Текст книги "Прощай, цирк"
Автор книги: Чон Унен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Я плелась вперед, увлекаемая сильной рукой мужа, но мысленно по-прежнему оставалась в гробнице принцессы Пархэ. Чем дальше мы отходили от нее, тем шире разрасталась страшная пустота у меня в голове. В следующем выставочном зале муж попытался привлечь мое внимание, жестами показывая на что-то, но я не могла сосредоточиться. Мне казалось, что мою душу без остатка поглотила гробница принцессы. На лбу выступил холодный пот, голова закружилась. Мне было трудно дышать, словно я проглотила огненный шар, и он пылал у меня во рту. Стоило мне с трудом выдохнуть, как лицо обдавало горячим воздухом. К тому времени, когда мы добрались до выхода из последнего зала, я была мокрой от пота. Я бессильно опустилась на лестничную площадку перед входом в музей. Муж дергал меня за руку, но ноги больше не держали меня, я не могла сделать и шага.
– Я не могу идти, – еле выговорила я, дрожа всем телом.
Лицо мужа скривилось, он стал нервно озираться по сторонам. Сначала он еще пытался что-то сделать: тряс меня, топал ногами от досады, что-то кричал, а потом быстро побежал куда-то.
Вокруг стайками порхали бабочки. Белоснежные бабочки. Бесчисленные бабочки летали у меня над головой, осыпая меня белой пылью. Все тело охватил зуд, кружилась голова. Я последним усилием поднялась на ноги. Какая-то неодолимая сила тянула меня. Вокруг никого не было видно. Стояла лишь белая пыль. Когда она улеглась и сознание прояснилось, я обнаружила, что стою перед могилой принцессы.
«Хочешь зайти?» – раздался его голос. Молча кивнув, я стала медленно спускаться в гробницу. Мои ноги, ступавшие по полуразрушенной лестнице, больше не дрожали и не подкашивались. Путаные мысли постепенно становились на свои места. С каждым шагом у меня прибавлялось сил. Когда я вошла внутрь гробницы, сразу стала видна красная стена. На ней тускло проступала роспись. До меня донесся едкий запах дыма и плесени, а потом послышался его голос:
«Человек с луком в руке похож на телохранителя принцессы. Черный предмет на его плече – это булава. Теперь он будто бы охраняет гроб своей госпожи. Но что было раньше? Смотри – воин сторожит дверь, девушки прислуживают своей хозяйке, музыканты играют песни, евнухи держат зонт. Это место не гробница, а дворец. Прислушайся, разве не слышишь пение флейты?»
Его голос звучал одновременно и близко и далеко. Но он стих, и вместо него полились звуки музыки. Когда перед глазами все заволокло белесым туманом, музыкант, державший флейту, шагнул со стены в комнату. Флейта играла громче, нарисованные фигуры, плавно двигаясь в такт мелодии, сошли вниз одна за другой: воин в красном капюшоне, евнух с зонтом в руках, служанки. Они пели и кружились вокруг меня в танце.
Тут у меня хлынули слезы. Мне вдруг почудилось, что я ощутила легкое дуновение его дыхания.
– Это вы? – тихо спросила я. Но звук моего голоса разрушил чудесный мираж: служанки и воин растаяли, исчезло и его дыхание. Я оглянулась. Вокруг меня никого не было. Музыканты тоже вернулись обратно под стеклянный купол, осталась лишь темнота. Закрыв лицо руками, я без сил опустилась на пол. Прижав ладони ко рту, я боролась с рвущимися изнутри рыданиями. Но сдерживать слезы уже не получалось. Давясь всхлипами, я заплакала…
В какой-то момент я почувствовала, как кто-то гладит меня по плечу. Я медленно подняла голову и посмотрела вверх. Надо мной возвышалась фигура какого-то человека. Бледный как смерть, словно только что вышедший из гробницы, он смотрел прямо на меня. Протянув руки, он взял меня за подмышки и поставил на ноги, а затем нежно обнял. Последние силы оставили меня. С трудом удерживаясь на ногах с его поддержкой, я тихо, еле выговаривая слова, произнесла:
– Почему вы пришли только сейчас?
Он осторожно погладил меня по спине. Я чувствовала, что проваливаюсь в очень глубокий сон.
5
В просветах между ветками гинко синело небо. Ветви этого старого дерева, словно широко раскрытые крылья птицы, оседлали ветер. Его шум напоминал плеск волн, доносящийся издалека. Вокруг стояла тишина, и лишь иногда, будто во сне, мне слышался призрак смеха детей. Время было после полудня. Впервые за долгое время выдался тихий и мирный денек.
Все случилось в тот момент, когда я, убаюканный пением ветра, носившегося по волнам, задремал, отключившись от реальности. Я проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Приоткрыв глаза и прикрыв их рукой от солнца, я посмотрел на стоявшего рядом мужчину. Это был брат. Я медленно встал.
– Почему вы так быстро вернулись? – с тревогой спросил я.
Брат выглядел страшно взволнованным. Его затылок был мокрым от пота, а лицо исказилось от страха, – казалось, он был готов в любой момент расплакаться. Он безостановочно что-то шептал, но я не мог понять, что именно. Чем громче он пытался говорить, тем более отрывистыми и неразборчивыми становились его слова, для меня они превращались в пароль, который невозможно было разгадать.
– Не волнуйтесь, говорите медленнее, – попросил я, стараясь держать ровный тон и одновременно прогоняя остатки сна. – Что случилось, из-за чего вы так взволнованы?
– Нету! Она исчезла!
В этот момент холод прошел по позвоночнику, меня прошиб озноб. Брат был один. Я не мог поверить в то, что девушка, которая буквально несколько минут назад ушла осматривать музей в компании мужа, которая держала его за руку и ни на секунду не отпускала ее, которая смотрела на него с такой чарующей улыбкой, – эта девушка – исчезла.
– Больно… музей… исчезла…
Это были единственные слова, которые я сумел вычленить из хрипов, похожих на скрежет ножовки по металлу.
– Хёнсу стало плохо? Где она сейчас?
Но брат уже не мог говорить, он лишь, отчаянно жестикулируя, показывал в сторону музея. Здание музея, напоминавшее высокую, массивную башню, имело несколько устрашающий вид.
– Что случилось? Где ты оставил жену? Почему пришел один? – вмешалась мать, как раз проснувшаяся в это время.
От ее вопросов брат совсем расстроился. Он стал скрипеть еще громче, отчего у него на шее вздулись вены, а у меня от его резкого голоса побежали по коже мурашки. Я схватил его за плечо и, сильно тряхнув, сказал:
– Брат, не волнуйтесь, послушайте, что я вам скажу. Я не знаю, что произошло, может быть, она просто ненадолго отошла в туалет и скоро придет сюда, ведь она помнит, что мы остались на этом месте. Вы с мамой побудьте здесь. Если вы уйдете, то хёнсу может вас не найти. Вы понимаете, о чем я говорю? Я говорю, что нам нельзя уходить всем вместе. Вы оставайтесь здесь, а я поищу ее. Вы поняли?
Несмотря на показную уверенность, я преисполнился дурными предчувствиями. В голове рождались догадки – одна страшнее другой. Ни с того ни с сего я вспомнил цирковое представление, на которое мы ходили в Китае. Я вспомнил девочку, поднимавшуюся к потолку при помощи зеленого полотна. «Может, хёнсу исчезла так же, как та девочка? – мелькнула мысль. – Исчезла, словно фея, отыскавшая свой наряд с крыльями и улетевшая в небеса? Может быть, с ней тоже случилось подобное?»
Шагая по дороге, ведущей от ворот Гончхунмун к музею, я внимательно смотрел по сторонам, но не заметил никого, кто бродил бы под палящим солнцем, – только малыши из детского сада, весело галдя, обедали в тени палатки. Я искал везде, где только мог: на прогулочной дорожке, выложенной камнями, возле водяной мельницы, в местах отдыха, даже в туалете, но ее нигде не было. Если верить карте, то, чтобы выйти из дворца на улицу, она должна была пройти мимо павильона Хянвончжон. Я повернул в сторону музея.
За столом регистрации было пусто. Женщина, работавшая в сувенирной лавке, в ответ на мои сбивчивые расспросы только слегка пожала плечами и тут же отвернулась. Я зашел в первый выставочный зал, который попался мне на пути. Там стояла тишина. Я двинулся вперед, размахивая руками, как астронавт, делающий первые шаги на незнакомой планете, где нет ни привычной гравитации, ни воздуха, которым можно дышать. Мое внимание привлек негромкий звук – то совсем затихающий, то набирающий силу. Кто-то плакал.
Это была она. Она сидела в углу, зарывшись лицом в ладони. Сквозь просветы между ее тонкими пальцами прорывались сдерживаемые рыдания. Я осторожно приблизился к ней и мягко положил руки на ее плечи. Мое сердце бешено колотилось, я ничего не соображал. Я слышал только ее тихий плач. Когда я коснулся ее вздрагивающего плеча, она вцепилась в мои руки. Медленно подняв голову, она посмотрела на меня. Но ее взгляд будто бы проходил сквозь меня и тонул в пустоте. В ее влажных глазах плескалась какая-то неизбывная печаль. Видеть это было невыносимо.
Я взял ее за подмышки, поднял на ноги и бережно обнял. В этот момент у нее подкосились ноги, словно последние силы оставили ее. В полуобморочном состоянии она стала похожа на умирающую пичужку. Я погладил ее по спине – осторожно, словно трогал мягкие перышки, словно я мать, защищающая своего птенца.
– Почему вы пришли только сейчас?
У меня закружилась голова, потемнело в глазах, как если бы я стоял на краю крутого обрыва. Я узрел перед собой глубокую, темную реку. Заключив девушку в объятья, я прыгнул с обрыва, и мы оба рухнули в воду. Я опускался все ниже и ниже, словно мне к ногам привязали огромный камень. Мне захотелось остаться в реке навсегда. Здесь было темно и холодно, как во владениях смерти, мое погружение могло длиться бесконечно. «Сколько же прошло времени?» – мелькнуло в голове. Но тут девушка перестала плакать и тут же отстранилась от меня. Меня мгновенно выбросило из мрачных глубин на поверхность, в глаза ударил резкий, точно взмах плети, солнечный свет.
Девушка украдкой вытерла слезы, снова превращаясь в знакомого мне сдержанного и собранного человека. Мне пришлось убрать руку с ее плеча. Ее лицо выражало непоколебимое спокойствие, словно ничего и не произошло. Только слезинки, повисшие на кончиках ресниц, напоминали о том, что она плакала, но даже эти следы минутной слабости она быстро смахнула рукавом.
– Вас что-то беспокоит? – тихо спросил я ее.
Мой голос дрожал. Она едва заметно покачала головой:
– Нет, все нормально.
Она приняла строгий вид и, оглянувшись, направилась к выходу.
Именно тогда перед нами возник брат. Хотя нет, это было не совсем так: на деле он стоял как вкопанный, не двигаясь с места и даже не шевелясь. Глядя на выражение его лица, невозможно было сказать, как долго он находился там и что он видел, а что нет. Он все еще выглядел испуганным, и я чувствовал облегчение, но вместе с тем меня не отпускало ощущение настороженности. Я не мог ступить и шага. Мне хотелось что-то сказать ему, но в голову ничего не приходило. Девушка, подбежав к брату, схватила его за руку, он обнял ее, и только я продолжал стоять, не шевелясь, пока они вместе, став единым целым, не покинули павильон. Я пришел в себя, лишь когда в зал с громкими криками ворвался какой-то мальчик.
– Эй, прекрати кричать, – велел я ему.
Мальчик остановился прямо передо мной и продолжил вопить. Только тогда я снова стал воспринимать окружающую действительность: к предметам возвращались их очертания, каждая мелочь бросалась в глаза. Я заторможенно покрутил головой. Самым первым экспонатом, привлекшим мое внимание, была модель кузницы, где изготовляли железные доспехи племени кая[21]. В зале раздавались удары молота по железу и уханье работающих мехов. Последнее напоминало голос брата, когда тот нашептывал мне что-то на ухо. Даже сейчас я почти слышал его слова. Мое лицо стало горячим, как железо, раскалившееся в огне, а все тело болело, словно по нему прошлись молотком. У меня закружилась голова. Спасаясь от звона металла в ушах, я невольно сделал шаг назад. Ноги подогнулись, я сел на пол.
Металлический звон все не желал исчезать. С трудом подняв голову, я увидел перед собой каменный саркофаг. Это был украшенный пестрой росписью гроб из потерянного королевства Пархэ. Камень давно покрылся зеленым мхом и плесенью, но постепенно мне удалось разобрать надписи. Оказалось, что передо мной находилась настоящая гробница с настенными фресками. Надпись гласила, что в этой гробнице похоронены принцесса Пархэ и ее муж. «Может быть, тогда, сжимая в объятьях хёнсу, я прыгнул не в глубокую, холодную реку, а в эту сырую, темную гробницу?» – подумалось мне. Я осторожно поднялся и стал пристально рассматривать внутреннее помещение гробницы, словно там скрывались все ответы. Но внутри никого не было.
Я выбежал из выставочного зала со стремительностью человека, спасающегося бегством. Казалось, миновала целая вечность, пока я обнимал жену брата, хотя в реальности прошли считанные минуты. Я не мог поручиться, что все случившееся не пригрезилось мне. Сон, набежавший, точно волны во время прилива, исчез без следа. В голове не осталось ни одной мысли. Лишь слова девушки: «Почему вы пришли только сейчас?» – эхом отдавались в сознании. Я стоял перед музеем и курил. Дым от сигареты в этот яркий солнечный день горечью оседал на языке и ел глаза.
Мама сидела, прижав голову девушки к своей груди. Брат, примостившийся рядом, гладил ее по спине. Но хотя она принимала ласки, а не дарила их, у меня почему-то создалось впечатление, что утешительницей здесь выступала именно она. Наконец девушка встала и неспешно пошла вперед. Брат не отпускал ее руку, а мать, прихрамывая, старалась идти с ней вровень. Их плотно соприкасавшиеся плечи казались мне неприступной крепостной стеной, предупреждавшей, что мне не следует вторгаться за нее. Они будто говорили, что эти люди никогда не расстанутся. Я, как отставший путник, следовал за ними на отдаленном расстоянии. Когда мы приблизились к павильону Кёнхверу[22], мать, шедшая впереди, остановилась и, показывая куда-то рукой, сказала:
– Давайте сфотографируемся и пойдем.
В той стороне обнаружился киоск, в котором туристам предлагали сфотографироваться в традиционных корейских свадебных костюмах. За стеклом витрины висели фотографии людей в таких же костюмах, на том же фоне. Пока брат с женой переодевались, я разглядывал фотографии. Снимки были бледными, выцветшими, как прошлогодний календарь.
Брат нарядился в свадебный костюм жениха, а девушка, помимо платья невесты, надела головной убор чжокдури. Переодевшись, они встали рядом, спиной к павильону Кёнхверу. Брат улыбался так же широко, как во время свадьбы в Китае, а она, скромно потупившись, поглаживала вышитые на одежде пионы. Только когда фотограф придвинул камеру, она робко подняла голову и с нежной улыбкой посмотрела в объектив. Пока фотограф возился с аппаратурой, я сделал снимок своим фотоаппаратом. Рамка видоискателя, в которую были заключены фигуры жениха и невесты, виделась мне неким знаком. Зловещим предостережением, говорившим, что есть нечто, к чему я ни в коем случае не должен прикасаться.
Я закончил работать с оконными рамами арочной формы. Теперь оставалось только поднять их на крышу лебедкой и обработать силиконом. Выполнять эту работу мне предстояло уже наверху – на пятом этаже. В подобных местах страх человека перед высотой усиливается в разы. Но лично для меня не существовало никакой разницы между ремонтом перил двухэтажного дома или выкладкой фасада высотного здания. Я уверен, что страх не рождается высоко над землей, а поднимается из сердца. Мое же сердце было холодным и сильным, оно билось ровно на любой высоте.
Прораб Сон сидел на полу и курил сигарету. У него была странная манера курить – засунув голову между коленками. Дым, запертый в тесном пространстве, не поднимался в воздух, а окутывал Сона, и со стороны казалось, что тот курит всем телом. Когда он резко вскидывал голову, это означало, что он закончил. Выброшенный окурок упал возле дренажного стока, рассыпав искры.
– Так почему ты теперь не уходишь домой, а спишь каждый день в офисе? – поинтересовался Сон. – Надеюсь, ты не пристрастился к «гоу-стоп»[23]? Ты же раньше никогда не играл.
– Когда это вы видели, чтобы я увлекался азартными играми? – огрызнулся я. – Вы ведь знаете, что сейчас у нас много работы. А приходить и уходить каждый день утомительно. Вот поэтому приходится ночевать здесь, а что?
– Да просто ты и десяти дней дома просидеть не можешь, бежишь на работу как на праздник! Может, таскаться туда-сюда и утомительно, но что хорошего в грязном офисе? Ведь здесь только наши мужики вечно ошиваются. Может быть, у тебя дома какие-то проблемы?
– Какие там проблемы, каждый день одно и то же. Вы бы сами, господин прораб, уходили пораньше. У вас есть люди, которые вас ждут, так зачем постоянно торчать в вонючем офисе?
Наше обиталище действительно больше походило на ночлежку чернорабочих или зал ожидания на загаженном вокзальчике, чем на офис. Но именно в этой дыре, где рабочие пили водку или играли в карты, под шум их болтовни я спал на отсыревшем, замусоленном диване в углу. От такого сна усталость не проходила, а даже наоборот: все мышцы ужасно болели, а волосы и одежда пропитывались мерзкими запахами помещения.
Но, несмотря на все это, здесь я нашел приют, только здесь я мог свободно вздохнуть, словно первый человек, изгнанный из рая. Пусть у дивана, на котором я спал, обивка прорвалась во многих местах и была испещрена темными пятнами, дома все равно было хуже. Дом стал запретной территорией. Мое присутствие там создавало проблемы. Тот самый дом, где жили мать, вечно что-то требовавшая от меня, и брат, взваливший на меня ответственность за свое благополучие, перестал называться моим. Я всегда страстно хотел когда-нибудь покинуть его и именно по этой причине так торопился со свадьбой брата. Но теперь дом сам изгонял меня. Теперь брат выглядел гораздо более живым и энергичным, чем когда-либо, а мать постоянно смеялась, хотя ей ежедневно кололи инсулин. Что касается девушки, то она искренне старалась угодить им обоим. Теперь невозможно было представить дом без нее.
Шагая по рамам, я поднялся наверх. Солнце припекало макушку. У меня слегка закружилась голова. Казалось, что асфальтовая дорога, видневшаяся внизу, была очень далеко. Возможно, что-то в моем сердце изменилось, но в этот момент я почувствовал страх, которого не знал раньше. Собравшись с силами, я принялся устанавливать переданный прорабом навес. Навес был небольшой, с такой работой я бы смог управиться и один. Но заказ сделал не кто-нибудь, а родственник нашего прораба. В ином случае мне не пришлось бы самому ехать в Канхва, достаточно было бы прислать несколько ребят, работавших под моим началом. Закончив возиться с силиконом, я начал отдирать виниловую пленку, которая покрывала раму. Внизу наш прораб тоже как раз завершал обработку детали силиконом. Обычно, перед тем как бросить вниз оторванную пленку, я выкрикивал предупреждение. Чтобы кинуть ее подальше, я закрыл глаза, напряг мышцы на ногах, но вдруг споткнулся обо что-то невидимое и опасно пошатнулся. Я тут же восстановил равновесие, но слабость от головокружения моментально превратила все тело в желе.
– Что случилось? Ты в порядке? – крикнул прораб, увидев, что я закачался.
– Просто споткнулся. Все в порядке. Сейчас спущусь. – Я делал вид, что ничего особенного не произошло, но сердце колотилось как бешеное.
Ни с того ни с сего я вспомнил, как обнимал девушку в тот день в музее, – тогда сердце точно так же билось в груди; вспомнил реку, в которой мечтал остаться навсегда. Я представил, как срываюсь с крутого обрыва, как падаю вниз головой, как ударяюсь о воду. Кожу царапали бесчисленные камни и какие-то осколки, а тело обмотали грязные водоросли. Мышцы болели, я задыхался. Рывками выбравшись на поверхность, я поплыл к берегу, а когда достиг его, оказалось, что я был полностью обнажен, на мне ничего не осталось. В ушах по-прежнему звучало лишь дыхание девушки и ее тихий плач. «Почему вы пришли только сейчас?» – вспоминал я ее слова. «Почему же она плакала? Кого ждала?» – эти и множество других вопросов роем теснились в моей голове.
Когда я, закончив работу, приехал в офис, было уже восемь часов вечера. Сегодня дорога от города Канхва была особенно загружена, поэтому приходилось ехать, не снимая ноги с тормоза, и в качестве развлечения изучать заднюю часть впереди едущей машины. Солнце садилось за горизонт. В офисе было не продохнуть от сигаретного дыма – в разгаре было застолье; на столике были расставлены китайские блюда таншуйроу, кисло-сладкая свинина и что-то похожее на янчжаньпи, два сложенных вместе тонких крахмалистых блина.
– Ого, кого мы видим! Все-таки вернулся, а, брат? И все такой же! – раздался насмешливый голос прораба.
Человеком, которого он приветствовал, оказался Санвон. Начало нашего знакомства с этим парнем пришлось на трудные годы, когда мы с ним вместе работали в фирме «Хёкчжингымсок», где занимались ремонтом и отделкой домов. Мельком взглянув на меня, он схватил руку прораба и крепко пожал ее.
– Да, давно тебя не было, – весело продолжал прораб. – Ты что, до сего времени все черти знает где чистил канализационные резервуары? – со смехом спросил он.
– Не черти знает где, а в Японии. Да и разве только резервуары драил? Я и романы крутил, – тут он подмигнул мне, – и деньги зарабатывал. Эх, да и вообще, чем только я не занимался.
– А ты совсем не изменился с годами, – сказал прораб, улыбаясь; он отпустил руку Санвона и вернулся за стол.
Санвон медленно направился ко мне.
– Где ты пропадал? – спросил я его. – От тебя не было никаких вестей. Ты окончательно вернулся?
– Сколько вопросов, – улыбнулся он. – Пойдем куда-нибудь, промочим горло, там и поговорим.
И, не дожидаясь моего согласия, Санвон схватил меня за руку и потащил за собой. В итоге мы устроились в близлежащем баре с навесом. Это был довольно большой бар, в нем даже имелся аквариум. Все столики, каждый под большим зонтом, были забиты посетителями. Санвон заказал блюда из морепродуктов и несколько закусок.
– Зачем ты так много заказал?
– Ты же даже не ужинал, а на голодный желудок легко опьянеть. Давай поедим от души. Хоть память останется. Да и ты, кажется, немного похудел, по сравнению с тем, каким был, когда мы в прошлый раз виделись.
– Чему там худеть? Где ты видел, чтобы к работяге прилипал жир?
– Ты прав, – согласился Санвон. – Ведь все, что мы имеем, – это наше тело. Все, что мы можем, – это быть здоровыми и день и ночь носиться в поисках заработка. Конечно, это дело не для нежных девушек, а для настоящих мужчин.
– А ты хорошо выглядишь.
– А что мешает мне хорошо выглядеть? Я-то не перетруждаюсь. Кстати, у вас-то работы много?
– Да, много. Здесь уже не та фирма «Хёкчжингымсок», которую ты знал. Теперь мы изготавливаем окна для больших кинотеатров и панели для квартир. В компании работает около пятнадцати местных ребят. Но иногда, когда с заказами перебор, начальство привлекает даже людей со стороны.
– Директору – прибыль, тут все понятно, а для тебя какая выгода? Ты же гроши получаешь, это и слепому видно.
Я ничего не ответил. Тут принесли напитки и закуски, и я некоторое время просто молча пил сочжу. Санвон заявил, что сочжу великолепна, а рыба для хве[24] никуда не годится, и сразу развел бурную деятельность: выбирал другие закуски, наливал водку, звал официанта. Несмотря на свою невоспитанность и внешнюю грубость, он был парнем, которому не чужды ни глубокие переживания, ни чувство долга. С самого начала нашего знакомства мы делили с ним все радости и горести. Санвон мог внезапно исчезнуть и объявиться спустя полгода или год, но мы каждый раз встречались, точно друзья, расставшиеся накануне.
– Так чем ты сейчас занимаешься и как зарабатываешь на жизнь? Ты ничего не писал.
– Я-то? – переспросил он и улыбнулся. – Я сейчас плаваю на корабле.
– На рыболовном?
– Что, кроме рыболовных судов, других кораблей не существует? Вот поэтому ты и не умеешь делать деньги. Слышал что-нибудь о челноках? Китайцы называют их «тайгонами», что означает «временно исполняющий обязанности торговца».
– Это что-то типа посыльных, что ли?
– Ну, в целом, можно и так сказать, но у нас в ходу другое слово. «Частый посетитель» – так мы между собой называем людей, которые разъезжают по определенным странам, перевозят товары. Кроме того, мне попадаются и обычные посылки разной ценности. Моя задача – подготовить контейнер и отправить его из Китая в Японию. Я вот тут подумал: корабль «Дон Чхун Хо» действительно огромное судно и места на нем хватает. Я вот к чему клоню: ты не хочешь прокатиться? Обещаю неплохой доход.
– Что, на корабле? Нет, не хочу, спасибо. Хоть горы золотые обещай, – отрезал я и одним глотком осушил рюмку.
– Ты же мужик! Ты должен быть смелым, строить далеко идущие планы. Ты же не выслушал меня до конца, а уже отказываешься. Поверь мне, есть тут выгода. Я тоже сначала сомневался: что за прок плавать по морям, но, говорю тебе, это как наркотик. Сейчас у меня несколько дней отдыха, потому что корабль становится на ремонт, но, если честно, стоит мне провести дней десять на суше, как все тело начинает зудеть, и я уже на стенку лезу. В Японии я имел честный заработок, но вся эта чистка канализационных резервуаров на судах втайне вызывала у меня отвращение. Да и что толку от больших денег, если рядом нет друга? Мужчина должен иметь хорошего друга, разве нет? Там такого не было, вот я и вернулся. Но если я поеду в Китай, то там стану королем. Если есть деньги, нет ничего невозможного. Слава богу, там их не так уж много и надо. В Китае все, что мы сейчас с тобой едим, не будет стоить даже десяти тысяч вон[25]. Там рай, поверь мне, настоящий рай. Как там хорошо! – Он мечтательно закатил глаза. – Ты тоже изменишь свое мнение, если съездишь туда. Я гарантирую. Давай сделаем так: ты возьмешь отпуск на неделю, и мы вместе отправимся.
– Ладно, хватит уже об этом, – снова оборвал я его. – Но зачем тебе тогда все эти поездки в Циндао или Тяньцзинь?
– Там так много людей, что трудно выбить себе место. Конечно, стоило бы сперва открыть там свое дело и потом уже звать тебя, но ничего, для начала поработаешь там моим помощником. Из Сокчхо я собираюсь заехать в российский городок Зарубино, а оттуда двину в Хуньчунь. Все говорят, что сейчас там Особая экономическая зона, я хочу все увидеть своими глазами. К тому же там мало тайгонов. Чтобы организовать серьезный бизнес, надо иметь своих людей, а их – хоть и народу тьма, и капитал есть – как раз и не хватает. Сначала туда перебрались коренные жители Сокчхо, заняли теплые места и, все такие важные, мешали другим развернуться. Но теперь они постарели и зарабатывают свой кусок, в лучшем случае выгружая мешки с рисом. Поэтому я говорю… А что если тебе приехать ненадолго?
Я ничего не ответил, но почему-то подумал про себя, что в этой идее нет ничего неосуществимого.
Водка, выпитая на пустой желудок, приятно обжигая пищевод, добралась до кишечника. Санвон продолжал болтать о чем-то совершенно мне не интересном и заказывать новые закуски. На меня навалилась усталость, вызывающая дремоту, ноги стали тяжелыми. Мы с Санвоном перекочевали из бара с навесом в караоке-бар, а из него – в ресторан, где готовили суп хэчжангук, и снова принялись пить сочжу. Когда мы вышли из ресторана, уже рассвело.
– Да, и правда летнее солнцестояние – рано светает. Когда выхожу из дома на рассвете, всегда испытываю какое-то странное чувство. Ладно, пойду я. Позвони. Да, и не забудь ничего из того, что я сказал. Ты понял?
С этими словами Санвон передал мне свою визитную карточку с надписью, сделанной иероглифами и хангыле[26], и быстрым шагом отправился восвояси. Несмотря на то, что живот побаливал, а в теле сохранялась приятная расслабленность, в голове отчего-то понемногу прояснялось. Я сел перед рестораном, где подавали хэчжангук, и стал рассматривать визитную карточку, оставленную Санвоном. Она казалась мне билетом в другую жизнь.
Летнее солнцестояние. Сегодня был самый долгий день в году. Наконец наступил момент, начиная с которого светлые часы пойдут на убыль. Я подумал: «Хорошо бы, дни продолжали становиться короче, пока однажды не пришло бы время, когда в мире осталась бы только ночь. Темная, беспросветная ночь, как тьма в глубинах вод».
Мать умерла. Всю весну она тянула свою старую песню о цветах и в конце концов умерла под их тенью. Это случилось через несколько дней после того, как на лагерстремии начали лопаться фиолетовые почки.
Мать говорила, что когда расцветает лагерстремия, тогда и наступает настоящее лето. Еще она говорила, что эти цветы трижды распустятся и трижды опадут, прежде чем придет осень, и лишь только тогда, когда облетят все лепестки, можно будет есть рис нового урожая. Мать покинула этот мир еще до того, как опали первые цветы. Это был чхобок, первые три дня после летнего солнцестояния, когда солнце жарит, точно печь.
Из-за жары рабочие быстро выбивались из сил. В такой ситуации директор приостановил все работы и заказал ужин в ресторане. Его выбор пал на ресторан моего брата, что, конечно, было знаком особого внимания и заботы, но меня вся эта ситуация только смущала и выводила из равновесия. Я как раз вышел из машины и стоял в нерешительности, как вдруг на глаза мне попалась мать, которая выбежала из дома встречать гостей. Она выглядела больной, но не настолько, чтобы я мог предугадать ее скорую смерть. Я скомкано поздоровался с ней и, смешавшись с толпой, сел на свое место.
Тогда я еще не знал ни того, что ее здоровье сильно ухудшилось, ни того, что она бродила по ночам, с трудом ковыляя по дороге. Как знать, быть может, она отсрочивала неизбежное, чтобы дождаться меня. После ее смерти я все думал: «Если бы не чхобок, если бы директор не привел нас в ресторан брата, если бы мать не увидела меня, то, возможно, она прожила бы немного дольше?»
В тот день я старался не приглядываться к ней особенно внимательно. Пока она, хромая, с протезом на ноге, но уже переодевшаяся в праздничную одежду, шагала в сторону зарослей лагерстремии, я, затерявшись среди рабочих, украдкой смотрел на брата с девушкой. Она выглядела еще более худой, чем раньше. Ее тело походило на хрупкий стебелек цветка. Она сама и была нежным цветком, что увянет, стоит его сжать посильнее. Каждый раз, когда между фигурами тесно сидящих гостей образовывался просвет, мои глаза находили ее и жадно ласкали ее тело. Это было кощунственное желание. Стоило мне случайно встретиться с ней взглядом, я тут же отворачивался. Ее взгляд был острым, словно в зрачках прятались наточенные кинжалы; они метили в мое сердце и глубоко проникали в мою душу. От этих ран сердце замирало, обливаясь кровью. В те самые минуты, когда умирала моя мать, я тоже умирал, пусть и от совсем иной болезни.
