Текст книги "Прощай, цирк"
Автор книги: Чон Унен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Да, верно, ходили. Потому что надеялись найти хотя бы одно завалящее кольцо.
– А нашли что-нибудь?
– Ну, как тебе сказать, были разговоры, что те, кто раньше всех начал поиски, якобы что-то отрыли, но, если они что и откопали, все равно местные власти все увезли.
– Скажите, а мне можно войти туда?
– Даже не думай. Пришло специальное указание никого не впускать, поэтому сейчас никто не может попасть внутрь.
– А можно где-то получить разрешение?
– Я не знаю. Понятия не имею, в чем там дело, но нам пригрозили, сказав, чтобы корейцев даже близко не подпускали. Естественно, и чосончжогов тоже: а если какой китаец приведет кого-нибудь из них сюда, то и он потом проблем не оберется. Да и допустим, ты туда спустишься, там же ничего нет, что ты собираешься делать? Говорят, что все найденное здесь хранится в музее Чханчхуня, поэтому если хочешь посмотреть, то отправляйся туда. А так, напрасно здесь не мельтеши, иначе у меня будут неприятности.
Встав с решительным видом перед железной дверью, он замахал руками, прогоняя меня. Я поняла, что спрашивать его о гробнице бесполезно. Не зная, что делать дальше, раз гробница оказалась недоступна, я пошла обратно. Администратор же проверил замок и, пока я не исчезла из поля его зрения, держал свой пост перед красным зданием. Уже переходя обмелевшую речку, я на секунду остановилась и оглянулась. Гробницы не было видно. У меня возникло ощущение, будто и моя грудь высохла, точно эта река, и теперь внутри осталась только пыль.
«А существовала ли вообще эта гробница? – мелькнуло у меня в голове. – Гробница принцессы и ее мужа. И происходили ли в реальности все те события, что связали меня с ней?» В тот момент все, касающееся этого места, мнилось мне ложью. Меня охватило такое чувство, будто меня ограбили. И тем, что у меня отняли, было мое сердце. Теперь там, где оно раньше находилось, царили только холод и пустота.
Я смотрела на расписную чашу для риса. Она была разрисована розами и покрыта белым лаком – в наши дни такими уже не пользовались, их и найти-то было трудно. Эта чаша была одной из тех вещей, что мать собирала в свободное время, специально чтобы вручить мне, когда я буду выходить замуж. Среди прочего приданого, которое она приготовила, я нашла посуду, одеяло и зеркало.
– Надо было хотя бы гардероб тебе соорудить… – с грустью произнесла мать, вытирая тряпкой шкаф. Этот шкаф, расписанный красными пионами, в день ее свадьбы моей матери подарила ее мать. Мама очень берегла его, но еще сильнее она дорожила дешевенькой чашей для риса с цветочным узором. Она хранила ее бережнее, чем посуду из пластика или даже фарфора. Именно в ней мать грела для отца рис, специально поставив чашу в самой теплой части комнаты, в нее же укладывала рисовые паровые хлебцы, когда такому лакомству случалось появиться в нашем доме, и после мы уминали их, поделившись с соседями.
Я аккуратно опустила чашу на самое дно сумки. Сумка не заполнилась даже наполовину. Когда я положила в нее несколько комплектов одежды, фотоальбом, подарки для родственников мужа и косметический набор, полученный от него, то оказалось, что и класть-то больше нечего. Поставив перед собой сумку, я долго сидела на стуле с растерянным видом. Мать же тем временем бегала по кухне. Она не заходила ко мне до тех пор, пока я не собрала все вещи.
Только когда я наконец выставила сумку за дверь, в глазах матери заблестели слезы. Я обняла ее, слегка похлопав по спине, отпустила и вышла из комнаты. Из дома я выскользнула торопливо, еле уговорив мать остаться, хотя она все твердила, что хочет проводить меня хотя бы до Яньцзы.
Темная и неприветливая станция Яньцзы кишела людьми. Пассажиры, рано пришедшие на свой поезд, усевшись на скамейки, грызли подсолнечные или тыквенные семечки. Супружеская пара с полиэтиленовым пакетом в руках – через плотный пластик угадывались очертания продуктов, видимо купленных для будущего ужина; женщина, перекладывающая в сумку покупки из близлежащего магазина; ребенок, продающий фруктовые леденцы; мужчина, раздражающий окружающих своим бессмысленным бормотанием; тетушка с унылым, растерянным выражением лица; старик без зубных протезов; девушки с ярким макияжем; мужчина в толстой ватной одежде, с которой стекает грязная вода, чосончжоги, монголы, ханьцы… Стоя как вкопанная в самом центре станции, я разглядывала людей. Стоило мне решиться уехать, как все вокруг почему-то стало выглядеть новым, незнакомым.
Когда началась проверка билетов, люди, толкаясь, с бранью расталкивая друг друга, высыпали на перрон. До отправления поезда оставалось еще примерно двадцать минут. Посматривая в том направлении, откуда должен был прибыть тумэньский поезд, они ждали. Когда поезд был дан под посадку, пассажиры снова принялись толкаться и переругиваться. Каждый старался опередить соседа и сесть в поезд первым. Что до меня, то я, стоя в отдалении, ждала, пока все они не зайдут в вагоны. Времени было еще много. Один старик, который, кажется, пришел кого-то проводить, плакал, прислонившись лбом к окну вагона. Я подумала: «Все-таки хорошо я сделала, что отговорила мать провожать меня».
Войдя в вагон, я тут же легла на свою полку. Поезд тронулся со свистком. В трехместном спальном купе было темно и тихо. Между потолком вагона и спальным местом, где я лежала, оставалось расстояние не больше полуметра. От толстого ватного одеяла исходил запах плесени и пыли. Какие-то мужчины из ханьцы, расположившиеся на нижних полках, шумно галдя, играли в карты, пока не отключили свет. Я подложила под голову сумку и попыталась уснуть.
Сон почему-то не шел. Раздался гудок, но звук был очень слабым, словно доносился откуда-то издалека. Иногда, когда поезд останавливался на станциях, слышались громкие крики.
Все происходило во сне. Я спала и сознавала, что вижу сон. Я шла куда-то, волоча за собой огромную сумку. Окрестности напоминали мне одно местечко в Дуньхуа и вместе с тем – поле, на котором когда-то щипали траву деревенские лошади. Хотя возможно, что это было совершенно незнакомое место – место, где я никогда не бывала. Я часто останавливалась. Сумка, которую я тащила, была не только большой, но и очень тяжелой. Когда я открыла ее, то увидела, что внутри лежат обломки черепиц и камни. Наточив ногти, как кирку расхитителя гробниц, я принялась опустошать сумку. Но сколько я ни вытаскивала из нее камни, сколько ни выкидывала куски черепицы, сумка не пустела. У меня замерзли руки.
Поезд прибыл в Шеньян в шесть часов утра. По сравнению со станцией Яньцзы, вокзал в Шеньяне казался просторным и прекрасно обустроенным. Наскоро умывшись в туалете, я покинула здание вокзала. Утренний ветер веял прохладой. Пасмурное небо, казалось, было готово вот-вот разразиться каплями дождя. Подняв воротник, я стояла, бессмысленно хлопая глазами. До открытия консульства еще оставалось какое-то время. С сумкой в руке я заскочила в ближайший к вокзалу ресторан, где заказала жидкую кашу из белого риса и манты с начинкой из тыквы. Но во рту ощущалась неприятная сухость, и аппетит пропал.
Кое-как запихнув в себя половину порции каши, я вышла на улицу. В переулке за рестораном в неприметном уголке я внезапно заметила мертвую мышку, лежавшую на спинке. Она лежала с открытой пастью, высунув язык и задрав все четыре лапки кверху. Мать не раз говорила мне, что если увидишь утром мертвую мышь, то хорошего не жди. У меня душа сразу ушла в пятки, словно мертвая мышка могла предопределить мое будущее. Я оцепенела и не могла даже пальцем шевельнуть.
Неизвестно, сколько бы я так простояла, если бы работница ресторана, в котором я завтракала, не зашла в переулок, чтобы выбросить скопившийся к утру мусор. Она, как ни в чем не бывало, поддела мышь носком ботинка, отбросила ее в сторону и двинулась дальше. Внезапно я почувствовала отвращение. С трудом сдерживая тошноту, я быстро поймала такси и торопливо села в него.
Когда я приехала в район Хуопинли, где располагались представительства разных стран, то мне в глаза сразу бросилось здание консульства Кореи. Перед каждым консульством толпились люди, но в группах, собравшихся перед остальными консульствами, было не больше десяти человек в каждой. Только перед корейским консульством растянулась длинная очередь. Я замерла в растерянности, как вдруг кто-то подошел ко мне и тихо прошептал на ухо:
– Если ты сейчас встанешь в эту очередь, то даже до конца дня не попадешь внутрь. Но всего сто юаней – и я все устрою.
Говоривший оказался мужчиной. Между передними зубами у него виднелись широкие щели, и от него несло резким запахом дешевого табака. Мне и без того было тошно на душе. Как раз в это время из здания вышел сотрудник консульства и, обведя толпу свирепым взглядом, начал громко читать список. Беспорядочно расталкивая людей, он пытался выстроить очередь. Люди двигались, боясь, как бы их не вытолкали куда-нибудь в сторону, и подобострастно заглядывали в глаза представителю власти.
– Ладно, – прошипел мужчина, просивший у меня денег, и, видя, что я молчу, продолжил: – тогда давай семьдесят юаней, я проведу тебя в очередь, что находится уже в самом здании.
Молча передав ему требуемую сумму, я последовала за ним. Очередь внутри консульства была еще длиннее, чем на улице. Хотя я и продвинулась немного вперед, но время ожидания оказалось почти таким же. Визу я получила, уже когда перевалило далеко за полдень.
На бумаге, которую я держала в руке, значилось «виза F-2». Эта виза давала возможность свободно проживать в Корее и даже приглашать к себе родителей. Документ, заполучить который мечтали многие люди, лежал в моей руке. Меня мелко трясло, словно на моей ладони чудом оказалась некая драгоценность. Ради этой визы моя подруга Хвасун не только бросила работу, но и лишилась целомудрия. Без такой визы ей пришлось бы жить, прячась в подвале, похожем на могилу. Поговаривали, что некоторые ради этой визы заключали фиктивные браки, за которые платили по несколько тысяч юаней, или даже нелегально проникали в Корею, чтобы найти кого-нибудь уже там. И вот теперь та самая виза, ради которой Хвасун сломала себе жизнь, лежит в моей руке. Ради одной встречи в консульстве и для получения этой бумажки требовались десятки разных документов, но все они были собраны брачным агентством за деньги моего мужа. В конце концов, что представляет собой эта виза? Всего лишь листок бумаги. Непонятная мне печаль заполнила грудь.
Только получив визу, я впервые почувствовала, что еду в Корею. Прижав к груди сумку, где бесценный документ лежал вместе с паспортом, я быстро, точно опасаясь, что кто-нибудь может вырвать ее у меня и убежать, выскользнула из консульства. Очередь, которая и без того была огромной, стала еще длинней. Как раз в это время начали падать первые капли дождя. Но толпа, стоявшая перед консульством, не расходилась, несмотря на то, что дождь все усиливался.
Как только самолет поднялся выше облаков, я провалилась в сон. До самого прилета в международный аэропорт Инчхон я ни разу не проснулась. Когда я открыла глаза, за иллюминатором было уже темно. У меня вдруг возникло ощущение, будто я вышла из состояния комы и попала в какой-то другой мир.
Там, впереди, ждал мой муж. Мой муж – вон тот мужчина с широкой улыбкой. Когда он шел мне навстречу, мне вдруг почудилось, что этот человек мне совершено незнаком. Словно я никогда раньше его не видела. Я замерла и оглянулась, но люди, шагавшие позади, подталкивали меня, и я не могла долго оставаться на месте. Теперь мне придется жить, дыша воздухом чужой страны, ступая по незнакомой земле. Я обязательно стану счастливой.
Я убеждала себя, будто успокаивала маленького ребенка. Робкие надежды – мой милый малыш, зародившийся внутри, внимательно слушал мои слова. В любом случае, деваться ему было некуда.
3
Мать с братом сидели рядом на низкой деревянной скамейке. Мать смотрела на персиковое дерево, а брат – в сторону горы. Она ждала появления цветов, а он – девушки. Судя по их виду, они сидели так уже несколько часов.
Мать сидела неподвижно, сгорбившись, и казалась похожей на старое высохшее дерево, с которого с шелестом облетает кора. Впрочем, нет, она действительно походила на дерево, но этот ствол оголила не старость, а зима. На первый взгляд оно может показаться мертвым, но придет весна – и на этом дереве сначала набухнут бутоны – хранилища тайных желаний, а затем разом, одновременно, распустятся цветы.
В течение всей зимы мне чудилось, что над матерью кружила смерть. В воздухе витала ее тень. Теперь уже стало очевидно, что сахарный диабет матери вылечить не получится. Морщины у нее над бровями сейчас лежали гуще, мешки под глазами стали еще больше. А прошлой зимой из-за осложнений пришлось сделать операцию: левую ногу отрезали до самой лодыжки. Мать прооперировали, но до сих пор временами у нее вырывались болезненные стоны: она говорила, что из-за плохого кровообращения нога немеет.
И все же я думал, что она вряд ли уйдет из этого мира в ближайшее время. Она обязательно доживет хотя бы до того дня, когда персиковое дерево распустит свои цветы. Желание матери увидеть эти цветы всегда поражало меня своей силой. Обычно, когда опадали цветы персика, она начинала ждать, что ветер принесет ароматы сирени и пионов, а стоило тем сбросить свои лепестки, как она принималась мечтать о бутонах циннии, про которые говорят, что они трижды распустятся и опадут, прежде чем можно будет есть свежий рис. Кто знает, быть может, когда персик снова пышно зацветет, мама избавится от ауры смерти и к ней вернутся жизненные силы.
Моя мать – не тот человек, который легко расстанется с жизнью. Проживая свои дни в предвкушении цветения персика, она отказывалась умирать, потому что до сих пор не забыла тягуче-сладкий вкус персикового сока. Ни мрачные прогнозы врача, ни черные пятна, покрывшие ее лицо, ни высокий уровень сахара в крови, приведший к операции по удалению пальцев, ни прочие осложнения – ничто не могло убедить ее отказаться от этого напитка.
Брак моего старшего брата мог бы стать тем необходимым стимулом, чтобы самочувствие матери этой зимой немного улучшилось. Она как-то призналась мне, что не сможет упокоиться с миром до тех пор, пока он не женится. Именно мать организовала нашу поездку в Китай на поиски невесты. Теперь, когда он женился, она заявила, что должна увидеть хотя бы первого внука и что уйдет с легким сердцем лишь после того, как тот начнет сам переворачиваться на животик, ходить, говорить… Я подумал, что, когда придет этот момент, она обязательно найдет еще какой-нибудь предлог, чтобы жить дальше.
Я очень устал. Я вечно улыбался, но думал лишь о том, как уехать из дома, караулил подходящую возможность. Мне хотелось снять этот груз со своих плеч и отбросить его как можно дальше. Я не хотел и не мог допустить, чтобы он и дальше камнем висел на моей шее. По крайней мере, мне нужен был кто-то, кто мог бы разделить эту ношу со мной. Я вспомнил лицо девушки. При встрече она напомнила мне жалкого, мокрого птенчика, только что вылупившегося из яйца и верившего, что первое существо, увиденное им в этом мире, – это его мама. Именно такими глазами девушка смотрела на моего старшего брата, не подозревая, что он сам нуждается в ее защите.
Когда мы приехали в Китай, первой нас встретила даже не будущая невеста брата, а желтая пыль. Она долетала и сюда, оседлав сильный ветер, пролетев над Дуньхуа, родным городом девушки, и над Западным морем. Брат вдыхал воздух, словно в этой желтой пыли могли сохраниться нотки ее запаха. Запаха девушки, которая пообещала, что приедет через месяц, но дала о себе знать лишь два месяца спустя. Мне подумалось, что к тому времени, когда она доберется к нам, персик будет уже весь в цвету.
Все приготовления к встрече были завершены. Мы с братом наклеили новые обои, заново выложили пол, купили мебель. Пока мы работали, брат расхаживал по комнате, весь измазанный обойным клеем. Мать сидела у себя в уголке и, поглаживая новые обои, бормотала: «Красиво… красиво». Обои были розовые, в мелкий цветочек. В итоге мы поклеили новые обои и в комнате матери, где стены пропитались запахом лекарств.
– Перед глазами летают какие-то мушки, – бубнила мать себе под нос, ни к кому особенно не обращаясь и размахивая перед собой руками.
Когда она моргала, в уголках ее глаз выступали слезы, походившие на гнойные выделения. Брат, мельком взглянув на нее, снова уставился вдаль.
– Когда приедет невестка, мы пойдем любоваться цветами. Можно сходить во дворец Кёнбоккун[11] или в ботанический сад Чхангёнкун[12].
Услышав эти слова, брат повернулся к матери и улыбнулся. У него сразу улучшилось настроение, он просиял, решительно поднялся на ноги и с разбегу выполнил стойку на руках.
«Сейчас начнется», – понял я. Когда он принимался делать сальто, остановить его бывало нелегко; в такие минуты я не мог долго смотреть на него.
Брат с самого детства мечтал показывать акробатические номера. Спрыгнуть с высокого забора, быстро залезть на дерево, исполнить какой-нибудь трюк, стоя на заднем сиденье несущегося на полном ходу мотоцикла, – все это было его собственным цирком. Он искренне наслаждался проявлениями восторга, который испытывали наблюдавшие за ним люди.
Я тоже любил цирк брата. Когда он, балансируя на мчащемся по кругу мотоцикле, поднимал правую ногу, я во все горло орал от восхищения «Ура!» и бежал за ним. И хотя я громко добавлял: «Опасно! Будь осторожен!» – в душе мне хотелось увидеть еще более зрелищные и опасные трюки. Брат, вдохновленный моей реакцией, смело выполнял свои номера. Я же преисполнялся чувством собственной важности, пока бегал за ним, словно я тоже был членом цирковой труппы. Тогда я и не задумывался, что моя поддержка может довести брата до беды.
Несчастье произошло из-за телеграфного столба, поваленного в грозу накануне. В тот роковой день брат выполнял акробатический трюк на мотоцикле. Все случилось в тот момент, когда он, стоя на заднем сиденье, замер, широко раскрыв руки и устремив взгляд вверх, в небо. Провисший провод телеграфного столба резко впился ему в горло, обмотался вокруг шеи. Брат взлетел, словно птица, но его полет над землей длился недолго – он буквально воткнулся в землю. Тогда я подумал, что это был лучший номер, который он когда-либо показывал. Брат, лежавший на земле, с прикушенным языком, с проводом вокруг горла, выглядел смешно. Я прыгал вокруг него, вне себя от восторга, думая, что все это всего-навсего ловкий трюк.
Если то, что брат остался жив, считать везением, то да, ему повезло. Но, сохранив жизнь, он потерял голос, но не только его. Похоже, что вместе с голосом он утратил все дурные мысли, которые только могут быть у человека. С того самого дня он стал простодушен, точно дурачок. С другой стороны, по мнению большинства, он действительно просто превратился в дурака.
Я спрашивал себя: «Если бы я не любил цирковые представления брата, если бы я вовремя заметил провисший провод, то с ним бы ничего не случилось?» Но сколько бы я ни успокаивал себя, сколько бы ни бил себя в грудь, говоря, что я тут ни при чем, чувство вины не проходило. Это неприятное ощущение, не покидавшее меня с того самого злополучного дня, не сделало меня добрее, наоборот, оно превратило меня в человека черствого и холодного. В конце концов, раздраженный этими бесконечными разговорами, я придрался к тому, что мать ошиблась в названии ботанического сада, и с досадой сказал:
– Сейчас его уже не называют ботаническим садом Чхангёнвон. Кроме того, с вашей ногой – какой еще ботанический сад? Не заставляйте других напрасно страдать… – тут я осекся, прикусив язык.
Я сглупил. Сейчас начнется старая песня о цветах. Я замолчал.
– Тем не менее считается, что любоваться цветами лучше всего в ботаническом саду Чхангёнвон. Говорят, что там много вишневых деревьев, посаженных еще в годы японского правления. Когда они цветут, там каждую ночь собираются люди. Они фотографируются на память, разглядывают окружающих, просто гуляют. Говорят, что даже если просто немного постоять в тени тех деревьев, сразу почувствуешь себя хорошо. Интересно, азалия уже вся отцвела? Каждую весну я ела хвачжон[13], поджаренный в масле с листьями рододендрона, хризантемы и дикорастущей лилии, – с грустью в голосе произнесла мать. – Жаль, что сейчас мне приходится обходиться без этого вкуса. В последнее время, даже когда я глотаю кашу из чабсаля[14], она кажется мне нежной, точно лепесток азалии. Ты помнишь, как красива азалия в это время года? – спросила она меня и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Твой отец тоже очень любил есть хвачжон, макая его в мед, и чжочхон[15] тоже любил. Ты помнишь, что здесь было персиковое поле? Когда расцветал персик, было на что посмотреть. Даже жители Сеула и Инчхона приезжали любоваться цветами. Они собирали лепестки и опускали их в воду, а потом даже умывались в ней. Впрочем, все это осталось в прошлом. Теперь вот зрение настолько испортилось, что я почти не вижу. Конечно, я согласна с тобой, какое там любование цветами, мне лучше поскорее умереть, тогда и вам всем станет легче. И что это за страсть к цветам, что заставляет меня жить и мучить тебя? В конце концов, наверное, я умру еще до того, как распустятся цветы. Ты согласен со мной? Ведь доктор тоже так говорит? Ноги гниют… чем скорее я уйду, тем вам…
– Да, уйдемте! Прошу вас, давайте все скорее уйдем отсюда! – резко прервал я ее речь.
Мать и брат замерли, уставившись на меня. Я смутился. Я тоже не понимал, почему у меня вырвались эти слова. «Неужели ты пытался сказать, что хочешь отправиться на тот свет вместе с матерью?» – недоуменно спрашивали обращенные ко мне глаза матери и брата.
– Давайте сходим. Я хотел сказать, когда жена брата приедет, давайте все пойдем и во дворец Кёнбоккун, и во дворец Чхангёнкун. Пойдем и цветами полюбуемся, и жареные хлебцы поедим… Надо еще посмотреть на фейерверк и устроить невестке вечеринку, – мямлил я, глядя себе под ноги.
Однако я чувствовал, что у меня не получится разрядить обстановку. Брат молча встал и медленно зашагал в сторону клеток с утками. Покормив их, он, вероятно, вернется на прежнее место и снова станет рассеянно смотреть вдаль. Мать по-прежнему неподвижно сидела на скамейке и смотрела на персиковое дерево.
Я стоял в нерешительности, невидящим взором глядя в сторону персиковых деревьев. Солнце палило нещадно, и казалось, что его лучи хлещут по спине, словно кнут.
Стоило лопнуть одному бутону персика, как вслед за ним один за другим стали раскрываться все остальные, и уже скоро все дерево стояло будто охваченное розовым пламенем. Когда дул ветер, лепестки цветов, опадая с деревьев, залетали в комнату. Мать целые дни проводила под персиковыми деревьями, сидя там без малейшего движения, вся усыпанная цветами. Ее лицо тоже приобрело розоватый оттенок, словно цветок персика.
В этих местах издавна было много персиковых деревьев. Вероятно, именно поэтому наш район раньше называли Поксунаголем[16]. Но после того как здесь вырос красивый жилой комплекс, власти проложили внешнюю кольцевую дорогу и разбили парк, а большинство персиковых деревьев вырубили.
Мы так и не переехали в одну из квартир жилого комплекса, потому что мать была не в силах покинуть место, где на холме росли персиковые деревья. Открыв собственный ресторан, занявшись разведением уток и кур, она сразу обрела постоянных клиентов благодаря своему кулинарному искусству. Большой популярностью пользовался ее мясной суп, щедро сдобренный корнем дудника и лакрицей; были люди, которые даже специально заказывали ее кимчхи с сарептской горчицей и луком.
Теперь мать уже ничего не могла делать. Она была не в состоянии даже определить вкус супа или засолить кимчхи. Она, словно безумная, целыми днями или пела балладу о цветах, или массажировала онемевшие ноги. Брат занял ее место на кухне, но ему, к сожалению, было далеко до ее высот кулинарного мастерства. На пустующем поле у подножия горы он посадил овощи и зелень. Вырастив салат-латук, цикорий и помидоры, он складывал их в пакеты и раздавал посетителям, когда они уходили. И хотя вкус его кимчхи отличался от того, что получался у матери, число клиентов все равно увеличилось, и я думаю, это было связано со щедрыми подарками брата. С возникновением жилого комплекса выросло и количество тех жильцов, которым нравилось есть вне дома, а было и немало таких, кто, приехав отдохнуть в близлежащий парк Инчхон, решал заглянуть в ресторан матери. Несмотря на то, что потом наша клиентура немного сократилась из-за птичьего гриппа, доходы упали все же не так сильно. Так или иначе, их хватило бы, чтобы брат мог содержать новую семью.
Когда девушка прилетела, было девять часов вечера. Она куталась в толстое зимнее пальто. С собой у нее было совсем не много вещей. За всю дорогу от аэропорта до дома она не произносила ни слова. Отвернувшись к окну, она молча разглядывала проносившийся мимо пейзаж. Только когда мы проезжали длинный мост Ёнчжон или мчались мимо парка с озером Сандон и я заводил рассказ об этих местах, она начинала подавать признаки жизни, слегка кивая в ответ на мои слова. Что касается брата, то с его лица не сходила улыбка. Изредка, встретившись с ним взглядом, девушка тоже улыбалась.
Не успел я заехать во двор, как навстречу выбежала мать. Было видно, что она с нетерпением ждала нашего приезда, сидя на скамейке, точно так же как обычно ждала, когда распустятся цветы персика. Наверняка она уже несколько раз выходила во двор и смотрела на дорогу, идущую от шоссе. Ее глаза были полны слез.
– Милая, – с волнением в голосе произнесла она, глядя на девушку, – ты, наверно, страшно устала, добираясь сюда. Скорее проходи в дом.
Мать быстро схватила руку девушки и, ковыляя, отвела ее в комнату. Брат, словно приклеенный, по пятам следовал за ними. Пока мы с ним ездили встречать его жену, мама приготовила ужин. На столике стояла чаша с супом из утки, заправленным разными лекарственными травами, и салаты из зелени. Кроме этого в центре стола лежали хвачжоны, украшенные цветами персика. Наверняка она весь вечер суетилась, припадая на больную ногу, – собирала цветы и жарила хвачжон.
– Да, я целый день готовила хвачжон, зная, что приедешь ты, – сказала она, ласково обращаясь к девушке. – Дай хоть посмотреть на тебя, милая. Да ты красивее, чем цветок персика. Не стесняйся, теперь здесь твой дом, располагайся поудобнее. Теперь твой дом здесь, понимаешь?
Одной рукой она держала руку девушки, а другой ласково гладила ее по лицу. Каждый раз, когда ее толстая и грубая, как кора дерева, ладонь касалась лица девушки, в уголках губ той появлялась едва заметная улыбка. Хотя мне казалось, что ее губы вовсе не улыбаются, а кривятся, как если бы их обладательница готова была расплакаться.
– Мама, – вмешался я, видя, что девушке неловко, – перестаньте ее гладить, садитесь быстрее. Дайте ей хотя бы раздеться. Хёнсу, вы, наверное, проголодались.
– Да, конечно, – торопливо проговорила мать.
Но она продолжила жадно разглядывать невестку.
Когда та села за столик, ее рукой завладел брат. Он радовался искренне, словно маленький ребенок, добравшийся до только что купленной игрушки. Когда он, наклонившись к жене, что-то шептал ей на ухо, она, кротко опустив глаза, внимательно прислушивалась. Когда он замолкал, она, точно так же склонившись к нему, тихо говорила что-то в ответ. Мать с умилением смотрела на них. У меня же возникло ощущение, будто в нашем холодном доме вдруг подул теплый ветерок. Странно, но я чувствовал себя неловко, словно человек, который неожиданно попал из суровой зимы в теплый весенний день. Меня смущала улыбка девушки и ее лицо, черты которого отчего-то чуть искажались, словно она вот-вот заплачет.
– Тебе, кажется, не нравится еда, – заметила участливо мать. – Она что, сильно отличается от вашей?
– Нет, что вы, все очень вкусно. Из меня вообще-то плохой повар. Надеюсь, вы научите меня потом готовить.
– Ничего страшного, ты не беспокойся об этом, – успокоила ее мать. – Ты ни о чем не беспокойся, на вот, попробуй хотя бы вот это. Этих уток разводит твой муж.
Она выудила из кастрюли кусочек мяса, очистила его от кожицы и положила на тарелку девушки. Во время ужина мать непрерывно что-то ей рассказывала, а та отвечала односложно, еле слышным голосом и только когда это было необходимо, и вежливо улыбалась. Брат, сидевший рядом с ними, лучился улыбкой, поглядывая то на мать, то на нее. Девушка почти не притронулась к еде. Коснувшись того или иного блюда палочками, она тут же осторожно опускала их обратно на столик. В паузах между вопросами матери, которые точно вылетали из скорострельной пушки, девушка оглядывалась по сторонам. Когда мы случайно встречались глазами, она тут же отводила взгляд.
Даже после того как убрали столик, мать еще долго сжимала в своих ладонях руку девушки, не отпуская ее от себя. Брат атаковал ее с другой стороны, а сама она молчала и только смущенно улыбалась. Мать с братом, словно соперники, борющиеся за внимание возлюбленной, ни на шаг не отходили от нее.
– Мы ведь толком не отпраздновали даже, встретились только теперь, после церемонии, – с грустью заметила мать. – Там ведь вы, худо-бедно, справили маленькую свадебку. Позже, когда приедут твои родители, мы все сделаем официально, ладно?
– Это не обязательно, – ответила девушка. – Ничего страшного не случится, даже если справить не удастся, поэтому не беспокойтесь об этом.
– Мама, – обратился я к матери, – хёнсу, наверное, устала с дороги, пусть теперь она отдохнет в своей комнате. Да и вещи тоже надо распаковать.
Мать с большим сожалением отпустила руку девушку.
Скоро часы пробили полночь. Мать, проглотив горстку лекарств, с усталым видом забралась в постель. Когда я, постелив себе рядом с ней, тоже лег, у меня вырвался вздох. Было слышно, как открывалась и закрывалась дверь в туалете, как журчала где-то вода – эти звуки раздавались в ночи еще довольно долгое время. Мои нервы были на пределе, я чутко улавливал даже самые тихие шорохи. Вскоре до меня донеслись гулкие шаги брата и еле слышное шлепанье босых ног по полу. Я слышал, как открыли и закрыли дверь холодильника, как по полу тащили сумку, как хрипло смеялся брат. Дверь в его комнате захлопнулась, и наступила тишина.
– Надеюсь, – пробормотала мать, – они будут жить хорошо.
Я ничего не ответил.
Комната наполнилась тиканьем настенных часов. Уснуть не получалось. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной сразу возникал образ девушки – она улыбалась. Чем упорнее я старался отогнать этот мираж, тем реальнее и ближе он становился. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от докучливых фантазий, и встал с постели. Вместе с чувством облегчения я ощущал странное чувство потери. Только я и сам не знал, что именно потерял.
