Текст книги "Кракен"

Автор книги: Чайна Мьевиль

Глава 19

Идти в новый Лондон? Город проявляет к вам огромное и отнюдь не сочувственное внимание, сказал тевтекс. За вами охотятся. Билли представил, как он с выпученными по-рыбьи глазами появляется на поверхности, а Лондон – где его ждут Тату, Госс, Сабби, мастерская – тут же его замечает. А,вот ты где.

Под городом он расхаживал почти свободно. Мимо не раз проходили кракенисты, пристально его разглядывая, и он отвечал им тем же, но никто его не останавливал. Местами серые барельефы с изображениями цефалоподов обвалились, обнажив старинную кладку. Билли нашел дверь в ярко освещенную комнату.

У него перехватило дыхание. По размерам помещение соответствовало небольшой гостиной, но пол располагался очень глубоко. Глубоко до нелепости. Вниз уходили ступеньки. Комната-шахта, сплошь увешанная книжными полками. Со стеллажей свисали стремянки. По мере того как владения церкви разрастались, подумал Билли, многие поколения почитателей Кракена распространяли библиотеку вглубь, из-за невозможности делать это вширь.

Спускаясь, Билли читал заглавия. Тибетская книга мертвых рядом с Бхагавадгитой, два или три Корана, Заветы – Ветхий и Новый, эзотерические сочинения и теономиконы ацтеков. Книги о Кракене. Предания о головоногих; биология; юмор; искусство и океанография; дешевки в бумажных обложках и антикварные редкости. «Моби Дик» с вытисненным на обложке силуэтом кита. «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна. Гербовый щит медали Пулитцера, прикрепленный к единственной странице некоей книги, где из-под краски оставалась видна лишь строка: «Гигантский спрут, поднимающийся со дна моря в холодной темноте». «Высочайший прилив» Джима Линча, пригвожденный вверх тормашками, как что-то богохульное.

Книги Теннисона и Хью Кука смотрели друг на друга, раскрытые на стихотворениях, посвященных кракену. Билли прочел поэтический ответ Кука лорду Альфреду:

 

КРАКЕН ПРОБУЖДАЕТСЯ

Мелкая серебряная рыбешка
Разлетается в стороны, как шрапнель,
Когда я ныряю кверху
Из черноты преисподней,
Зеленые волны вздымаются по бокам:
Устремляюсь наверх, подгоняем своею порой;
Не успев сосчитать до десяти,
Я почувствую собственный жар —
Никакой ветер не студит, как океан.
 
 
Еще до полудня
Смертным потом я весь пропитался.
В кишечнике буря
Вздувает мне кожу.
Так тошно, что сил нет бороться, —
Вишу, охваченный пламенем боли,
Лишь воплями противостоя тягучему
Подъему навстречу паденью.
 
 
И безумие боли моей
Все вокруг заражает —
Города изрубают друг друга,
Корабли тонут в огненных смерчах,
Армии молотят палками и костылями,
Тучность бредет к сердечному приступу
По улицам истощения.
 

– Господи, – прошептал Билли.

Самиздат, роскошные издания в твердых обложках, рукописные тексты, сомнительного вида продукция мелких издательств. «Apocrypha Tentacula» [22]22
  Щупальцевые апокрифы (лат.).


[Закрыть], «О поклонении Кракену», «Евангелие от Стенструпа».

«Мы не можем видеть вселенную», – прочел Билли во взятом наугад тексте.

Мы не можем видеть вселенную. Мы пребываем во тьме котлована, глубокой впадины, в темной воде, которая тяжелее Земли, – видимости, освещаемые нашей собственной кровью, маленькие биолумы, героические и жалкие Прометеи, слишком пугливые или слабые, чтобы украсть огонь, но все же способные мерцать. Боги среди нас, и они совсем на нас не похожи, и нет им до нас никакого дела.

Вот в чем наша храбрость: мы поклоняемся им, несмотря ни на что.

На старинных фолиантах, вспученных дополнениями, было вытиснено: «Катехизисы». Альбомы с вклеенными вырезками. Примечания, снабженные опять-таки примечаниями, и так далее, интерпретации интерпретаций, – безжалостная тевтическая герменевтика.

На одной из книг, озаглавленной «Шахматы Алисы», значились имена «Дикинс» и «Джеллисс». В ней пространно описывалась разновидность этой игры с загадочными правилами, где слонам и пешкам придавалась странная сила, преобразованные фигуры звались ящерами, торами и антикоролями, а одна – кракеном. Ферзь, «свободно ходящий», обычно считается самой сильной фигурой, читал он, поскольку может ходить оттуда, где стоит, на любую клетку на доске. Но это не так. Самая сильная фигура – кракен. Кракен= свободно ходящий+ ноль,читал он, = свободно ходящий.Он может перемещаться на любую клетку, включая ту, на которой уже стоит.Свободно ходящий куда угодно, хоть никуда.

На доске и в жизни для Кракена, внутри пустоты, ничто не есть ничто. Неподвижность Кракена не есть отсутствие. Его ноль – это повсеместность. Это движение, которое выглядит как неподвижность, и это самое могучее движение из всех возможных.

Скачки цен проистекают из нейтральной плавучести, прочел Билли. Ар-нуво – зависть к спиральности. Войны – тусклые отблески предполагаемой политики кракена.

Спустя бессчетные часы Билли поднял взгляд и в дверном проеме, далеко вверху, увидел молодую женщину. Он помнил ее по какому-то мигу просветления среди своих видений. Стоя в неприметной лондонской форме – флисовка с капюшоном и джинсы, – она закусила губу.

– Здравствуйте, – застенчиво сказала женщина. – Такая честь… Говорят, что вас, э-э-э, ищут все, кто снаружи. Ангел памяти и все такое, по словам Дейна, – (Билли моргнул.) – Тевтекс спрашивает, не желаете ли вы прийти, если да, они будут рады… если хотите, то следуйте за мной, потому что они ждут.

Билли прошел вслед за ней в комнату поменьше, с одним большим столом и множеством людей, среди них – Мур с Дейном. Несколько пожилых мужчин и женщин были в таких же мантиях, что и у Мура; большинство же – в обычной одежде. Все выглядели обозленными. На столе стоял цифровой диктофон. При входе Билли бурный спор сразу стих.

– Билли, – сказал Мур через пару секунд. – Пожалуйста, присоединяйтесь.

– Протестую, – возразил кто-то. Раздались шепотки.

– Присоединяйтесь, Билли, прошу вас, – повторил Мур.

– А что это такое? – спросил Билли.

– Такого времени, как сейчас, никогда не было, – сказал Мур. – Вас интересует будущее? – (Билли ничего не ответил.) – Вы когда-нибудь читали свой гороскоп?

– Нет.

– Разумно. Видеть конкретноебудущее нельзя: его не существует. Все это только ставки. От двух ясновидцев никогда не получишь одинакового ответа. Но это не означает, что кто-то из них не прав.

– Может, оба не правы, – заметил Дейн.

– Может, – согласился Мур. – Но разница в степени вероятности. Хочется,чтобы предсказатели твоего будущего спорили между собой. Вы так и не сказали, Билли, что вам снилось. Что-то поднимается? Все чувствуют: что-то поднимается. С тех пор, как исчез кракен. И ни у кого нет возражений. —Он свел ладони, изобразив нечто обратное взрыву. – А это неправильно. Вот запись консультаций с лондонмантами…

– С кем?..

– Ну, тебе-то спрашивать позволительно, – заметил Дейн.

– Голоса города, – пояснил Мур.

– Как им хочется думать.

– Дейн, пожалуйста. Старейшие оракулы из М-двадцать пять.

– Прошу прощения, – извинился Дейн. – Но Фитч давно уже никуда не годится. Говорит то, что от него хотят услышать. Все только следуют традиции…

– Кое-кто проницательнее остальных, – вставил один из присутствующих.

– Вы забываете, – сказал тевтекс. – Именно лондонманты первыми указали на это. Фитч, может быть, уже не в форме, это верно. Многие отказываются от традиции, это тоже верно.

– Сантименты, – проронил Дейн.

– Возможно, – кивнул Мур. – Но на сей раз именно он об этом сказал. Он всех умолял обратить на это внимание.

Мур нажал на кнопку воспроизведения.

«…вы бы лучше спросили», —произнес резкий цифровой голос.

– Это Саира, – вставил Мур.

«…о том, ради чего сюда пришли».

«Что-то такое поднимается, глубоко подо всем».Это проговорил тевтекс.

«Мы ищем линию между возможными…»

«Не в этот раз. —Стариковский голос, бормотавший то связно, то бессмысленно. Звучал он настойчиво и с оттенком замешательства. – Веруйте, но вам надо что-тоделать, понимаете? Вы правы, это надвигается, и вы должны… Это конец всему».

«Веровать во что? – спросил тевтекс. – В Лондон?»

Старик Фитч стал плести что-то о закоулках и сокрытых историях, распространяясь о пентаграммах в банальностях городской планировки.

«Было время, когда я уже говорил об этом», —сказал он вдруг.

«Не понимаю…»

«И никто не понимает. Я знаю, что вы думаете. Что они вам сказали? Говорил вам хоть кто-нибудь, что именно надвигается? Говорил? Нет. Все они знают: что-то близится. И никто не видит возможности ускользнуть, так? Что-то, —сказал Фитч, и его голос прозвучал как голос праха, – надвигается. Лондон давно говорит вам об этом. Что-то случилось, и нет смысла вести расчеты. На этот раз не поспоришь. От этого не ускользнуть».

« Что же это такое?»

«Миру крышка. Что-то поднимается. И – конец. Если какие-то авгуры предсказывают вам обратное, увольте их. —Билли услышал отчаяние в его голосе. – Они либо лгут, либо заблуждаются».

– Нам надо искать, – сказал Дейн. – Надо выйти и заняться поисками Бога. Там всем заправляет Тату. Он не позволит никому обладать источником такого могущества.

– Ты говорил о человеке, который с ним враждует, – напомнил Билли. – Может, это он забрал кракена?

– Гризамент? – сказал Дейн. – Нет. Он не был ни злодеем, ни божьим человеком. К тому же он мертв.

– Все же думают, что кракена забрали вы,разве нет? – сказал Билли.

Все уставились на него.

– Каждому понятно, что мы не стали бы этого делать, – ответил тевтекс. – Он не наш.И ничей.

Да, эти ни за что не умыкнули бы кракена, асимптоту их веры.

– Что же вы хотите делать? – поинтересовался Дейн. – Говорите, нам надо разобраться в ситуации? Но нам надо охотиться. Мы сможем освободить его от сил зла.

–  Хватит, —сказал тевтекс. Остальные замолкли. – Разве вам не приходит в голову, что это испытание? Вы в самом деле думаете, что Бог… нуждается в спасении?

Билли впервые увидел, что он держится как подлинный глава церкви.

– Разве вы не помните свой катехизис? Какая фигура на доске самая сильная?

– Самая сильная фигура – это Кракен, – после долгой паузы сказал Дейн.

– Почему?

– …Движение, которое представляется отсутствием движения.

– Действуйте так, словно понимаете, что это значит.

Мур поднялся и вышел. Билли ждал, наблюдая. Вышел и Дейн. Прихожане, один за другим, покидали комнату.

Глава 20

Штаб-квартира ПСФС – средних размеров комната – была обставлена дешевыми креслами и офисной мебелью из «Икеи». Коллингсвуд не объявляла ни один из столов своим и вообще редко ими пользовалась, предпочитая работать с ноутбуком в глубоком кресле.

– Что такое с нашей злобной задницей? – обратилась она к Бэрону.

– А кто сегодня у нас злобная задница? – осведомился тот.

– Варди. С тех пор как заварилась эта каша со спрутом, он стал тише и злее обычного.

– Думаете? А по-моему, он всегда был такой.

– Нет. – Коллингсвуд подалась к экрану. – Чем он вообще занимается, кстати?

– Влезает в шкуру спрутопоклонников.

– Ясно. Значит, дрыхнет.

Коллингсвуд приходилось видеть, как работает Варди. Он рыскал по всему Лондону, допрашивая неформалов, проводил огромную работу по онлайновому тралению. Иногда с исступленной сосредоточенностью он шел по следу от книги к книге, прочитывал абзац в одной, бросал ее и хватал другую из осыпающейся груды у себя на столе, а то вдруг вскакивал, находил на полках третью и читал ее по пути обратно: когда он снова садился, с книгой уже было покончено. Казалось, он обнаружил целостную увлекательную историю, доставленную контрабандой по кусочкам в бесчисленном множестве книг. А еще Варди медитировал – бывало, подолгу сидел с закрытыми глазами, обхватив руками подбородок и порой раскачиваясь. Такой транс длился от нескольких минут до часа.

«Как по-вашему, что скрывается за всеми этими костями панголинов?» – мог спросить его Бэрон, имея в виду новосозданную причудливую секту, или: «Есть догадки насчет того, что жрица разумела под “кровяным клеем”?», или: «Где, по-вашему, могли они принести в жертву мальчика?»

«Не знаю в точности, – отвечал Варди. – Есть пара идей. Мне надо подумать». И его коллеги притихали, а Коллингсвуд, если была в комнате, строила рожу – ну и задница, мол, – а иногда притворялась, что собирается плеснуть в него кофе, и тому подобное.

В таком состоянии Варди пребывал долгое время, потом открывал глаза и говорил: «К панцирю это никакого отношения не имеет. Панголины, они двуногие. Вот в чем все дело. Вот почему похитили танцора…» Или: «В Гринфорде. Ну конечно. Где-нибудь в раздевалке неработающего бассейна. Быстрее, времени мало».

– Он никак не может продвинуться с этим спрутом, – заметил Бэрон. – Когда я в последний раз его видел, перед ним лежали заметки о консервации Арчи и куча статей о метаболизме спрутов. А еще несколько брошюр о плавании «Бигля».

Коллингсвуд задрала брови.

– Я ни черта не могу разнюхать о том деле в Путни, – сказала она. – Слишком много всего происходит. Долбаный спрут всех довел до края. Вы не поверите, сколько чудил сюда названивает.

– Как же вы управляетесь?

Коллингсвуд издала непристойный звук.

– Идите подальше, шеф, – сказала она.

Рассказывать Бэрону о новом навязчивом кошмаре – ее выбрасывали из машины, мчащейся прямо на кирпичную стену, – Коллингсвуд не стала.

– Но оно определенно по нашему ведомству, это дельце в Путни?

– Да уж, никак не отвертеться. Этакие синячища.

На каменистом берегу нашли безжизненное тело, неприличными толчками колышущееся в приливной волне. Это оказался журналист, специализировавшийся по трудовым отношениям, – его, видимо, забили насмерть. Дело передали в ПСФС после того, как патологоанатом указал, что четыре обширные раны на груди мужчины немного смахивают на след от одного-единственного удара невозможно огромного кулака.

Бэрон глянул на свой экран.

– Почта от Харрис.

– Значит, я права? – спросила Коллингсвуд.

Она отвергала версию, что тело, найденное в подвале – «Забудем на минутку, что оно не могло влезть в ту долбаную бутыль, босс», – не имеет отношения к пропаже спрута, что это свидетельство давних и темных бандитских разборок, а Билли набрел на бутыль в момент повышенной чувствительности. «В нем что-то такое есть, – говорила тогда Коллингсвуд. – Несомненное чутье. Может, из-за сильнейшего стресса он что-то и уловил».

– Та-ак, – протянул Бэрон, откидываясь к спинке. – Порядок, значит. Вам, Кэт, это должно понравиться. Вы были правы.

– Что? – Она так быстро подалась вперед, что расплескала кофе. – Класс. Серьезно, шеф?

– Харрис говорит, что, по ее прикидкам, тело засунули в бутыль добрую сотню лет назад. Столько оно проторчало в болотной жиже.

– Мать честная! Вот так оборот, да?

– Погодите. Это еще не все. Есть одно «и» – а может, одно «но». Есть слово для того и другого сразу?

– Не тяните, шеф…

– Значит, это тело мариновалось таким вот манером целый век. Но-дефис-и. Слыхали о Дж. Дж. Аллине?

– Это что еще за хрен?

– Слушайте внимательно. К счастью, доктор Харрис виртуозно управляется с Гуглом. Аллин был певцом, так здесь говорится. Но известно и кое-что еще. Просто восхитительно. «Говнорокер в буквальном смысле» – так здесь сказано. Мне лично больше по вкусу «Квин». «Не вставайте в первый ряд», – так пишет Харрис. Так или иначе, он лет десять как умер.

– И что?

– Стоит принять во внимание, что на одной из татуировок нашего покойного приятеля значится следующее: Дж. Дж. Аллин и «Подсевшие на Убийство».

– Вот черт!

– То-то и оно. Очевидно, наш-то был уже замаринован несколько десятилетий, прежде чем получить свою татуировку.

Они посмотрели друг на друга.

– Хотите, чтобы я выяснила, кто он такой, да?

– Нет необходимости, – сказал Бэрон. – Нам повезло. Он есть в базе данных.

–  Что?

– Отпечатки пальцев, ДНК, полный комплект. Получается, ему уже сотня лет, но дата рождения – тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Эл Адлер. Известен и под другими дурацкими именами. Они любят свои погоняла.

– За что привлекался?

– За кражи со взломом. Но это лишь благодаря сделке – обвинение переквалифицировали на обычное. Первоначально он проходил по другой статье.

Незаконная магия. Проникновение внутрь при помощи чародейских средств.

– Сообщники?

– Он был поначалу фрилансером. Выполнял поручения одной группировки в Дептфорде. Последние четыре года, похоже, работал на полную ставку и только с Гризаментом. Исчез, когда Гриз умер. Вот ведь чертов Гриз, а?

– Это было еще до меня. Никогда с ним не сталкивалась.

– Не напоминайте, – попросил Бэрон. – Это просто преступно – быть настолько моложе меня. Он был ничего, этот Гризамент. Никогда не знаешь, кому можно доверять, но несколько раз он нам крупно помог.

– До этого, блин, я и сама додумалась. Старикашка появлялся как чертик из коробочки. Что именно он делал?

– Он был не чета другим, – сказал Бэрон. – Сидел на целой куче стульев. Игрок в своем роде. С тех пор как он умер, все пошло наперекосяк. Он был отменным противовесом.

– Вы же говорили, что он умер не от…

– Так и есть. Ничего страшного или драматичного. Просто заболел. Все об этом знали. Так себе секрет. Но вот что я скажу: его похороны выглядели потрясающе.

– Вы там были?

– Разумеется, был.

Муниципальная полиция не могла пройти мимо кончины такого важного лица, мимо столь широко разрекламированных похорон. Становились известны все новые подробности насчет того, где и как Гризамент будет отдавать городу прощальное напутствие. Все эти слухи распространялись так навязчиво, что походили на приглашение.

– Как же вы это устроили? – спросила Коллингсвуд.

Бэрон улыбнулся.

– Плохой надзор за сотрудниками – посмотрите, вы все нас видите, какие же мы дурачки.

Он помотал головой.

Коллингсвуд вступила в должность достаточно давно и была уже достаточно подкована, изучив все правила ПСФС и лондонской полиции. Она все поняла. Стражи порядка не могли официально присутствовать на похоронах лица, чья законопослушность вызывала сомнения, но не могли также проигнорировать это важное событие, выказывая тем самым неуважение или неблагодарность. Отсюда и проистекал маскарад, якобы плохой надзор за сотрудниками, присутствие которых на похоронах должно было быть замечено и нужным образом истолковано.

– Так что же сделал Адлер? – спросила Коллингсвуд. – Чтобы оказаться в бутыли?

– Кто знает? Чем он так кому-нибудь насолил – ваша догадка ничем не хуже моей.

– Моя догадка гораздо лучше вашей, шеф. Доставайте необходимое, я добавлю свое барахло.

Она отправилась к своему шкафчику за старой, изрезанной рельефами доской, свечой и горшочком с противной мазью. Бэрон отправил Харрис письмо с просьбой передать ему лоскут кожи Адлера, его кость и клок волос.

Билли не мог уйти, но больше никаким ограничениям не подвергался. Он проводил многие часы в подземной библиотеке, насыщался глубоководной теологией и поэтикой, искал подробности тевтического апокалипсиса.

Заглатывание и испражнение, из тьмы, во тьму. Ужасной силы укусы. Избранные, вроде как там их, кожеедов, маленьких паразитов, переносимые великим священным спрутом через водовороты. Или нет, в зависимости от обстоятельств. Но все оказалось не так. Наконец Билли вздохнул, снял очки, поставил стихи о цефалоподе обратно на полку, а затем, поморгав, протер глаза. Тут он вздрогнул, заметив нескольких мужчин и женщин, которых видел на проповеди. Билли встал. Люди, разного возраста, по-разному одетые, смотрели на него одинаково почтительно. Он не слышал, чтобы они входили или спускалась.

– Давно вы здесь? – спросил он.

– У нас есть вопрос, – сказала женщина в мантии, на которой сверкал значок – золотой спрут. – Вот вы с этим кракеном работали. В нем не было ничего… необычного?

Билли запустил пальцы себе в волосы.

– Вы имеете в виду, необычно необычного? Необычного для гигантского спрута? – Он обескураженно покачал головой. – Откуда мне знать? – Он пожал плечами. – Это вы мне скажите. Я же не из этих ваших пророков.

Фррр! Что-то пронеслось по комнате. Все выглядели оробевшими. «Что такое?.. – подумал Билли. – В чем дело?.. Ох!»

Конечно же,он из этих – их пророков.

– Черт возьми! – сказал Билли, сгорбился, прислонившись к книжной полке, и закрыл глаза.

Вот почему они нагнали на него сновидения. Это не были просто чьи-то сны: их следовало прочесть. Билли посмотрел на книги, на учебники, близкие к тем видениям. Он, подобно Варди, попытался как-то истолковать истории об избранных. Эти верующие, вероятно, смотрели на специалистов по головоногим как на несведущих святых, чьи видения непонятны даже для них самих, а потому чище, ибо в них не присутствует эго. А он? Билли прикасался к телу Бога, сохранял его, консервировал, спасая от времени, вводил его в Anno Teuthis [23]23
  Эру Спрута (лат.).По аналогии с Anno Domini (лат.),то есть нашей эрой, от Рождества Христова.


[Закрыть]. Госс и Тату заставили и его самого пострадать за Бога. Вот почему эта секта его защищала. Билли не был просто святым. Он был хранителем. Иоанном Крестителем гигантского спрута. А робость кракенистов была следствием благоговения, священного трепета.

– Господи, только не это, – сказал он.

Спрутопочитатели не сводили с него глаз, пытаясь найти этой вспышке какое-то истолкование.

Любое мгновение, именуемое «сейчас», всегда полно возможностей. Во времена преобладания всяческих «может быть» особо чувствительным лондонцам порой приходилось лежать в темноте. Некоторые страдали, переев апокалипсиса, – тошнота от конца, как они говорили. А в моменты противостояния планет и рождения уродов, в астрологически опасные дни, подверженные этому люди стонали, исходя рвотой, – побочные эффекты откровений, в которые они не верили.

В те дни наблюдались самые непредсказуемые колебания. С одной стороны, подобные приступы делались реже. Много лет приносимые в жертву ради кого-то, также приносимого в жертву, страдающие тошнотой от конца теперь могли вздохнуть как никогда свободно. Но причина этого заключалась в том, что сам дурман незакрытой вселенной, всегда игравший дьявольские шутки с их внутренним слухом, куда-то уходил. И что-то шло ему на смену. Продвигаясь подо всеми этими «может быть», все быстрее приближалось что-то плохо различимое, но простое и совершенно окончательное.

Что же за недомогание приходило на смену всем прочим? – недоумевали люди с повышенной чувствительностью. Что это за новое неудобство, новый болезненный холод? Да, верно, начинали осознавать они. Страх.

Животные тоже были испуганы. Крысы ушли в норы. Чайки вернулись к морю. Лондонские лисы спаривались во внезапном гормональном буйстве, и адреналин делал их отличной добычей для тайных городских охотников. Большинство лондонцев пока что лишь заметили, что голуби начали гадить сверх всякой меры – наслоения птичьего помета, зловещего гуано. Все витрины быстро покрылись им. В Челси Андерс Хупер уставился снаружи на свою лавку «Сделай по-японски!» и с отвращением потряс головой. С легким «дзинь!» дверь открылась. Вошли Госс и Сабби.

– Бертран! – воскликнул Госс и дружески помахал Андерсу рукой; Сабби пристально смотрел на хозяина. – Ты так меня разволновал, что у меня появился еще один вопросик!

Андерс попятился, нащупал в кармане мобильный телефон. «Вы позвоните нам, если они опять появятся, верно?» – сказал ему Бэрон и вручил свою карточку – только где она сейчас? Андерс вжался в стену. Госс облокотился на прилавок.

– Так вот, – сказал Госс. – Вот мы: я, Сабби и – ну да, всемы. Ты понимаешь. Конечно понимаешь, ты, проклятый математишка, а? Ну а вопрос вот какой: что такое кожа да кости?

Он улыбнулся и выпустил сигаретный дым, хотя ничем не затягивался.

– Я не понимаю, – сказал Андерс, пытаясь нащупать на телефоне кнопку девять.

– Ну конечно, – сказал Госс.

Сабби прошел под откидной частью прилавка, встал рядом с Андерсом, тронул его за руку, дернул за рукав. Андерс не смог набрать номер. Он попробовал сделать это снова.

– Я не мог быть покладистей, – сказал Госс. У него это прозвучало как «покладь-стий». – Я не могбыть покладистей. Дело было в жокейском клубе, и нам надо было привести в чувство сонного седельщика. Вообрази, как я удивился, когда услышал свое имя! А? Все к лучшему. – Он постучал себя по носу и подмигнул. – От сыскарей, а? Мое имя! Мое имя, можешь ты хоть что-нибудь объяснить?

Андерс почувствовал, что его живот словно наполняется холодной водой.

– Погодите.

– Это ты разболтал мое погоняло? Я прав или нет? Теперь все они обо мне расспрашивают! – Госс рассмеялся. – Как-то это погано. Назвать мое имя. Назвать мое имя. Это ты сделал.

– Да нет же. Я даже не знаю, как вас зовут.

Андерс опустил большой палец на кнопку, но последовал порыв воздуха, затем быстрый и резкий удар. Движения Андерс не различил. Он лишь знал, что Госс был по ту сторону прилавка. Андерс нажал на кнопку. Раздался шум. Откидная доска еще рассыпалась щепками в воздухе, а Госс оказался по другую сторону прилавка, перед Андерсом, совсем близко к нему, стискивая его запястье – так, что Андерс выпустил телефон и стал задыхаться.

Доска ударилась об пол. Госс свободной рукой изобразил язык болтающего человека.

– А ты разговорчивый малый, – сказал он. – Вы оба, ни слова!

Андерс ощущал запах волос Госса, видел вены под кожей его лица. Госс еще ближе придвинулся к нему лицом. Дыхание Госса вообще ничем не пахло, напоминая дуновение от бумажного веера. Но вот последовал выдох, сопровождаемый дымом. Андерс начал всхлипывать.

– Читал я эти книжонки, – сказал Госс, наклоняя голову в сторону полок с оригами. – Я читал их Сабби. Он был очарован.О. Мать твою. Чарован. Никакой тебе «Очень голодной гусеницы». «О, теперь расскажи мне, как сделать карпа! А теперь, как сделать лошадку!» Теперь я и сам могу. Давай-ка покажу.

– Я ничего никому не говорил. Я не знаю, кто вы…

– Сделаем яблоньку? Или черепашку? Складывать, складывать и складывать. – Он начал складывать; Андерс начал орать. – Я не так ловок, как ты! – со смехом сказал Госс.

Госс складывал его. Слышались звуки разрываемой влажной плоти и треск. Наконец Андерс замолк, но Госс все складывал и складывал.

– Не знаю, Сабби, – сказал он наконец, вытер ладони о куртку Андерса и прищурился, глядя на дело своих рук. – Мне нужно больше практики, Сабби, – признался он. – Это не так похоже на лотос, как мне бы хотелось.