Текст книги "Фатальный Фатали"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
А можно и не в Лондон, в пределы иные: через Тифлис – как же не привезти Юсифа в родной для Фатали Тифлис? – в Азов и Каф, куда ездят русские купцы, чтоб купить цветного шелку, брусы мыла халянского, косяки тафты ездинской и бурской, батманы перцу, ню-ги шафрану, аршины ожерелий, кантари ладану; и с купцами в Москву; или в Стамбул, погостив сначала у крымского хана, – к султану, удивляясь смелости гяура – московского князя Вельского, разгневанного на своих падишахов и тайно бежавшего в Литву, став презренным отъездчиком, а оттуда, обманув новых друзей-литовцев и под предлогом поездки в Иерусалим, застрять в Стамбуле; и узнать от него о диковинных нравах, почти как в родной Персии: не дозволяют путешествовать, дабы не научились чему-нибудь в чужих краях и не ознакомились с их обычаями, – отвратить от нововведений и удержать в рабском состоянии, и потому редко встретите путешественника, разве только с посланником или беглого, как сам Вельский, но бежать трудно, потому что все границы охраняются бдительно, а наказание за подобную попытку, если поймают виновного, есть смертная казнь и конфискация всего имущества; и по той же причине не дозволяют иностранцам приезжать иначе как по торговым сношениям, чтоб сбыть им свои товары, как-то: меха всякого рода (черно-бурые лисьи, собольи, рысьи, бурой лисицы, куньи, горностаевые, серые беличьи, бобровые меха росомахи, шкуры большой морской крысы, имеющей запах выхухоли, беличьи красные, лисьи красные и белые, а также белые волчьи и белые медвежьи меха), воск, сало, выделка лосиных и воловьих кож, ворвань, или рыбий жир, – для смазывания шерсти для сукон и мыловарения, икра белужья, осетровая, севрюжья и стерляжья, деготь, который гонят из сосновых деревьев, и рыбьи зубы, вывозимые персиянами и бухарцами для делания четок, ножей, сабельных рукояток, и тертый из них порошок как противоядие, а рыбы, снабженные этими зубами, – моржи, ловятся близ Печоры; и для получения чрез их руки произведений чужеземных: шелковых материй, сукна, свинца, жемчугов и иного добра; и о грабительствах царя, от которого сбежал Вельский; и запомнил бы Юсиф слова царя о том, что народ сходен с его бородою: чем чаще стричь ее, тем гуще она, или с овцами: надо стричь по крайней мере раз в год, чтоб не дать им совершенно обрасти шерстью.
Можно и на Восток отправить Юсифа, в Индостан, в страну Великих Моголов, к Джалалэддину Мухаммед Акбару: у него родился наследник, и шах бросил клич, чтоб хлынули к нему зодчие и камнетесы, плотники и землекопы, – будут строить новый город, столицу Фатехпур, почти Фаталиград, он растет на глазах, уже больше Лондона, а какая здесь торговля! какие базары! Мощеные мостовые, бани, падишахский дворец, а вода какая здесь вкусная! И везут купцы индийские золотые слитки в Европу, из которых чеканят голландские дукаты или французские экю.
Но Фатали под оком цензора Кайтмазова лишает героя столь заманчивых путешествий, дабы не ограбили и не пленили его морские пираты, напавшие на каравеллу испанского купца.
А ведь чуть не судили в Лондоне Юсифа, посадив в Тауэрский замок: он поспешил, боясь заразиться чумой, слухи о которой поползли по Лондону, в таверну в одном из близких местечек (Депфорд?), где провел целый день, нарушив предписание ислама и выпив вино за успех своего, увы, убитого на его глазах друга, – Юсифу чудом удалось спастись, убегая от погони, как в Гяндже, когда фанатики с факелами ворвались в духовное училище, чтоб расправиться с еретиком учителем, отвратившим Юсифа от духовного сана; и с рассветом он оказался в Лондоне и, найдя купца, с которым прибыл сюда, ждать его возвращения – покинуть сырой, мрачный и неуютный город и пристать к жарким берегам родного края.
И попала о Юсифе фраза в доклад канцелярскому суду двора ее величества Елизаветы, написанный на казенной судебной латыни:
"...защищаясь и ради спасения своей жизни, тогда и в том месте вступил в борьбу с названным Кристофером, чтобы отобрать у него упомянутый кинжал. И так случилось в этой схватке, что названный Ингрэм, защищая свою жизнь, нанес кинжалом стоимостью в двенадцать пенсов Кристоферу смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм, от каковой смертельной раны Кристофер тотчас умер. Кинжал был выбит из рук названного Ингрэма субъектом с длинными черными усами и глазами с сатанинским огнем, оказавшимся купцом из Персии, Josephus Mochammedi filius5, был подвергнут аресту, но сумел бежать, поиски названного субъекта оказались без результата".
И новоявленный тюрок или перс, изучивший латынь в университете, натыкается на некоего подозрительного субъекта Josephus Mochammedi filius и тщетно пытается распутать, кто да что, теряя на это годы, а может, и всю жизнь; а известие сие – всего лишь подрезанные Кайтмазовым крылья фантазии Фатали.
Ах, какая встреча с драмоделом и непристойным поэтом, жаждущим скачек с отпущенными поводьями (а это по части Юсифа-седельника!), который, впав в ожесточение, утверждает (вот у кого Юсиф нахватался бунтарских идей!), что религия – выдумка политиков! Не потому ли Юсиф, став шахом, ополчится на главного моллу, а потом – и на всю религию.
И, начав с пьес, которые, напишет потом Фатали, – пора иллюзий, пора надежд!... – перейдет к собственному жизнеописанию – повести о себе-лжешахе, чтоб плыть в море новых иллюзий.
ЛЖЕШАХ
Мастерская седельника Юсифа, прозванного Пехливаном за богатырское телосложение, находилась на площади, у шахской мечети. Вчера ханским конюхом ему было заказано зашить новые ремни к седлу и починить уздечку, и он, получив за срочность один туман, обещал к вечеру сдать заказ. Сидели пятеро друзей, и он рассказывал им: сначала, это он очень любит, о своих кругосветных путешествиях, когда был молод, а потом о дороговизне – то сгорает урожай из-за длительной засухи, то гниет из-за обильных дождей. Удивляюсь я безмозглому нашему правительству!
И вдруг на пощади показалось густое облако пыли. Юсиф, держа в руке шило, поднял голову и увидел торжественную процессию. "А вдруг ко мне?! за мной?!" – мелькнула мысль.
– А ну-ка, друзья, уходите, пока целы!
Но что это? Впереди шли слуги в пестрых костюмах и четырехугольных шапках, за ними знаменосцы, далее еще слуги, и один нес на голове большой круглый, будто солнце, медный поднос, потом стражники, вооруженные остроконечными пиками, – думали, металлические, а это крашеные палки! – и сопровождающие главного конюшего, который вел под уздцы красивого коня туркменской породы. Седло и попона на спине усеяны драгоценными камнями, нагрудник расшит золотом, уздечка украшена жемчугами, с шеи коня свешивалась кисть изумрудов. За ними – главный молла, военачальник, везир, казначей, звездочет, почтеннейшие ученые, богословы, славнейшие потомки пророка – сеиды, вся знать двора.
Шествие остановилось перед мастерской.
– По предопределению судьбы, – начал главный молла, – ты, мастер Юсиф, с этого дня...
Очнись, Юсиф, это же говорит тебе главный молла!
– ...обряд твоего восшествия на шахский престол!
– Высокочтимый молла! Не сошли ли вы с ума?!
"Ах, какой дерзкий! Будь иные времена!" – Пристало ли вам, почтенному человеку, потешаться над седельником?
Тогда выступил вперед военачальник:
– Ты, мастер Юсиф, являешься ныне...
"Что за бессмысленные речи?! Приняли гашиша? Наглотались опиума?!"
– ...а мы презренные твои рабы, псы твоего двора, можешь повелевать нами!
И начались чудеса. Будто Юсиф в Лондоне, в театре, и появляется белотелый красавец Теймурлан!... Сняв с Юсифа поношенное платье ремесленника ("А как же срочный заказ?!" В кармане остался один туман!), слуги надели на него богатое царское облачение. Главный конющий подвел коня, Юсиф сел, и процессия торжественно направилась во дворец.
Из окон и с крыш глазела на Юсифа удивленная толпа.
И тронный зал! И молитва моллы! И почтительное ожидание знати! И корона – впору, чему немало подивился главный молла. И опоясали мечом, осыпанным бриллиантами. И в руку скипетр. И дружные несмолкаемые крики: "Слава!" Торжественный гимн! Взмыла сигнальная ракета, и тотчас за городом раздались раскаты ста десяти пушечных выстрелов.
Хотя после Хафиза и Саади персидская поэзия пришла в упадок, но нашелся в этот день поэт, Царь Поэтов по имени Сируш, который переиначил недавно сочиненную в честь Шах-Аббаса оду, не пропадать же стихам?! и прославил редкие достоинства нового шаха, тем более что Аббас и Юсиф двусложные!
А потом придворные удалились. Но ушли не все.
– А кто вы?
– Мы евнухи шахского гарема, я старший, а это мои помощники.
– Удалитесь все, а ты оставайся! – Уж для кого-кого, а для главного евнуха Мюбарека нет никаких тайн. – По твоему лицу я вижу, что ты хороший человек, объясни мне, что это значит?
– ... Ах звезды! – "Вот дураки! Ну и ну! И кто нами правил!!"
Но в Юсифе-Пехливане заговорил голод: ведь ничего не ел!
– Я покажу вам дворец, пока будут готовить ужин.
Какие покои!... Первый зал устлан дорогими узорчатыми коврами, на стенах портреты шахов династии Сефевидов, а во взгляде Шах-Аббаса изумление: "Как ты здесь оказался?!" Юсиф не выдержал взгляда, отвернулся. Далее портреты знаменитых царей других династий: Ахемениды – Дарий, Кир, Сасаниды – Хосров, шахи персидские арабских, тюркских, монгольских династий; возможно ль, чтоб и его, Юсифа, портрет?! Но какой он династии?!
А они уже в четвертом зале – стены расписаны фресками: иранский богатырь сражается с мазандаранскими дивами, имеющими рога и хвосты; воин, цепями хлестающий море, которое посмело разметать персидский флот.
А вот и комнаты гарема: изображены юноши, предлагающие девушкам цветы, и девушки, протягивающие юношам золотые кубки, наполненные вином.
И вдруг – живая душа!
– А это кто?!
Удивился и Мюбарек, застав здесь Сальми-хатун: разве не дал ей Шах-Аббас разводную грамоту? Но успел шепнуть на ухо Юсифу:
– Сальми-хатун, любимая жена Шах-Аббаса. Должна была уйти, ведь развелась с ним!
Сальми-хатун встала и, повернув красивую голову к Юсифу, гордо посмотрела на нового шаха. На миг в ее взгляде Юсиф уловил: мол, я твоя, хочешь – оставь, и я буду верна тебе, а хочешь – прогони!
– Можно прогнать, – робко предложил Мюбарек.
А Юсиф залюбовался ею.
– Пусть остается! – Не гнать же женщину, если она привыкла здесь жить!
Но что бы он ни делал в этот день, перед глазами возникала картина: коврами устланная комната, а посреди – гордо глядящая на него молодая женщина. "Я рождена для шахов и остаюсь в гареме нового шаха", – сказала она Мюбареку для передачи Юсифу.
– Но нельзя же без брачного договора – кябина?! – удивился Юсиф. (А вскоре случится: Мюбарек, войдя к шаху, низко поклонится и попросит на миг отлучиться от государственных дел; он привел моллу, чтобы тот – неудобно ведь, посторонняя женщина живет во дворце! – закрепил брачный договор между Юсифом и Сальми-хатун. "Евнух прав: неудобно!").
– Да, а где же хранятся наряды жен? – вспомнил Юсиф про жену.
Хранитель сундуков провел к сундукам: какие кашемировые шали, шелка, платья из дорогой парчи! И очень маленькие сундуки – диадемы из самоцветов, бриллиантовые серьги, дорогие кольца, ожерелья жемчугов. И он выбрал для жены и трех своих дочерей платья, шали, диадемы, кольца, ожерелья. Сыновьям послать было нечего.
– Отвезите жене и скажите, чтоб обо мне не беспокоились!
– Она могла бы переселиться сюда, мой шах!
Юсиф почему-то вспомнил Сальми-хатун.
– Нет-нет, не надо!
В золотых подсвечниках горели свечи, накрыт стол. Юсиф отломил лишь ножку фазана, а до иного и не дотронулся: и осетрина, и икра, и гора плова, и шайтан знает какие хитрые яства!
– Это тоже ко мне домой!
Подали кофе, потом кальян. "Да, хороша шахская доля!" Клонило ко сну. Приказал начальнику охраны расставить стражу в том же порядке, как это было раньше, пошел в свою опочивальню.
Но прежде спросил:
– А как Сальми-хатун? – Мол, не забыли накормить?
– Сыта! И довольна! – ответил Мюбарек.
Всю ночь ворочался в постели. "А ведь Сальми-хатун рядом!" – шепнул, это уж точно, дьявол. Но ему было невдомек, что Юсифа одолевают иные думы: "Если это сон, то лучше не спать, если явь, то что он будет делать завтра?" "А ведь..." – снова шепчет дьявол. "Брысь!" – и перевернул подушку.
А утром чуть свет ему объявили о приезде послов из Москвы, от царя Федора Иоанновича. О Москве Юсиф слышал, а о царе понятия не имел (ибо не посетил Стамбул и не познакомился с презренным Вельским). Соскочил с трона, главный евнух аж отпрянул от неожиданности, приоткрыл дверь и увидел чужестранцев. И те по короне догадались и были изумлены. "Приму после полудня!" – сказал шах через главного евнуха, а те, это были князь Борятинский, дворянин Чичерин и дьяк Тюхин, оскорбились и, выразив шаху через толмача неудовольствие ("И ты думаешь, – это Кайтмазов, – я пропущу?! Чтоб только что прибывший наместник Барятинский..." – "Но у меня не "Ба", а "Бо"!), покинули дворец. Каким-то неутраченным восточным чутьем толмач-татарин уловил, что это именно евнух вел с ним переговоры; но промолчал, дабы не сердить князя Бо– ("Пиши, пиши!...) рятинского.
Вскоре во дворец прискакал Ази-Хосров и. подавляя в душе страх перед троном, мягко упрекнул Юсиф-шаха, что с послами из Москвы так обращаться нельзя, и рассказал о своих переговорах с русским падишахом.
– Твой падишах и твой Шах-Аббас кровопийцы! – заметил растерянному Ази-Хосрову шах. – И затевали вы подлое дело, и ты, и твой шах, и царь московский!
Но они гости!
– Гостей приму, вернее, гостя! – И Юсиф велел позвать того, кто одет проще, это был дьяк Тюхин, и толмача.
"Новое оскорбление!" – хотел возразить Ази-Хосров, но сдержался; Ази-Хосров знал, что князь и дьяк – это глаза да уши, чтоб друг за другом шпионить, вследствие их взаимной зависти и соперничества; а их разлучили!!
Юсиф говорил с толмачом и по-арабски, и на фарси, и на их татарском, и по-тюркски, и по-турецки; увлекся – как успевал перевести толмач Тюхину? языковыми сходствами и расхождениями, Ази-Хосров злился, а Юсиф все видит. Толмач порой забывал, что перед ним шах, а дьяк Тюхин был восхищен образованностью и богатырским сложением Шах-Аббаса. "Шах-Юсиф!" – поправил его толмач и стал что-то говорить на их языке быстро-быстро, от чего лицо Тюхина то краснело, то бледнело: "Ну и дела! Отрекся добровольно! В пользу седельника! Такого сроду еще не было, а у них немыслимо Даже!"
А князь, кому доверяли и царь, и Годунов, вскоре от., возможно, и помер в Персии, а Чичерин... "Помилуйте, вы же дворянин! Как могли поверить бредням дьяка?!" А толмачу определили вывих ума и со службы прогнали.)
От даров Юсиф-шах хотел было отказаться, да раздумал, чтоб гостей не обижать, взял меха, вспомнив почему-то Сальми-хатун. Тюхин вдруг перестал улыбаться и сказал о целях посольства. При этом дьяк слово в слово изложил грамоту, присланную царем; она хранилась у князя и только ему велено было вручить лично шаху:
– Шахиншаху великому, – вовремя заменил Аббаса на Юсифа, – между бусурманскими государями ты падишах! Федора Иоанновича, божиею милостью единого правого господаря всея России, отчич и дедич и иным многим землям от севера и до востока государь, – в грамоте по понятным причинам не были названы эти иные земли, приписанные к титулу Федора Иоанновича: "государя земли Иверской, Грузинских царей и Кабардинской земли, Черкесских и горских князей", да и вообще полный титул, дабы не затемнять смысл послания (Великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, а также Лифляндский, Кондинский и всея Сибирския земли, и иных многих Государств Государь и Обладатель – с многоточием для приращения), – величеству твоему слово наше таково: наши гости из наших земель в твои земли ездят, нашим и вашим людям от этого большие выгоды есть. Но гости наши били нам челом – в твоих землях великие насилия терпят. В Ардебиле и Реште, а также в Тавризе и других твоих городах, оценив их товары, возьмут, а потом отдадут половину. Если между нашими гостями, живущими по пяти и по шести человек вместе, при одном хозяйстве, в одном котле, – толмач перевел как "в одном казане", – один разболится, еще при жизни отсылают от него товарищей, товар печатают, и когда больной умирает, то товар отбирают; а теперь при тебе недавно начались насилия.
И еще говорил дьяк, что с оружия пошлину берут.
– Но они, – не сдержался Ази-Хосров, понимая, что чин у него повыше, тот – дьяк, а он в ранге посла, – как выйдут из таможни, я этим занимался, мой шах, продают оружие!
Шах велел передать толмачу, что немедленно издаст фирман, чтоб строго наказали ардебильского, рештского и других ханов.
– Вы мне составьте такой фирман, Ази-Хосров! – Шах, – шепнул ему на ухо Ази-Хосров, – надо и нам свои упреки высказать! задета честь трона!
Напишешь, как они, в грамоте пошлем! – Надоело пустяшными делами заниматься! страна ждет его новых указов! И, поручив посланников Ази-Хосрову, "ты будешь моим министром иностранных дел!", он простился с толмачом и дьяком.
КОЛЕСО ФОРТУНЫ
Да, да, и прежде всего очистить государство от всякой нечисти: титулованных глупцов, бездельников и взяточников! Сломать иерархическую систему чиновников, примазавшихся к трону краснобаев молл и иных проповедников, продавших совесть и погрязших в лицемерии и лжи! Полдня ушло на послов, а он задумал в первый день своего царствования столько дел!...
Никак не уснет и вторую ночь: с чего начать? Ну вот, ты мечтал: "Если бы я был шахом!" Вот ты и шах!
Не спит и Фатали: что бы я сделал?! Царь отказался и вызвал тебя: "Возьми вожжи, вот тебе конь, вот тебе седло, а вот моя плеть!" Разложил перед собой лист, расчертил его, кружочки – должности, соединения – связи, с чего начать?!
Ну да, Фатали изучал – всю жизнь изучал! – как, вспыхнув, погасла французская революция. Манифест о правах человека (?!). Все люди свободны и равны (в те-то времена!). Имеют право сопротивляться произвольному притеснению (?!). И что закон выше государя! И насчет "выборных от нации", что-то вроде Учредительного собрания.
Как будто слуга недавно внес свечи, а уже в который раз Фатали ножницами снимает нагар, чистит и чистит. Как с мечетью? Деньги? Суд? Но кто отречется добровольно от своих преимуществ?!
Сначала как бы он сам, Фатали, а потом как если бы Юсиф, который в одной из лож гарема никак не уснет, – поди объясни жене, что думает о том, как править государством! а рядом, в ложе другой, тоже одна, не спит Сальми-хатун, а ведь все ложи пусты, и можно каждую ночь!.. о боже, как погасить? ("Вот это и развивай!" – ему Кайтмазов отчего-то по-русски, насмотрелся всяких любовных водевилей).
А страна затаилась: что ей готовит новый шах?
Слышал Фатали, книга есть, ему как-то итальянский трагик Фанфани рассказывал (который открыл магазин модных шляп, когда перестала существовать оперно-балетная труппа, ибо Крымская война, траур на полгода по случаю кончины императора Николая), о государе, как править. Но где ее достать? Он-то как-нибудь приобретет, а вот Юсиф, где и как он купит? Почти во времена Юсифа, правда, жил этот великий философ (Макиавелли?). Уж вряд ли Юсиф знал итальянский, хотя случается, и сын служанки, плебей вчерашний, а как вознесется!., или латынь, – можно было бы завести Юсифа во Флоренцию или Рим, где впервые были изданы эти труды о том, как править; да и в Лондоне мог бы прочесть, если б знал английский. Узнал Фатали в беседе с турецким консулом, выполняя задание Никитича, чтоб приблизить его "к нашим", что есть перевод и на турецкий, "да, да, точно помню, в руках держал, "Государь" Макиавелли, достопочтенной памяти султан Мустафа Третий перевел, постараюсь достать для вас". А ведь достал! Увы, увы, зря б привел Фатали Юсифа в Стамбул – через сто лет после правления лжешаха родится султан, ох и тщеславен был – для него сочиненье это будто зеркало в золотой оправе, глядится и глядится в него, чтоб следовать заветам мудрейшего Макиавелли: о фортуне, которую надо познать, и о флирте, которым можно ублажить эту самую капризную фортуну, эти эф.
Как там у проницательнейшего Макиавелли? Во-первых, уничтожить всеми имеющимися средствами (и ослепление, и живьем в землю, и пытки, "прочее, и прочее) всех, кто угрожает безопасности и самому существованию государства, да-с, справедливая кара, а не тиранство! Что? Вера в добро? Эти морализующие фарисеи! Надо – ты добродетелен, надо – и ты казнишь: найдется нечто, что кажется добродетелью, но верность ей была бы гибелью для" государя, и найдется другое, что кажется пороком, – а разве оно не порок?! – но, следуя ему, государь обеспечит себе безопасность и благополучие. Что еще? Вернее внушить страх (а разве иначе поступал Шах-Аббас?!), чем быть любимым, ибо подданные неблагодарны, изменчивы, точь-в-точь как в Коране о людях! лицемерны, трусливы. Страх – это и любовь, и верность, и послушание, – не смущаться именем жестокого, потому что без этого ни в войске, ни в чиновничестве, ни во всем народе не будет ни единства, ни готовности идти в бой во славу государя и престола.
Ах, как жаль, что не узнать Юсифу о советах итальянского мудреца, – уж следовал бы Шах-Аббасу, современнику Макиавелли!.. И еще: быть лисицей, чтоб распознавать западню, и быть львом, чтоб устрашать волков. Особенно нравилось султану, о чем Фатали прочел в комментариях к турецкому переводу, насчет верности государя слову и честности: разумный государь мало считается с обещаниями, хитростью кружит головы людям и в конце концов одолевает тех, кто полагается на честность, – люди злы и не станут держать слово, данное тебе, потому и тебе нечего блюсти слово, данное им. И о трех силах – народе, знати и армии: держать первых в узде, угождать вторым, опираться на третьих; и занимать народ празднествами и зрелищами. И создавать о себе молву как о великом и выдающемся. Нет, Юсиф-шах, Фатали это знает точно, вряд ли станет, хоть и лже, следовать Макиавелли: пусть кто другой из бывших слуг, который красив и статен, изучил итальянский и еще языки и мечтает быть советником у правителя, ибо наделал долгов, кости да кожа, и жаждет славы и состояния, – пусть он и проповедует, изображая себя диалектиком (?!), – а его в охрану к мелкому вельможе, входить со стуком (и даже кланяться бондарю). Наслышан и Кайтмазов о Макиавелли, прочел на немецком, скоро выйдет и на русском, и Фатали приобретет эту книгу, "Монарх", в переводе эФ Затлера: султан и здесь опередил царя – две книжки рядом: в Санкт-Петербурге вышла в 1869 году, а в Стамбуле ровно сто лет назад, почти месяц в месяц, в 1183 году Хиджры, что как раз соответствует 1769 году от Рождества Христова.
Но как Юсифу править? Ты, презренный ремесленник, отлично знающий, как шить седла, получил власть, что же дальше-то?! Как изжить рабье?
Вошли в тронный зал дряхлые, еле держатся на ногах, и Юсиф-шах встал, поклонился им. Ордена и другие знаки отличия, висящие на груди, тянули их вниз, и, согбенные, они еле носили свои бренные тела.
– Уже тогда были ордена?! – удивился Кайтмазов.
– Увы, были.
– Отчего увы?! – спросил он. – Ну да, понимаю, – продолжил, видя, что Фатали молчит. – Рад бы иметь сам, да вот только!... – И развел руками. Ни слова б не сказал, если грудь красили ордена, согласись хоть раз, что я прав!
– Мне о том же как-то и Колдун намекнул. И он и ты, вы оба правы, Кайтмазов! Имеющий умножает их, а неимеющий, вроде нас с тобой, хотя, извини, ты меня обогнал! ропщет, гневается на тех, чья грудь уже не вмещает, а желания неуемны.
Да-с, еле носили свои бренные тела. Или не уверены, боятся, что уйдут и обрушится на них гнев современников? Но кому они нужны, какую тайну они носят в себе, чтоб кто-то вздумал их похитить?! Пытать их, чтоб выведать? Или опасаются, что придут иные, и империя, которую они создавали и с таким трудом собрали по кускам, затрещит по швам, наступят времена доверия, братства, свободного союза, возобладают конституционные формы правления; но кто знает, что это за люди ходят под молодецкими папахами, о чем они думают?!
Всех Юсиф знает: видел их врозь и вместе. То проедет кто в окружении свиты телохранителей и приближенных, и тогда устрашающие крики и звуки извещают об их вступлении на шахскую площадь – уйди с дороги, не то раздавят копыта, подковой распорют брюхо, шмяк твою печень! А то соберутся перед людскими толпами в дни всенародных праздников – видеть-то их Юсиф видел, да разглядеть как следует не мог: глаза не выдерживали! Лучи солнца, столь щедрого здесь, играли, отражаясь на золоте орденов, ловили грани бриллиантов, многократно изламываясь.
О боже, они как дети, и власть для них – забава: дарят друг другу, как игрушки, высокие чины, звонкие титулы, награды то в виде круглой броши на ленте с крупным бриллиантом, то звезды, сделанной из платины, с золотым полумесяцем, а вокруг – бриллианты. И каждый раз, как кого одарят, соберутся и – а ну давай выхваляться друг перед другом, кто кого перещеголяет, оттачивая мастерство лести и подобострастия; до каждого, знают, дойдет черед, сегодня эта награда ему, а завтра – другому; а ведь неведомо, как повернется судьба в этом ой каком вероломном царстве: отколупывай в черный день чистые, как детская слеза, бриллианты и выходи на узкие улочки восточного базара, крытого кое-как чем попало, дабы была тень и не жгло нещадно солнце.
Нет, ни за что не выпустят из рук власти, если, конечно, новый шах... Ах, как трудно стало им додумывать мысль!
– Я ж наказывал, чтоб без телохранителей! – возмутился Юсиф.
– А их нет! – изумлен евнух.
– Кто же за дверью толпится?!
– А это, – шепчет на ухо шаху, – их личные лекари и собственные астрологи! – Неужто, удивлен евнух, шах не знает, что эти чины уже давно без них ни шагу!
– Но мы еще в силе!
– Вот и идите к своим внукам и правнукам, не цепляйтесь за шахский подол!
– А как же ува... ува... – и застопорился.
Мюбарек на ухо Юсиф-шаху:
– Он длинные слова выговорить не может!
– Уважение? – догадался, придя на помощь, Юсиф.
– Да, да, к нашему поло... поло... – С другого фланга решил: – Ведь мы, как вы чув... чув... – как не пожалеть, что не все слова короткие? – К нашим се-се-сединам?!
"О боже! Кто правит нами!" (Хочет спорить, но мысль, загоревшись, гаснет, и ночью, страдая бессонницей, будет говорить и говорить.)
– Я обеспечу ваш покой, из казны получите щедрые дары, хотя изрядно, хотел бы сказать "награбили", но уваженье к старшим! – обогатились за годы правления!
– А наш, как бы это, опыт?
– И писарей к вам приставлю, ведь, поди, писать разучились, за вас другие и думают, и сочиняют, а вы дрожащей рукой лишь подписи, разве нет? И расскажете о своем бесценном опыте. – Хотел бы: "о том, как одурачивали, хапали, лицемерили, строили козни, сажали, казнили, прикрываясь именем аллаха и шиизмом!", но как изжить рабье?!
Заерзали на креслах.
– Что вы так забеспокоились?! Ах да, я забыл: вы же быстро устаете! А у меня к вам столько важных и неотложных государственных дел, как же вы, а?! – Но такая мольба в глазах чинов: как не пожалеть их? не пойти им навстречу?
Собрать народ на главной площади, выйти с этими вождями и при всех низложить их, эту рухлядь, дабы не смели потом в ореоле славы, как мученики, – пусть слышат, что могут изречь их уста!
Дряхлые-дряхлые, но всюду на ключевых постах их люди. Счастье твое, что шахская власть – власть божественная, не смеют ослушаться.
То же и с секретной службой, шахской полицией, духовными властями.
Но кого на их места?
Пятеро друзей.
И сношения с иностранными державами! Но здесь уже есть: Ази-Хосров. Армия. Пешие. Конные. Артиллерия. Оружейные склады.
Сверху донизу менять, чистить, обновлять!
Итак: через Ази-Хосрова вызвать всех посланников, пусть немедленно извещают свои страны о восшествии; а англичане уже послали срочную депешу в южный порт, чтоб немедленно доставили Елизавете: как быть? добровольно отрекся в пользу седельника! и другие успели – испанский, султанский, и эти, кого он принимал, уже в пути, только неожиданно скончался их главный, князь Борятинский, – предлагается всем мир, никаких козней и притязаний!
А часы и дни уходят.
Пусть грузины подыщут себе правителя! И армяне пусть! Пусть и Азербайджан! Может, к ним опытных персов направить? Самим, правда, людей негде взять, чтоб заменить, где уж о помощи думать?!
И уже идут гонцы к Юсиф-шаху: у грузин правитель есть, но армян пока не удалось собрать!
– А что азербайджанцы!
– Спорят! Вопит Билбил-хан Бакинский, дерет глотку Феил-хан Ширванский, жаждет крови Кан-хан
Карабахский!...
– А гянджинцы что?
– ?
– А что мои шекинцы?
– Эти нухулулар?!
– Ясно! – "Придется, – подумал Юсиф, – отложить с правом на самостоятельность!"
А тут новая неожиданность: племена взбунтовались! Ах, мир и автономия? Так и поверил шаху Асадулла-хан! Посланец Юсиф-шаха убит, и племена вторглись.
Вот и покажи, друг Курбан-бек – он ведь назначил одного из славной пятерки друзей главнокомандующим! – свое воинское искусство!
Что тот говорил воинам, как он их воодушевлял, о том Юсиф не ведает: но враг вторгся в их земли! Курбан-беку не верилось, как же сумел он? но войска оттеснили племена афганцев, отличилась конница, всадники ворвались в стан Асадуллы-хана, пленили его и вынудили подписать условия мирного содружества.
А потом курды.
Заявили о непокорности грузины, узнав о мятеже, но и здесь обошлось мирным договором, по которому шах признал, что...
– Стопстопстоп!... Что за намеки? Пик Шамиля!! А заговор князей?! Может, еще о варшавском буйстве?!
– Помилуй, Кайтмазов, какая в составе Персии Варшава? И горцев, как ты знаешь, я не одобряю, ибо бесцельная и безнадежная борьба! Но есть высшая справедливость! К тому же в свое время полякам конституция была дана, Союз...
– Конституция! Союз! – с чего-то вдруг прорвалось в Кайтмазове, он поперхнулся, закашлялся (нервический кашель? надо налепить себе мушку!), потом переживал: чиновному человеку непозволительны эти вспышки эмоций. Никогда не соглашусь!
– С чем? – удивился Фатали.
– Что конституцию им дали! Завоеванной стране! Союзнице Бонапарта! И эти возмутительные вирши
Мицкевича!
– Но я – то при чем?
– Э, нет! – взял себя в руки Кайтмазов и уже улыбается, сладил с дерзкими вспышками. – Меня не проведешь!
– А Юсиф, представь себе, друг Кайтмазов, договорился на основе полного доверия! И, кстати, вернул грузинам христианскую святыню – Христову ризу!
– Ту, что Шах-Аббас вывез из Грузии? И, разделив на четыре части, первую отослал в Иерусалим, вторую в Царьград, третью в Рим, а четвертую в Москву?! И ты думаешь, я позволю тебе хоть слово написать об этом?! Сия святыня, Фатали, помещена в Успенском соборе и в честь ее положения утверждено ежегодное празднование почти в день нашего Новруз-байрама!
