Текст книги "Пружинки и золотинки (сборник рассказов) (ЛП)"

Автор книги: Чарльз Маттиас

Соавторы: Кристофер Хаггис,Крис О'Кэйн,Паскуаль Поркупиннэ,Тэрри Спаффорд,Дэниэл Д'Алимонтэ,Якоб Фокс,Орен Оттер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Угу, – кивнул Джесс. – Это ж такие деньги... мы на них-то участок и купили. Серебра подкопленного добавили и как раз вышло.

– Вут... – выдр похоже даже и не слышал рассуждении юного кенгуру. – Джесс, а у него на груди амулет вут... э, был?

– Ага, точно! – обрадовался юноша. – Серебряный, три полоски сверху-вниз, и одна поперек. С камушками. Говорю же, богатый.

– А камни вут?

– Черные.

– Точно?! – напрягся выдр.

– Да чтоб меня темные боги сожрали!

– Вут! Чирп... А я всю жизнь думал это сказки...

– Что именно?

– Да, вут... понимаешь, наши старейшины как раз и вут... ну, носят такой знак. Только цвет камней другой. Белый, синий, вут... э, красный. Но в детстве я слышал легенду, что когда-то давным-давно наш народ разделился надвое и меньшую часть увут... увел далеко на юг старейшина, который носил амулет с вот такими, черными камнями. Вут... только получается, древняя сказка – вовсе и не сказка...

– Сказка, не сказка, – покачал головой кенгуру, пока мать выставляла на стол немудрный ужин. – А я бы встречаться с этим мужиком без пары громил не пошел бы. Очень у него взгляд такой... нехороший. Ты уж поберегись, а?

– Спасибо, что не выдал меня, – вздохнул Орен. – Ты чирп... ты верный друг.

– Я... – Джесс вздохнул. – Боюсь, этот южанин все понял и без моих слов. Он ведь предложил деньги за молчание. Не за рассказ.

– Все равно вут... спасибо. О чем он там догадался, или понял еще чирп... еще неизвестно, к тому же догадки – одно, а прямые слова – совсем иное. У тебя верное сердце.

В этот момент Орен вспомнил слова старой детской песенки-считалочки:

«третий выдр – шлеп, да шлеп,

он врата свои замкнет,

враг тогда войну начнет.

Только к третьему

Двух добавьте.

Яркий цвет

И сердце верное».

Человек в черном замер в стороне от дороги, скрытый деревьями, замерший неподвижно, как камень. Он все понял, увидев только, как этот деревеньщина юлит и смотрит в сторону. Да можно было бы надавить, выжать... но зачем? Если можно просто чуть подождать и вот, пожалуйста. Выдр уже прошествовал мимо. Ближе к вечеру он пойдет обратно, и тогда...

Но планам неизвестного не суждено было сбыться в этот вечер. Тихий, едва слышный шорох позади – и южанин взлетел на ветви дерева быстрее белки. И только оттуда вгляделся в сгущающиеся сумерки.

Три зверя – волк, очень крупный пес и росомаха очень, очень внимательно осмотрели замершего на ветке человека. Потом без единого звука пес и росомаха буквально растворились в подлеске, а волк так и остался, отойдя чуть в сторону и не сводя глаз. Немыслимо внимательный для нормального зверя взгляд. И столь же немыслимая компания... если на миг забыть о морфах Цитадели, и ее же скаутах.

Орен отправился домой, когда небо уже начало темнеть. Через поле, мимо камней и валунов, по дороге мимо леса, мимо едва заметного в полутьме волка с знакомым запахом, внимательно уставившегося на дерево.

«Интересно, кого он там на ветку загнал?» – еще подумал выдр, но подойти и выяснить поленился. Да и поздновато уже было. Времени только чтобы перекусить в одной из едален, да перед сном подумать. О том, что в Цитадель пришел странник из дальних земель, разыскивающий его Орена.

И вот, что этому страннику надо?

Перевод – Redgerra, Дремлющий.

Литературная правка – Дремлющий.

Ежегодный осмотр
Дэниэл Д'Алимонтэ

Год 706 AC, середина июня.

– Здравствуй Ларкин.

По устланной разномастными камнями дорожке, мимо каменных горок, мимо журчащего фонтанчика, мимо пары клумб, усеянных уже расцветшими lavatera trimestris и едва набиравшими цвет chrysanthemum, я прошел в самую середину маленького внутреннего двора. Да, небольшой уютный дворик, уместившийся где-то в самой середине того скопления разномастных зданий, башен и крытых переходов, что все мы обозначаем общим словом «донжон». О, безусловно, обычный донжон крепости – нечто совсем иное, но так ведь и Метамор вовсе не обычная крепость. Что, как понимаете, накладывает... да, накладывает. Но не буду отвлекаться.

Да, время проходит, но все так же, на том же самом месте в центре дворика неизменно стоит Ларкин. Над каменными горками, над благоухающими клумбами, даже над маленьким фонтанчиком, одинокий лиственничный ствол главенствует над всей площадью. Постоянный наблюдатель и философский осмыслитель, в неповторимой перспективе маленького дворика, в самом центре неизменно бурной и гудящей Цитадели.

– Здравствуй и ты, Дэн. Что привело тебя сюда сегодня? – послышался его шелестящий, призрачный голос, исходящий кажется отовсюду – от каждой ветви, от каждого листика, но сильнее всего от мощного, неколебимо устойчивого ствола.

– Почему ты решил, что я пришел к тебе не просто так? – ответил я, подходя ближе, к самым корням. – Разве не могу я заглянуть сюда, чтобы просто поздороваться со старым другом?

– О, безусловно, – листья моего друга зашелестели, как будто легкая усмешка пробежала по кроне. – Я всегда рад ощутить шаги друга, но тот, кто приходит просто так, не берет с собой длинный шест, и не одевает на спину тяжелый мешок. А потому, я все же думаю, ты здесь более чем просто сказать «здравствуй».

Мда. Иногда способность Ларкина замечать малейшие детали и делать из них абсолютно верные выводы просто поражала меня. Что ж... Я скинул на замощенную камнем площадку вещевой мешок.

– И разумеется, ты прав, – признал я, развязывая горловину мешка. – я действительно выбрал время, чтобы сделать то, что откладывал уже слишком долго.

– И что же? – вздохнул Ларкин.

– Пришло время ежегодного осмотра. Сейчас, когда ты на пике формы, когда на подходе лето, с его заботами и жарой, я хотел бы увериться, что ты действительно здоров.

– Думаешь, это необходимо?

– Да.

– А разве ты не должен для этой цели пригласить целителя?

– Ларкин.

– Да-а?

Вот как может дерево зашелестеть ехидно? Но он как-то справляется, передавая эмоции нам, рядовым жителям Цитадели.

– Не изображай малолетнего идиота. Ты прекрасно понимаешь, что Коу здесь никаким боком. Он не умеет лечить деревья.  И да, я прекрасно понимаю, как тебе ненавистны эти осмотры. Но и ты понимаешь, это для твоей же пользы. А потому, потерпи, это не займет много времени.

Хотя вслух согласия не прозвучало, ощущение смиренной покорности явно исходило от Ларкина. Что ж... И раскинув на уложеной булыжниками площадке тряпицу, я начал раскладывать инструменты. Лупа, линейка, записная книжка и сланцевая палочка для письма, пара мерных вилок и угломер легли аккуратным рядком.

Сначала основное. Рост. Установить угломер на треногу, вывести вертикаль... То, что раньше было утомительным занятием, включавшим в себя тщательное измерение длины древесной тени, установления специального мерного шеста и измерения уже его тени, составления пропорций и сопоставления подобий, ныне, при помощи прибора, стало легким и простым делом. Главное – идеально вывести вертикаль и как можно точнее навести указатели на верхушку, и на самое основание дерева. Потом, считав показания, вычесть одно из другого и по специальной таблице...

– У тебя добавилось несколько дюймов роста в этом году, – сказал я Ларкину, записывая результат.

Дальше... дальше я обошел ствол по кругу и, используя шест, чтобы раздвинуть ветви, в поисках малейшего дефекта тщательнейшим образом осмотрел каждый изгиб ветвей. Да, понимаю, не совсем обычное дело для неплодового дерева, но так и дерево у меня было... необычное.

К счастью, единственное, что я заметил – несколько отмерших почек, не давших побегов весной. Сравнительно немного, нет причин для волнения. Я подтянул ближайшую ветвь поближе... да, так и есть, слабая, не до конца сформировавшаяся почка, явно погибла во время морозов. Два-три года и рост вторичных ветвей восполнит потерянное, а любой взглянувший на Ларкина и не найдет разницы.

Примерно с полчаса спустя, я почти закончил путь вокруг друга. И вот именно тогда я увидел первый признак чего-то неестественного. Маленький клочок желтого, на пол пути к верхушке, среди темно-зеленой листвы.

– Ларкин. Ты чувствуешь ветвь, которую я сейчас касаюсь? Есть там что-нибудь... не такое? – спросил я, толкая ветвь шестом.

– Да, – ответил мой друг. – Я ощущаю некоторое... напряжение. А что? Там что-то не так?

– Это хлороз.

– Что такое хлороз?

– Когда листья желтеют, от... различных причин.

– Так. Хлороз значит... – прошелестел Ларкин. – Это серьезно?

– Точно не знаю. Выглядит не настолько плохо, как было пару лет назад, при заражении омелой, – заверил я. – Но отсюда я не смогу определить, чем вызвано отмирание листьев, а потому я собираюсь обрезать ветвь.

– Ампутировать мою ветвь.

– Обрезать, не ампутировать, – сказал я, опять залезая в мешок и доставая инструмент, который совершенно не собирался сегодня использовать. Не собирался... а, да ладно, кому я лгу? Самому себе? Я знал, что его, возможно, придется применить, ведь я садовник и ухаживать за деревьями – моя специальность. Небольшой пружинный резак, специально приспособленный для установки на конце шеста и приводимый в действие длинной бечевой.

– Это специальный резак для обрезки веток у деревьев, Ларкин. А ты именно дерево.

– Я предлагаю тебе пойти в библиотеку, попросить у Фокса словарь и найти слово «ампутировать». И я не хочу, чтобы ты ходил и обрезал мне конечности только потому, что они выглядят забавными! Скажи мне, ты уверен, что там что-то серьезно не так с этой веткой? Тогда я, возможно, позволю тебе продолжить. А до тех пор я не согласен.

– Ты боишься боли?

– Ты прекрасно знаешь, что я больше не чувствую боли, – ответил Ларкин. – Самое большее, что я чувствую... самое близкое к человеческому, это ощущение давления.

– Тогда почему ты не хочешь, чтобы я убрал ветку?

– Потому, что я устал от того, что ко мне относятся как к какому-то... дереву! Я был и остаюсь человеком! Даже будучи всего лишь бестелесным духом! Ты знаешь как у меня мало друзей? Кроме тебя лишь совсем немногие останавливаются, чтобы поговорить со мной. Даже те, кого я знал много лет, теперь избегают меня! Люди пробегают мимо... хоть бы «привет» или «добрый день», но ведь нет же! А я... я торчу тут... они даже не замечают, что этот маленький двор – мой дом, мой мир... да вся моя жизнь! Меня не видят, как будто я какая-то часть пейзажа! Не живое существо, а так, деталь обстановки, украшение, лутина им в суп!

– Ларкин, все это безусловно печально, но каким боком оно касается моего желания обрезать больную ветвь?

– Всеми боками! Если бы я был человеком, ты отрезал бы мне руку или ногу, лишь увидев на них необычный след? Не думаю! Почему же у меня не так? Разве ты не можешь попытаться определить причину болезни до удаления ветки?

– Потому, – ответил я, тщательно подбирая слова, – что ты дерево. Будь ты по-прежнему человеком или даже животным, то тобой занимался бы другой, куда более осведомленный чем я. Но хочу я того или нет, а ты сейчас дерево, и ни Коу, ни его медсестры ничем тебе не помогут. Кроме того, и это очень важно! Хлороз может быть вызван массой причин, друг мой. От полнейшей ерунды, вроде надломленной ветром ветки, до коварнейшей сердцевинной гнили. И если это действительно сердцевинная гниль, да не дай светлые боги, она расползется дальше! Тут уже удалением веточки длиной в локоть и толщиной в палец не обойтись! Тут нужно будет удалять ветви, а то и часть ствола! Пойми, лучше обрезать маленькую ветку сейчас, чем...

Я ждал, когда Ларкин обдумает мои слова. Я знал его довольно давно, и ни разу не видел, чтобы он принял поспешное или скоропалительное решение. Ожидая, я потихоньку начал убирать инструменты в мешок. Единственная вещь, которую я пропустил – шест, с закрепленным на конце резаком, так и остался лежать на камнях, ожидая решения моего друга.

– Делай, – наконец вымолвил он.

– Уверен?

– Да. Глупостью было отказываться. Ты говоришь, что ветку нужно обрезать, я тебе верю, так что сделай это, – торопливо подтвердил Ларкин.

– Отлично!

Я тут же поднял шест и сжав двумя руками, провел острие резака сквозь крону. Немного подвигав, попал разведенными лезвиями на основание пожелтевшей ветки и третьей рукой потянул шнур. Тут же быстрый поворот конца шеста – оттолкнуть отрезанную ветвь от дерева, чтобы не задеть ею других веток.

– Готово. Не так уж и плохо, правда? – сказал я, поднимая ветку.

– Н-не знаю... – неуверенно прошелестел Ларкин. – Что дальше?

– Ну, сейчас я пойду в лабораторию, поищу причины хлороза. Если найду что-нибудь серьезное, то... будем думать. Если же нет, то просто буду заходить к тебе почаще и посматривать, нет ли чего еще. Заодно побеседуем о других твоих проблемах.

Не получив ответа, я покинул Ларкина, оставив его наедине с молчаливыми размышлениями, а сам вернулся в один из внутренних садов, к своему рабочему столу. Разложил инструменты, повесил мешок на его обычное место, на колышке в углу. Потом распахнул один из шкафов с полками.

Там я хранил заметки о здоровье Ларкина и образцы, собранные с его древесного тела за эти годы. Ящички содержали шишки, обломки веток, иголки, куски коры – все, что я мог подобрать упавшего. Был даже тоненький керн – высверленный специальным пустотелым сверлом сквозной образец его древесины. Тот единственный раз, когда Ларкин позволил отрезать от него что-то не в медицинских целях. Когда-то еще в самом начале, я потратил уйму времени, изучая эти образцы, сравнивая их с другими, с образцами, взятыми с деревьев самой обычной лиственницы, в поисках... чего? Я и сам не знаю. Чего-то. Отличия. Но тщетно. Не будь каждый образец тщательнейшим образом помечен, я никогда не смог бы отличить их.

Теперь же мое внимание привлекла закрепленная в держателях плотная карточка из толстого, дорогого, но зато стойкого и к воде, и к свету картона. Когда-то давно, когда я только-только начинал собирать эту коллекцию, я написал на ней... да, написал. Вывел остро отточенной сланцевой палочкой имя Ларкина и короткое описание: «Лиственница/человек – гибрид».

Что ж... теперь же, взяв новую, точно так же остро отточенную палочку, я аккуратно вычеркнул старое описание и вывел новое: «Человек/лиственница – гибрид».

 Велика ли разница? Не знаю. Может быть и нет. Но всем сердцем я чувствовал, что для моего друга эта разница может означать очень многое, если не все. Ведь, в начале было слово, не так ли?

Перевод – Redgerra, Дремлющий.

Литературная правка – Дремлющий.

Забытое королевство
Якоб Фокс

Часть 1. Мертвый пейзаж

– Уходи из этого проклятого места... забудь путь сюда... забудь само наше существование! – не имея сил говорить, умирающий едва слышно хрипел.

Старый рыцарь, даже умирая, прижимал к груди меч, как ребенок прижимает любимую игрушку. Легочная гнойная лихорадка, так эту болезнь называли целители, пока были живы. Болезнь поразила остров, как пожар. Люди буквально сгорали. Два, реже три дня с жаром, судорогами, жутким кашлем... все. И вот сейчас, старый Уилл буквально таял на глазах, как свеча в камине. А я... я смотрел на последнего из великих защитников короны. И ничего не мог поделать. Смотрел как борется он за каждый вдох, как выкашливает сначала гной, потом гной с кровью, потом гной с кровью и жуткого вида розовыми комками... Вытирал ему пот на лице, подавал воды, слушал горячечный шепот умирающего воина. Последнего из великих. И предпоследнего жителя острова.

– Ты здесь? – хрипел умирающий. – Возьми меня за руку... я ничего не вижу... – какое-то время он прикрыв глаза, заставлял себя сделать новый вдох. Потом открыл глаза, толкнул дрожащей ладонью меч в мою руку и прошептал: – Найди себе новый дом, найди, и защищай до последнего вдоха. Обещаешь?

– Обещаю.

С тем он и умер.

Что ж... – мысленно вздохнул я, – прощай старый рыцарь. Ты никогда не нравился мне, но все же, не настолько, чтобы желать тебе смерти. Я запомню твое учение, и не забуду последних слов. Ты был жестким, пожалуй даже жестоким учителем, но у твоей жестокости всегда была цель. Ты сделал меня сильным. Ты сделал меня бойцом. И теперь, оставшись последним, пережив всех – семью, друзей, наставника, короля и королеву я...

Я вдруг понял, что не могу сдержать текущих по щекам слез.

Вот так я прощался с родным островом – со слезами текущими по щекам, с заледеневшей душой, холодом проступившей в серых глазах.

Да, такими мы когда-то были. Сероглазый, рыжеволосый народ. Были. А теперь лишь я один.

Я вгляделся в отражение на лезвии, подарке умершего рыцаря и едва смог различить блеск холодных глаз на фоне лезвия серой льдистой стали. Эвермор. Меч королей. Меч кованый бог... Холодная усмешка коснулась губ отражавшегося в лезвии сероглазого человека. Даже наедине с собой, даже в мыслях я не смею назвать кователя этого меча богом! Вот так постарались святые наставники Эли, и святые клинки Его – рыцари. Но так было! И рука, вдохнувшая жизнь в это лезвие, была рукою бога!

А Эли? А что Эли... Он пришел позже. История его церкви насчитывает века. Но история нашего народа насчитывает тысячелетия!

Насчитывала. А теперь вот... все.

– Спасибо наставник, – сказал я, вкладывая меч в изукрашенные резьбой ножны. – Он не пригодится тебе в посмертии. А мне... Кто знает?

Когда-то прекрасный, богатый, наполненный движением и весельем остров, земля фермеров и рыболов. Теперь лишь могильные камни, да вороны, остались обитателями этих благодатных земель.

Вороны... да лес. Дикие звери уже смело ходят по улицам опустевших деревень. Дикие травы захватывают еще недавно возделанные поля. Минует десяток-другой лет, и лес сомкнет ряды над обвалившимися остатками домов. Тысячелетняя история народа развеется, как туман. Будет пожрана лесом, как незахороненые остатки людей пожирают сейчас падальщики.

Я тоже взял пример с падальщиков, вцепившись в разлагающийся труп когда-то богатого королевства. Искал и присваивал полезные вещи. Золото, одежда, пища, магические амулеты... И начал со старого Уилла, моего наставника. Да он отдал мне меч, но у него было кое-что еще. Звездный кулон. Гемма. На странном сером камне выжжен профиль не менее странного, где-то даже уродливого женского лица. Крупные губы, приплюснутый, широкий нос, выдающийся вперед подбородок, мощные надбровные дуги... Кто была эта женщина? Почему бог, создавший Эвермор, пожелал создать ему сестру, увековечив женский профиль на подвеске, с цепочкой, неимоверно тонкого плетения, но и прочной, сделанной из той же льдистой стали? Ходили слухи, что гемма защищает своего носителя... Уилла от болезни, она не защитила.

Но может быть защитит от чего-нибудь меня?

Свою единственную надежду покинуть остров я связывал с лодкой, стоявшей у рыболовной пристани. Да именно лодка. Не корабль, не яхта, не фелюга, даже не рыболовный баркас. Впрочем,  с ними я, в гордом, но печальном одиночестве и не справился бы. Так что, оставалось мне это маленькое суденышко, названное его владельцами Ясноглазкой. Ныне мертвые, двое молодых, смелых, но глупых и необремененных семьей рыбаков собирались плыть на восток до тех пор, пока не достигнут других земель, либо пока не обойдут вокруг света – вослед своего отца. Что ж... Теперь уже я, звеня мешочком с золотом, тяжело нагруженный вяленым и копченым мясом, дорожными лепешками и одеждой, собирался последовать его примеру.

Уже вступив на борт суденышка, проверив запас пресной воды и разместив немногочисленные пожитки, я задумался: стоит ли? Не буду ли я большим дурнем, отправившись в море, глядя в лицо неизвестности, и не лучше ли мне было бы остаться тут? В, пусть и наполненном смертью, но все же знакомом до последнего камня месте. Либо же пуститься в путь, в надежде обрести новый дом, увидеть других людей... но даже наши рыбаки, поколениями выходившие в море, никогда не уходили от острова далее двадцати миль. И ни об одном пришельце, за последние, как минимум полторы сотни лет, не доносила вездесущая молва. Последним был святой наставник Эли, прибывший на наш остров еще при пра-прадеде последнего короля, почти две сотни лет назад. И есть ли там, за пределами горизонта, живые люди? А может теми землями давным-давно завладели какие-нибудь демоны, из тех, что так красиво живописали святые наставники?

И я... решился. Отброшенная веревка... как говорили наши рыбаки «конец», несколько взмахов веслами, парус, кривовато поднятый над коротенькой мачтой.

 «О Эли, прошу тебя, направь мои стопы, проясни ум, помоги сохранить в чистоте душу», – шепнул я молитву Учителю, оставляя позади скалу, выдающуюся вперед и от века защищавшую нашу гавань от волн.

Сильный ветер справно тянул мой парус, и быстро удалявшийся берег скоро... куда скорее, чем мне бы того хотелось, пропал из вида. Сначала загороженный волнами, потом окончательно исчезнувший во мраке подступившей ночи.

Ночь... Что мне была ночь? Я правил по установленному на самом носу лодки чудесному древнему прибору, компасу, так как учил меня Отто.

Эх, Отто... С детства мы были друзьями, вместе бегали по лугам и взбирались на скалы, вместе купались в теплых водах Великого океана. И пусть позже наши пути разошлись, но друзьями мы остались до самого... до конца. Именно Отто, направь Эли его душу, учил меня, как управляться с компасом и парусом, как находить путь домой в океане, уйдя за горизонт. Великими мореплавателями я считал тогда его друзей, рыбаков и ныряльщиков. И щедро делился он со мной всей морской наукой, а я с ним – воинской. Умением держать оружие, оборониться от недруга, искусству скрытности. Да только лихорадка не могла быть зарублена... или заколота. И Отто умер в числе первых.

Теперь я сидел у мачты, поправлял парус, как меня учил Отто, изредка доворачивал удерживаемый веревками руль... румпель, так кажется называли его наши моряки. Потом, так же, как когда-то делали наши рыболовы, едва начало темнеть, спустил парус и выкинул в море плавучий якорь. Всего-навсего конус из парусины с камнем и двумя поперечинами. А сам устроился на свернутом парусе. Смотреть на звезды, думать об ушедшем и невозвратимом... и спать.

Первые лучи солнца и утренний ветер совместно разбудили меня. Что ж... Постояв немного у мачты, посмотрев на море, покрытое едва заметными барашками волн, на пронзительно синее небо, на горизонт, затянутый белой пеной облаков, я продолжил ежедневную суету, именуемую жизнью. Небольшой завтрак – сухари, солонина, вода, сдобренная вином. Косой парус на мачте, компас перед глазами, руль... то есть румпель в одной руке и верный давний спутник, Эвермор под другой... Не будь за спиной воспоминаний о умерших, об опустевшем острове, о болезни, я бы сказал, что прекрасно провел время.

Время шло. Ветер все также нес лодку, море постепенно покрылось пологими холмами, обед, та же солонина, но в этот раз разогретая на походной спиртовке, те же галеты и та же вода, сдобренная вином отяжелили мой живот. Чистый воздух, мерное покачивание лодки, жаркое солнце... я и сам не заметил, как задремал.

Старый зал королевского замка гулким эхом усилил едва слышные шепотки и шорох одежды. Стражники столпами замерли пообок дорожки белого мрамора, ведущей к трону, когда Дэвид ступил на нее. Эти пятьдесят шагов, казалось растянулись в вечность. Королевские стражи, стоящие каждые два шага. Толпа, замершая за их спинами. Шепот и взгляды... Новый рыцарь идет присягать на верность трону! Смотрите, как он силен! Литой доспех, двуручный меч... Заинтересованные взгляды придворных дам, буквально жгущие Дэвиду спину. Но вот наконец подножие трона, и молодой рыцарь с грохотом падает на одно колено, гулко ударяя кулаком по груди.

– Дэвид, сын Китта, доблесть твоя и верность стали известны нам, когда ты встал между нами и смертью, – заговорил король. Потом он возвысил голос, эхом разнесшийся о залу: – Ныне мы желаем вручить тебе рыцарскую повязку, примешь ли ты сию честь, Дэвид сын Китта?!

– Да.

– Ныне мы желаем вручить рыцарское достоинство соискателю, – продолжил король уже тише, но вновь повысил тон: – Есть ли в этом зале человек, что возвысит голос против?!

Тишина была ему ответом. И вновь старый король заговорил во весь голос:

– Ныне мы желаем поручить юному рыцарю: защищать трон и дела его, защищать остров и жителей его, защищать справедливость и плоды ее! Возьмешься ли за это дело, Дэвид сын Китта?

– Да.

– Да будет так!

Король выхватил меч – сияющий меч королей, Эвермор. И коснулся им правого плеча нового рыцаря, его меча и щита.

– Встань сэр Дэвид, сын Китта. Встань и помни этот день. День твоего нового рождения. Твой день!

Но именно в тот момент земля дрогнула от тяжкого удара, мраморный пол с жутким хрустом раскололся и его осколки встали дыбом, а живые люди прямо на глазах превратились в иссушенные временем мумии. Слитный стон раскатился под дрожащими сводами старого замка, когда древние колонны не выдержали и рухнули...

А я закричал, вскакивая с сиденья в лодке.

Следующие мгновения были жутким кошмаром, лишь частично удержавшимся в моей памяти. Я помню жуткие волны, вздымающиеся выше маленькой мачты моего суденышка. Помню ветер, рвущий паруса. Залитую волной лодку и безуспешные мои попытки вычерпать воду. И закономерный итог – сильная волна, рухнувшая мачта, ее обломок летящий к моей голове...

Тот факт, что я очнулся после этой роковой ночи – без сомнения чудо. Я пришел в себя в море, поднял голову, до того покоящуюся на куске мачты, за которую я цеплялся руками. Осмотрел себя. Одежда моя превратилась в обрывки, совсем не закрывавшие уже обожженную на солнце кожу. Но, что удивительно, меч, привязанный на спину ремнями и висящая на цепочке гемма были со мной.

Что ж... я разжал насмерть сведенные пальцы, размял руки и потихоньку, никуда не спеша, толкая спасший меня обломок, поплыл вперед. Да, даже с утонувшей лодкой, я не оставил надежды спастись, потому что с первого же взгляда, брошенного на горизонт, я увидел маленькое пятнышко. Землю.

Часть 2. Меж скалами и морем

Земля!

Ох...

Никогда я не был моряком, не был, не стал, и не буду. Сейчас я это понимал со всей определенностью. Я прижимался щекой к белому-белому песку и едва не плакал. Земля!

А потом я поднял глаза и увидел их. Зрелище столь же величественное, сколь и неожиданное, для меня, выросшего на выглаженном ветрами острове. Горы. Стремящиеся ввысь, достающие ослепительно-белыми вершинами до самих небес. Пики и вершины, скалы и ледники... В тот день они были явлены мне во всей красоте и величественности – ни единого, даже малейшего облачка, ни единого клочка тумана не закрывали их дышащую вечностью наготу. Их первобытную мощь. И я... я смотрел, не желая отвести глаз. Воистину божественное зрелище!

Но жизнь продолжалась, и вскоре восторг мой поутих, сменяясь более жизненными потребностями. Голод, жажда. Что, к счастью, не стало проблемой для человека, выросшего на острове посреди моря. Крабы и мидии смирили первое, вода из речушки – второе. А я, утолив насущные потребности, склонил голову и возблагодарил Эли, направившего мой путь на этот берег.

Потом была ночь на песчаном берегу и холодный ветер, дующий с моря. Сырой, холодный ветер изнуривший меня, но и подаривший мне величайшую в тот миг ценность. Ветер и волны, вынесли на берег остатки моей лодки. Разумеется, почти вся провизия была попорчена соленой водой, все, что можно было разбито и растрепано волнами, но все же... Иголки и нитки. Парусина. Тетивы для лука, слава Эли, упакованные в вощеный кулек и тем сохраненные от воды. Топор. Фляга. Для меня, оставшегося на пустынном берегу с одним только мечом за спиной, это было просто невероятное богатство.

Три или четыре недели я провел на том берегу. Укрывшись в маленькой пещерке под нависшим берегом, я по мере сил приводил в порядок амуницию, готовясь к дальнему походу. Сшил из остатков парусины походный мешок и грубое подобие одежды, приспособил флягу и топор на пояс, изготовил грубый лук и заготовил стрел. Навялил рыбы, насушил морской соли и даже закоптил мясо парочки гигантских черепах.

Но время шло и мне стало скучно. Моя деятельная и беспокойная натура буквально потянула меня вперед. К видневшимся невдалеке горам. К вершинам, перевалам, скалам...

Вперед и вверх!

Шаг за шагом, по неверным тропам, оползням и холмам. От перевала к перевалу. По осыпям и тонкому слою земли. По едва заметным тропкам и просто голым камням... А неделями позже и по снегу. По льду замерзших рек. Казалось, сама природа задалась целью остановить меня, не дать мне пройти. Метели силились замедлить мой ход, крутые склоны преграждали мне путь, но я боролся. Я шел вперед. Меж неприступными вершинами и океанскими волнами. Только вперед.

Собственная сила воли стала мне и бичом, и погонщиком в одном лице. Ледяные горные ручьи утоляли жажду, случайная горная коза или баран становились пищей. Их шкура служила одеждой. Да это было непросто – выскребать мездру, используя только нож с топором и не имея опыта, пропитывать клочок за клочком собственной мочой, бесконечно разминать... Думаю, знай я изначально сколь сложной будет обработка даже маленькой козьей шкурки, никогда бы не взялся за это дело, но... не было такого, чтобы мужчины моего рода оставили дело недоделанным! И я скреб, вымачивал, сушил, разминал... в конце концов все-таки добившись результата. Думаю, профессиональный скорняк прогнал бы меня с такой шкурой, но сшитая из них одежда хорошо хранила тепло, а потому...

Неделя за неделей пролетали мимо, я все шел и шел вдоль горного кряжа. Постепенно холода становились сильнее, и в одну из ночей, после сильного бурана, обессиленный, я ночевал в вымороженной пещере. Каменные стены прикрыли меня от ветра, но и только. Я уже чувствовал ледяное дыхание смерти, когда...

Хм-м...

Сейчас я должен рассказать о самой странной в моей, в общем-то не очень длинной жизни встрече. Собственно, я даже не знаю, кто же там был! И был ли вообще кто-то. Но... Я замерзал, как я тогда думал один в ледяной, темной пещере, не имея ни дров, ни даже факела, когда кто-то дыхнул мне теплом в спину. Что-то очень большое и горячее обвернулось вокруг, а потом меня, чуть согревшегося, нестерпимо потянул в сон. Я не знаю, сколько я спал, но очнувшись, обнаружил себя на сделанной из веток и травы лежанке, обвернутым прямо поверх одежды очень большой чешуйчатой шкурой. Драконьей шкурой, как решил я тогда.

Много-много позже мне повезло показать сохраненный кусок этой шкуры знатоку и он определил, что это и вправду был дракон. Вот только... Лазурно, я рискну назвать имя человека, никогда не принадлежавшего роду людскому, так вот он, выслушав всю историю, посмотрел на меня очень... странно. И лишь после долгих настояний и нескольких пинт темного как ночь и крепкого как пот моряка пива, добавил одну единственную фразу: «прихотливо вьется тропа времени!»