Текст книги "Шепот питона"

Автор книги: Cилье Ульстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Мариам

Олесунн

Среда, 23 августа 2017 года

Я просыпаюсь – мне что-то давит на грудь. Неро прижимает голову к моему уху и лежит совсем неподвижно. Я изучаю чешуйки у него на голове, отверстия в его щеках, через которые он впитывает тепло окружающей среды, вечно открытые остекленевшие глаза, по которым никогда нельзя сказать, спит он или бодрствует. Его камуфляжный окрас очень пригодился бы свободному тигровому питону для охоты на суше, между камней и листвы. Но на полинялом голубом постельном белье его прекрасно видно.

Когда я просыпаюсь в следующий раз, он лежит рядом со мной. Вытягивает свое длинное тело, разбуженный светом из окна. Я протягиваю руку и осторожно глажу его по спине, чувствую под пальцами жесткие чешуйки. Он стал огромным, больше меня. Я осторожно касаюсь его головы, и он поворачивается, реагируя на движение, пробует языком воздух.

– Я знаю, куда мне нужно поехать, – шепчу я. – Я должна съездить к единственному человеку, который способен совершить нечто подобное. Мне так страшно…

Я пытаюсь вдохнуть, борюсь с тошнотой, которая поднимается во мне при мысли о том, что мне нужно сделать. Я всегда была уверена, что никогда этого не сделаю, если я и не сомневалась в чем-то, то именно в этом. Но выбора у меня больше нет.

На кухне Ингвар моет посуду. Из колонок гремит музыка. Я постукиваю по дверному косяку, и он оборачивается ко мне.

– Кофе в кофейнике.

Он кивает на голубой кофейник на столе. Я достаю из серванта чашку.

– Ты сегодня дома?

– Мне нужно кое-что развезти, но во второй половине дня буду дома. Дверь оставлю открытой, так что приходи и уходи, когда захочешь. – Он замолкает. – Если тебе нужна помощь с… чем-нибудь, то я вернусь и с удовольствием помогу тебе. Только скажи.

По спине пробегают мурашки. Я вспоминаю тот вечер, когда здесь был Патрик. И как Ингвар разговаривал с ним, будто ничего не случилось. Не говоря уж о том жутком дне, когда он позвонил мне и разыграл эпилептический припадок. Ингвару доверять нельзя. Я здесь по единственной причине: этот дом, эта квартира что-то значат.

– Мне не нужна помощь, – говорю я.

* * *

Усевшись в машину, я прикрываю глаза и вижу, как с неба вместо снега падает пепел. Может, сегодня случится конец света и ничего уже будет не нужно, и мне не придется ехать туда. В животе, в самой его глубине, все сжимается в комок, но я все-таки начинаю движение. Выезжаю на длинную дорогу, ведущую туда, к городу. Возможно, сегодня случится конец света. По улицам потечет кровь, на землю упадет метеорит… В скандинавской мифологии говорится, что во время конца света Змей Мидгарда, Ёрмундганд, выйдет из океана и проползет по всем землям и полям. Мне кажется, я вижу, как своим мощным телом он стирает с лица земли дома, фермы и учреждения. В конце света будет уже неважно, нашла я Ибен или нет и что именно с ней приключилось. Все мы будем страдать.

Выезжая на шоссе, я прибавляю скорость. В середине дня ехать по этим дорогам очень приятно. Проезжаю мимо футбольного стадиона; когда я отсюда уехала, его только открыли. Еду дальше к Муа, сворачиваю к Суле. С того вечера я его не видела. Чувствую, как от мысли о его ледяном взгляде все тело начинает дрожать от страха.

Я сворачиваю на обочину, перевожу дыхание. Сердце колотится о ребра. Закрываю глаза и представляю себе Змея Мидгарда, проползающего по этому шоссе, сбрасывающего с дороги все машины. У него еще есть время. Я отправляю запрос во вселенную, но, когда открываю глаза, передо мной по-прежнему шоссе, по которому знай себе мчатся по своим делам машины.

Дом стоит на пригорке, недалеко от причала, куда пристает маленький паром до Олесунна. Паркуясь, я чувствую тошноту и жалею, что не позавтракала. Выхожу из машины и смотрю на дом. Подхожу к входной двери. Таблички с именем Шейе возле звонка нет; видимо, теперь у них новая система домофонов. Я высчитываю нужный этаж. Держу кнопку достаточно долго, хотя тело разрывается от нежелания делать это.

Руе

Олесунн

Суббота, 16 апреля 2005 года

Вечер за окном был окрашен в мерцающий синий – раз, два, три, вот и ночь. Где-то далеко бурчали голоса – какая-то передача по радио. Я сидел на табуретке в чужой гостиной; сосед предоставил ее в распоряжение полиции. Они привели меня сюда, когда поняли, что я родственник. На плечи мне накинули плед, словно пациенту в шоковом состоянии, но я его снял. На самом деле, мне было холодно. Телу было холодно, а лицо горело, будто огонь все еще сидел у меня в голове, в глазах, в мозгу.

Когда я в последний раз подходил к окну, чтобы посмотреть на дом, вместо него остался лишь черный пустой каркас, похожий на сгоревшего паука. Вода, которой пожарные продолжали его заливать, превращалась в серый плотный дым. Она мне позвонила. За полтора часа до того, как я примчался сюда, она мне позвонила. Какое же отчаяние билось в ее голосе! Может, это знак, что ее там не было? Ведь тогда она позвонила бы пожарным, а не мне? Может, она сейчас в отчаянии, но где-то не здесь? Может, то, из-за чего она впала в отчаяние, уже прошло; может, это какая-то ерунда, над которой мы вместе посмеемся, когда встретимся? Ее ведь там нет. Может, случилось то, о чем мы все время слышим, – люди, которые должны были быть на месте происшествия, но по какой-то случайности их там не оказалось? Сели не на тот автобус, замешкались по дороге, забыли что-то и очень вовремя вернулись… Такое же все время происходит, это совершенно обычная ситуация.

Конечно, все равно это трагедия. Дом сгорел, все вещи – тоже. Картины, которые Анита нарисовала за все эти годы и которые заполняли ее сгоревшую мастерскую. Все стены были увешаны рисунками и набросками – она ведь была такой талантливой… Недостаточно, чтобы зарабатывать этим на жизнь, это правда, но очень талантливой. А теперь все сгорело, совсем все. Трагедия… Но если она окажется живой, то нарисует новые.

Когда Анита бросила изучать маркетинг – а за обучение я отвалил немалые бабки – и решила стать художницей, я пришел в ярость. Она все еще не понимала, как глупо идти по жизни без постоянного источника дохода. Она хорошо рисовала, но это можно делать в свободное от прибыльной работы время. А Ингрид, конечно, ее поддержала. Последний раз, когда я ее видел, она с таким упоением рассказывала, какая талантливая у нас дочь, как замечательно, что у нее есть Бирк, в его лофте она сможет воплотить свою мечту о мастерской… Так что я стал тем самым несправедливым отцом, который пытается укротить огонь в душе своей дочери, который хочет превратить его из костра на Иванов день в спокойно тлеющий уголек.

Но моя дочь не поддавалась укрощению. Мне, наверное, следовало проявить чуткость, однако я так боялся, что она выбросит свою жизнь на ветер…

Дверь открылась. В комнату медленно вошел Сверре. Он не поднимал на меня взгляд.

– Как ты?

Сверре приблизился очень осторожно, словно его тяготила необходимость поговорить со мной. Он был похож на маленького мальчика. Это так бесит, ужасно бесит! Я ведь не стеклянный, не разобьюсь…

– Не спрашивай, как я, – услышал я рявкающий голос, совсем не мой. – Докладывай, что происходит.

Сверре кашлянул, присел на краешек дивана, сцепив руки на коленях. Было похоже, что он пришел сюда посочувствовать мне.

– Анита не берет трубку, – сказал я. – Только автоответчик. Может быть, она куда-то ушла, почувствовала себя лучше и ушла погулять… Ведь так?

Сверре поймал мой взгляд и внезапно успокоился. Подался ко мне, пытаясь заставить меня слушать его.

– Вы ведь не перестали искать только из-за того, что думаете, будто они внутри?

– Руе…

– Нет, – сказал я. – Не надо сидеть здесь и говорить мне «Руе». Вообще не трать на меня время; иди и найди моих дочь и внучку.

Я махнул рукой, хотел показать, как скверно, что не все силы брошены на их поиски.

– И не приходи, пока вы не найдете их.

– Руе, послушай, – Сверре взял меня за руку и посмотрел мне в глаза. – Мы нашли останки.

– Останки?

Лицо словно обожгло пламенем. Я хотел отстраниться, не хотел ничего слышать, но Сверре крепко держал меня.

– Мы нашли внутри обгоревшие останки взрослого человека. Предварительно это женщина. На руках у нее младенец.

Останки. Угольно-черный дом-паук, лежащий на спине. Мне приходилось видеть такие останки. Обгоревшие тела с выдающимися вперед зубами и пустыми глазницами, или просто скелеты в засыпанной пеплом комнате. Я прекрасно знал, как пахнет сгоревшая человеческая плоть. От этой мысли меня замутило.

– Вы ошибаетесь.

Сверре покачал головой:

– Нет, Руе. Мы не ошибаемся.

Мариам

Олесунн

Среда, 23 августа 2017 года

Я поднимаюсь по лестнице, а она уже стоит в дверях. Длинные, покрытые ярко-красным лаком ногти, платье в синий цветочек. По коже на ногах видно, что она постарела. Неестественно темный загар, короткие мелированные волосы – ничего не помогает. В молодости она была натуральной блондинкой, как и я.

– Вы только посмотрите! – Она обнимает меня за плечи. – Я видела тебя в новостях. Ты выглядишь совсем взрослой… А ведь я думала, ты никогда не научишься краситься.

Я выворачиваюсь из ее объятий, как подросток.

– Что, маме уже и обнять тебя нельзя?

Даже здесь чувствуется запах ее духов из магазина беспошлинной торговли.

– Я ненадолго, – говорю.

Она заходит в квартиру, приглашая меня войти. В коридоре висит табличка, на которой курсивом выведено: «Дом там, где твое сердце». Что-то новенькое. Когда я здесь жила, все стены были голыми – ну, может, зеркало висело или какой-нибудь плакат… Текст – чистой воды ложь. В этом доме сердца нет.

– Мне нужно поговорить с Патриком, – говорю я.

Мать улыбается, и мне это не нравится.

– Я давно не видела Патрика, – говорит она. – Он переехал отсюда… около двух лет назад, кажется. Даже не захотел приехать на Рождество к своей старушке-матери…

– Хорошо его понимаю, – говорю я. – Где он живет?

Она поправляет длинными ногтями прядь волос.

– Кажется, у меня есть адрес.

Машет мне рукой, приглашая пройти дальше. Я снимаю обувь и прохожу в гостиную. Здесь сделан ремонт, вся обстановка кремового цвета. Мне знакомы лишь углы, острые зарубки в моей памяти. Я сажусь на диван, пока она роется в бумагах в ящике.

– Ты не навещала его с тех пор, как он уехал? – спрашиваю я.

– Я была там один раз, сразу же как он переехал. Он не хотел со мной общаться – сказал, что я сломала ему жизнь.

– У него есть друзья?

Мать приносит небольшую адресную книгу, кладет ее на журнальный столик передо мной.

– А я откуда знаю? – говорит она. – Вы оба отвернулись от своей матери. Так что мне пришлось смириться с тем, что вы можете справиться без моей помощи.

Я вздыхаю.

– Мы давным-давно справляемся без твоей помощи.

Нахожу имя Патрика в книге и вырываю страницу. Она хочет возразить, но передумывает. Достает свой телефон.

– Я ему позвоню, – говорит она. – Так будет проще.

Я жду, пока она держит телефон возле уха. Меня пронзает мысль о том, что о своих ногтях она заботится лучше, чем о детях.

Мать качает головой.

– Не отвечает. Хочешь, дам его номер?

Я записываю номер на страничку с адресом и встаю. Подхожу и открываю дверь в нашу с Патриком комнату. Я жду, что она будет выглядеть точно так же, как и тогда, когда я уехала, но комната переделана в кабинет – здесь стоят компьютер, белый гардероб и диван. В том углу, где стояла моя кровать, где я лежала и боялась, что Патрик проснется и захочет чего-то от меня, теперь сушилка с белым постельным бельем.

На стене над кроватью когда-то висел плакат. Зеленая змея, обвивающая ветку дерева. Голова змеи была повернута ко мне, так что мы практически смотрели друг другу в глаза. Этот плакат по вечерам составлял мне компанию. Я лежала на кровати и изучала его; мне казалось, что мы разговариваем. Когда Патрик чего-то хотел от меня по ночам, именно змея мне помогала. Я поглядывала на нее и видела, что она улыбается мне. Она говорила мне, что боль пройдет, как проходят плохие сны. Что она заботится обо мне. И если я захочу, мы сбежим вместе. Она – со своего плаката, а я – из своего тела. И поиграем.

На стене, где висел плакат со змеей, теперь фотография лилии. Она стерла все следы.

Один ли Патрик виноват? Он был одиноким подростком, его захлестывали гормоны, а той, что должна была научить нас быть людьми, рядом не было. И если Ибен забрал именно он, я даже не знаю, что сделаю. Тогда и этой тоже не жить.

Я закрыла за собой дверь и пошла в коридор.

– Где ты была в прошлую пятницу? – спросила я, обуваясь.

– Когда она пропала? Ты думаешь, я…

– Ответь на вопрос.

Она закатила глаза.

– Я получила работу на пароме Сулесунн, в кафе. И была там весь день. Я так расстроилась, когда узнала, что ты потеряла дочь… Надеюсь, они ее найдут, Сара.

– Меня зовут Мариам, – бормочу я, направляясь к двери.

– Да, да.

Она делает несколько нерешительных шагов ко мне, но останавливается. Понимает, что я не хочу, чтобы она приближалась. Не верю, что она не знала о происходящем в этом доме. Просто решила не обращать внимания.

– Ко мне приходил мужчина, – говорит она, когда я протискиваюсь мимо нее. – В конце весны. Я говорила об этом полиции. Пожилой, я его никогда раньше не видела. Он спрашивал о тебе, показывал мне фотографию. Разозлился, когда я не захотела отвечать. Я испугалась, поэтому захлопнула дверь у него перед носом.

Я останавливаюсь у двери.

– Пожилой?

– Широкие плечи, седые волосы, высокий.

Я благодарю ее за информацию. В этом доме я больше ни секунды не выдержу.

Руе

Олесунн

Суббота, 16 апреля 2005 года

Я обнял Ингрид впервые за последние десять лет. Объятие было долгим; оно напомнило мне, что когда-то мы были женаты, были надежной гаванью друг для друга. От ее слез моя рубашка намокла. Я же пока плакать не мог – похоже, пожар высушил мои слезные каналы. Глаза горели, сухие, как пустыня.

Через секунду Ингрид колотила меня кулаками по груди.

– Она звонила тебе, – рыдала она. – Она звонила тебе, а ты не ответил!

И тут отказали ноги. Они подогнулись подо мной, и я начал падать, как тряпичная кукла. Стоявший за спиной у Ингрид Бирк подхватил меня под руку и потянул наверх.

– Отпусти меня к чертовой матери! – выдохнул я.

Вцепившись в подлокотник дивана, поднялся, сел. Мне пришлось взять себя руками за колени, чтобы поставить ноги на место. Лицо Ингрид было таким же бледным, как в тот день, когда пятилетняя Анита угодила в больницу, только черты его заострились еще больше. Ее муж, конечно, остался в машине – этот трус всегда держался на расстоянии, когда происходило что-то серьезное. Например, когда транспортная компания выносила мебель Ингрид из некогда нашего с ней общего дома. Не говоря уж о тех моментах, когда нам нужно было встретиться, чтобы обсудить что-то связанное с Анитой. Он оставался в машине, или сидел в соседней комнате, или вообще находился где-то в другом месте. Все его соображения по поводу Аниты мне передавали либо она сама, либо бывшая жена. Он никогда не поддерживал Ингрид, не обнимал ее. Был просто тенью. И ради этого парня она меня бросила… Видимо, в те времена дела наши были совсем плохи, намного хуже, чем я себе представлял.

– Мне нужно туда, – сказал Бирк, показав на коридор. – Они хотят со мной поговорить.

Он ушел. Ингрид закрыла лицо руками и громко зарыдала.

– Я не понимаю… Я просто не понимаю…

Чаще всего родственники – и жертв насилия, и самоубийц, и преступников – говорят именно эту фразу: «Я не понимаю». Это обычная реакция. Люди не могут соотнести трагедию с тем портретом члена их семьи, который есть у них в голове, – светлого, живого, здорового человека. До сегодняшнего дня я понимал все это лишь теоретически. Я ощутил что-то подобное, когда умерли мои родители, но все же не совсем то. Я вообще ничего не понимал. Я хорошо представлял себе, как именно выглядит труп женщины в только что сгоревшем доме. Но не мог включить в этот сценарий свою дочь. Не говоря уж об Авроре. Девочка сгорела вместе с матерью. Я не понимаю, как такое могло произойти…

– По телефону она говорила с таким отчаянием в голосе, – сказал я. – Как только я ее услышал, то сразу же понял: что-то случилось. Но ведь не сходится. Если бы произошел пожар, она позвонила бы пожарным, выбралась бы из дома…

– Зачем она позвонила тебе? – спросила Ингрид. – Почему не мне? Я не понимаю.

Я вздохнул, пытаясь отогнать мысли о том, каково это – вдыхать едкий плотный дым.

– Кто-то желал ей зла? – спросил я. – Ты знаешь? Кто-то мог желать ей зла?

Ингрид уставилась на меня.

– Ты хочешь сказать, что ее убили? – Она снова зарыдала. – Нет, Руе. У меня нет сил с тобой говорить. Ты, черт возьми…

Перед глазами у меня тут же возникла одна из наших последних семейных ссор. «Тебя интересуют только наркоманы и угонщики машин, а до меня и дочери тебе дела нет, – сказала тогда она. – Ты уделял бы нам гораздо больше внимания, если б нас убили, – тогда первым примчался бы на место преступления». После чего махнула рукой и сбила со стола вазу. Та прокатилась по паркету и остановилась возле двери. Водой залило всю комнату, и нам пришлось прервать ссору, чтобы вытереть пол.

– Ведь не ты займешься этим расследованием, – проговорила Ингрид. – Твои коллеги пока не задавали мне никаких вопросов.

– Они их зададут, – сказал я. – Может быть, это и не убийство, но вопросы зададут в любом случае. Понимаешь?

– Ты думаешь, ее убили?

Я покачал головой.

– Я ничего не думаю. Просто спрашиваю. Есть что-то, о чем мне нужно знать?

Ингрид вытерла рукавом свитера слезы.

– Анита приходила ко мне несколько дней назад с младенцем на руках. Она хотела бросить Бирка. Сказала, что влюбилась, что встретила другого мужчину. Обвиняла Бирка во всяких гнусностях. Я настоятельно попросила ее хорошо подумать. У них с Бирком были прекрасные отношения, он с нее пылинки сдувал.

Мне стало больно от того, что Малышка получила такой ответ от своей матери. Я пожелал бы ей счастливого пути. Бирк не стоил носка с ее ноги. Я ни на секунду не поверил, что, позволив ей стать матерью, которая сидит дома с ребенком и творит в мастерской в его доме, он хотел поддержать ее. Я видел его насквозь. Он жаждал, чтобы она материально зависела от него.

– Она сказала, как его зовут? – спросил я. – Ее нового парня.

Ингрид покачала головой. Я посмотрел в окно. Оттуда было видно море, где мы купались, когда она была маленькой.

– А Бирк знал о ее новом возлюбленном? – поинтересовался я.

Ингрид пристально посмотрела на меня. Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала, о чем я ее спросил. Глаза ее округлились. Лицо, до этого грустное и потерянное, исказила ярость.

– Знаешь что, Руе… Ты перегибаешь палку.

Мариам

Олесунн

Среда, 23 августа 2017 года

Я въезжаю на парковку возле белого панельного многоэтажного дома с зелеными балконами, похожего на здания в Восточной Европе. Впиваюсь пальцами в руль, настраиваясь на то, чтобы выйти из машины. Я надеялась, что он все еще живет здесь, – но при этом боялась нового прыжка в неизвестность. Прислоняюсь лбом к рулю и дышу, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Именно поэтому я решила уехать от всего этого. Чтобы никогда больше его не видеть.

Видимо, мне нужен первый подъезд. Ноги тяжеленные, я едва передвигаю их, поднимаясь на второй этаж. Возле звонка никаких имен нет – видимо, отовсюду, куда я ни попадаю, люди пытаются скрыться. Меня пробивает дрожь. Я сглатываю и нажимаю кнопку звонка, он отзывается глубоким жужжанием. Я отнимаю палец. Хочу повернуться и сбежать вниз по лестнице, но силой воли приклеиваю стопы к полу. Может, это свидетельство моей материнской любви? Ведь я стою и не ухожу!

Внутри слышны шаги. То есть он дома, несмотря на то, что сейчас середина дня; будь у него работа, его не было бы. Я стараюсь мысленно подготовиться, но от любого воспоминания о его физиономии меня начинает мутить. Выпрямляюсь и поднимаю голову, хочу стать больше, чтобы он сразу же понял, что я больше не его младшая сестричка. Дверь открывается. На пороге женщина. Ей чуть за пятьдесят. Она выжидающе смотрит на меня и улыбается – видимо, принадлежит к тем, кто рад поболтать с продавцами всякого хлама и прочими случайными знакомцами.

– Я ищу Патрика Шейе.

В квартире слышны еще несколько голосов, а может, это телевизор. Женщина с удивлением смотрит на меня.

– К сожалению, я такого не знаю. Может быть, адрес неверный?

– Мне сказали, он живет здесь.

Она посмотрела в потолок, задумалась.

– Я сюда всего пять месяцев назад переехала. Может, он жил здесь до меня… С прежними жильцами я незнакома.

Она говорит со мной, как с заблудившейся маленькой девочкой. От этого мне, как ни странно, легчает.

– Как, вы сказали, его зовут?

От ее улыбки у меня возникает острое желание тут же к ней переехать. Я уже не раз обжигалась на этом чувстве. Качаю головой:

– Неважно, я его найду.