Текст книги "Кракен"

Автор книги: Чайна Мьевиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 15

Коллингсвуд, в чьем ведении были дела такого рода, потратила пару часов на переговоры с некоей женщиной, рекомендовавшей себя как «эксперта» в том, что касается потаенной стороны науки. Та прислала по электронной почте список имен – как исследователей, так и мошенников. «Все постоянно меняется, – предупредила она. – Не могу ни за кого из них поручиться».

– Я позвонила кое-кому из начала списка, шеф, – сказала Коллингсвуд, – но по телефону все уладить сложно, понимаете? Некоторые из них назвали еще какие-то имена. Вряд ли хоть один понял, что именно меня интересует. Мне надо повидаться с ними лицом к лицу. Вы уверены, что хотите присоединиться? Никакого дерьма подчищать не надо?

Разобраться в мозгу Бэрона ей удавалось редко, чего и следовало ожидать: только неопытные и неумелые распространяют свои мысли повсюду, расточительно и несообразно.

– Вообще-то надо, – подтвердил Бэрон. – Но для таких дел мобильные телефоны и предназначены, верно? А это лучшая из наводок, что у нас есть.

Они зигзагом проследовали по Лондону, причем Бэрон был в штатском, а Коллингсвуд оставалась в полумаскарадной форме, надеясь удивить информаторов и подвигнуть их на полезную откровенность. В списке значилось не так уж много имен – складывание и весомантия считались самым тайным из всех тайных знаний, малоисследованной областью паранормального. Бэрон и Коллингсвуд заглядывали в офисы, колледжи, задние комнаты центральных магазинов. «Можем мы где-нибудь поговорить наедине?» – так начинал Бэрон, а Коллингсвуд – иначе: «Что вы знаете о том, как из большой хреновины сделать маленькую?»

Одно из имен в списке принадлежало учителю естествознания.

– Быстрее, босс, дадим ребятам передышку, а? – сказала Коллингсвуд и прошла мимо учеников, изумленно уставившихся на нее из-за бунзеновских горелок. – Джордж Карр? – осведомилась она. – Что вы знаете о том, как из большой хреновины сделать маленькую?

– Развлекаетесь? – спросил Карр; они прогуливались по игровой площадке. – В чем дело? Какой-то учитель естествознания когда-то сказал, что из вас ни черта не выйдет?

– Нет. Все они знали, что из меня выйдет до черта и больше.

– Что от меня нужно отделу по борьбе с сектами?

– Просто проверяем некоторые показания, – объяснил Бэрон.

– Применяли свои умения? – спросила Коллингсвуд. – Усадкой по заказу занимались?

– Нет. Я не настолько в этом деле хорош и не настолько заинтересован. Делаю лишь то, что мне самому нужно.

– Что же именно?

– Поезжайте как-нибудь со мной на отдых. Одежда на три недели в одной сумочке.

– А мог бы я прихватить свою собаку? – поинтересовался Бэрон.

– Что? Ни в коем разе. Слишком сложно, не мой уровень. Может, мне и удалось бы засунуть вашего Тузика в сумку, но вряд ли после распаковки он станет приносить вам палку.

– Но это возможно?

– Конечно. Есть несколько человек, которым это под силу. – Он поскреб себя по щетине. – Про Андерса слышали?

Бэрон и Коллингсвуд быстро переглянулись.

– Андерс? – сказал Бэрон.

– Андерс Хупер. Держит лавку в Челси, приятное место. Узкий специалист. Очень хорош.

– Так почему же мы о нем не слыхали? – спросил Бэрон, помахивая списком.

– Он только начал. Профессионально занимается этим около года. Теперь он весьма хорош, к тому же крайне заинтересован в деньгах.

– Ну а как же получилось, что выо нем слыхали? – спросила Коллингсвуд.

Карр улыбнулся.

– Я научил его, как это делать. Передавайте привет от мистера Мияги [13]13
  Тёдзюн Мияги – окинавский мастер боевых искусств, создатель стиля годзю-рю. Здесь – в значении «наставник».


[Закрыть].

Заведение Хупера стояло в одном квартале с кулинарией, лавкой, торгующей путеводителями, цветочным магазином и называлось «Сделай по-японски!». Буквы названия, точно герои манги, таращились из витрины рядом с конструкторами для сборки игрушечных роботов и нунчаками. На полках примерно треть места занимали книги по философии, математике и оригами. Остальное место было отведено стопкам листов бумаги с образцами складывания: невероятные предметы (динозавры, рыба, бутылки Клейна, сложнейшие геометрические фигуры), и каждый был сделан из неразрезанного листа бумаги.

– Здорово. – Коллингсвуд одобрительно улыбнулась. – Здорово, просто класс.

Из заднего помещения вышел молодой человек в гандамовской [14]14
  Гандам – гигантский робот, герой многих японских комиксов, мультфильмов и проч.


[Закрыть]футболке.

– Доброе утро, – сказал он; Андерс Хупер оказался высоким полукровкой. – Могу я чем-нибудь… – он запнулся при виде формы Коллингсвуд, – вам помочь?

– Быть может, – сказала она. – Продажи позволяют платить за аренду?

– Кто вы?

– Отвечайте на вопрос, мистер Хупер, – вступил в разговор Бэрон.

– Конечно. Многие интересуются анимэ и разными смежными товарами. У нас прекрасный выбор…

– Всю эту хрень можно купить в интернете, – перебила его Коллингсвуд. – Люди сюда приходят?

– Конечно. У нас…

– Как насчет вашего ори, мать его, гами?

Хупер моргнул.

– Насчет него? Конечно, это уже не для всех…

Свои мысли он прикрывал довольно плотным туманом, но: что им известно? Коллингсвуд уловила это так же отчетливо, как звуковой сигнал.

– Для таких, как вы, верно? Тут же долбаное Челси. Как у вас все окупается? Мы говорили с мистером Карром. Между прочим, передавал привет. Сказал, что вы занимаетесь складыванием на заказ. Верно, Андерс?

Он облокотился на прилавок, посмотрел на Бэрона, потом на Коллингсвуд и быстро глянул по сторонам, точно кто-то мог подслушивать.

– Что вы хотите узнать? – спросил он. – Я не сделал ничего противозаконного.

– Никто и не говорил, что вы сделали, – сказала Коллингсвуд. – Но кое-кто другой сделал, чтоб ему. Зачем вы влезли во все это?

– Ради минимизации, – сказал Андерс. – Дело здесь не в простом сдавливании, не в применении силы. В топографии, как-то так. Кто-нибудь типа Карра, нет, я без обид говорю, это же он учил меня поначалу, но только азам, будет, ну… – Он подвигал руками, словно вымешивал тесто. – Впихивать вещи. Набивать ими чемодан.

– Примерно так он и говорил, – сказал Бэрон.

– Знаете, если это именно то, что вы хотите, тогда чудесно. Но… – Он попытался что-то изобразить руками. – Планургия нужна, чтобы помещать вещи в другие пространства, понимаете? Реальные вещи, с краями, поверхностями и всем таким прочим. Если взять оригами, то сохраняется вся поверхность, без разрезов, понимаете? Смысл в том, что сложенное можно также и развернуть. Улавливаете?

– И у вас не возникает проблем из-за того, что все это, ну, твердое? – спросила Коллингсвуд.

– Не так уж много. За последние несколько лет в оригами произошла революция… Что такое?

Коллингсвуд зашлась в хохоте, затем и Бэрон. Наконец у Андерса достало любезности захихикать.

– Ладно, прошу прощения, – сказал он, – но так оно и есть. Компьютеры помогают. Мы живем в эпоху – что ж, это вам тоже понравится – экстремальногооригами. Все дело в математике. – Он взглянул на Коллингсвуд. – У вас какие традиции?

– Традиции – это для чайников, – отрезала она.

Андерс рассмеялся.

– Как скажете… Матабстракции, учет визионарных чисел и тому подобное, это для вас что-нибудь значит?

– Продолжайте.

– Простите. Я к тому, что есть способы… – Он наклонился над кассовым аппаратом, зажав цифровой экранчик между большим пальцем и указательным, и стал его сворачивать.

Коллингсвуд наблюдала за происходящим. Андерс вертел аппарат туда-сюда, убирая его за клавиши. Он мягко сворачивал его по спирали. Объемистое устройство складывалось по линиям сгиба, различные виды неповрежденных плоскостей скользили позади друг друга, как будто наблюдаемые в нескольких ракурсах одновременно. Через полторы минуты на столе, по-прежнему соединенный с сетевым шнуром (который скользил теперь под невозможным изгибом, уходя внутрь агрегата), лежал японский журавлик размером с ладонь. Лицевая сторона одного крыла была углом кассового дисплея, а другого – передом ящика для денег. Сплющенный клин клавиш образовывал шею.

– Если потянете вот здесь, он будет махать крыльями, – сказал Андерс.

– Зашибись, – присвистнула Коллингсвуд. – И ничего не сломалось?

– В том-то и прикол.

Андерс стал манипулировать краями журавлика, разворачивая кассу, нажал на клавиши. Аппарат зажужжал, выдвинув ящик и негромко звякнув монетами.

– Чудесно, – сказал Бэрон. – Значит, вы сворачиваете кассовые аппараты в птичек и на этом огребаете денежки.

– Ну да, – с нарочитым безразличием сказал Андерс. – Очень прибыльно.

– Но разве вес не остается тем же самым?

– Есть способы укладки в забывающееся пространство, думаю, так можно его назвать. Тогда никто на свете не заметит настоящего веса предмета, пока вы его не развернете.

– Сколько вы запросили бы, – сказал Бэрон, – к примеру, за укладку человека? В пакет? Чтобы отправить его по почте?

– А! Что ж, в человеке много поверхностей, и надо отслеживать все до единой. Очень много складываний. Значит, вот в чем дело? В том типе, который хотел сделать сюрприз другу?

Коллингсвуд и Бэрон уставились на него.

– Что за тип? – спросил Бэрон.

– Черт, что-то случилось? Один парень захотел подшутить над приятелем. Попросил сложить его самого и его сына в виде книги. Заплатил мне сверх счета за ручную доставку – сказал, не доверяет почте. Я говорю «сказал», но на самом деле уйма времени ушла, пока я догадался, о чем он толкует, – такая вот манера изъясняться. Пока туда добрался, чуть пупок не надорвал, но он не поскупился…

– Куда это «туда»? – перебил его Бэрон.

Андерс назвал адрес Билли.

– А что случилось? – спросил он.

– Расскажите нам об этом человеке все, что можете, – сказал Бэрон, доставая записную книжку; Коллингсвуд развела руки, пытаясь уловить следы пребывания загадочных посетителей. – И еще: что за сын?

– Ну, был такой хмырь, – сказал Андерс. – Хотел, чтобы я его свернул. А с ним и его парнишку. Его пацана.

Он заморгал под пристальными взглядами Бэрона и Коллингсвуд.

– Опишите их, – шепотом приказал Бэрон.

– Хмырю за пятьдесят. Длинные волосы. Сильно пах, если честно. Дымом. Я немного удивился, что он в состоянии заплатить, это ведь недешево. У сынка его… вроде как не все дома. – Андерс постучал себя по голове. – Не сказал ни слова… Что?Что? Господи, да что такое?

Бэрон отступил на шаг, уронив руки, – блокнот хлопнул по бедру. Коллингсвуд застыла с открытым ртом и расширенными глазами. Лица их побелели.

– Вот так хрень, – прошептала Коллингсвуд.

– Боже мой, неужели вы совсем-совсем не услышали тревожных звоночков? – обратился Бэрон к хозяину лавки. – Ни на секунду не задумались, черт возьми, с кем имеете дело?

– Да не знаю я, о чем таком вы говорите!

– Ни хрена он не знает, – проскрежетала Коллингсвуд. – Этот долбаный желторотик ни о чем не подозревает. Потому они сюда и явились. Он ведь новичок, оттого и получил эту работенку. Знали, что он не догадается, с каким дерьмом имеет дело.

–  С кемя имел дело? – срывающимся голосом спросил Андерс. – Что я натворил?

– Так и есть, – сказала Коллингсвуд. – Так и есть, верно, шеф?

– Ох ты, боже ты мой. Похоже на то. Господи, очень, очень похоже.

В магазине внезапно сделалось холодно. Их пробрала дрожь.

Коллингсвуд прошептала:

– Это Госс и Сабби.

Глава 16

Билли проснулся. Туман, темные воды в его голове – все улетучилось.

Он сел, чувствуя себя оглушенным, но не усталым. На нем была та же одежда, в которой он уснул, но ее явно снимали и чистили. Закрыв глаза, он увидел океан из своего дурманного сна.

У двери стоял какой-то тип в тренировочном костюме. Билли заворочался на кровати, чтобы лучше его разглядеть, распрямляясь заискивающе и задиристо в то же время.

– Вас ждут, – сказал незнакомец, открывая дверь.

Билли медленно опустил руки. До него дошло, что так хорошо он себя давно не чувствовал.

– Вы подсыпали мне наркоту, – заявил он.

– Об этом я ничего не знаю, – обеспокоенно сказал незнакомец. – Но вас ждут.

Билли пошел вслед за ним вдоль барельефов – ракообразных и осьминогов, освещаемых флуоресцентными лампами. Присутствие недавнего сновидения было стойким, как вода в ушах. Он держался сзади, пока его проводник не свернул за угол, а затем быстро повернулся, пригнулся и побежал, стараясь как можно меньше шуметь, подгоняемый эхом своих шагов. Он задерживал дыхание, а на развилке остановился, прижавшись спиной к стене и озираясь вокруг.

Подвиды головоногих в бетоне. Возможно, Билли нашел бы дорогу, если бы помнил последовательность цефалоподов. У него не было ни малейшего представления, куда идти. Донеслись шаги проводника, а вскоре появился он сам и махнул Билли рукой, неуклюже подманивая.

– Вас ждут, – сказал он.

Билли проследовал за ним через подземную церковную страну в зал настолько обширный, что у него от неожиданности захватило дух. И все это без окон, все выдолблено в земле под Лондоном.

– Тевтекс будет через минуту, – сообщил провожатый и ушел.

В зале стояли ряды стульев с особыми карманами – для сборников церковных гимнов. Все были обращены к алтарю, безыскусному, как в шейкерских храмах. Под потолком висел тот самый многорукий символ огромного размера, искусно выполненный из серебра и дерева, – сплошь удлиненные S-образные изгибы. Стены покрывали – вместо окон – картины, и каждая изображала гигантского спрута.

Здесь имелись зернистые фотографии морских глубин, выглядевшие намного старше, чем это было возможно. Гравюры из античных бестиариев. Картины маслом. Рисунки пером и тушью, пастели, суггестивные оп-артовские геометризмы с фрактальными присосками. Билли ничего не узнавал. Он вырос на изображениях кракена и на книгах о древних чудовищах, но сейчас искал хоть один знакомый образ. Где невозможный осьминог де Монфора, утаскивающий под воду корабль? Где старые знакомцы – poulpes [15]15
  Спруты (фр.).


[Закрыть]из Жюля Верна?

Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским спрутом – огромное театрально-напыщенное изображение молодого архитевтиса, резвящегося в пене неподалеку от берега, откуда на него взирают рыбаки. Рядом что-то полуабстрактное – переплетение трубковидных коричневых зубцов, гнездо из клиньев.

– Это Жорж Брак, – сказал кто-то у него за спиной. – Что вам снилось?

Билли обернулся и увидел Дейна со скрещенными на груди руками. А впереди него стоял тот, кто говорил. Это был священник: за шестьдесят, седоволосый, с тщательно постриженными усами и бородкой. В точности такой, каким представляют священника. На нем была длинная черная мантия с высоким белым воротником. Старость мало коснулась его. Руки его были стиснуты за спиной; на шее висела цепочка со спрутом. Все трое застыли в полнейшей тишине подземного зала, уставившись друг на друга.

– Вы меня отравили, – заявил Билли.

– Тише, тише, – сказал священник.

Билли смотрел на него, держась за стул.

– Вы отравили меня, – повторил он.

– Вы здесь, не так ли?

– Зачем? – спросил Билли. – Почему я здесь? Что происходит? Вы обязаны… дать мне объяснение.

– В самом деле, – согласился священник. – А вы обязаны нам жизнью. – Его улыбка обезоруживала. – Значит, и вы, и мы в долгу друг у друга. Послушайте, я знаю, вы хотите знать, что произошло. А мы хотим это объяснить. Поверьте, вам необходимопонять.

Он старался говорить нейтрально, но легкий эссекский акцент все же чувствовался.

– Вы скажете мне наконец, что все это такое? – Билли посмотрел вокруг в поисках выходов. – От Дейна вчера я добился только…

– То был трудный день, – перебил его священник. – Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как вам спалось?

Он потер руки.

– Что вы мне подмешали?

– Сепию. Разумеется.

– Чушь! Чернила головоногих не вызывают видений.Это была кислота или что-то вроде…

– Это была сепия, – сказал священник. – Что вы видели? Если были видения, значит, она подействовала. Простите за такое, немного грубое, погружение. У нас действительно не оставалось выбора. Время работает против нас.

– Но зачем?

– Затем, что вы должны знать. —Свои слова он подкрепил пристальным взглядом. – Вам надо видеть. Понимать, что происходит. Мы не насылали на вас никаких видений, Билли. Все шло изнутри, от вас самого. Вам дано видеть вещи яснее, чем кому-либо другому. – Он подошел ближе к картине. – Это, как я говорил, Брак. Тысяча девятьсот восьмой год. Бертран Юбер, единственный за всю нашу историю французский тевтекс, взял его с собой в море. Четыре дня пробыли они в Бискайском заливе. Юбер исполнил особый ритуал, о котором мы, к сожалению, больше не располагаем подробными сведениями, и вызвал наверх маленького бога. Должно быть, Юбер был очень силен. Он был единственным, кроме Стенструпа, кто мог привлечь наверх нечто большее, чем образы. Молодняк. И этот божок ждал, пока Брак, вне себя от восторга и, видимо, чуть не падая за борт, делал наброски. А потом стал погружаться, махая охотничьей рукой, по выражению Брака, «exactement comme un garçon qui dit “au revoir” aux amis» [16]16
  Точь-в-точь как мальчик, говорящий «до свиданья» своим друзьям (фр.).


[Закрыть].– Он улыбнулся. – Глупый малый. Ни малейшего понятия. Это было «comme» нечто иное. Звучит странно, но он говорил, что именно спиральностьтого, что предстало его глазам, заставила его мыслить углами. И что никакие кривые не могут изобразить виденные им извивы.

Итак, кубизм родился из неспособности художника. Билли перешел к другой картине, более традиционной – тучный, сплющенный гигантский спрут разлагался на каменной плите, окруженной ногами в болотных сапогах. Быстрые, размашистые удары кистью.

– Зачем вы меня одурманили?

– Это Ренуар. А вон там – Констебл. Достенструповская – так мы называем чернильную эпоху. Она длилась, пока мы не вырвались из облака сепии.

Внезапно Билли стал различать работы Мане, Пиранези, Бэкона, Брейгеля, Кало. Такое ощущение.

– Меня зовут Мур, – сообщил священник. – Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. От души желал бы, чтобы мы это предотвратили.

– Я даже не знаю, что случилось, – сказал Билли. – Не могу сказать, что это за тип…

Он гулко сглотнул в тишине. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой раме виднелась гладкая поверхность: сланцевая плита. Коричневато-серый камень площадью где-то в два квадратных фута. Мягкие телесные изгибы, изображенные углем и краской, наподобие пятен засохшей крови, складывались в контур торпеды, в конклав спиральных кнутов, в круглый черный глаз. За всем этим наблюдали люди – едва обозначенные фигуры.

– Это из пещеры Шове [17]17
  Пещера Шове на юге Франции получила известность в 1994 году, когда спелеологи обнаружили в ней окаменелые останки многих животных, включая уже вымерших, а также то, что ее стены богато декорированы палеолитическими художественными произведениями. Вскоре стала считаться одной из самых значительных площадок доисторического искусства.


[Закрыть],– пояснил Мур. – Возраст – тридцать пять тысяч лет.

Угольный глаз спрута взирал на них через эпохи. При взгляде на изображение, созданное еще до античной эпохи, у Билли кружилась голова. Не предназначалось ли оно для созерцания в свете костра? Женщины и мужчины палочками и ловкими пальцами, вымазанными сажей, рисуют того, кто посетил их у моря, где край земли. Того, кто воздел множество рук в глубоководном приветствии, пока они махали ему с прибрежных скал.

– Мы всегда кого-то уполномочиваем, – сказал Мур. – Показываем им бога. – Он улыбнулся. – Или потомков бога. Вот чем мы занимаемся. С тех пор как миновала чернильная эпоха, мы, в общем, можем предложить только сновидения – как вам. Мы не знаем, как Юбер призвал молодого бога. Даже море не хочет нам поведать. А уж мы у него спрашивали. Вы видели молоденького, Билли. Младенца Иисуса. – Он улыбнулся своему маленькому богохульству. – Которого вы законсервировали. Архитевтис – порождение кракена. Боги, они яйцеродные. Не только наши, но и все боги. Божья икра обнаруживается повсюду, если знать, где смотреть.

– Что это было за тату? – спросил Билли.

– Те кракены, что добрались до последней стадии? – Мур ткнул пальцем во фрагмент пещерной живописи. – Они спят, вот что они делают, – сказал он, словно что-то цитируя. – Как говорится, «тучнеют на гигантских морских червях». Они поднимутся только в самом конце. Только в конце,когда «последний огонь обожжет глубины», – он изобразил пальцами открывающие и закрывающие кавычки, – чтобы лишь тогда быть однаждыувиденными, с ревом поднимутся они и на поверхности умрут.

Билли смотрел мимо него, прикидывая, как идет расследование его почти-коллег, продвинулись ли Бэрон, Варди и Коллингсвуд в поисках его, Билли, – они ведь должны были его искать. На мгновение он с поразительной ясностью вообразил, как Коллингсвуд, с надменным видом, в своей неформальной форме, расшибает чьи-то головы, чтобы найти его.

– Вначале мы были там, – сказал Мур. – Сейчас мы здесь. В конце. Младенцы боги с некоторых пор дают о себе знать повсюду. Кубодэра и Мори. Тот был лишь первым. Фотографии, видео, популярность. Архитевтисы, мезонихотевтисы, ранее не встречавшиеся виды. После стольких лет молчания. Они поднимаются.Двадцать восьмого февраля две тысячи шестого года кракен появился в Лондоне. – Он улыбнулся. – Мельбурнского кракена держат в глыбе льда. Можете себе это представить? Для меня он – богулька.Знаете, что одного собираются представить в Париже и он будет подвергнут – как там ее – пластинации? Как тот чудак-немец [18]18
  Имеется в виду Гюнтер фон Хагенс (р. 1945), немецкий анатом, который изобрел технику пластинации, чтобы сохранять живые организмы; создатель выставки человеческих тел и их частей.


[Закрыть]делает с людьми. Вот как они собираются показывать бога. – Дейн покачал головой. Мур покачал головой. – Но к вам это не относится. Вы отнеслись к нему… правильно, Билли. Выложили его с добротой. – Странная ходульная формулировка. – С уважением. Вы держали его за стеклом.

Итак, его спрут был мощами в раке.

– На дворе у нас – нулевой год кракена, – сказал Мур. –  Anno Teuthis.Настало время конца. Что, по-вашему, происходит? Думаете, это всего лишь чертова случайность, что когда вы подняли бога на поверхность и обошлись с ним так, как обошлись, мир вдруг начал заканчиваться? Почему, по-вашему, мы все время приходили на него смотреть? Зачем, по-вашему, мы внедрили к вам своего человека? – Дейн склонил голову. – Нам надо было знать. Надо было наблюдать. Надо было защитить его, выяснить, что да как. Мы знали: что-то такое случится. Понимаете ли вы, что вам пришлосьработать над кракеном из-за того, что с ревом поднялся он из глубин и на поверхности умер?