Текст книги "Шепот питона"

Автор книги: Cилье Ульстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Мариам

Олесунн

Среда, 23 августа 2017 года

Так как на улице все еще утро, в кафе сидят мамочки с колясками и пара одиноких посетителей. Бирк проходит и садится за один из столов в глубине зала, а я двигаюсь к кассе. Бирку ничего не хочется – ничего, кроме ответа на свой вопрос. Не успеваю я поставить чашку на стол, как он принимается цедить сквозь зубы:

– Что случилось в тот день? Что ты с ними сделала?

Мое горло сжимается. Я привыкла врать – собственно, именно это я и делала последние двенадцать лет, – и все же мне тяжело. Иногда лгать очень трудно.

– Мы с Анитой встречались, – говорю я. – Она хотела уйти от тебя ко мне. Больше я ничего не сделала. Я вообще не видела их в тот день и не знаю, что случилось. – Сглатываю и подношу чашку ко рту. – Я тогда уже уехала. Я знала, что у нас с ней ничего не получится, и мне хватало собственных проблем.

– Что случилось с Авророй? – Из-за черной бороды он выглядит злобным пещерным человеком.

Я прячу руки под стол, чтобы он не заметил, как они дрожат. Все эти двенадцать лет я репетировала, готовилась к этому вопросу. Медленно качаю головой.

– Мне очень жаль. Если б я только знала… Но я вообще была не в курсе, что кто-то из них погиб, пока не увидела фотографию в газете… – Я замолкаю, откашливаюсь. – Честно говоря, я думала, что это сделал ты. Ведь тебя арестовали. Я следила за расследованием.

Полиция полагала, будто убийца – Бирк. Очевидно, что кто-то пытался скрыть следы преступления, а ведь в таком случае всегда виноват муж, правда? Я читала, они отпустили его за недостаточностью улик… А что, если он как-то узнал, кто я такая, и отыскал меня? Может быть, он убежден в том, что это я во всем виновата, и решил мне отомстить? Забрать у меня моего ребенка за то, что я отняла у него Аврору? Звучит дико, но люди способны на гораздо более дикие вещи. Да что там, я сама совершала более дикие поступки.

– Когда ты узнал про меня, Бирк?

Он поднимает глаза.

– Твоя фотография повсюду. В газетах, по телевизору… та, где ты вместе с дочкой. Ты показалась мне охрененно знакомой. У меня ушло довольно много времени, чтобы понять, что я видел тебя на одной из картин Аниты. Одной из последних картин. И тогда я понял, что, скорее всего, именно ты убила Аврору, а теперь и свою дочь в придачу. Я уже рассказал обо всем полиции. Я знаю одного полицейского в Кристиансунне, так что сразу позвонил ему. Я вообще удивился, что они не арестовали тебя. А теперь ты объявилась здесь…

Я качаю головой.

– Я ничего ей не сделала. Я уверена, что Ибен жива. И найду ее.

Уверена… А что мне остается?

Бирк вздыхает.

– Я был так зол после пожара… Они арестовали меня, вместо того чтобы выяснить, что же именно произошло. Они не стали искать этого чертова любовника, а я был уверен, что он существует и что он во всем виноват. А оказывается, это была любовница…

– Поэтому у тебя был мотив, чтобы похитить моего ребенка, – сказала я. – Если ты думал, что я убила твоего.

Мой голос дрожит. Бирк мрачно смотрит на меня.

– Я знаю, что ты бил Аниту, – говорю я. – Я видела синяки.

Бирк моргает чуть дольше, чем обычно, и я понимаю, что он готовится напасть. Не только мне есть что скрывать.

– Я был в море, когда пропала твоя дочь, – говорит Бирк. – Я вернулся вечером в пятницу.

Я делаю большой глоток кофе. Вспоминаю, какой была Ибен, когда ей было столько же, сколько погибшей Авроре. Как я постоянно носила ее на руках, укачивала, прижимала к себе. Я думала, что, если она переживет Аврору хотя бы на один день, все будет хорошо… Жалкая мысль. Трагедия была заложена у меня в крови, в моем ДНК, в ДНК Ибен.

– Странно, – говорит Бирк, – что они не обратили внимания на мою наводку. Они вообще тебя об этом спрашивали?

Руе

Олесунн

Вторник, 1 декабря 2009 года

Белые хлопья за окном, первый снег. Я сел, взял пузырек с таблетками, кружку с водой и проглотил две таблетки антидепрессанта. Не стоило мне их принимать. Они замедляли мысли, я начинал туго соображать. Из-за них я все забывал, мне было трудно думать. Но без таблеток я не мог есть, пить, даже дышать. «Это временно, – сказал врач, – не спешите, проведите это время с близкими». Моя близкая – белая кирпичная стена. Я знал каждую дырку от гвоздя, каждый дефект покраски. Вокруг меня в углах скопились клубы пыли, когда-то зеленые растения превратились в трупики, распластавшие листья по краям горшков. Уже четыре года я никуда не спешил.

Первый снег. Скоро Рождество, и в этом году, как и в прошлом, я буду сидеть один и стараться думать о том, что через несколько часов включу телевизор. Малышка мертва. Аврора мертва. Таблетки притупляли мои чувства, это казалось неправильным. Я сидел и повторял самому себе: «Малышка мертва, Аврора мертва, я мертв». Я ничего не чувствовал. Не нужно было принимать таблетки. Мне требовалась ясная голова, чтобы выяснить, что случилось с Малышкой. Тот, кто это сделал, должен был оставить следы. Если это Бирк, то наверняка найдутся весомые доказательства. Они плохо искали, а со временем отыскать следы стало сложнее. Может быть, они вообще исчезли. «Дайте себе время…»

Я подошел к холодильнику. Там ничего не было, кроме заплесневелого сыра, пачки масла и банки пива «Мункхольм». Я вздохнул и выбросил сыр в мусорное ведро. «Живите одним днем, – сказал врач, – пишите себе список того, что вам нужно сделать в этот день». Сегодня я пойду в магазин и куплю еды. Приготовлю настоящий обед. Я часто готовил, когда мы с Ингрид жили вместе. Надо. Я зажгу духовку, и ничего не произойдет.

Куртка висела в шкафу между костюмом и блейзером, который я никогда не надевал. Я подумал, что мне нужно засунуть руку в карман костюма. Вытащил листок с похорон Аниты и Авроры. Ингрид мяла бумажку в руках и говорила, что мы потеряли дочь и внучку, но нам нужно постараться вспомнить о тех прекрасных моментах, которые у нас были. Она всегда такая позитивная, эта Ингрид… Я засунул руку в другой карман пиджака, но листок с моей речью, которую я так и не произнес, исчез.

Я надел куртку, шапку, перчатки и вышел под снег. В последнее время я начал думать, что, возможно, смогу это пережить. Начну снова жить, зная, что на свете есть огромная черная дыра – сгоревший дом. Я ведь раньше жил без Малышки, почти не общался с ней, когда она выросла. Я всего однажды навестил ее после родов. А Аврору вообще не знал. Когда я так думал, со мной говорили таблетки; они утверждали, что можно потерять дочь и внучку и продолжить жить, но нельзя работать в полиции и глотать лекарства. «Дайте себе время». Три раза в неделю я работал в архиве, сортировал старые дела, чтобы не потерять работу. Надеялся, что никто не увидит меня по дороге на службу или со службы, никто не захочет поговорить. Надеялся, что никто не заглянет мне в глаза. Они все равно меня избегали. «Дай себе столько времени, сколько тебе нужно», – сказал шеф. Зомби – бывший полицейский – медленно брел по снегу…

Ближайший магазин, где меня никто не знал, хотя я отоваривался там все эти годы. Всё новые, молодые лица – видимо, за место здесь никто не держится. Я остановился у полок, пытаясь вспомнить, что нужно для коричневого соуса – мука, масло, соль, что-то еще… Воспоминания о приготовлении пищи, видимо, прятались на дне бумажного пакета в самом дальнем углу мозга. Я решил, что мне нужен бульон. Подошел к кассе, взял две шоколадки и смотрел на ленту, пока кассир пробивал товар. Посмотрел в кошелек, отыскал там карточку и заплатил. Парень за кассой упаковал мои покупки в пакет, я поблагодарил его, не поднимая глаз.

– Здрасьте, – сказал кто-то, какой-то человек у двери.

Я решил, что здороваются с кем-то другим, и двинулся дальше со своими покупками. Но тут кто-то тронул меня за плечо. Это был парень. Лет двадцать, волосы до плеч, кожаная куртка.

– Здрасьте, – мрачно бросил я и двинулся дальше.

– Вы меня не узнаете?

Я покачал головой и нетерпеливо протиснулся мимо него, пытаясь выйти на улицу.

– Вы ведь полицейский, да?

Я обернулся и посмотрел на парня.

– Вы однажды арестовали меня, много лет назад. Я ваше лицо никогда не забуду.

Узкое лицо, низкий подбородок, почти сросшиеся брови. Когда я его арестовывал, у него были светлые короткие волосы.

– Я взял тебя за нападение и ограбление, – сказал я. – Ты напал на собственного отца, да?

– Я надеялся когда-нибудь с вами встретиться. Понимаете, вы со мной тогда обошлись по-доброму, а это для меня очень много значит. Я не привык, чтобы люди вашего возраста обращались со мной по-доброму.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Ты ведь тогда замутил все это с Дэвидом Лорентсеном, да?

Он раскурил сигарету, а на вопрос не ответил.

– Я слышал, его убили. Меня вызывали на допрос, но я ничем не смог им помочь. Они взяли кого-нибудь?

– Ничего об этом не знаю, – сказал я. – Я был болен.

Парень подошел поближе.

– Извините, что говорю вам это, но у вас расширенные зрачки.

Я опустил глаза.

– Побочка от лекарств.

– Тревога?

Я кивнул.

– Временно, да?

– Временно. Четыре года.

Парень глубоко затянулся. Выпустил дым из уголка рта.

– Серьезно, – сказал он. – Долго. Чем дольше на них сидишь, тем сложнее бросать. Моя мать годами их пила. – Он протянул мне руку. – Вы хотели познакомиться со мной в тот раз, а я был не слишком вежлив. Дадите мне еще один шанс?

Я взял его руку, крепко пожал.

– Привет. Я Руе.

– Эгиль Брюнсет, – сказал он. – Приятно познакомиться.

Ронья

Кристиансунн

Среда, 23 августа 2017 года

Дверь открылась, и в кабинет вошла медсестра с Робертом Киркебю. Как и в прошлый раз, головы он не поднимал, на нас не смотрел, зато озирался и оглядывал комнату так, будто ждал встречи с чем-то потусторонним. Сел на то же самое место, что и в прошлый раз, и принялся нашептывать что-то себе под нос.

– Здравствуйте, Роберт! – начала я.

Он испуганно посмотрел на нас с Августом, а потом снова уставился в столешницу.

– Вы очень помогли нам в прошлый раз. Но теперь нам снова нужна ваша помощь. У меня с собой несколько фотографий, не могли бы вы сказать, узнаете ли кого-нибудь из этих людей? Посмотрите.

Еще несколько секунд Роберт смотрел в стол и бормотал:

– Ибен Линд, Ибен Линд, Ибен Линд…

Я кивнула.

– Да, это касается Ибен Линд. Я бы хотела знать, видели ли вы кого-нибудь из этих людей с ней в пятницу.

Я выложила фотографии на стол. Шесть разных лиц. Я поправила снимки. Поступать так за спиной шефа и Руе, наверное, неправильно. Может, у Руе имеются весомые причины не рассказывать нам о наблюдении на причале, но Август решил сперва поговорить со свидетелем. И вот мы здесь. Будем надеяться, что из этого выйдет что-то полезное.

– Ибен Линд, Ибен Линд, Ибен Линд, – твердил Роберт Киркебю. – Все им верят, все им верят, но они врут вам прямо в глаза. Стоят и болтают с маленькими детьми, полиция в этом замешана, полиция замешана, посмотрите на Тома Круза, откуда у него деньги? Я-то знаю.

Медсестра наклонилась к нему.

– Полиция здесь потому, что им нужна ваша помощь, Роберт. Вы узнаёте кого-нибудь из мужчин на фотографиях?

Роберт склонился так низко, что почти уткнулся в снимки.

– Разговаривает с Ибен Линд, – сказал он. – Разговаривает с Ибен Линд, ругается и говорит с ней, а потом она пропадает.

Я задержала дыхание.

– Да, Роберт, – спокойно проговорила медсестра. – Вы видели, как кто-то из этих людей разговаривал с Ибен Линд?

Роберт принялся раскачиваться. Качнувшись несколько раз, он издал харкающий звук, потом еще и еще. После замер, посмотрел вниз и плюнул. Это был хорошо рассчитанный плевок – слюна шлепнулась на стол прямо перед ним. Роберт откинулся назад. Мы с Августом вытянули головы. Там, в луже слюны Роберта Киркебю, купалось лицо Руе Ульсвика.

* * *

– В суде это нам не поможет, – сказал Август, когда мы вышли на улицу.

Сквозь серые тучи пробивались лучи солнца. Желудок сжался в комок. В суде?

– Может, нам стоит поехать поговорить с Руе? – робко предложила я.

Август с удивлением посмотрел на меня.

– Ты хочешь поговорить с ним сейчас, когда его опознал свидетель?

В его взгляде мелькнуло превосходство – ведь у него за плечами уже несколько лет службы, а я всего лишь жалкий новичок. Откуда мне знать, как нужно поступить? Возможно, на меня давит авторитет шефа. Типичная «хорошая девочка». Но ведь именно это и полагается делать – слушаться шефа…

– Нам нужно сделать пару звонков, – сказал Август, когда мы сели в машину. – В Олесунн, знакомым Руе. Надо выяснить, что связывает его с этим делом.

Что связывает его с этим делом… Именно это мы могли бы узнать у Руе.

– Ты уверен, что нам не стоит поехать к нему и поговорить?

Август, похоже, обиделся, но тут же улыбнулся.

– Позвони Бирте, – сказал он. – Посоветуйся с ней.

Руе

Олесунн

Вторник, 5 июня 2012 года

Время рядом со мной не шло. Оно мчалось. Проносилось мимо на сверхзвуковой скорости, а я сидел как прикованный. Смотрел на кирпичную стену, смотрел, как осыпается штукатурка, как падают на ламинат маленькие белые хлопья. Вот так я и позволил времени пройти – часам, дням, неделям, месяцам, годам. Я напоминал фигурку в стеклянном шарике, где сыплется снег. Мне казалось, что какой-то злобный бог, хитро посмеиваясь, трясет этот чертов шарик.

Моя голова была переполнена. Каждый раз, когда я пытался заснуть, ее заполняли воспоминания. Таблетки, удерживавшие их на расстоянии, я выбросил в унитаз пару недель назад. Мне исполнялось пятьдесят, и этот день я хотел отметить полностью свободным от этой дряни. Я знал, что нужно попытаться поспать до прихода Эгиля, но у меня не вышло. Я закрывал глаза и видел сгоревшие останки Аниты. Я знал, что нужно убрать посуду с разделочного стола, но просто сидел и смотрел в стену.

Пришел Эгиль. Ему удавалось меня встряхнуть. Он говорил: «Сделайте это и вот это, Руе, так будет лучше». Именно. Я именно этого и хотел. Чтобы у меня был родитель. Я, отец, даже дед… Я закрыл лицо руками.

В последнее время все было хорошо. Мы пару раз встречались в кафе, говорили о жизни, и в лучах этого паренька, которому удалось справиться с собой, все казалось таким простым, даже удивительно. В прошлый раз он заговорил о своем отце. Сказал, что в те дни его детства, когда отец бывал дома, он, как правило, напивался. И мать тоже. Снаружи все выглядело шикарно – деньги, статус, все дела, а внутри, в стенах дома, царило одиночество. Эгиль помнил это ощущение заброшенности; мать и отец занимались только своей жизнью. Он помнил, как прятался и наблюдал, сколько времени пройдет, пока его не найдут. В юности он сбился с пути, все чаще выпивал, хулиганил в школе. Он обвинял отца за каждую каплю выпивки, которая попадала к тому в рот, говорил он. А потом отец захотел отобрать у него еще и деньги. И тогда он решил мстить.

Когда раздался звонок, я вдруг понял, что мне нечем его угостить. Даже растворимого кофе нет. Какое-то время сидел, соображая, не лучше ли вообще не открывать, отложить визит до лучших времен. В дверь снова позвонили, и я вспомнил, как Эгиль сказал, что обычно люди моего возраста не бывали к нему добры. И что это очень много для него значит. Я встал и подошел к двери.

Эгиль крепко пожал мне руку и вошел в маленький коридор.

– Круто, что вы разрешили мне прийти сюда, – сказал он.

Внезапно мне стало страшно. У него есть какие-то ожидания, и они, конечно, разобьются вдребезги, как только он увидит мою квартиру. Как только поймет, что я всего лишь дряхлый полицейский на вечном больничном, который так и не оправился от горя. Но Эгиль вполне спокойно вошел в гостиную и сел на диван рядом со сбитым в кучу шерстяным пледом, валяющимся там, где я его бросил. Казалось, он вообще не заметил все эти стаканы, чашки и тарелки на столе. Я плюхнулся на диван рядом с ним и, объяснив, что мне нечем его угостить, почувствовал себя глубоким стариком. У меня не было ни штруделя, ни пирога, ничего такого, что выставляла на стол Ингрид, когда к нам приходили гости.

– Я так рад, что вы бросили эти таблетки, – сказал Эгиль. – Это правильно. Невозможно ничего обдумать, если постоянно загружаться.

– Должен признать, мне тяжеловато, – сказал я. – И все же так правильно. Я думаю, пусть мне лучше будет плохо, чем не будет, если ты понимаешь, о чем я.

– Вы с кем-нибудь встречаетесь? – спросил Эгиль и посмотрел на потолок. Внезапно я вспомнил, что он еще совсем молод.

– Давно покончил с этим, – ответил я. – Моя жена встретила какого-то придурка, который приглянулся ей больше меня.

Я думал, Эгиль рассмеется, но он лишь покачал головой.

– Не понимаю, какое это имеет отношение к делу. Ну, то, что сделала ваша жена. Если вы начнете с кем-нибудь встречаться, готов поспорить, ваше настроение улучшится.

– От женщин одни проблемы.

Он кивнул.

– Это правда. Только уберите слово «одни». От них бывает много чего. Вы бы все-таки заглянули на сайты знакомств…

Вечно эта молодежь знает, что следует сделать взрослым людям. Анита тоже так говорила, когда мы общались. Она тоже считала, что мне нужно попытаться кого-нибудь найти. Как сделала ее мать.

– А ты? – спросил я. – Любовные дела процветают?

Эгиль фальшиво рассмеялся, как будто ожидал этого вопроса.

– Мы собираемся жить вместе.

Он просиял, когда я поздравил его, – вид у него был взволнованный и влюбленный. Потом снова уставился в потолок, а я стал вспоминать, каким сам был в его возрасте. Тогда я считал, что помимо меня в этом мире есть еще кто-то, благодаря кому я стану цельным человеком. Эта иллюзия давно исчезла, но я помню, что мне было приятно.

– То есть у тебя все прекрасно, – сказал я.

– Да. В целом да. Просто отлично.

Он встал и подошел к окну. Было видно только деревья и серую улицу; снег лежал не дольше пары дней.

– Приятное местечко, – сказал Эгиль. – В центре… Надеюсь, мы тоже найдем себе что-нибудь вроде этого.

Потом он повернулся к единственной украшенной стене в квартире, свет из окна освещал две висящие на ней картины. Я хотел, чтобы солнце хотя бы иногда падало ей на лицо. Эгиль остановился, подошел поближе.

– Это вы, – сказал он и указал на картину, подписанную «Полицейский». Малышка поймала мою типичную позу: взгляд опущен, сосредоточен, лоб нахмурен. Свет падал на мою голову, на серую кожу лица. Очень непросто быть дочерью человека, который никогда не отрывается от бумаг.

Эгиль внимательно рассматривал вторую картину. Мягкие линии шеи, светлые волосы, падающие на глаза. Аните хорошо давались автопортреты. Каждый раз, когда я смотрел на эту картину, она на мгновение оживала. Ингрид отдала мне их после похорон. Она сказала, что так мы сможем запомнить Аниту такой, какой она была. Как будто можно заменить воспоминание об угольно-черной коже Аниты воспоминанием о румянце на ее щеках, о ее дыхании… Так не бывает. Остаются оба воспоминания, все воспоминания, и память о ее смерти была сильнее.

– Кто это? – спросил Эгиль, показывая на картину.

– Моя дочь.

После смерти Аниты я всегда, выходя из дома, носил в кармане маленький острый перочинный ножик. Мой защитник. Ночью мне снилось, как я всаживаю его в шею того, кто ее убил. Как правило, у убийцы из снов была черная борода Бирка. Мне снилось, будто Анита лежит на носилках, мертвая, обгоревшая, и вдруг начинает дышать, а ее лицо розовеет. Мне снилось, как она стряхивает с себя пепел и снова становится теплым улыбчивым ребенком, двенадцати, шести, четырех лет.

Эгиль посмотрел на меня.

– Это ваша дочь? – Он побледнел. – Та, что умерла?

Его слова обожгли мне уши. Дышать стало тяжело. Я вспомнил слова врача о том, что время лечит. Сколько нужно времени, чтобы что-то вылечить?

Эгиль, хмурясь, рассматривал картину.

– Что такое? – спросил я.

– Ничего, – он резко мотнул головой. – Она была такая красавица…

Ронья

Кристиансунн

Среда, 23 августа 2017 года

Мы, все трое, сидели в машине Бирты на парковке возле районной психиатрической больницы. Она приехала прямо сюда, как только я рассказала ей обо всем. Бирта сделала несколько упражнений для голоса, настроилась на режим актрисы и нажала на кнопку «звонок» на телефоне, подключенном к автомобильным колонкам. Мы с Августом сидели на заднем сиденье, дожидаясь, когда на другом конце возьмут трубку. Бирте очень нравится владеть вниманием публики. Она особым образом вытягивает губы, распрямляется – и полностью вживается в свою роль.

– Алло, это Сверре Наккен.

– Здравствуйте, – прощебетала Бирта. – Это Бирта Ли из полиции Кристиансунна.

Бирта поддержала Августа – сказала, что надо пойти наперекор шефу и продолжить расследование. Она устроила нам краткий мастер-класс по применению актерского мастерства в этих целях.

– Кристиансунн, ага… Сожалею об этой вашей пропавшей девочке. Чем я могу помочь?

Именно Бирта решила, что сперва нужно позвонить Сверре Наккену, но нам не стоит раскрывать ему истинную причину звонка. Она сказала, что он может броситься на защиту своего бывшего коллеги или позвонит Руе, как только мы положим трубку, а это нам совсем не нужно. И она, и Август сочли, что пока не стоит сообщать о том, что мы знаем или что мы пытаемся выяснить.

– Спасибо, Сверре, я это ценю. Но звоню я по другому поводу. Нашему коллеге Руе Ульсвику только что исполнилось пятьдесят пять лет, и мы хотим организовать для него праздник – ведь сам он этого не сделает.

Она хихикнула, и на другом конце провода тоже послышалась усмешка.

– А вы уверены, что он этого хочет?

Бирта хмыкнула.

– У него нет выбора. Ему придется отпраздновать свой день рождения. А звоню я потому, что мы хотели бы пригласить его семью или старых друзей, но у нас нет никаких контактов, мы знаем только его коллег.

Пауза. Мужчина кашлянул.

– Знаете, я не стал бы никого приглашать. Достаточно коллег.

Кажется, что Бирта едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. Она сжала губы и напряженно улыбнулась.

– Разве нет никого, кому он был бы рад?

– Вы же знаете о его прошлом. О том, что случилось с его дочкой и внучкой, о том, что он несколько лет был на больничном… Честно говоря, не думаю, что у него кто-то остался.

– А бывшая жена? – перебила его Бирта. – Можете дать мне ее номер? Я бы хотела узнать, что она думает по этому поводу.

Снова пауза.

– Хм… Честно говоря, думаю, что он как раз попытался сбежать от всего этого, но… Позвоните Ингрид, поговорите с ней.

– Значит, Ингрид…

Бирта записала на каком-то старом чеке номер телефона и поблагодарила за помощь. Положив трубку, передала листочек назад.

– Твоя очередь, Август.

Датчанин пересел на водительское сиденье, достал мобильный и набрал добытый Биртой номер. Его худощавая рука немного подрагивала. После нескольких гудков в телефоне послышался женский голос, очень высокий.

– Здравствуйте, – Август откинулся на спинку сиденья. – Это Ингрид Крогсвеен? Я звоню вам по поводу моего коллеги, Руе Ульсвика. Вы его бывшая жена?

– Да.

– Как я уже сказал, я его коллега и друг. Я хочу собрать его друзей и семью на празднование его пятидесятипятилетия. Но абсолютно не знаю, кого приглашать.

– Вон оно что… Разве он уже такой старый? – Она говорила ровно, почти безразлично. – Приглашать некого. Его родители умерли. Отец умер… лет четырнадцать назад. Упился до смерти, вроде так говорят. Мать Руе потерял еще раньше. Из родственников осталась только я, – когда она произнесла последнюю фразу, ее голос оживился. – Но я вряд ли приеду.

– Понимаю. Жаль… Может, вы хотя бы поможете мне придумать речь? Что бы вы сказали о Руе?

– Ой, не думаю, что он хотел бы услышать мое мнение о себе… Когда мы были вместе, Руе был очень добрым. Он редко бывал дома, но в целом был добрым и хорошим человеком. Лишь в последние годы, после того, что случилось с Анитой, стал мрачным и угрюмым. Но этого говорить не стоит.

– В смысле? А каким он был раньше?

– О, он был открытым, любил жизнь… Не таким злым, каким бывает порой сейчас. Я не видела его с лета, но все же… Он настолько изменился, что мне даже как-то не по себе.

– Он со мной тоже не очень-то разговорчив, – поддакнул Август. – Держит все в себе. А мне хотелось бы ему помочь.

Голос Августа звучал спокойно и сдержанно. Справлялся он прекрасно: никто не усомнился бы, что они с Руе – закадычные друзья.

– Да, очень похоже на него, – согласилась Ингрид. – Ему хочется быть сильным, но, честно говоря, у него гораздо больше проблем, чем кажется окружающим… Ой, я, наверное, заболталась. Об этом точно не стоит говорить в речи. Если вы захотите сказать что-то от моего имени, скажите, что я всегда считала его хорошим человеком.

Стало тихо. Август легко постукивал пальцами по рулю.

– Мне тут кое-что пришло в голову, – начал он. – Его дочь с кем-то жила, верно?

– Вы про Бирка?

– Ну да. А как у него фамилия?

– Фладмарк. Но его точно не стоит приглашать. Руе он никогда не нравился – тот был уверен, что именно Бирк убил Аниту. – Голос Ингрид дрогнул.

Пока она говорила, я вбила имя в поисковик.

– Ох, извините, конечно, мы не будем ему звонить. Спасибо большое за помощь, Ингрид.

– Спасибо, что позвонили, – ответила та. – Как я уже сказала, я бы хотела приехать, но вряд ли получится. Мне жаль.

– Ничего страшного, – сказал Август.

Он положил трубку, и мы с Биртой изумленно уставились на него.

– Охренеть! – воскликнула Бирта. – Август, это было великолепно. У тебя талант!

Датчанин пытался скрыть удовольствие от похвалы, но покрасневшая шея выдавала его.

Теперь настала моя очередь. Когда я села на водительское сиденье, ладони у меня вспотели. Я посмотрела на телефон, а потом бросила взгляд в зеркало и буркнула:

– Я не хочу.

– Что ты сказала, Ронья? – переспросила Бирта.

У меня затряслись руки.

– Думаю, нам не стоит этого делать, – ответила я. – У нас есть приказ.

Бирта, звонко рассмеявшись, скомандовала:

– Давай сюда телефон.

Я протянула ей аппарат, и она набрала номер. Я положила руки на колени. Бирта прижала телефон к моему уху. Я задрожала. Она беззвучно усмехнулась.

– Алло? – раздалось на другом конце. – Алло, кто это?

– Здравствуйте, – выдавила я. – Это Бирк Фладмарк? Это Ронья Сульшинн из полиции Кристиансунна.

– Наконец-то! – рявкнул он. – Думал, вы никогда не позвоните.