Текст книги "Шепот питона"

Автор книги: Cилье Ульстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Руе

Кристиансунн

Пятница, 18 августа 2017 года

– Потанцуем? – Ронья улыбнулась и протянула мне свою маленькую ручку. От алкоголя на щеках у нее расцвели алые розы. Темно-русые волосы, обычно забранные в хвост, свободно падали на плечи. Ее зовут Ронья Сульшинн[5]5
  Solskinn – солнечный свет (норв.).


[Закрыть]. Такая фамилия – словно обещание, и никому не под силу сдержать это обещание так, как на это способна Ронья. Когда говорят «открытый и дружелюбный» – это про нее. И взрослая жизнь еще не стряхнула с нее былую наивность. У нее всё еще впереди.

– Спасибо, очень приятно, но я не танцую.

Они притащили меня в битком набитый бар. Тут полным-полно народу; спьяну все покачиваются, разговаривают излишне громко, бесцеремонно плюхаются на стул рядом и ни с того ни с сего заговаривают с тобой. Говорят, это самое популярное место в городе, и все благодаря караоке. Пьяные вопли тех, кто потерял всякий разум и кому попался в руки микрофон. Прикольно – вот что они думают. А когда не знаешь слова, еще прикольнее.

Ронья склонилась над столом, взглянула на всех остальных, занятых разговором, и, быстро действуя большими пальцами, набрала что-то на своем телефоне. А потом показала экран мне. «Хотела тебе сказать, что ты правильно разозлился. С какой стати они расспрашивают тебя обо всем этом?»

В ресторан я опоздал. Другие пошли туда сразу с работы, а мне разрешили забежать домой, чтобы надеть свежую рубашку. Поэтому место за столом мне досталось самое поганое, с краю, у стенки, где я словно оказался под перекрестным допросом со стороны полицейских, с которыми после переезда вообще нигде не пересекался. Они принялись спрашивать, правда ли все то, что случилось с моей дочерью. Изображали всякие чувства. А ведь сами-то они считают себя добрыми – и это хуже всего. Они думают, что если выковыряют у меня из воспоминаний Малышку и лишний раз напомнят о ней, то мне сделается легче. Они не понимают, что она – это не тема для праздной беседы; она – моя дочь из плоти и крови. В итоге я прямым текстом попросил их заткнуться. Посмотрел на Ронью, кивнул и в знак благодарности улыбнулся. Однажды Малышка назвала меня брюзгой. Едва ли случайно: когда мы с Ингрид были женаты, та нередко называла меня так же. Но в те времена я брюзжал иначе. Наверное, я был раздражительным. Упертым – это однозначно. Время от времени отдалялся от семьи, потому что работа занимала чересчур значительную часть моей жизни. А вот сейчас – сейчас я и правда брюзга. Брюзга во мне стал для меня новым другом, защитником. Я его ненавижу, но мне он нужен. Так оно сложилось.

Я посмотрел на сообщение от Роньи, стер написанное ею и, неуклюже перебирая пальцами, написал: «Злиться вообще правильно. Не только на всяких мразей, на допросе или при аресте, а вообще».

Ронья взяла телефон и прочитала мое сообщение. Потом кивнула, выпрямилась и пошла к танцполу. Она выглядела такой беззаботной, такой свободной… Сам же я, по крайней мере, радовался, что из-за громкой музыки вести доверительные беседы никто не полезет.

Большинство уже топчется на танцполе, рядом с Роньей. Сама она вскоре положила руки на плечи датчанину, а он ухватил ее за талию. Может, он ей и нужен? Какой-то чересчур правильный. Ей с ним будет скучно. Эти молодые девушки, они долго бывают словно неприкаянные. Постоянно ищут чего-то, и такие открытые… Прежде чем Ронья научится держать чувства при себе, ее еще не раз ранят.

– Взять тебе чего-нибудь? – спросил Шахид. – Я угощаю.

Взгляд у него мутный, да и нагнулся он чересчур близко. Мне часто приходило в голову, что Шахид – один из самых практичных моих знакомых. Очки у него функциональные, обувь удобная, а на работу он ездит на велосипеде, закинув за плечи серо-оранжевый рюкзак с бутылкой воды в боковом кармане. Тут тебе и спорт, и транспорт. Сейчас этот мой суперпрактичный начальник махнул карточкой «Виза» в направлении бара. Пьяные чуют трезвость издалека и изо всех сил стараются искоренить четкую дикцию и самоуважение. Я показал на полупустой бокал и ответил, что у меня еще осталось.

– У тебя всё в порядке, Руе? Тебе у нас в отделении нравится? – Ему приходилось перекрикивать упрямую женщину лет сорока, уверенную, что с самыми высокими нотами она тоже справится. То есть если у меня не всё в порядке – а тут он прав, – то появилась отличная возможность проорать об этом своему начальнику. Сперва я решил было вовсе не отвечать – или уточнить, завел ли он этот разговор, потому что так прописано в правилах.

– Все хорошо, но я, наверное, скоро пойду домой.

Он положил руку мне на плечо. По-пьяному доверительно.

– Побудь еще немного, Руе. Ты же сегодня виновник торжества.

«Виновник торжества» ни о каком торжестве не просил, однако никто из них об этом и не подумал. Самому Шахиду тоже чуть за пятьдесят, и когда ему стукнул полтинник, он наверняка пригласил на праздник всех норвежцев пакистанского происхождения.

– Побудь еще чуть-чуть, – повторил он. – Когда ты с нами, это хорошо. Мы же нечасто проводим время вместе. Общаться полезно. Ты и сам это знаешь, ведь опыт у тебя немалый; ты знаешь, как важно общаться с сослуживцами – тогда и работать с ними проще. Нам просто необходимо беседовать друг с другом. Делиться впечатлениями о том, что нам приходится переживать. Но сегодня мы просто веселимся. Твое здоровье.

Мы чокнулись. Шахид повернулся к тем, кто сидел с другой стороны от него. Я уставился на стакан с пивом и попытался сосчитать до десяти. Хотелось сказать ему, что не надо мне рассказывать о пользе беседы. Естественно, это штука полезная. Когда болтаешь о работе, о том, что с тобой успело случиться. Когда ты устал, но не особо, – просто тебе нужно выпустить пар. Но мне беседой не поможешь.

Заиграла спокойная мелодия. Ронья с датчанином приникли друг к дружке, и она положила голову ему на грудь. Ронья маленькая и хрупкая, он высокий и крупный и как будто окутал ее своим телом. Ее руки утонули в его руках, его плечи нависали над ее плечами. Эти двое рядом смотрелись почти красиво, вот только казалось, будто Ронья искала уменьшенную его версию, а нашла вот такую. Вообще он вежливый, и в вещах у него порядок. Это хорошо. Не знаю, почему меня вообще заботит, с кем ей вздумается встречаться. Просто она приятная собеседница, и я желаю ей счастья.

Столешница завибрировала. Эта вибрация исходила из кармана Шахида, но сам Шахид, как ни в чем не бывало, болтал со своим соседом и не замечал, что звонит телефон. Пришлось мне постучать его по плечу, чтобы привлечь его внимание. Выходя из-за стола, Шахид не стал просить меня пропустить его, а вылез с другой стороны, хотя для этого ему пришлось поднять троих. Теперь моим соседом по столу был Осмунд. Он надел новую рубашку и вязаный пуловер.

– Ну, как дела у нашего именинника?

Сегодня вечером меня столько раз спросили, как дела, – я уже и со счету сбился. А дела не очень. Я сбежал в другой город лишь для того, чтобы уяснить: ничего не меняется. И все это совершенно безнадежно, совсем как в той песне, где мужик решил сбежать от гнома. Каждому ясно, что этот проклятый гном увяжется следом. Я поднял бокал и, чтобы хоть что-то сказать, спросил Осмунда, готов ли он к плановому посещению школы.

С Осмундом легко разговаривать по одной простой причине: для него ничто не имеет особого значения. Ни работа, ни погода, ни усталость. Осмунд ждет пенсии. Ему остался всего год, а потом он наконец усядется в кресло на террасе и будет наблюдать за птицами в саду. Старикан с юной душой, мечтающий о домашнем затворничестве. Его интерес к птицам я разделяю, но их вид усиливает мою скорбь. Я смотрю на птиц, потому что они напоминают мне об утрате. Я вижу, как они вьют гнезда и приносят птенцам корм, и представляю себе тот день, когда кто-нибудь явится сюда с пилой и спилит дерево. Расскажи я об этом Осмунду, он не понял бы. Поэтому мы обычно рассказываем друг дружке про птиц на кормушке. Я – про тех, что были в моей прошлой жизни, а он – про тех, что прилетают к нему сейчас.

Музыка стихла. Кашлянув, женский голос проговорил в микрофон, что сегодня среди нас именинник. Я посмотрел на сцену. Там стояла Бирта и еще четверо полицейских.

– Руе Ульсвику исполняется пятьдесят пять, поэтому мы исполним для него Happy Birthday.

Осмунд потянул меня за руку и подтолкнул наверх, но я вставать не стал. Впрочем, все и так догадались, у кого день рождения. Все присутствующие посмотрели на меня и запели, а официантка вынесла большой торт. Горящие свечи в темном помещении смотрелись особенно ярко.

Я стиснул под столом кулаки. Надо бы улыбнуться, поблагодарить и задуть свечи, но как же мне со всем этим справиться? Если б в этом проклятом мире имелся хоть какой-то смысл, мне давно следовало бы умереть, а не стареть вот так, год за годом. Я встал. Растянул губы в неестественной улыбке. Принялся кивать, кланяться и махать, а остальные со всех сторон щелкали меня на телефоны. Я дунул. Чтобы дыхания хватило и на последние свечки, мне пришлось вдохнуть еще раз.

Вскоре половина присутствующих столпились вокруг моего столика и начали поздравлять меня с днем рождения. Какой-то женщине лет шестидесяти непременно вдумалось угостить меня стаканчиком. Она сильно набралась и не замечала, что в вырез блузки у нее видно половину бюстгальтера. Я поблагодарил и вежливо отказался. А вот следующего, кто ко мне полез, послал куда подальше. Живот скрутило, грудь сдавило, щеки горели. Я принялся проталкиваться через толпу к выходу. Быстрей отсюда, на свежий воздух. Ни секунды больше не стану тут сидеть.

– Руе!

С балкона, где стояли курильщики, свесился Шахид. Он прижимал к груди телефон – видно, просек, что я решил свалить. Знаком попросил меня подойти. На секунду я едва не послушался его, но мое терпение иссякло. Мне пора домой. Я протиснулся мимо обжимающейся парочки и зашагал по ступенькам вниз. На тротуаре перед баром остановился и глубоко вдохнул. Воздух обжег мне легкие.

– Руе!

Шахид бросился следом за мной. В трубку он сказал, что перезвонит позже.

– Кое-что случилось.

Он был бледен и держал мобильник двумя пальцами, словно какой-то раскаленный предмет. Огляделся, посмотрел на охранника и группку девушек неподалеку.

– Пропала девочка. Одиннадцать лет. Девять часов назад.

Я кашлянул.

– Они сейчас об этом сообщили?

Он кивнул.

– Речь идет о ребенке; раньше она не пропадала, поэтому расследование начнем прямо сейчас. Будем надеяться, что ее найдут уже сегодня ночью, но мало ли… Сам все знаешь. Время дорого, если дело серьезное. Вдруг ее до завтрашнего утра не найдут, а у нас сегодня все следователи целую ночь в баре просидели… Нам надо по домам. И хорошенько выспаться.

Я тоже кивнул. Тяжесть в груди исчезла.

Я кашлянул.

– Я могу поработать сейчас.

Шахид удивленно уставился на меня.

– Тебе бы протрезветь сначала, Руе.

Я посмотрел себе на руки. Сознаваться мне не хотелось.

– Я весь вечер пил безалкогольное пиво, – наконец проговорил я.

Лив

Олесунн

Пятница, 9 января 2004 года

В темной комнате сидела темнокожая девушка. Ее длинные черные волосы падали на лицо. Она сидела на плетеном кресле, поставленном посреди лужи. Послышалось шипение, какое бывает, когда телесигнал потерян. Главная героиня фильма подошла к темнокожей девушке и протянула руку. Дальше события развивались стремительно: девушка ухватила руку женщины, комната закружилась, и раздался крик. Женщина проснулась. Она лежала в собственной кровати, но на руке у нее была кровавая отметина от чьих-то пальцев.

Положив голову на плечо Эгилю, я жадно кидала в рот попкорн. Неро лежал на диване у нас за спиной. Время от времени он касался хвостом моего затылка. За стеклом падал снег вперемешку с дождем. Перед Рождеством мы развесили на террасе фонарики, но праздновали так бурно, что они грозили вот-вот отвалиться. Эгиль на Рождество ездил к родителям и вернулся с острой потребностью хорошенько повеселиться. Ощущение было такое, будто между Рождеством и Новым годом у нас весь город побывал.

– Нам можно в кино сниматься. Типа «Звонка», – сказал Эгиль. – А тебе, Лив, роль Самары в самый раз была бы.

– Тсссс! – одернул его Ингвар.

Он сидел в кресле, закинув ноги на старый ящик из-под газировки. Челка падала ему на глаза.

– Самару и Ингвар запросто сыграл бы! – Я расхохоталась. – Можно вообще по очереди играть.

Ингвар бросил зернышко попкорна, оно пролетело через всю комнату и угодило мне в лицо. Я бросила его обратно, но промахнулась, и попкорн упал на пол. Тогда за меня вступился Эгиль: он запустил руку в миску с попкорном и швырнул в Ингвара целую пригоршню. Я испустила радостный вопль и захлопала в ладоши.

– Уймитесь, мелюзга, – сказал Ингвар, – тут некоторые, между прочим, кино смотрят.

– Ты же видел японскую версию, – подловила его я, – и знаешь, что будет дальше.

– Я смотрю кино не для того, чтобы узнать, что будет дальше, – парировал Ингвар.

Раздался звонок в дверь, и входная дверь открылась. В прихожей послышались голоса.

– Мы тут шмотье бросим! – крикнул один из музыкантов из группы Ингвара. Тот проорал в ответ нечто нечленораздельное.

На экране главная героиня отыскала дом, где выросла девочка, и поняла, что в детстве та была обделена вниманием. Эгиль вытянул накачанную руку, на которой отдыхал Неро, и произнес:

– Вот что я вам скажу. Он скоро вырастет и будет длиной с диван; но пока он не вымахал, надо обязательно его показать кому-нибудь. Говорите, что хотите. Однажды вы свалите, и я это проверну.

– Забудь, Эгиль, – отмахнулась я. – Когда я перееду, то и Неро с собой заберу.

– Это не твоя змея, не тебе и решать, – сказал Эгиль. – И за змею, и за террариум заплатил я.

– Ты хочешь сказать, твой папа заплатил.

– Заткнись.

– Ну хватит, завязывайте, – буркнул с кресла Ингвар.

– Ты чего это? – спросила я. – Критические дни?

Ингвар вскочил и стряхнул с себя остатки попкорна.

– Ну всё, достали. С вами даже кино не посмотришь.

Он скрылся в коридоре. Я перевела взгляд на экран, но нить уже была потеряла.

– Мне это не нравится, – сказал Эгиль, – вечно ты отца моего приплетаешь… Вообще-то это хреново.

– Знаю, – признала я, – прости.

– Я на Рождество вообще представлял, как пристрелю его, – Эгиль сложил пальцы в форме пистолета. – Он насквозь психопат, реально. У него и чувств никаких нету, только жадность и злость. По-моему, такие, как он, не заслужили власти над другими.

– Такие, как он, как раз эту власть и получают, – сказала я.

Он кивнул.

– Мне бы с ним расквитаться. Воздать по заслугам. Однажды он у меня дождется. Деньги – вот его больная мозоль. Надо дом ему сжечь или сейф ограбить.

В лавовом светильнике возле телевизора плавал большой желто-зеленый пузырь.

– Чего это с Ингваром такое? – спросила я. – Через слово огрызается.

Эгиль сунул в рот попкорн и принялся тщательно его разжевывать.

– Что-то случилось, да? – не отставала я.

Он вздохнул.

– Да я на него слегка наехал… Ничего особо серьезного.

Я поставила кино на паузу и повернулась к Эгилю. Неро высунул в мою сторону язычок.

– Давай выкладывай, – сказала я.

Эгиль опустил взгляд.

– Думаю, тебя это не обрадует.

– Колись.

Эгиль поднес змею к лицу и внимательно посмотрел на покрытое чешуйками тело.

– Он тут с Патриком пару раз встречался. В городе. Я видел, как они болтают.

Я зажмурилась и постаралась стереть воспоминания. Исходящий от Патрика запах пива и грязи. Патрик редко мылся, кожа у него была плохая, а волосы – жирные. Девчонки при нем это и обсуждали. По вечерам он иногда выдавливал перед зеркалом прыщи.

– Ингвар говорит, это сложно, – продолжал Эгиль, – Патрик ведь безо всякой задней мысли к нему подходит, они старые друзья. Но Ингвар пообещал с ним больше не общаться.

Старые друзья… Ну что ж, бывает. Знакомые у каждого имеются. Если хочешь убежать, недостаточно просто перебраться на другой берег фьорда.

– По-моему, Ингвару стоило бы ему морду набить, – сказал Эгиль. – На самом деле, нам бы нанять кого-нибудь, чтобы его по стенке размазали. Например, этого Дэвида, приятеля Ингвара…

– Нет, не пойдет, – возразила я, – Патрик, как ни крути, мой брат.

Эгиль покачал головой.

– И чего ты за него переживаешь? Он этого не заслужил.

– Он что, приходил сюда?

В эту секунду из комнаты Ингвара раздался оглушительный скрежет, словно музыканты решили сыграть на циркулярной пиле. Похоже, Неро эти звуки растревожили. Я сняла его у Эгиля с плеча и сказала:

– Охренеть. Пойду заниматься.

Ронья

Кристиансунн

Пятница, 18 августа 2017 года

От Августа пахло лосьоном после бритья и виски. Он обхватил меня руками, так что я почти утонула в его объятиях, и наклонился ко мне, совсем близко; я даже поры у него на коже разглядела. А сквозь гладкую кожу на подбородке пробивались светлые волоски. В баре затянули Happy Birthday. Мы стояли на лестнице, чуть в стороне от всех остальных, однако кто-нибудь из коллег мог в любой момент сюда сунуться. Я взглянула в сторону бара, но никого из знакомых не заметила. Август здорово напился. Прежде я его таким еще не видела. Глаза заволокло, губы растянуты в глупой улыбке. От удивления я хихикнула. Обнимать его за шею, ощущать на своем лице его дыхание – это как-то непривычно. И недальновидно, вообще ни с какой стороны. Мы же коллеги. Впрочем, все это словно понарошку. Пахнет от него приятно, а один поцелуй ничего не изменит. Чтобы дотянуться до его губ, мне пришлось встать на цыпочки.

Губы у него узкие и чуть мягче, чем я ожидала; язык движется осторожно, как маленькая остророгая улитка. Наконец наши губы с тихим чмоканьем разомкнулись. Я снова хихикнула, покачала, сама себе удивляясь, головой и боднула Августа лбом в грудь. Он горячо задышал мне в волосы и пробормотал:

– Наверное, пока хватит.

– Это точно, – засмеялась я, – пока хватит.

Кто-то протиснулся мимо нас к выходу. Я подняла голову и увидела широкую спину Руе. За ним бежал начальник. Август отшатнулся. Я закрыла лицо руками. Щеки у меня пылали.

– Думаешь, они нас заметили?

Я отошла в сторону и поправила волосы. Бог весть, как я теперь выгляжу, после того как Август запускал пальцы мне в волосы.

– Пойдем обратно, к остальным, пока никто больше не вышел.

Я зашагала в бар, уговаривая себя не трогать волосы. Макияж, наверное, тоже размазался, может, и тушь потекла… впрочем, этого все равно никто не заметит. Я подняла голову и перехватила взгляд Бирты. Она посмотрела на меня, потом на Августа, брови ее поползли вверх, и она заулыбалась. Наивно с моей стороны было полагать, что мы всех обхитрим.

Я встала в очередь к бару. Говорить ни с кем не хотелось. Выпью стакан воды и пойду домой. Бирта подошла ко мне и потянула за руку.

– Обожаю эту песню, – воскликнула она, – пошли тоже потанцуем.

Я покачала головой, но Бирта и слушать не желала – и потащила меня на танцпол.

– Давай выше нос, принцесса, – она пальцем подняла мне голову.

Мы стали танцевать. Мне полегчало – все лучше, чем стоять возле бара, сгорая от стыда. Может, именно поэтому Бирта и увела меня оттуда. Я отбросила назад волосы, посмотрела на потолок и окунулась в музыку. От переливающегося, свисающего с потолка шара на наших лицах плясали серебряные блики. Мы подпевали «Спайс гёрлз» с их Wannabe и смеялись.

Кто-то ухватил меня за локоть и развернул. На миг мне почудилось, что это Август, однако сзади стоял Шахид. И, судя по всему, нервничал.

– Веселье окончено, – сказал он. – Всем по домам, и чтобы к завтрашнему дню были как стеклышко.

Лив

Олесунн

Вторник, 3 февраля 2004 года

Ее сервант был воротами в мир выпечки. Один за другим она достала оттуда анисовый рогалик, венское пирожное, гвоздичную сдобу и плотный кусок масла под стеклянной крышкой. Миндальные печенья, похоже, пролежали там с Рождества. Женщина разлила по цветастым фарфоровым чашкам кофе. Коричневый козий сыр прилипал к нёбу, я откусывала большие куски печенья и булочек и запивала их молоком.

– Беспорядок там ужасный, – сказала она, – для пожилой женщины дел невпроворот. Мой сын… – дала мне фотографию мужчины средних лет, – он так старается помочь! В последний раз, когда он приезжал ко мне, то просто отвез половину всей живности к ветеринару. Это ужасный шаг, но куда деваться, когда сам не в состоянии о них позаботиться? Как же славно, что среди молодежи тоже попадаются такие, как ты, те, кто любит животных, – и она похлопала меня своей дряхлой, обмякшей рукой по плечу.

Двигаясь, старушка сгибала руки в локтях, горбилась и при этом выпячивала грудь. Она напоминала какую-то диковинную птицу. У меня никогда не было бабушки – по крайней мере, я своих бабушек не знала. Да и вообще была не в курсе, живы ли они и как отнесутся ко мне, если мы с ними познакомимся. Поэтому похожи ли бабушкины руки на руки этой женщины, я не знала. Кожа свисала с них тяжелыми складками, сморщенная и, словно небо звездами, усыпанная старческими пятнами.

Она проводила меня в подвал, а там приподняла лежавшее на скамейке одеяло. Под одеялом, в коробке, лежала окотившаяся кошка с двумя новорожденными котятами. От света котята запищали и принялись ползать по коробке. Женщина взяла одного из них на руки – черепахового котенка, испуганно замяукавшего оттого, что его схватили. Шерсть у него была мягкой, словно жидкой. Лежа у меня на ладони, словно в ложке, котенок беспомощно перебирал лапками, тихо мяукал и царапал мне кожу. Я спокойно прижала его к груди.

– Ну, привет, – сказала я. – Отнесу тебя домой.

* * *

Всю дорогу до дома я преодолела пешком, боясь сесть в автобус из страха, что кто-нибудь меня узнает. Смотрела на прохожих, высматривала среди них знакомых, чтобы спрятаться, если они меня заметят. Я шагала, выпрямившись, подавляла в себе желание ссутулиться, побежать, спрятаться. Еще я старалась не шагать по лужам, однако вода все равно просачивалась в ботинки, и даже брючины намокли.

Дорога была скучной, зато не вызывала у меня страха. В руке у меня покачивалась клетка. Каждый раз, когда она наклонялась, котенок скользил по полу и тихо пищал. Было всего двенадцать дня, и улицы оставались по-прежнему пустыми. В этом районе народа днем вообще мало – главное, не попасть сюда в тот момент, когда у местных школьников большая перемена. А Эгиль с Ингваром вернутся лишь через несколько часов.

Неро перестал довольствоваться мышами и крысами. Он принимал и глотал их, но его голод они больше не утоляли. Ночами он не давал мне уснуть. Его древний голос проникал мне в уши, а сам он, улучив момент, кидался на меня, показывая, что его недокармливают. «Лив, славная», – этого я больше не слышала. «Охота, охота, охота», – твердил Неро. Он еще ни разу не укусил меня, но был на грани этого.

Я перешла дорогу и зашагала прямо по проезжей части, по тающему льду, черному от выхлопных газов. Идти осталось недолго, однако мои собственные нервы мне не верили. Из клетки доносился писк. Что я скажу, если встречу кого-нибудь? Чтобы вранью поверили, надо сказать полуправду, вот только какую именно? Я присматриваю за котенком по просьбе одной знакомой старушки, которую положили в больницу… Его отдал мне на время старый друг семьи… Нет, слишком сложно. Ручка клетки обжигала пальцы, писк отдавался в висках. Еще несколько метров по дороге. И не сметь заглядывать в машину, притормозившую, чтобы пропустить меня. Сейчас совершенно обычный день, ничего особенного, я просто носила котенка к ветеринару, это котенок моей подруги. А сама она готовится к экзаменам… И что же это за подруга такая?

И вот я наконец пришла. Резкий поворот – и опять писк. Спокойно, спокойно. Еще одно препятствие, последнее и самое опасное. Надо пройти мимо окон первого этажа и придумать что-нибудь, если я попадусь на глаза домовладелице и все это ей не понравится. Из окна она никогда не выглядывает, ни днем, ни вечером, вечно за занавесками прячется, но кто знает… Может, именно сегодня, когда я буду проходить мимо, ей приспичит посмотреть в окно? Держа клетку так, словно это чемоданчик, я спокойно прошла по двору и подняла голову. И в окне кухни увидела ее. Узкое лицо в облаке седых волос. Домовладелица была чем-то занята, однако, как раз когда я посмотрела на нее, она тоже взглянула в окно. Я машинально подняла свободную руку, чтобы помахать, но домовладелица отвернулась и снова занялась своим делом.

Шагая вниз по лестнице, я силилась унять дрожь. Спокойно, спокойно. Мне дали котенка всего на несколько дней, и, разумеется, я собиралась спросить разрешения, если пойму, что хочу оставить его насовсем. Трясущейся рукой я открыла дверь. Из клетки доносился писк. Если котенок у меня всего на несколько дней, то почему я ничего не сказала Эгилю и Ингвару? С другой стороны, кому вообще все это интересно?

Взгляд мой упал на подставку для обуви, хотя я знала, что Эгиль на занятиях, а Ингвар репетирует с группой. Из коридора посмотрела в окно, на палисадник и штакетник вокруг, на редкие, проезжающие мимо машины. Я по-прежнему могла вернуться к старухе, отдавшей мне котенка, и сказать, что у меня вдруг началась аллергия или что я передумала. Может, мне было бы полегче, расскажи я обо всем Эгилю с Ингваром. Когда в курсе несколько человек, кажется, будто это вышедшая за рамки разумного игра. Мы бы подбадривали друг дружку. И тем не менее спросить их у меня не хватило смелости. Или мне не хотелось. Я решила пережить это в одиночку, движимая желанием, драйвом, стремлением накормить змею.

Позолоченным ключиком я отперла дверь в комнату, поставила клетку на пол и пошла достать Неро из террариума. Когда он хотел, я нередко оставляла его в комнате, однако в террариуме было теплее. Хотя Неро терпеть не мог, когда его туда кладут, хотя я часто слышала, как он изрыгает проклятия, я знала, что ему нужно тепло. Неро рвался на свободу, но не понимал, что это значит, – в этом я не сомневалась.

Неро позволил приподнять себя и уложить на грязно-бежевый ковер. Питон довольно быстро вырос, и теперь обходиться с ним стало сложнее, но, почуяв еду, он делался покладистым. Вот и сейчас уже распознал присутствие нового, крошечного существа. Прильнув к клетке, он несколько раз высунул язычок.

Я открыла клетку и, сунув внутрь руку, ухватила маленькое тельце. Котенок пищал и махал лапками. Его тонкая шерсть встала дыбом, будто наэлектризованная. Он кричал оттого, что его поднимают, гладят по спине, сажают на пол, оттого, что его принесли в комнату, полную движений, оттого, что он существует. Возможно, такое существо не пугает разве что тепло материнского тела, вот только теперь матери рядом не было.

Внутри у меня точно сработал сигнал тревоги. В ушах зашумело, в крови закипел адреналин, и мне пришлось напомнить самой себе, что судьба животного давно решена. Эти котята никому не нужны, а остальных уже усыпили. Лучше б отнесли в лес, на корм лисам. В норвежских домах и так засилье кошек, чьи хозяева уклеивают двери ближайших магазинов объявлениями о котятах, но без толку. «Лучше уж отдать его голодному хищнику, – думала я, – чем заполнять свалки рядом с ветклиниками свидетельствами человеческой неспособности позаботиться о собственных питомцах. А так, по крайней мере, хоть пользу принесет».

Неро стремительно приближался к покачивающейся на слабых лапках добыче. Наверное, котенок заметил поблизости движение, скользящую плоть, а потом увидел и змеиную голову. И закричал. Это был не кошачий писк, а крик ужаса. Так мог бы кричать человек. Но Неро вонзил зубы в щуплую шею, и крик тут же стих. Осталось лишь движение, змеиное тело, все плотнее смыкающееся вокруг добычи.

Я вдруг подумала, что змеи хотя бы честны. Они не пытаются замаскировать свои поступки рассуждениями о нравственности. Человек же сперва разглагольствует о добре и зле, а в следующую секунду нарушает свои же заповеди. Человек – представитель биологического вида, который возводит вокруг своего так называемого зла стены из дерева и камня. Называет свою добычу стейком и делает вид, будто этот стейк никогда и не жил. К чему эти игры? Если женщина убьет своего мужа, ее проклинают и называют ее поступок неестественным. Почему никто при этом не вспоминает о паучихе, съедающей партнера сразу после того, как он ее оплодотворит? Почему бы не признать, что это – тоже часть нас? Это тоже природа.

Взгляд Неро на секунду остановился на мне. Питон словно поблагодарил меня. А потом он принялся заглатывать добычу. Меня затошнило. В груди, животе и промежности пульсировала кровь. Я сняла брюки с трусами, сунула руку между ног, с силой потерла раз десять-двадцать – и кончила.