Текст книги "Фатальный Фатали"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
– И Воронцова тоже! – подал голос Фатали.
– Да, да, Воронцова!
И Фатали добавляет:
– Со всем его семейством, сыном, невесткой (версальские духи!!), врачом, всей этой свитой!
Со всеми! – И оба слушают Фатали – сослуживец Александр и царь Николай. – Тайными и действительными статскими, коллежскими, надворными и титулярными советниками, камер-юнкерами! Этих Лелли (ее), – но он-то при чем? – думает Александр, и Фатали знает, что тот так думает, но не может остановиться, это копилось долго, хотя Лелли и милейший человек, прилежный управляющий Дипломатической канцелярии наместничества, – Жеребцовых! Шраммов! Значко-Яворских, Индутных-Спафариев! И этих бездельников...
– Может, хватит? – волнуется Александр. – Это потом!
– Нет, сейчас! – говорит Фатали и добавляет: – Да, да, бездельников из Комитета о предохранении края от чумной заразы! – А холера свирепствует вовсю!!
– Ну?! – говорит Александр, глядя на императора.
– Но наступит хаос! Страна рухнет! Масоны! Карбонарии (аж визг).
А потом они остались вдвоем: Александр и Фатали. Александра трясло: лихорадка! усилились пароксизмы.
– Ах, как некстати! – сокрушается Александр.
– Надо холодной водой обливаться, – ему Фатали. – Утром и вечером.
Только что вошло в моду лечение холодной водой. Но где здесь, в покоях, умывальник? А обольешься – сильная транспирация, никак не согреешься.
– Ладно, оставим!
– Ты будешь новым царем? – недоверчиво спрашивает Фатали.
– Нет, верховный глава не по моим силам. Мы при гласим другого Александра, лондонца! Я офицер, буду по делам военным, друг того Александра – по всем делам экономики, а ты, Фатали, – по делам Востока!
– И все так быстро и просто?! А как Шамиль?
– Мир с Шамилем. Мир в Крыму. Ни к кому никаких притязаний и претензий!
Аварское ханство?
И вот тут-то все и началось. Всполошились карабахский, ширванский, шекинский и прочие ханы! И даже бакинский! Разве?! Аи да смельчаки! Мол, хотим как Шамиль. И грузинский царский род – мы еще живы! Дошло до персидского шаха (и даже узнал о пароксизмах Александра!): "Не тот ли это Фатали, кому я орден Льва и Солнца вручал?! А ну проверим его силу!"
"А мы? – Это уже новые голоса. – Мы некогда были могучей ордой! – И множество цветов называет: – Голубой, Золотой, Белой, Синей и прочих окрасок!" – И хлынули из дальних глубин тьма-тьмущая, мириады!!! тощие, лишь скула да кости, обтянутые кожей.
Объявился к тому же лжецарь, как это исстари водится. И два царя: лжецарь как настоящий и настоящий как лже; очная ставка (но прежде троекратно облобызались, уколов друг друга торчащими усами и пощекотав шелковыми бородами, сивушный дух), философический спор:
"Ты – это я, и тебя нет!"
"Как же так – вот мои густые брови, мой костлявый кадык, мои мускулы на ногах, я тренируюсь, а вот мое некогда плотное тело, я подтянут, и оловянные мои глаза столь же холодны, как и страстны!"
Не успели даже прибыть те двое издалека; толпа ворвалась в Зимний дворец, а здесь то ли карнавал, то ли маскарад, вырядились кто Амуром, а кто Аполлоном (но версальские духи!).
"Хотим старого царя-батюшку!... Триумвират?! К дьяволу эту фатальность! Со скуки помрешь в этом новом раю! Поди, под туземцами ходить будем, прут отовсюду, караул! Турка всякая расплодилась, а с запада француз, усы пушистые, как хвост куницы, за уши, чтоб держать, загибает, били и бить будем! пусть только сунутся! И воли никакой не надо – хотим царя-батюшку!"
С вилами, топорами, пиками! И даже колья!
"Видали? – мужики в серых армяках, кафтаны и фризовые сапоги, из трактира только вышли. – Знамение небесное: два ангела над нами пролетели!"
"Нет, не видели!"
Шапки в снег упали, ветер в бороде застрял.
"А один-то ангел в нашей военной форме!" – Мужик в красной "пугачевской" рубахе (с черными ластовицами!).
И вот покои пусты: ни Александра, ни Фатали. И торжественно въехал во дворец государь император.
А Шамиль тем временем уже вышел из мечети, где три дня и три ночи размышлял: как наказать предателей? "Сдаться?! Мать имама подкупить вздумали?!" Вышел и созвал народ: "Поступок предателей заслуживает казни! Но поскольку они действовали через мою мать, я предлагаю те удары кнута, которых заслуживают предатели, перенести на меня!"
И когда высоко-высоко летели над аулами – видели, как на площади-пятачке перед мечетью лежал на земле Шамиль и на его обнаженную спину сыпались удары: так приказал под угрозой смертной казни Шамиль, и его воин повиновался. Когда полилась кровь, народ с проклятиями отстранил воина, готовый его растерзать, но Шамиль осадил толпу и, еле волоча ноги, двинулся в мечеть.
И с новой силой разгорелась горская война. По широкой просеке шагали роты. Дымились сакли. "Запеваай!" И грянула песня. Шах отошел к своим границам. Убрались восвояси из Сибири чудные племена. На время затихла Польша, чтоб разразиться новыми волнениями. И Крымская с новой силой разгорелась.
Что же мы, а? – почесал затылок крестьянин, видевший летящих ангелов. А что – так и не уразумеет: то ли к бабе чужой на печь влез, то ли благость на него снизошла. И так радостно на душе, что волком выть хочется.
А что до ангелов (вот тут-то и пригодились Фатали уроки Ахунд-Алескера по разгадке снов!):
Если кто увидит, что над городом пролетели ангелы, непременно в том месте очень скоро умрет большой человек – или своей смертью, или умертвят его насильственным жестоким образом. (В ту ночь царь спал тревожно, часто думал об Александре, старшем сыне, каково ему будет?! Скоро – пора февральских метелей, завьюжит, прогудит в трубе, выдует из тела душу.)
А если кто увидит, что летит с ангелом (кто ж для кого ангел: Фатали для Александра или Александр для Фатали?), то получит в мире почести и славу, а под конец уделом его будет мученическая смерть, и долго-долго будет ждать тело, пока земля его примет.
А если кто увидит, что он, сидя с царем во главе стола, что-либо ест (а они ели? Фатали не припомнит, кажется, нет, не ели!), и скатерть не будет убрана перед ним до тех пор, пока глаза его не освободятся ото сна, тоже смерть; нет, скатерти никакой не было.
А если простой смертный себя самого царем увидит – близка его смерть! Фатали видел царем Александра, но тот ведь отказался!
Если же кто увидит себя вместе с царем, то дух его порабощенный получит свободу, – ах да: русскими буквами тюркские слова! вот оно – дух порабощенный!... Тубу, меня осенило!
Эти премудрости арабской вязи! как пелена на глазах, не дающая разглядеть смысл, суть, глубины, иные подтексты! что пьесы? их посмотрят десятки и сотни людей! надо словом, книгой, чтоб усвоили миллионы! Идея нового алфавита! нового письма! надо немедленно разработать для всего Востока: для нас, для турок, для персов, для татар, для всех, кому слепит глаза эта вязь, как сеть для рыб!
Но это потом.
БУСИНКА ОТ СГЛАЗА
Тубу встала давно, она почти не спит с тех пор, как родился сын, Рашид. "Хорошее имя Рашид!" – вспомнил Фатали, давая имя сыну, Лермонтова, когда тот, записывая легенду об Ашик-Керибе, попросил Фатали еще раз поговорку повторить: "Как тебя зовут?" – "Адын недир?" Рашит, "бирини де", одно говори, другое услышь, "бирини ешит!" Звонкая рифма: Рашит – ешит, шуршащая, как речная галька, записать непременно!
Тубу хотела воспротивиться: "Ну что за имя Рашид! Будут дразнить его: "Адын недир – Рашид!"
"А вот и хорошо: пусть дразнят ("Лишь бы жил", – услышала будто Тубу и согласилась)".
Растет у них и дочь, четыре года уже ей, тьфу-тьфу! На шее и на руке дочери повесили бусинку от сглаза, хотела и Рашиду на руку, но Фатали не позволил, и она под подушку ему бусинку, в колыбель, – круглая черная бусинка с белыми точечками: если глаз дурной взглянет на ребенка, еще одна точечка белая появится на бусинке, и чем больше их – тем лучше. И растут, как звезды в небе, эти белые светлые точечки.
А эти двенадцать лет, что они вместе, – уже пять могил!
– Фатали, ты столько работаешь, отдохни! – Уже не говорит: "А мы все равно бедны!", хотя это так. Не помогает и надбавка к зарплате, еще наместник Воронцов распорядился: за длительный стаж службы и много семейность; а каждый раз в начале года надо напоминать начальству: "с разрешения бывшего наместника", чтоб не забыли. Но Фатали слышит в ее призыве "Отдохни!" и слова: "Ты много работаешь, Фатали, но что толку? Мы все равно бедны!"
Заплакал сын, и она ушла, но вскоре вернулась, и от взора Фатали не укрылось, что Тубу принарядилась (мол, и мы не бедны): на ней было ее любимое темно-фиолетовое канаусное платье и три нити крупного жемчуга, подарок Ахунд-Алескера, а также золотой браслет, вперемежку звенья зеленого и червонного золота.
– У тебя очень душно!
– Тубу, а кто положил эту книгу мне на стол?
– Ты сам, наверно. А что за книга?
– Древняя история. Но я точно помню, купил и спрятал ее в шкаф, чтоб никто не брал.
– Ты знаешь, сюда никто не заходит, – недоумевает Тубу.
– Может, колдун какой? – улыбнулся Фатали, а жена привычна к шуткам мужа.
– Как же, – говорит она, – твой Колдун из пьесы как член нашей семьи. – А потом: – Сегодня жаркий день, пойду окно открою.
И вдруг порыв ветра с такой силой ворвался в комнату, что книга раскрылась и зашелестели ее ветхие страницы.
– Закрой, все сдует! – крикнул Фатали и ладонью прикрыл открытую книгу, а меж пальцев – строки, зацепился взгляд за фразу, читает, уже прочел, и вспыхнуло, загорелось: "Вот оно! вот о чем!"
Нет, не вдруг, не озаренье, не случайный порыв ветра, боль копилась и ждала выхода. Написать о своем времени! заклеймить деспотическую власть царя, который не в силах править государством, оно разваливается, трещит по швам. Он ее искал, эту книгу о жестоком из деспотов – Шах-Аббасе, и так обрадовался, когда купил!
Уже новый царь, сгинул тиран, но изменится ли что? Как часто Фатали и Александр мечтали (Хасай уже не заговаривает на эти темы: постоянно в свите наместника), надеясь на чудо: вот она, власть, берите и правьте! Читает, глазам своим не верит, а ведь он это читал, и не раз: шах добровольно уступил трон простолюдину! Фатали использует исторический сюжет, чтоб сказать правду о своем времени! Он напишет о далеких временах – о шахе-деспоте, и царь-тиран (только ли он?) увидит в нем себя! И их с Александром мечта и долгие разговоры (во сне и наяву): как мудро и справедливо править государством.
Давно не подходил к конторке – вот они, белые листы в папке, открыл ее... вот и перо, его бессменный товарищ.
Неужто впереди зажегся факел надежды и в долгожданную гавань – ведь случится же когда-нибудь! – вошел фрегат фортуны, миновав рифы фарисейства я фальши, – о эти нескончаемые эФ, которыми усеяно необъятное поле из края в край!...
Весна пятьдесят шестого года, жаркое тифлисское солнце пьянит, в ушах шум – кричат дети, щебечут птицы, журчат, слепя глаза, воды Куры.
Часть вторая,
ИЛИ ВСПЫШКА НАДЕЖДЫ
Аи да молодец этот Искандер, еще один Александр, надо б вспомнить о всех, если позволят! – и о затравленном светом и убитом на дуэли, зарезанном фанатиками, сраженном пулей горской, измученном лихорадкой, которая нещадно косит, холерой, от которой нет спасения, изгнанном и объявленном сумасшедшим, а то и исчезнувшем при загадочных обстоятельствах, и начать ряд с царственных особ, и прежде всего Александра Македонского, чьи орды проходили через родное село Фатали – Хамнэ, и государя императора, с чьим именем столько надежд, а потом и лирики, и генералы, и перебежчики в чужой стан, и новые католики, изменившие мусульманству, и христиане, ставшие магометанами, но некогда Фатали, как-нибудь в другой раз составит схему (еще чего!), тем более что новые и новые возникают на пути, и даже грек, почему-то болеющий за интересы халифата, но такого Александра еще не было, – древний шахский писарь Искандер-бек Мунши, создавший "Историю украшателя мира Шах-Аббаса" и протянувший Фатали из дали веков, сам того, может, и не желая, свою щедрую руку, а в ней – луч, озаряющий тьму (и быстро гаснущий).
УКРАШАТЕЛЬ МИРА
Пока нет названия сочинению Фатали, – он искал и нашел емкий исторический сюжет, чтоб сказать о своем времени, лишь ясен жанр – это проза, а не драма: рассказ или повесть, а может, если хватит сил, и роман, и Фатали уже не терпится сесть после служебной круговерти за стол, чтоб светом угасающей свечи зажечь утро.
Надо начинать с того времени, как Шах-Аббас уверовал в свое бессмертие. Возможно ли, чтоб ему – умереть?! Ему, чье имя у всех на устах. Теперь бы, кажется, и царствовать: недовольные изгнаны или сосланы, противники истреблены, а сильные роды – поголовно.
Здесь, на этой земле, блистали могущественные государства Ассирия, Вавилония, Финикия, Мидия!... Сразу после коронации Шах-Аббас посетил гробницу Кира с ее великолепной пирамидой, построенной уступами из глыб белого мрамора. Сколько народов было покорено! И он, думалось Шах-Аббасу, вернет стране былое величие. Да, страны платили серебром и золотом. Египет обеспечивал хлебом, Киликия и Мидия доставляли лошадей, мулов, рогатый скот, Армения – жеребят, Эфиопия – черное дерево и слоновую кость. Вот они, следы былого величия, неужто рухнет и его держава? – развалины Персеполя; остатки стен из полированного камня, мраморные колонны, одиноко устремленные к небу, или поваленные, как поверженные воины. Изваяния сказочных животных. Шах-Аббас притронулся к чудищу, похожему на льва, камень был теплым. Вот и широкая мраморная лестница, ведущая в подземные залы.
Пали династии, пали государства, пронесся через их земли Александр Македонский, а потом арабы, новое закабаление. Но персы отомстили им, заняв в споре суннитов и шиитов сторону шиитов, и Шах-Аббас сумел сплотить свой народ и другие порабощенные народы единой идеей – шиизм!... Он поощряет сограждан на воздание почестей убиенным вождям шиизма в месяц плача Махаррам, когда запрещены всяческие торжества, люди не ходят в бани, ибо баня – это праздник тела, не бреют головы и, соединившись вокруг зеленого знамени, устраивают шествия с факелами, бьют себя цепями по спине, и поют, вот и объяснил бы, что такое театр, и, затаив дыхание, слушают диалог между убийцей Шимром, или Шумиром, и "вождем веры" Гусейном (да не переведется род великомученика).
И так из года в год вот уже тысячу лет: плач по убиенному внуку пророка Мухаммеда – Гусейну.
Искусство проповеди возведено Шах-Аббасом в ранг великих занятий: сначала спокойно и тихо, потом, воспламеняясь все более, вести речь на волне экстаза, – изложение истории убийства имама должно быть полно огня, увлекательности, проповедник, представляя рыдающую сестру пророка, должен сам рыдать, и чтоб при этом выражения сильного гнева, страха, печали попеременно сменялись на его лице одушевлением, страстью, призывами к мести убийц – презренных суннитов!
И передается искусство проповеди из поколения в поколение. Фатали уже в детстве видел и понимал (но отчего? кто вселил в него эту греховность?!), как много значит умение зажечь людей: ни один актер не достигнет такой силы и вкрадчивости голоса, такого выражения мимики (но надо ж суметь написать для них такой текст! сумеешь ли, Фатали?) и увлекательности, которые б отразились на слушателях. И суметь словами, мимикой, голосом приобрести власть над толпой (а толпа в мечети – и есть народ).
И Фатали именно в мечети понял впервые мощь фанатизма, – и ложное учение силою речи может завладеть умами.
Но прежде Фатали это понял Шах-Аббас (а еще прежде... кто же еще прежде?!). И иные меры для сплочения народа, тоже возведенные Шах-Аббасом в ранг искусства, с опорой на кызылбашей (все в одинаковой чалме с дюжиной пурпуровых полосок в честь двенадцати шиитских имамов): образ жизни по Корану – пятикратная молитва; омовение (даже песком, если нет воды, ибо сыпуч и льется!); взнос в пользу бедных в общественную казну, пост в месяц Рамазан; паломничество в святые города, и прежде всего в Мекку; и вера: в единого и милосердного бога, в предопределение судьбы и поступков людей, в загробную жизнь (и воздания за добрые и злые дела), воскрешение мертвых и Страшный суд.
Строго соблюдается по стране обряд поста: нельзя, пока не станет различаться на заре белая нитка и черная нитка, есть, курить, вдыхать благовония, купаться, даже глотать слюну! Но зато ночью запретов нет, базары и улицы кишат людьми, вдыхай кальян, вкушай кебаб, услаждай слух музыкой, хохочи над фокусниками.
Но чу: пушечный выстрел! скоро рассвет!... И снова нетерпеливое ожидание заката.
И ему – умереть? Теперь, когда он окреп, расправившись прежде всего с теми, кто помог ему вырвать трон у собственного отца. Теперь, когда близка победа над заклятыми врагами – турками-суннитами. В день Страшного суда они станут ослами для иудеев, и повезут их в ад! Теперь, когда в поисках союзников он направил в Москву посольство с предложением царю Федору Иоанновичу, австрийскому императору Рудольфу, королям испанскому и французскому сплотиться в борьбе с турками!
Переговоры с послом шаха Ази-Хосровом вел везир Годунов, шурин царя. Он недоверчиво выслушал Ази-Хосрова и сказал, что по его сведениям персы ведут двойную игру: шах заключил договор с турками. Посол ответил, что султан – исконный и давний враг шаха. Предложение Ази-Хосрова, упомянувшего австрийского императора Рудольфа, Годунов воспринял как осведомленность Ази-Хосрова о тех переговорах, которые велись со времен Ивана Грозного, когда затевался общий поход христианских государств против Турции.
Шах располагал кое-какими письмами Ивана Грозного – его посланиями к венгерскому и литовскому королям: "Мы с божиею волею как наперед того за христианство против поганства стояли (но шаха передернуло, хотя имелись в виду турки: еще неизвестно, кто чист, а кто поган!), так и теперь стоим".
Шах понял, что Годунов хотя и везир, но первый в царстве человек, ибо "много разумен и справедлив", и потому, как сказал Ази-Хосров, "положил надежду на шурина царского Годунова". В Москве был и посол от императора Рудольфа – Варкоч. "Если три великих государя будут в союзе и станут заодно на турского, то турского житья с час не будет". Что с того, что шах заключил мир с султаном и отдал в заложники шестилетнего племянника? "Ведь племянника своего мне не добить же было?" – сказал шах для передачи Годунову, а Ази-Хосров при этом вспомнил, как недавно шах, испытывай военачальника, заставил его принести ему голову своего сына, и тот принес, и шах сказал ему: "Ты теперь несчастлив, но ты честолюбив и забудешь свое горе – твое сердце теперь похоже на мое". Ази-Хосров об этом умолчал, но добавил: "Один племянник шаха у турского султана, а два посажены по городам, и глаза у них повынуты: государи наши у себя братьев и племянников не любят", И в глазах Годунова Ази-Хосров, как показалось ему, прочел понимание.
– Стот-стоп-стоп! Не пойдет! – цензор Кайтмазов снял очки, и Фатали увидел его голые розовые веки. – "Прочел понимание"? Параллели?! – И выразительно, одна бровь за другую зашла, взглянул на Фатали.
– Но ведь и там и здесь ослепляли!
– ??
– Могу напомнить об ослеплении Дмитрием Юрьевичем, Шемякою, великого князя Василия Третьего. И прозван он был Темным, этот слепой князь.
А Кайтмазов не намерен слушать объяснений Фатали:
– Я тут карандашом, аккуратно. И это тоже: насчет свергнутого сыном шаха-отца.
– Но Шах-Аббас действительно...
– И это, – перебил его Кайтмазов: "Ази-Хосров, узнав, что толмач крещеный татарин, брезгливо поморщился". Это поощряется, как вы не понимаете?! Разве не знаете, что уважаемый в столице христианин (то ли назвал имя, а Фатали не расслышал, то ли проглотил, не назвал) из бакинских беков?! А Мирза Казембек?! Был Мухаммед-Али, в имени сразу два имама! а стал Александром!... – И, хихикнув, добавил: – Вот вам в копилку еще один Александр!... (Но откуда узнал?!). – И тут же, это Кайтмазов умеет, вдруг серьезно: – Он, между прочим, очень почитаем наверху!
Ладожский в минуту доброго настроения: "Знаете, Фатали, о чем я мечтаю? Вы же истинный христианин. Вот если бы вы приняли христианство... Могу ходатаем выступить. Вы – человек Востока и Запада, в вас соединились две стихии".
Фатали молчал, и никакого гнева, и вспомнил Мирзу Казембека, мол, стал христианином.
– Нет, нет, – забеспокоился вдруг Ладожский, – я вовсе не против магометанства! – И стал пояснять: – Владимиру предстоял выбор меж трех соседних религий: магометанства, иудейства и христианства. Нравился ему чувственный рай магометан, но он никак не соглашался допустить обрезание, отказаться от свиного мяса, а главное – от вина. "Руси есть веселье пить, говорил он, – не может быть без этого!" Отверг он и иудейство. Когда Владимир спросил: "Где ваша земля?"
Ну нельзя же, в самом деле, перебивать, ведь видите, что занят! закричал он (впервые видел его Фатали рассерженным) на Кайтмазова. – Так вот, иудеи сказали, что бог в гневе расточил их по чужим странам, а Владимир отвечал: "Как вы учите других, будучи сами расточены?"
– Да, читал, – удивил Фатали Ладожского. – Но вы забыли сказать и о гневе божьем!
Кайтмазов потом объяснил Фатали, отчего забеспокоился Ладожский, когда Фатали Мирзу Казембека вспомнил: ведь тот стал католиком, преуспели шотландские миссионеры: они очаровали Казембека рассказами о папе – про омовение ног в приделе Петра, крещение евреев в Латеране, и папа с высоты балкона святого Петра отпускает народу грехи; переполох был в царском стане, боялись, как бы не переметнулся Казембек к извечным врагам! Тут же секретный циркуляр: "Необходимо иметь за ним некоторый надзор, – это Ермолов предупреждал министра, графа Нессельроде, – и не допускать его до связей с англичанами, в особенности же должно отделить от него всякую возможность отправиться в Англию". Но главное, – Кайтмазов, оказывается, не высказал до конца свои цензорские замечания, пока Фа-тали предавался воспоминаниям, – насчет объединенного истребления турков! А этого у Фатали и в мыслях не было!
– Да-с, помню, поэму запретили, цензурный коми тет нашел, что едва ли может быть дозволено к выпуску в свет сочинение, в котором все народы призываются к уничтожению (??!) существования Турецкой империи, вопреки требованиям политики, чтобы было сохранено равновесие народов. Ты этого добиваешься, Фатали? Хотя поэма и не заключала в себе ничего собственно противного цензурным правилам!
– Но здесь все правда.
– И на это у меня запасено, Фатали. Помню, о кавказских событиях повесть мне показывали, о сновидениях черкеса. Запретили. Военный министр прочел книгу и ужаснулся. Он указал на нее шефу корпуса жандар мов, сказав при этом, я сам слышал: "Книга эта тем вреднее, что в ней что ни строчка, то правда". А ведь вначале допустили. Думали извлечь из продажи, а государь, очень у нас мудрым он был, покойный, распорядился: не отбирать, а откупить партикулярным образом, дабы не возбудить любопытства, и – в архив-с.
– А я у Никитича видел эту книгу.
– Ну да, выпросил из архива Третьего отделения, знают ведь, что коллекция у него... – А сам же Кайтмазов и привез Никитичу.
– Но ведь была амнистия, доколе?
– Кстати, и я спросил о том же лично у самого министра.
– Неужто у самого Тимашева?
– А что? Он, между прочим, большой поклонник Радищева! И даже добился отмены запрета на его книгу! Чего ты улыбаешься?
– Еще один Александр!
Кайтмазов сразу не понял (но ведь знает!) и решил, что тот о царе. Похолодело внутри. Но нет, Фатали не посмел бы – и чтоб мускул на лице не дрогнул?! А о ком – Кайтмазов с мыслями не соберется, смутил его Фатали:
– Ну и как? Привез хоть одну? – А Кайтмазов никак не выйдет из оцепенения. – С дарственной надписью Тимашева?
– Фу, – отлегло. – "Привез"! Ты очень уж больно спешишь! И пойми: начало самодержавной власти, монархические учреждения, окружающие престол, авторитет и право власти, начало военной дисциплины составляют и доныне основные черты нашего государственного строя! – И смотрит на Фатали: мол, радуйся, что у тебя, хоть и чуть моложе, такой опытный наставник. – А вдруг бы на моем месте другой?!
Но Фатали спешит к Шах-Аббасу: неужто неотвратима смерть? А каким удачным был вчерашний день, когда ничто не предвещало об опасном предсказании звезд, – пришли личные поздравления от английской королевы Елизаветы! Четырех персидских шахов пережила и все еще королевствует! Неужели и его, пятого, переживет эта вечная королева?
А потом поздравления от испанского и португальского короля съела-таки Испания португальского гиганта, – вот оно, колесо фортуны! "Может, – думал Шах-Аббас, слушая поздравления, – времена такие наступили, чтоб во главе каждого государства сильный монарх? Елизавета, Филипп и он!" Но, кажется, в далеком-далеком прошлом была эта уверенность, это ликование, а не вчера!
И ночь у Сальми-хатуи!... она, правда, капризничала: когда же привезут ей меха соболя и – горностая?! Но и в капризах своих Сальми-хатун была хороша.
Да, послы от белого падишаха привозили меха. Еще при Узун-Гасане были привезены соболья шуба и три шубы лисьи, шуба горностаева.
"Где же водятся такие звери, в каком государстве?" – спросил шах у послов, а те отвечали, что звери эти водятся в государевом государстве, в Конде и Печоре, в Угре и Сибирском царстве близ Оби, реки великой, от Москвы больше пяти тысяч верст, что земель у их царя много, в длину ходу двенадцать месяцев, поперек девять, "зачав, родит", – так же измерялось и Батыево войско: занимает пространство на двадцать дней пути в длину и пятнадцать в ширину (а шах послал для царицы тридцать миткалей без трех жемчуга, и в миткале – по тридцать зерен без двух).
"Когда же?!" – не терпелось Сальми-хатун.
А ведь впервые за семь лет правления пришли поздравления. А в первое время, когда разнеслись по миру вести о казнях Шах-Аббаса, именно они, англичане и испанцы, стали проявлять беспокойство, выразили опасение, не отразится ли, мол (??), на их отношениях (!). А их Филипп? Отравил родного брата! Убил – и все ради короны на голове! – родного сына! жену! "У вас бы мне поучиться, а еще с советами!" Ну да, жесток! Не первый и не последний! И поголовное истребление непокорных племен, – где бы кто ни находился из кочевого племени текелю (за то, что восстали!), – правитель обязан схватить и казнить, чтоб ни одного на земле не осталось! И что же?! Или монархи забыли: монголы громоздили поле сражения пирамидами из голов убитых, а строя башни, устраивали столбы из человеческих тел и обмазывали их глиной и известью.
А когда султан Мехмет II, завоеватель Константинополя, а ведь недавно это было! приблизился к Бухаресту, он встретил на равнине перед городом двадцать тысяч турок, болгар, женщин и детей, посаженных на кол государем Валахии Владом-Дьяволом. И это возбудило в Мехмете II, вот что такое истинный монарх! не ужас, а восторг. "Как лишить такого человека его владений?" – воскликнул он. Тот же Влад-Дьявол любил пировать, окруженный трупами посаженных на кол людей.
Или мы забыли, как Кинис, бан Темесварский, сподвижник Стефана Батория, после победы при Кенчер-Безе над нашими воинами, плясал с куском убитого турка в зубах?
Истории известны полководцы, – к примеру, полководец арабского правителя Абдальмамка Гаджаджи, – которые с младенчества питались горячей кровью вместо теплого молока матери.
А крестоносцы, эти образцы, так сказать, рыцарского духа, занимались людоедством, лакомились мясом молодых арабов и жарили детей на вертеле, и один из ваших архиепископов (ну да, ведь Шах-Аббас мысленно говорит с европейцами, возмущенными его жестокостями!) уверял, что не следует им ставить в вину людоедство: ведь ели они мясо еретиков!...
А однажды, чтоб поразить послов (после победы над султаном), Шах-Аббас велел принести корзины, мешки из грубой кожи, – развязали и стали вытряхивать их, и на ковер посыпались отрезанные человеческие уши и носы, кровь на них почернела, и сразу запахло затхлой кровью.
Северные соседи, слава всевышнему, молчали, ибо им своих жестокостей не счесть; английский купец проездом был, из Шемахи, для вывоза отсюда шелка сырца, а то ли чтоб шаху угодить, то ли правда: дескать, только и делают там, чтоб длиннющий титул царя вызубрить, повторив его вполне от начала до конца, тщеславясь тем, что титул царский длиннее титула королевы английской; такое требование производит иногда большие неприятности и даже ссоры с татарскими и польскими послами, которые не хотят употреблять название царя, то есть императора, и повторять в подробности весь его длинный титул, – рассказывал английский посланник, и записи свои он вручит вечной королеве, дабы она ужаснулась, прочтя о тиранической форме государства, далеко не сходной (!) с образом ее правления; "поступки их, напишет посланник, – в какой степени они тягостны и бедственны для несчастного угнетенного народа, населяющего эту страну, в такой же мере могут подать мне повод признать себя счастливым за истинно королевское правление Вашего Величества, ибо Вы повелеваете не рабами, а подданными, которые исполняют свои обязанности из любви, а не из страха" (?!).
И об отце нынешнего царя, прозванного Грозным, говорил шаху посланник: во время прогулок или поездок царь приказывал рубить головы тем, которые попадались ему навстречу, если их лица ему не нравились, или если кто-нибудь неосторожно на него смотрел; приказ исполнялся немедленно, и головы падали к ногам его; и о массовых казнях – истреблении неугодных от чрезмерной мнительности и страха, впал в сильное подозрение, родившееся в нем вследствие худого положения дел, что изменники состоят в заговоре с поляками и крымцами.
Но создалось впечатление, что Шах-Аббас насытился казнями, тем более что основные соперники были истреблены, кое-кто, правда, сбежал, но с некоторыми он справился и за пределами империи. Шах создал даже меджлисы поэтов, музыкантов, нечто вроде "вольного клуба". И дошло до него, что новый духовный глава шиитов Ага-Сеид, образованный малый, странно толкует Догмы Корана, мол, пророк Мухаммед повелевает мусульманам, не исключая и монархов, управлять, советуясь.
И Ага-Сеид смеет говорить это, когда даже невысказанное сомнение, отразившееся во взгляде, жестоко подавляется. И шах нежданно пришел к идее "вольного меджлиса" – собрать людей и послушать, о чем они думают? Шаху открыться побоятся, а умному и образованному Ага-Сеиду – доверятся.
Но сказано поэтом: "Говорящего воодушевляет слушатель". Еще куда ни шло, когда Ага-Сеид толковал туманные части Корана насчет многоженства, мол, Мухаммед ограничил четырьмя, но и это разрешение обставил условиями: "Если не можете делить ровно свои чувства между женами, берите только одну". А возможно ли делить? Нет! Вот и получается, что многоженство противно духу Корана.
