Текст книги "Шепот питона"

Автор книги: Cилье Ульстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Руе

Олесунн

Вторник, 20 июня 2017 года

Я остановил машину у тротуара перед багетной мастерской – собирался ненадолго заскочить в город. Олесунн остался в моем прошлом. Надеюсь, я успею уехать, пока меня никто не заметил.

Я прошел вверх по улице, направляясь к большому желтому зданию тюрьмы. За все эти годы я бывал здесь много раз, но всегда по работе, с пропуском посетителя в кармане я приехал впервые. Я нажал на звонок, дверь зажужжала, и я вошел внутрь. Охранник у двери номер два улыбнулся мне.

– Не знал, что у тебя имеются друзья среди наших ребят, Руе.

Я не помнил его имени. Ему было лет двадцать пять, не больше, он обладал раздражающе резким голосом, пронизывающим, как сталь. Я положил телефон и кошелек в маленький шкафчик и запер его. Брелок на ключе был несоразмерно большим, явно из тех, что заключенные делают на трудотерапии, и карман из-за него оттопыривался. Я протянул охраннику пропуск посетителя и быстро прошел через металлодетектор, чтобы он не успел что-нибудь сказать по этому поводу.

Построенная более ста пятидесяти лет назад тюрьма уже давно исчерпала свой срок годности. Прекрасное здание для музея. Отличное месторасположение для музея. Прямо в центре города, вокруг жилые дома, и жители могут наблюдать за заключенными. Слишком маленькая, чтобы быть учреждением высокой степени безопасности для Западной Норвегии. Несмотря на длинную очередь местных, сидит тут больше бергенцев, чем олесуннцев.

Надзиратель оставил меня одного в маленькой комнате для свиданий. На холодных каменных стенах во всю высоту комнаты, от пола до потолка, были нарисованы тонкие деревья. Маленькие птички сидели на ветках или летали в лесу. Художник, похоже, старался изобразить этих тюремных птичек красивыми и меланхоличными. Может, именно они снились местным обитателям… Присев на черный кожаный диван, я закрыл глаза, и передо мной сразу же возникли стаи мечущихся и кричащих в отчаянии птиц.

Войдя в комнату, Эгиль просиял. Он закатал рукава свитера, крепко пожал мне руку и приобнял меня.

– Вот уж не ожидал…

Сел на стул передо мной. Я вытащил из заднего кармана джинсов распечатанную с телефона фотографию.

– Это еще что такое? – спросил он.

– Ты знаешь человека на этой фотографии, Эгиль? – спросил я.

Он с неприкрытым изумлением уставился на фото. Машинально провел рукой по волосам.

– Нет… Нет, не знаю. Это рисунок?

– Да, это нарисовала Анита. И если ты знаешь, кто это, прошу тебя честно сказать мне.

Эгиль покачал головой:

– Понятия не имею. Никогда ее не видел.

– Ты врешь, Эгиль? Защищаешь эту девушку?

– Нет. Я ничего не знаю. Правда.

– Ты понимаешь, что значит твоя ложь? Я потерял дочь и внучку. И из-за тебя не могу выяснить, что с ними произошло.

– Я не знаю, что тогда случилось. Честно.

Я опустил руку с фотографией. Значит, я прав. Все это время он мне врал.

– Ты не знаешь, что тогда случилось, но знаешь, кто эта девушка.

Я вытащил золотую цепочку с ключом. Его серо-голубые глаза расширились, лицо осунулось.

– Откуда у вас это?

Я посмотрел на этого юношу. Мне казалось, что я достучался до него, помог ему. Он не привык, чтобы люди моего возраста были к нему добры. Это подарило мне надежду, придало сил, позволило встать на ноги и совершить еще что-нибудь хорошее. Теперь до меня дошло, что я не сделал совершенно ничего. А Эгиль выстроил свою жизнь совершенно на другом представлении о добре, зле и нравственности.

– Я нашел его в Анитиной шкатулке и знаю, что он принадлежит женщине на этом рисунке.

– Черт… – Эгиль сжал кулаки. – Не могу же я вечно ее покрывать. С этой телкой вечно было что-то не так…

Он задумался, а затем подался ко мне.

– Этот ключ от моей комнаты в съемной квартире. То есть теперь это моя комната. Раньше там жила Лив. После нее остались какие-то вещи – они в черном мусорном мешке лежат. Скажите Ингвару, что вам нужно кое-что забрать для меня. Если он не захочет вас впускать, пригрозите ему, чем хотите.

* * *

Шагая к машине, я вертел в кармане ключ. Ждать нельзя. Я вернулся сюда только на выходные. Я ведь переехал, устроился на новую работу, начал новую жизнь… Нельзя оставаться в своем прошлом, тащить его на спине, как рюкзак, набитый старьем, или старый телевизор. Мне нужно лишь убедиться в том, что я перевернул все камни, – а после я забуду этот город.

* * *

В подвале никого не было. Свет в окнах не горел, а когда я позвонил, никто не открыл мне. Я вернулся и остановился возле входной двери на первый этаж. Увидел в окне за кухонной занавеской женщину, седовласую и сгорбленную. Подошел к главному входу и решил попытать удачу. Позвонил. Она подошла и распахнула дверь, ее глаза за толстыми стеклами очков подозрительно рассматривали меня.

– В чем дело?

– Меня зовут Руе Ульсвик, я инспектор полиции Кристиансунна. Я общался с Эгилем Брюнсетом. Он разрешил мне осмотреть его комнату, но у меня нет ключа от входной двери.

Женщина не заставила себя упрашивать. Нашла запасной ключ, накинула легкое пальто и спустилась вниз по лестнице.

– Я не имею права вламываться к моим жильцам, – оправдывалась она. – Я никогда этого и не делаю. Но когда в деле замешана полиция, тут уж не откажешь. Мои жильцы – народец непростой. Не знаю, что там внутри. Уж и не упомню, сколько лет я туда не заходила! Но платят они вовремя… Вот, пожалуйста.

Она открыла дверь и остановилась на пороге коридора, заваленного одеждой и обувью.

– Я подожду здесь, не хочу к ним входить.

Эгиль сказал, что его комната слева от ванной. Я потянул за ручку. Заперто. Достал позолоченный ключик, покрутил его в руках. Возможно, за этой дверью правда, которую я вовсе не хочу знать… А может быть, это тупик… Я вставил ключ в скважину и открыл замок.

Комната была маленькой; здесь стояли лишь кровать, шкаф и комод. У окна виднелся горшок с остатками того, что когда-то было растением. Шторы наполовину задернуты. Воздух затхлый, запах как в комнате у подростка – и я вспомнил о своей юности. Открыв дверь в кладовку, начал искать то, о чем говорил Эгиль. Два больших пластиковых мешка для мусора. Я открыл первый из них и сунул в него руку. Вытащил черный свитер и фотоальбом. В альбоме было полно фотографий, в основном с вечеринок. Я сел на кровать и принялся его листать. Эта девушка была на многих снимках: бокал с выпивкой в руке, красные глаза, надутые губы. На одной фотографии она сидела с группой подростков перед телевизором, а на экране виднелся какой-то пейзаж. На другой девушка стояла на руках, а кто-то держал ее за ноги. Похоже, она была звездой вечеринок. Среди таких фотографий попадались обычные снимки в гостиной, на кухне. На одном снимке она сидела на кровати, скрестив ноги, а на руках у нее лежал питон. Он встречался на нескольких фотографиях. Эгиль и Ингвар тоже его держали, но чаще всего с ним была она – питон либо лежал у нее на руках, либо свисал с плеч.

Я отложил фотоальбом и снова заглянул в мешок. Нашел какие-то безделушки, одежду, обувь и разные женские штучки. Пошарив рукой в мешке, наткнулся на что-то твердое. Детская бутылочка. Еще я нашел детскую одежду и маленького медвежонка. В груди у меня стало горячо. Перед глазами предстало обожженное тело маленькой Авроры со сломанными ребрами, словно раздавленное какой-то неведомой внешней силой.

Затем мои пальцы нащупали то, что я поначалу принял за телефон, – большое, прямоугольное, с антенной. Я вытащил эту штуковину. Светло-фиолетовая, с одной-единственной кнопкой – «включить-выключить». Радионяня. Я узнал ее. Я подарил ее Аните на рождение Авроры.

Мариам

Олесунн

Четверг, 24 августа 2017 года

Однажды в начальной школе я была на экскурсии в тюрьме Олесунна, но у меня остались лишь смутные воспоминания о дворике для прогулок и бетонных стенах. Запах старого, выстроенного в стиле модерн дома был слабым, однако он никуда не делся. Я наклонилась к окошку, представилась и прошла через металлодетектор, после чего меня проводили в маленькую комнату, стены которой были украшены изображением деревьев и парящих птичек. В этой комнате больше нечем заняться, кроме как сидеть и разглядывать рисунок. Я села и стала ждать. Наконец дверь снова открылась. С порога своей очаровательной улыбкой мне улыбался Эгиль. Как только надзиратель оставил нас наедине, он подошел и крепко обнял меня.

– Так-так… – Сел рядом со мной. – А я-то думал, что никогда больше не увижу эту девушку… Какая ты элегантная! – Он окинул взглядом мои туфли, брюки со стрелками, и меня снова охватило ощущение, что я вырядилась.

– Как дела, птичка в клетке? Тебя хорошо кормят? А гулять выводят?

– Ой, скучища тут дикая – я на стенку лезу. Но я сам в этом виноват. А у тебя как жизнь, Лив?

– Меня теперь зовут Мариам.

– Да, Мариам… Мариам Линд. А ты реально начала все заново! – Он смотрел на мои руки. – Счастливый брак, красивая семья и важная работа, которая наверняка и оплачивается неплохо. Новое имя. И ты сняла с себя прошлое, как старый пиджак. Ну, до того, как все это случилось, я имею в виду… Как у тебя дела?

Я подумала о том, не рассказать ли ему о том, как у меня дела на самом деле, но у него нет права об этом знать.

– Я не болтать пришла, Эгиль. На самом деле у меня мало времени. Моя дочь пропала.

В этот момент я бросила взгляд через плечо на что-то похожее на видеокамеру.

Эгиль покачал головой:

– Они за нами не наблюдают. Так делают только в том случае, когда приходит кто-то подозрительный.

– Отлично. А теперь выкладывай, как ты посмел так испортить мне жизнь.

Он уставился на свои руки. Прежде, когда мы жили рядом, черты лица у него были мягче. А теперь еще и волоски седые появились…

– Я так понимаю, ты сейчас про Руе Ульсвика. – Эгиль на миг умолк, выжидая, но я молчала, и он снова заговорил: – Знаю, я сделал глупость, но у меня не было выбора. Он слишком много узнал, к тому же мы были друзьями. Я не мог больше от него ничего скрывать. К тому же он никому ни о чем не рассказал. Ведь иначе ты сидела бы здесь вместе со мной, – затараторил он, очевидно, опасаясь моего гнева. – Лив, честно, я не хотел врать. Черт, я слишком много врал в своей жизни, а он считал меня своим другом, хотя я просто говнюк… это многое значило для меня. Анита ведь нарисовала твой портрет, у него была фотография этого рисунка… И еще, Лив, у него ключ от твоей комнаты.

– Эгиль, ты о чем вообще?

– Анита Крогсвеен. Он ее отец. Я сказал, что не верю в то, что ты как-то в этом замешана. Ну, в ее смерти. Хотя, честно говоря, не так уж я в этом и уверен… Ты многое от нас скрывала.

Я вдохнула, закрыла глаза. Вспомнила светлые волосы Ибен – когда та была еще малышкой и не любила щетки, я расчесывала их пальцами. Волосы такие же светлые и тонкие, как у Аниты, такие же красивые, как у Авроры. Я постоянно думаю об Ибен в прошедшем времени. Она – мое прошлое?

– Говоришь, у него был ключ? – переспросила я.

Он кивнул.

– Должно быть, его украла Анита. Руе нашел ключ в ее комнате в доме матери.

Анита… Я снова закрыла глаза и увидела, как она входит в ванную, поправляет косметику, говорит, что у меня интересные глаза. Значит, потом она пошла проверить, правда ли, что у меня живет змея… Она все знала. Слезы текли по щекам и падали на брюки со стрелками.

– Вот черт!

Я думала, что мне нужно прятать от нее Неро. И я все время прятала его, а она позволяла мне думать, будто ничего не знает.

– И ты рассказал ему, от какой двери этот ключ, – проговорила я. – Ты пустил его в мою комнату.

– Ну, технически это моя комната. Твои вещи стояли там двенадцать лет, я решил, что ты уже не вернешься и не потребуешь их назад.

– А что, если он убил ее, Эгиль? Об этом ты подумал?

Покачивание головой.

– Нет, никого он не убивал.

Я поднесла позолоченный ключ к его лицу и отпустила цепочку. Ключ медленно закачался.

– Знаешь, где я его нашла? В шкатулке в комнате моей дочери.

Эгиль смотрел на ключ.

– Как он туда попал? Ты правда думаешь, что…

– Я уверена, Эгиль.

– И почему ты здесь? Разве тебе не нужно ехать искать дочь?

Я опустила голову.

– Нужно. Просто я… Я была уверена, что это Патрик.

– Патрик? – Эгиль бросил взгляд на дверь, повернулся ко мне и, подавшись поближе, прошептал: – Патрик мертв. Мы его порешили.

– Порешили?

Он придвинулся еще ближе.

– Мы с Ингваром его порешили. Никто никогда его не найдет. Он все равно что сквозь землю провалился. Или, точнее, от него не осталось ни рожек, ни ножек… – Прижал руку к груди и подмигнул мне. – Я-то все равно угодил в тюрьму, потому что у меня плохо получается быть преступником.

Эгиль засмеялся, встал и постучал в дверь, вызывая надзирателя.

– Поезжай, – сказал он, пока тот открывал дверь. – Найди ее.

Мемуары рептилии

Время шло. Тело сделалось длинным и тяжелым, таскать его стало непросто. Я почти не вылезал из кровати, кроме тех случаев, когда мне хотелось понежиться в лучах солнца, проникавших из окна.

Два раза приходили незнакомцы. Клиенты. Сначала явились несколько самцов с волосами на лице, в темной гладкой одежде, украшенной острыми шипами. Они шумели, трогали меня и пахли по-чужому. Болтали. Использовали слова, которые я раньше уже слышал: «кожа», «красивый», «дорогой». Один из них провел рукой по моей шкуре. Я только что заснул, был зол и жаждал добычи, теплокровной, кожаной, так что напал на первую подходящую руку. Вцепился в нее мертвой хваткой. Рука была грязной и волосатой. Владелец руки использовал много знакомых мне слов. «Дрянь». «Монстр». Он выпустил ту часть моего тела, которую держал в руках, и я шлепнулся на пол с громким стуком. У меня долго все болело. Я думал, мужчины вернутся, но они ушли, отказавшись от красивой дорогой кожи. Возможно, Холодная женщина назначила несуразно высокую цену.

В следующий раз пришел только один. Думаю, это был самец, в просторной белой одежде, закрывавшей голову и тело. Рот его тоже прикрывало что-то белое, а руки были одеты в прозрачное. Он мне кого-то напомнил – из-под одежды просачивался слабый запах квартиры, где я когда-то жил. Впрочем, все люди похожи друг на друга. В руках у мужчины был большой черный мешок, в лучах солнца из окна выглядевший плотным и гладким. Я попробовал воздух, пытаясь уловить привкус, но тот был слишком слабым. Что-то кислое и горьковатое.

Мужчина расстелил на полу большой кусок материи, затем раскрыл черный мешок. В воздухе запахло смертью, запекшейся кровью и задубевшей кожей. Сначала мужчина вытащил отрубленную руку. Выложил ее на ковер. Потом достал ногу, аккуратно положил ее чуть ниже. Еще одну руку он разместил рядом с первой, и повторил то же самое с другой ногой. Верхняя и нижняя часть тела были отделены друг от друга в районе пупка. Последней мужчина достал голову. Он держал ее за волосы, так что она слегка покачивалась. Губы разбухли, нескольких зубов не хватало. Кожа под светлыми глазами тоже набухла. Мужчина положил голову возле остальных частей тела. Свернул мешок в огромный комок. А после развернулся и вышел.

Я не хотел есть мертвечину. Тело было несвежим – такая еда подходит насекомым или падальщикам, – но Холодная женщина морила меня голодом. Я знал, что, раз мне дали эту еду, больше я уже ничего не получу. Поэтому я начал есть, хотя на вкус мертвечина была горьковатой, а ощущения от того, как жесткая рука скользит по моему горлу и желудку, – неприятными. Я проглотил всё сразу. После этого несколько месяцев не мог даже думать о еде. Я вспомнил о ней, когда уже почти умирал от голода. И когда мне принесли обычную холодную падаль, которая по крайней мере была свежей, я мгновенно проглотил ее.

После последнего визита Холодная женщина вымыла комнату. На время уборки она закрыла меня в клетке, а комната пропахла сильным запахом моющих средств. Я наблюдал за ней из-за прутьев решетки, представляя себе тот день, когда нападу на нее. Наша смертельная борьба будет долгой и трудной. Она почувствует, как воздух медленно покидает ее тело, она будет паниковать, будет вонять страхом. Ее длинные седые волосы застрянут у меня в зубах…

О Теплой женщине я совсем забыл. В тот день, когда она пришла, мне было все равно. Это вполне могло означать, что я умер, но так уж оно получилось. Я лизнул воздух и почувствовал новые ароматы вперемешку со старыми. От меня ей было не скрыться, запахом духов меня не обмануть. Она легла на пол, как делала когда-то, позволила мне обнять ее, словно предлагая себя мне в жертву. Она была свежей, теплой, а я был голоден.

Руе

Кристиансунн

Пятница, 7 июля 2017 года

Я снизил скорость до тридцати километров в час, и машина беззвучно въехала в район Сиктепюнкте. Проехав до конца улицы, я увидел, что света в окнах дома нет. Это был небольшой таунхаус с огороженным садиком перед ним и террасой. Дом не выглядел ни ужасным, ни идиллическим. Самый обычный дом в обычном районе обычного норвежского городка. Разница лишь в том, что это дом дьявола. Я заехал на парковку, заглушил двигатель и остался сидеть в машине, делая вид, что ищу что-то в телефоне, а на самом деле посматривал, не произойдет ли что-нибудь. Я слышал, как рядом играют дети, но никого не видел. Не было и машины, за рулем которой я видел Мариам Линд.

Я приезжал сюда ежедневно с начала лета. Просто взглянуть. Иногда в доме горел свет, иногда нет. Иногда у дома стояла машина, иногда нет. Я останавливался на несколько минут, а потом уезжал. Не знаю, зачем я это делал. Наверное, надеялся, что мне представится возможность разрушить их идиллию. Задай кто-нибудь вопрос – и я ответил бы, что просто ошибся, заехал не туда. Встреть я ее или кого-то из ее семьи – и все повернулось бы иначе…

Я отложил телефон, оглядел пустые улицы и подумал о том, что рассказывал мне Эгиль об этой женщине. О Лив, которая теперь звалась Мариам. О том, что, по его прикидкам, произошло в той комнате. Я не хотел об этом думать. Не мог. Я закрыл глаза и попытался отогнать от себя эту мысль, но она засела прочно. Хрупкие косточки Авроры, сломанные из-за того, что ее что-то сильно сжало. Если я в чем-то и был согласен с Ингрид, так это в том, что у Бирка не имелось мотива убивать собственного ребенка. А вот змее-душителю мотив не нужен. Нужен лишь дьявол, который сведет жертву и охотника.

Открыв глаза, я решил, что пора ехать, но вдруг заметил ребенка, поднимающегося по склону. Маленькая девочка с длинными светлыми волосами, тонкими, как пушок. Волосы топорщились, словно наэлектризованные. На ней была красная, чуть великоватая ей куртка. Когда она подошла поближе, я увидел, как она похожа на мать. Я опустил окно, присвистнул: «Пст!» Девочка остановилась. Взглянула на меня. Я свистнул еще раз и махнул ей, чтобы она подошла поближе. Девочка сделала несколько коротких медленных шагов в мою сторону. Смотрела она недоверчиво, ибо прекрасно знала, чего стоит опасаться маленьким девочкам. Я показал на дом.

– Это дом Мариам Линд?

Она взглянула на дом. Кивнула.

– А ты – ее дочь?

Она снова кивнула.

– Ты такая же красавица, как и она, – я подмигнул ей.

Девочка обернулась, с тревогой взглянула на дорогу.

– У меня есть кое-что, что принадлежит ей, – сказал я. – Из тех времен, когда она была молодой. – Высунулся из окна и протянул ей золотую цепочку с ключиком. – Если хочешь, забери.

Часть III

Руе

Кристиансунн

Четверг, 24 августа 2017 года

Я проверяю пальцем, острый ли нож. Я не знаю, сколько раз уже проводил острием по тонким линиям кожи. Я всегда точно знаю, как сделать так, чтобы не порезаться. В зеркале шкафа вижу свое отражение – с ножом в руках я выгляжу дико. Поднимаю руку и машу ножом в воздухе, будто сражаясь с невидимым врагом. Кто знает, что было бы, окажись я в тот день у Малышки… Может быть, я смог бы все предотвратить. Ради этого я даже глотку кому-нибудь перерезал бы.

Направляю кончик ножа на Ибен. На ее обнаженное горло с хрупкими сосудами под тонкой кожей. Осторожно касаюсь ее ножом. Провожу по светло-розовой коже, по горлу, по щеке. Она не отводит от меня взгляда, улыбается застывшей улыбкой. Застенчивая, сдержанная улыбка; лицо, похожее на материнское, мягко сияет. У Мариам взгляд пронизывает холодом, от него того и гляди в ледышку превратишься. Ее дочь не такая. Она мягкая, добрая. Не знаю, зачем я порчу эту фотографию. Возможно, чтобы убедить самого себя в том, что она мертва. Весь город уже уверен в том, что она мертва. Как моя Анита. И моя Аврора.

Я начинаю развешивать остальные фотографии, которые конфисковали мои коллеги, когда арестовывали меня. Фотографии Лив, питона. От этих снимков меня начинает тошнить. Все эти месяцы я боролся с тошнотой и с мечтой нанести Лив настоящий удар. Не просто увидеть ее за решеткой, а по-настоящему навредить ей. Отомстить. Поэтому я заговорил с Ибен. Я хотел использовать ее для того, чтобы добраться до ее матери. Возле торгового центра я хотел рассказать ей все о той женщине, которую она называет своей матерью. Это был отчаянный поступок, попытка заставить ее понять. Я сказал ей, что она должна помнить: доверять нельзя никому, особенно взрослым, особенно тем, кого, как ей кажется, она хорошо знает. Потом я сказал, что ее мать – убийца. Ибен хотела уйти, возможно, я схватил ее за руку и повысил на нее голос, но она вырвала руку. А потом убежала быстро-быстро вверх по дороге и скрылась из виду.

Папка с бумагами по делу Дэвида лежит на тумбочке. Я открываю ее, листаю фотографии и отчеты. Судя по всему, это дело совершенно не связано со смертью Аниты, но все же я не могу его оставить. Сначала я думал, что, возможно, кто-то, замешанный в нападении в переулке, убил по не известной мне причине и Аниту. Откуда мне было знать – ведь я ни за что в жизни не поверил бы, что моя дочь способна напасть на человека! В какой-то момент я был в таком отчаянии, что даже навестил мать Дэвида Лорентсена, выложил перед ней все фотографии, все бумаги, отчеты, которые ей нельзя было видеть, газетные вырезки, снимки Мариам и Ибен. Я давно уже утратил способность мыслить разумно. Мной руководил гнев, хотя я знал, что он мне не поможет. Гнев застилал мне глаза…

Раздается звонок в дверь, длинный громкий звук пронзает мое тело. Я кладу нож в карман, глубоко вдыхаю. Собираюсь с силами, иду к двери и наклоняюсь к глазку. Она смотрит прямо на меня. Тонкие губы растянуты в улыбке. Выглядит так, будто она смеется надо мной. «Я знаю, что ты там», – говорит ее взгляд. Губы накрашены, она одета в блузку и брюки. На узком плече висит небольшая сумочка. Выглядит, как и полагается бизнес-леди, которой она умудрилась стать. В сумочке у нее, конечно, оружие, но она меньше и слабее меня. Набралась смелости прийти сюда! Она еще пожалеет…

Когда я открываю дверь, она сжимает ремешок сумки.

– Мариам Линд, – говорю я. – Добро пожаловать!

Кланяюсь и впускаю ее внутрь.

Не снимая обуви, она проходит, садится на край дивана и оглядывает мою квартиру.

– Пустовато тут у вас.

– Мне хватает.

Мариам Линд пристально смотрит на меня.

– Я была в тюрьме у Эгиля, – говорит она. – Сегодня.

Я жду, что она скажет что-нибудь еще. Рано или поздно это должно было случиться – она должна была выяснить, что я про нее знаю. Значит, все эти дни она торчала в Олесунне. Возможно, именно там спрятала свою дочь – точнее, ее труп. А сейчас она сглупила, придя сюда. Думает, будто сможет напасть на меня так, как напала на Аниту, ударить меня по затылку…

– Вот как, – нарушаю я молчание. – От меня привет передали?

– Он велел мне поскорее ехать сюда. Когда я рассказала ему о ключе.

Она держит в руках цепочку с золотым ключиком. Он раскачивается из стороны в сторону, как маятник.

– Он лежал в шкатулке Ибен.

Я киваю.

– И чего вы от меня хотите?

Жесткость и холод исчезают из ее глаз, они становятся блеклыми. Мариам Линд смотрит на меня, внезапно в ее взгляде появляется мольба.

– Где Ибен? – спрашивает она. – Пожалуйста, дайте мне ее увидеть!