
Кто изнемог под игом панских пут
 
 
И кто работал на панов годами,
 
 
А сам и мерз, и голодал как пес,
 
 
Тот, кто не раз утрату перенес,
 
 
Кто совершить задумал дело мести,
 
 
Чтоб позже с наслаждением вздохнуть,
 
 
Того я заклинаю – будем вместе!
 
 
Победа! Вольность! На коней – и в путь!444444
  Приведенное В. Вельхорским число жертв – 150 тыс., безусловно, преувеличено, поскольку оно равняется общему количеству польского населения на Украине, а не 1/5, как утверждает автор. См.: Wielhorski W. Ziemie ukrainne Rzeczypospolitej. Zarys dziejów // Pamiętnik Kijowski. Londyn, 1959. T. I. S. 70. Фрагменты поэмы цитируются по: Гощинский С. Каневский замок. Перевод С. Свяцкого // Польская романтическая поэма XIX века. Пер. с польск. / Сост. и предисл. Б. Стахеева. М., 1982. С. 149 – 150. Как известно, в основу знаменитой поэмы Т. Шевченко «Гайдамаки» также легла тема этой кровавой мести.


[Закрыть]
 

(Перевод С. Свяцкого)

Достаточно обратиться к начальному периоду пребывания поляков на Украине, чтобы понять, что их присутствие никогда не было желанным. В опубликованном еще в советское время сборнике документов и материалов представлен перечень крестьянских восстаний, начиная с XVIII в. – непрерывность этой цепи поражает445445
  Селянський рух на Україні. Т. 1. С. 574. Второй том посвящен второй четверти первой половины XIX в.: Селянський рух на Україні 1826 – 1849 рр. Київ, 1985. Т. 2. См. также: Дядиченко В.А. Історія селянства Української PCP. Київ, 1967. Т. І, последняя глава.


[Закрыть].

Отношения между поляками и украинцами были не чем иным, как отношениями между помещиками и крепостными. Польский писатель Ю. Крашевский был одним из немногих, возможно даже единственным, кто в упомянутый период решился заклеймить бездумное отношение его единоплеменников к крестьянам и показать, что злоупотребления, которые привели к казацким войнам XVII в. и резне XVIII в., в еще большей степени были усугублены в XIX в. Ссылаясь на сочувственное отношение польских авторов, описывающих войны XVII в. (например, на свидетельства Самуэля Твардовского)446446
  Twardowski S. Woyna domowa z Kozaki i Tatary, Moskwą… za panowania Jana Kazimierza… tocząca się. 1681, w czterych księgach. Кроме этого свидетельства он также цитирует Грондского и французского картографа Г.Л. де Боплана.


[Закрыть], Крашевский подчеркивал, что уже в те времена «неслыханным было барское притеснение на Руси, которое частично и привело, или, по крайней мере, во многом помогло Хмельницкому в страшном бунте, за который пришлось заплатить такой мерой пролитой крови. Растущее количество налогов, чиншей, разных выплат, к которым вскоре была добавлена тяжесть военного постоя, становилось практически невыносимым. В случае рождения ребенка или свадьбы требовали дань в звонкой монете – еще сейчас на Полесье и Волыни сохранился обычай приносить в дар пану, например, черную курицу, полотно, крупу, водку, пирог, красный кушак и т.д.». Евреи, также эксплуатировавшие крепостных, страдали от взрывов народного гнева вместе с помещиками, однако, по мнению Крашевского, который, впрочем, сам был землевладельцем, основная ответственность лежала на последних: «…действительно, справедливость, должна быть во всем, но я не знаю, как совместить просвещение, к которому стремимся, с нечеловеческим грабежом, который виден почти всюду»447447
  Kraszewski J.I. Wspomnienia Wołynia, Polesia i Litwy. Wilno, 1840. T. I. S. 170 – 181.


[Закрыть]. Как известно, Н.В. Гоголь смог мастерски описать эту трагедию XVII в. в повести «Тарас Бульба».

В 1841 г. другой польский мемуарист так писал о подольских крестьянах: «Татары застали бы мужиков в том же виде, в каком их в начале XIV в. оставили. Те же нужды и промыслы, то же невежество и нищета. Труд их подобен скотскому. Требует присмотра, предоставленные сами себе мужички не работали бы ни на панов, ни на самих себя»448448
  Przezdziecki A. Podole, Wołyń, Ukraina. Obraz miejsc i czasów. Wilno, 1841. T. I. S. 78.


[Закрыть]. Рабская атмосфера передана и в живописи тех лет: украинские крестьяне в изображении Каетана Келесинского (1808 – 1849) зачастую лишь пьют или ругаются. Крашевский указывал на то, что множились суеверия и предрассудки, никто не пытался спасать избы во время пожара, поскольку к огню относились как к гостю, которого нужно должным образом встречать. Крестьян было легко держать под контролем, злоупотребляя их простотой и набожностью, требовать, чтобы падали ниц при виде своего господина. По мнению Крашевского, немного более высокий уровень жизни здешних крестьян по сравнению с Царством Польским объяснялся лишь плодородием украинской земли449449
  Kraszewski J.I. Wspomnienia Wołynia. S. 175. Он обращает внимание на то, что чем ближе к Киеву, тем крестьянки одеты богаче, а крестьян с упряжью больше.


[Закрыть]. В целом же помещики не выделяли больше трети земли под наделы крестьянам, которые после отмены крепостного права в 1861 г. продолжали бесплатно обрабатывать помещичьи земли, как правило более плодородные (такое положение дел будет сохраняться вплоть до 1917 г.)450450
  Барабой А.З. Обезземелення поміщиками кріпосних селян Подільської губернії і посилення експлуатації їх в період між «інвентарною» і «селянською» реформами / II Наукові записки Інституту історії АН УРСР. Київ, 1958. Т. 12; Ханцова-Берникова В.З. З життя селянства Київщини за першу половину XIX ст. // Україна. 1927. Т. 21; Rawita-Gawroński F. Konfiskata ziemi polskiej przez Rosję po roku 1831 i 1863. Kraków, 1917. S. 7 – 20.


[Закрыть]. Собственно, основной причиной всех бунтов и было рабское угнетение. Однако действия крестьянских банд, таких как отряд Устима Кармелюка, который в количестве 2700 человек терроризировал помещиков Волыни и Подолья с 1812 по 1835 г., пока его предводитель не был пойман и казнен, не следует рассматривать в качестве проявления национального самосознания, которое в этот период было достаточно слабым451451
  Национальное самосознание, как известно, было характерно для XVII в., периода великих народных (казацких) восстаний, но в исследуемый период оно практически сошло на нет, и о его проявлении можно говорить в случае интеллектуальной среды и в крупных городах. Свидетельством тому, например, произведения Григория Сковороды или знаменитая «История русов», написанная в первой трети XIX в. и изданная в Москве в 1846 г., или деятельность Братства Кирилла и Мефодия в 1845 – 1847 гг.


[Закрыть].