Текст книги "Тихая ночь"
Автор книги: Чарльз Эллингворт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
* * *
В один из последних дней уборки урожая они снова встретились, но поговорить так и не смогли. Внутри шумела молотилка, снаружи грохотал дизельный двигатель. Мими подавала сигнал своим помощникам, время от времени вытирая пот с лица. Подбирая выпавшие колосья и отвечая на вопросы работников, она чувствовала на себе взгляд француза.
В середине дня понадобилось смазать детали молотилки. Люди разбрелись – кто дремал, кто курил. Пьер, больной туберкулезом, показал на папку для бумаг, куда Мими записывала вес мешков.
– Мадам, вы не могли бы дать нам несколько листов бумаги? Жером покажет вам фокус.
– Кто такой Жером?
Но она сама догадалась, каков будет ответ, еще до того как Жером поднял руку. Передавая ему бумагу, Мими старалась не смотреть ему в глаза. Из кармана Жером достал уголек и уселся прямо перед похрапывающим Гансом-Питером, из открытого рта которого так и норовила сорваться слюна. Несколько секунд француз внимательно смотрел на охранника, а затем начал наносить угольные штрихи в самодельном блокноте. Закончив, Жером взглянул на рисунок и сунул его в руку спящему стражу. Пьер слегка толкнул Ганса-Питера, который быстро выпрямился и с тревогой посмотрел на окружающих. Тут он заметил упавший на колени листок. Сначала Ганс-Питер уставился на рисунок, не понимая, что происходит, но через секунду расплылся в широкой улыбке, демонстрируя всем шарж, где была изображена огромная губа и язык, свисающий с одной стороны. Шутка, очевидно, была не нова, поскольку француз даже закашлялся от смеха, а охранник и не подумал сердиться. Жером поймал взгляд Мими.
– А вы, графиня? Позволите вас нарисовать? Обещаю, буду милосерден.
– Да? Так же, как и к нему?
Пришел черед Жерома рассмеяться. Возникшая ситуация его буквально преобразила, напряжение спало, и на лице появилась доброжелательная улыбка. Перемена была настолько разительной, что Мими даже показалось, что до этого она общалась с другим человеком.
– Может, выйдем? Сегодня не так уж холодно. – И Жером провел кусочком угля в воздухе, словно рисуя знак вопроса.
Мими кивнула, и они вышли в прохладу осеннего дня. Рядом с молотилкой валялись спиленные бревна, два из которых Жером подкатил к Мими и пригласил ее сесть, а сам устроился наискосок и принялся за работу.
– Я хочу просто нарисовать вас, ну, если вы, конечно, позволите. А могу и шарж сделать.
– Нет, благодарю. Как и большинство женщин, я не лишена самолюбия.
Жестом он попросил ее повернуться в профиль, что она и сделала, облегченно вздохнув.
– Вам придется говорить со мной, пока я рисую. Так вы меньше устанете.
– А вы будете мне отвечать?
– Это зависит от того, затронете ли вы интересную тему.
– Тогда монолог?
– Нет, не хотелось бы.
Краем глаза Мими заметила, что Жером держит уголь в вытянутой руке, словно измерительный прибор.
– У вас красивый нос, графиня.
– Вы хотите сказать большой?
– Нет. Я хочу сказать красивый. И, кроме того, интересные глаза. Чуть скошенные веки. В вас есть что-то восточное. Простите, надеюсь, вы не возражаете против моих комментариев?
Мими повернулась, но сразу же услышала щелчок пальцами, требовавший принять первоначальную позу. Она попыталась сосредоточить взгляд на растущих невдалеке тополях, но ощущение, что Жером внимательно разглядывает ее тело, не покидало ее ни на минуту. Но ведь этого требовали обстоятельства.
– Нет, продолжайте. Среди моих знакомых мало людей, которые позволяют себе шутить надо мной. Если вы заметили, здесь царят довольно строгие взаимоотношения.
– Кто тут живет?
– В доме? Двое слуг, герр Реммер и его жена, фрау Реммер.
– Это та хохотушка в черном?
Мими рассмеялась. Фрау Реммер никогда не улыбалась.
– Вот видите. Не самая подходящая компания для меня.
– Но у вас должны быть друзья.
– В Бреслау у меня есть один замечательный друг. Он старше меня, держит кафе на главной площади. Очень смешной. Нет, не так. Очень остроумный. Какой-то другой.
– Что вы имеете в виду?
Мими задумалась.
– Еще один мой друг, мой давнишний приятель, тоже сейчас в Бреслау. Но не просто так. Он на службе, в армии. Он стал… вернее, он был… В общем, он сильно изменился. Странно. Раньше мы хохотали с ним до упаду. Герр Райнхарт любит остро шутить, я бы даже сказала, цинично, но с ним можно посплетничать. А с Максом было, как в жерле вулкана…
– Так горячо?
– Вы же поняли, что я хотела сказать.
– Это и все? Все ваши друзья?
– Здесь? Да. Когда мой муж был дома, мы ходили в гости, на вечеринки, званые обеды к людям, с которыми он вырос. Но это его друзья, люди его круга. Кроме того, большинство из них старше меня. Только не подумайте, что я их в этом упрекаю. Просто все мои друзья остались в Берлине. Теперь, наверное, их разбросало по всей Европе – тех, кто еще жив. Сначала были убиты мужчины, а в этом году две мои однокурсницы погибли во время бомбежки. Может быть, тут и скучно, по крайней мере, так считает мой друг Макс, но зато безопаснее.
Мими обнаружила, что опять повернулась лицом к Жерому, который нервно тряс рукой, заставляя ее вернуться в исходное положение.
– У вас смуглая кожа. Это нетипично для этих краев.
Мими покраснела и не смогла ничего сказать. Жером перестал рисовать.
– Простите. Я так погружаюсь в работу, что говорю первое, что придет в голову. Я больше не буду, лучше помолчу.
Мими заставила себя посмотреть на него.
– Нет, пожалуйста, продолжайте. Последние несколько месяцев я чувствую себя ужасно одинокой. Особенно после того, как мой муж пропал без вести.
– Да, я знаю.
– Кто вам сказал?
– Реммер. Я спросил у него о вас, когда он пришел на молотилку, чтобы посмотреть, что там происходит. Я даже удивился, что он умеет разговаривать. Не то что его жена. Он рассказал мне историю вашей семьи, начиная со времен Фридриха Великого. Правда, пропустил период наполеоновских войн. – Жером помолчал, словно собираясь с силами для следующего вопроса. – Никаких известий… о муже?
Мими покачала головой.
– Макс, мой друг из Бреслау, сказал мне, что он, скорее всего, попал в плен. Кто знает, может, это действительно так.
Жером хотел было ответить, но вдруг понял: что бы он сейчас ни сказал, это будет бессмысленно. Слова не смогут утешить женщину, потерявшую мужа. Мими посмотрела на него с благодарностью. Некоторое время француз молча чертил по бумаге, прежде чем Мими решилась заговорить:
– А вы? Чем вы занимались до войны? Вы художник?
Жером снова рассмеялся, и Мими еще раз заметила странную метаморфозу, произошедшую с его лицом.
– Если бы я был художником, я бы уже давно умер от голода на каком-нибудь чердаке. Нет, я не художник. Я журналист. В Монтрёе – так называется мой родной город на севере Франции – я работал в местной газете. Конечно, я хотел стать писателем, но, к сожалению, писательским трудом на жизнь не заработаешь.
– У вас интересная работа?
– Иногда да. Но по большей части приходилось писать о ценах на крупный рогатый скот и о разбирательствах в городском совете. Грустно, но, с другой стороны, это гораздо лучше, чем оказаться в заключении.
Теперь настал черед Мими удержаться от избитых слов сочувствия. Жером продолжал:
– А вы? Вы носите титул графини, но, честно говоря, я представлял вас совсем другой.
– И какой же вы меня представляли?
Жером пожал плечами.
– Ну, кем-то вроде дам, изображенных на портретах, висящих в вашей библиотеке. Властной женщиной. Почему-то мне так показалось по выражению ваших глаз.
– Властной?
– Нет. Неправильное слово. Более сильной. Вот.
– Уже лучше. Да, я потеряла почву под ногами. Не знаю, что делать и как жить. Поэтому я читаю, управляю фермой и ужасно переживаю. И так последние четыре года. В общем, никакого прогресса.
– Я вижу, у нас с вами много общего.
Мими повернулась к Жерому, но на этот раз вместо того чтобы возмутиться, он уставился в пустоту, и кусочек угля замер на бумаге. Какое-то давно забытое чувство всколыхнулось в его душе. Жером перевел взгляд на Мими. Голубые глаза на фоне темных волос, аккуратно зачесанных назад, немного полноватые губы… Он показал рисунок. Мими вздохнула с облегчением.
– Ну, что вы думаете?
– А что, у меня действительно такой большой нос?
– Нет, и разрез глаз совсем не восточный. Простите, мне лучше удаются карикатуры. Ничего не могу с этим поделать.
Пьер вышел из молотилки и, увидев, что Жером закончил работу, тут же позвал остальных полюбоваться шедевром.
– Ну что ж, графиня получилась гораздо лучше, чем бедняга Ганс-Питер. Но на вашем месте, графиня, я бы не давал ему больше книг.
Пьер так сильно толкнул Жерома, что тот от неожиданности упал на землю, чем рассмешил всех собравшихся. Поднявшись, он начал отряхивать одежду и вытаскивать соломинки из волос.
– Простите, графиня, если я вас обидел. Портрет Ганса-Питера должен был стать для вас предупреждением. Вам не следовало поддаваться на мои уговоры.
Мими хохотала вместе с остальными.
– Что вы, я польщена. Ведь я думала, что мой нос гораздо длиннее, чем вы нарисовали. Можно я оставлю рисунок себе?
Жером протянул ей листок.
– Спасибо. Я хочу отблагодарить вас за этот портрет. Может быть, вы со мной поужинаете? Единственное, что осталось на нашей ферме – это продукты. В семь часов вас устроит?
* * *
На ужин была свинина и отварная репа. Трое заключенных и их охранник, графиня и двое ее слуг разомлели от водки и бутылки выдержанного вина. Блюда, приготовленные в традиционном французском стиле с добавлением чеснока и специй, были по достоинству оценены, но вызвали неприятные ощущения в желудках, давно отвыкших от такой пищи. Постепенно гости переместились поближе к камину, от которого веяло приятным теплом.
Мими и Жером, сидевшие по разные стороны большого обеденного стола, улыбались, наблюдая за происходящим. Все формальности были соблюдены: заключенные с уважением относились к тому, кто захватил их в плен, гости – к хозяевам, один социальный класс – к другому. Говорили на двух языках, переходя с французского на немецкий, смеялись над шутками, стараясь избегать прямого визуального контакта, обсуждали книги, события далекого прошлого, ситуацию в новом мире, обходя политические и расовые проблемы старого. По какому-то негласному соглашению никто из присутствующих не стал поднимать политические вопросы или делиться личными переживаниями, отчасти из-за того, что всем было хорошо известно о том, что фрау Реммер предана нацистским идеалам.
После ужина чета Реммеров, очевидно, успокоенная присутствием спящего охранника, удалилась в свои комнаты, предусмотрительно оставив открытой дверь кухни. Пьер, мирно дремавший на стуле, склонился набок и сразу проснулся. Его сонные глаза пробежались по столу и остановились на открытой книге. Он указал на «Госпожу Бовари».
– Это же французская книга, Жером?
– Да, это одно из лучших произведений французской классической литературы.
– Никогда ничего о ней слышал. А о чем она?
– Эта книга о женщине по имени Эмма Бовари. Ее муж не смог дать ей в браке того, чего она желала. Начитавшись книг, Эмма мечтает оказаться в кругу образованных людей, которые не задумываются о цене на шерсть или о болезни свиней. Поэтому она заводит романы на стороне, разоряет мужа и в конце концов совершает самоубийство.
– Драма?
– Пожалуй, нет.
– Трагедия?
– Да. Я думаю, да. Хочешь, я тебе почитаю? Это хороший роман.
Пьер потер глаза и оглянулся в поисках чего-нибудь более подходящего для чтения перед сном. Увидев небольшую лавку у камина, он направился к ней.
– Нет, благодарю. Я предпочитаю истории со счастливым финалом, где все заканчивается свадьбой. В общем, как говорится: «И жили они долго и счастливо».
– Так ты романтик? Ни за что бы не подумал.
Пьер смущенно улыбнулся и закутался в шинель.
– Тебе видней. – Он опустил голову к плечу и снова закрыл глаза.
Мими оказалась в настоящем сонном царстве, но ей это нравилось. Она посмотрела на Жерома, на его силуэт в отражении мерцающего огня. Гладко выбритое лицо принадлежало человеку с чувством собственного достоинства и именно поэтому выглядело так странно на фоне обносков, в которые он был одет и которые носил с равнодушием бродяги. Мими обнаружила, что ей нравятся его округлый подбородок и пухлые губы, чувственные и манящие. Она почувствовала, что задыхается. Сердце стучало в висках, внутри пробуждалось что-то необъяснимое. Мими поскорее перевела взгляд на огонь, пылающий в камине, и попыталась вернуться мыслями к Эмме Бовари, отчетливо осознавая странную метафору, ключ к которой был только у них двоих.
Мими решила прощупать почву:
– Жером, а что для вас означают романтические отношения? Это отношения, заканчивающиеся браком, совпадением характеров, в общем, со счастливым финалом?
– Совершенно верно. Полагаю, вы согласитесь, что произведения Джейн Остин можно отнести к романтической прозе, ведь они заканчиваются свадьбой. Флобер же заинтересовался тем, что происходит после. Праздник быстро проходит, наступает серая обыденность, и тут оказывается, что мужчина, в которого еще недавно была безумно влюблена героиня, гораздо скучнее и глупее, чем она думала. Вот почему его роман так всех шокировал. Флобер приблизился к истине.
Мими задумалась.
– В то время многие были возмущены. И все потому, что женщина вела себя недостойно, нарушая принятые нормы.
– A у вас другая мораль?
Мими покраснела от смущения и оттого что не понимала, что он хотел этим сказать. Она украдкой посмотрела на Жерома. В его глазах был какой-то намек.
– Простите, это было грубо.
– Нет. Вы не за ту меня принимаете. Я родом из обычной семьи. Мой отец – юрист. Родственники со стороны матери – учителя. Я просто, как говорят, удачно вышла замуж. Вот и все.
– Но ведете вы себя как истинная графиня.
Границы этики были нарушены, заявление Жерома прозвучало достаточно резко.
– Благодарю. Не знаю, что вы имели в виду, но принимаю сказанное как комплимент.
Жером подвинулся к Мими и заглянул ей в глаза.
– Разве Эмма глупа? Если бы это было так, она не стала бы героиней романа. Не находите ли вы в ее безответственности, в ее желании изменить обыденную жизнь с глупым мужем нечто привлекательное? Я хорошо знаю, что такое жить в глухом провинциальном местечке. Это ужасно. Вы слышали о городке Монтрёе? Он расположен в восьмидесяти километрах от Кале, достаточно красивый, даже имеется свой замок, который во время Первой мировой войны стал штаб-квартирой генерала Хейга[15]. А еще он прославился тем, что Виктор Гюго написал роман «Отверженные» именно в этом месте. Ничего другого в этом тихом городке не происходило, ну, может, разве что во время Великой французской революции там рубили головы направо и налево. И все ради чего? Чтобы уничтожить интеллигентных людей и вывести на сцену таких, как этот мерзкий Гомэ, помните его? Этот двуличный аптекарь, который тратил время и средства мужа Эммы, исповедовал дурацкую философию, выставлял себя этаким реалистом и атеистом. И вот после всех этих бесед Эмма прониклась его идеями. Она хочет понять, кто она и почему здесь находится, хочет изменить свою жизнь. Она просто не желает прозябать в захолустье. И я не хочу. Больше не хочу.
Чем дольше говорил Жером, тем громче становился его голос. В конце концов он начал так кричать, что разбудил своих мирно спавших товарищей. Услышав бормотание, Жером уставился на огонь, не переставая шевелить губами.
Мими, растревоженная его внезапным гневом, нехотя признала в глубине души, что ей такая страстность несвойственна. Она ясно осознавала свою зрелость, свои переменчивые слабости – слабости, которые позволили найти компромисс между традиционными устоями брака и стремлением к богемной жизни, но, с другой стороны, она очень боялась стать уязвимой перед накалом эмоций. Ирония человеческих отношений заключается в дуальности личности, которая способна перемещаться по диапазону чувств, даже если этот диапазон будет достаточно небольшим. Мими, окруженная интригующей аурой, всегда оказывалась среди людей крайних взглядов. Жером повернулся к ней и тихо, но раздраженно сказал:
– Что вы здесь делаете? Вы рождены не для того, чтобы жить на ферме и играть роль владелицы поместья. Вы что, не хотите ничего изменить? Ведь мы оба знаем, что долго это не продлится. Вы же не желаете жить в окружении простых крестьян и людей, подобных Гомэ? Глупых священников и жадных бакалейщиков, собирающих приданое для своих дочерей. Это тот же Монтрёй, только другой язык и священники, которые размахивают Библией, а не возятся в розарии.
Жером посмотрел на Мими, которая явно не ожидала столь резких высказываний.
Она задумалась на минуту, а потом лукаво спросила:
– Я выгляжу несчастной? А мой муж заслуживает такую жену, как Эмма? И разве это так уж плохо? Не думаю. Я не Эмма. Я не верю в сказки, рыцарей и счастливый финал. Я не верю в то, что говорит мне священник, в то, что такие, как Гомэ, знают ответы на любые вопросы, или в то, что вся важная информация содержится в энциклопедии. Лично я надеюсь, что это не так. По натуре я оптимист.
– То есть вы верите, что будущее неизвестно?
Оба рассмеялись, и висевшее в воздухе напряжение растаяло как снег в огне.
– Мне кажется, я научился переживать скуку. Последние четыре года я только этим и занимался. И я могу понять, почему Эмма поступает именно так. Скука – вот в чем причина. Любая перемена лучше, чем ее теперешняя жизнь. Согласитесь, я в таком же положении, учитывая обстоятельства. – Жером вытянул руки, изображая человека в наручниках.
– Только не переносите все это на меня. Я не Эмма.
– Простите. Беру свои слова обратно. Но если вы все же, характеризуя образ Эммы, согласитесь с тем, что она отнюдь не глупа, вы увидите, что все ее романы – это не что иное, как утверждение собственной индивидуальности. Мадам Бовари убеждает, в первую очередь, себя, что она не вещь, не кухарка и не грелка для постели, что, кстати, было свойственно буржуазному институту брака.
– А как насчет преданности, доверия?
– А страсть, близость? Как с этим? – Жером пристально посмотрел на Мими и встал. – Я пойду в библиотеку. Поищу Расина. Мне всегда нравились его произведения. Думаю, я знаю, где искать, поэтому не утруждайте себя.
Он так странно посмотрел ей в глаза, что в какой-то момент Мими показалось: он зовет ее с собой. Но она просто кивнула. Его силуэт с зажженной свечой медленно удалился вверх по лестнице.
Решающий момент.
В комнате стало тихо, слышалось лишь похрапывание товарищей Жерома и удаляющиеся по лестнице шаги.
Минутное сомнение. Решение принято.
Спящие гости, оставшиеся за дверью, никак не отреагировали на исчезновение хозяйки, которая спешила наверх, во всепоглощающую темноту холла, где даже тени превращались в бесформенные сущности, проскальзывали под готическими сводами и попадали в библиотеку. После уборки здесь приятно пахло кожаными переплетами, на столе горела одинокая свеча, и ощущалось присутствие человека.
Мими поставила свечу на стол и обернулась в поисках Жерома. Он двинулся к ней откуда-то из-за двери. Она ощущала запах его нестиранной одежды, легкий аромат выпитого вина.
Поцелуй был страстным и таким продолжительным, что Мими чуть не задохнулась. Учащенное стаккато звучало у нее в ушах. Жером приподнял длинную юбку и подтолкнул Мими к столу. Она почувствовала, как цепкие мужские пальцы умело снимают ее нижнее белье, и попыталась удержать его руки, которые оставили на ней лишь шерстяные чулки. Жером отклонился на мгновение, и полы его грубой одежды скользнули по ее левой ноге.
Он резко поднял Мими и уложил ее прямо на стол. Она попыталась запротестовать, но его пухлые губы скользнули по ее нежным бедрам, и невероятное наслаждение разлилось по ее истосковавшемуся телу. Пик наступил внезапно. Мими почувствовала, что уносится куда-то, теряя контроль над собой. Ощущения были настолько ошеломительными, что Мими казалось, будто силы покинули ее тело и любая попытка остановить виновника накатывающего шторма эмоций ни к чему не приведет, поскольку вершина наслаждения была уже близка и не взойти на нее она не могла. Громкие стоны эхом отозвались в ее сознании, накатывающие волны удовольствия все ближе подносили ее к берегу, и наконец, придя в себя, Мими услышала не только свое учащенное дыхание, но и звук шагов на первом этаже.
Когда взволнованный Реммер появился в дверном проеме с зажженной свечой в руке, он увидел, что его хозяйка сидит за столом. Французский заключенный внимательно рассматривал ее оголенную ногу.
– Графиня…
– Все в порядке, Реммер. Не волнуйтесь. Ничего, к счастью, не сломала. Просто растяжение. Не увидела ступеньку. – И Мими кивнула в сторону раскладной лестницы.
Француз закивал головой, словно подтверждая слова графини, и жестом попросил слугу убедиться в сказанном.
– Может, я помогу вам подняться к себе?
– Да, пожалуйста, Реммер. Вы так добры. Со мной все в порядке. Просто немного кружится голова.
И это была правда. Ноги и руки не слушались. Мими учащенно дышала и никак не могла справиться с собой. Ее женская сущность находилась под властью пережитых эмоций. Некоторые проблески сознания появились после того, как Реммер, уложив ее в постель, вышел из комнаты, совершенно не заметив, что Мими хромала уже на другую ногу.
Интимная жизнь с мужем являлась супружеской обязанностью и не знала никаких новшеств. Мими не могла сказать, что ей было неприятно, но каждый раз она задавала себе один и тот же вопрос: почему человечество воспевает на все лады столь прозаическое занятие? Она и представить себе не могла, что это может происходить не только под одеялом и не только в «классических» позах. И вообще, разве могла она подумать, что один человек способен затмить все ее мысли и желания?
До сегодняшней ночи – нет.
3
Силезия, Восточная Германия, зима 1944 года
Зима сменила осень, и в воздухе повисло напряжение. Вдали от бомбардировок промышленных городов в Рурской области[16] жители деревень вокруг Бреслау занимались уборкой урожая. Только вот вместо ушедших на войну мужей и сыновей сеяли и пахали пленные и заключенные. На обоих фронтах, Западном и Восточном, не наблюдалось перемен. В результате событий ушедшего лета войска рейха оставили Атлантику, Украину и обосновались на берегах Рейна и у польских границ. Германия со всех сторон была окружена врагами, которые подтягивали силы для решающего боя.
Разнообразные слухи проникали в коллективное сознание людей. Рассказы о судьбе жителей Восточной Пруссии, которую летом захватили бойцы Красной Армии, смаковались и подогревались приспешниками Геббельса. Изнасилования, пытки, заколотых штыками и сожженных заживо детей фотографировали и записывали. Дороги прогибались под тяжестью грузовиков и конских повозок, на которых сидели совсем еще мальчишки – розовощекие, с ломающимися голосами, но уже в военной форме. Рядом с ними – бойцы фольксштурма, ветераны прошлых войн, которые никак не могли поверить, что добровольно идут на смерть второй раз за одну жизнь. Время от времени военные бомбардировщики противника появлялись в небе, выискивая движущиеся колонны автомашин или поездов. Люфтваффе[17] сражались на западе страны. А немецкие крестьяне продолжали трудиться, собирать картофель под серым небом, вязать снопы, отгоняя назойливых грачей и скворцов, пахать землю и сеять. Грязь и смрад, усталые лошади и только где-то вдалеке – шум молотилки и поднимающиеся в небо кольца серого дыма.
Несмотря на данное Максу обещание, Мими осталась в Силезии, игнорируя требования друзей и родственников уехать на запад, в дом своих родителей в Баден-Бадене. У подножия гор Шварцвальд в нетронутом войной городе она могла бы дожидаться прихода западных союзников. Мими же говорила о своем долге и ответственности, что было отчасти правдой. Но основная причина ее отказа крылась в небольшой лестнице, которая вела в ее спальню, в мир чувственных утех. Каждый вечер Мими прислушивалась к шагам на лестнице, по которой французский заключенный поднимался к ней, и ожидала его с волнением и трепетом. Ее сексуальность расцвела, как весенний цветок, тянущийся к свету и теплу под заботливыми руками умелого садовника.
* * *
Мими двигалась в такт с неуемной силой Жерома, возбуждаясь еще больше от его учащенного и резкого дыхания. Она крепче обняла его, чувствуя внутри себя нарастающий пик наслаждения…
После они лежали утомленные, прислушиваясь к потрескиванию огня в камине, освещавшего их обнаженные тела. Мими ощутила, как Жером вышел из нее, но их бедра были все еще прижаты друг к другу. Если бы ее спросили, какой момент интимных отношений ей нравится больше всего, она бы выбрала именно этот – когда нет слов, только удовольствие, кульминация, которой достигают двое, получая невероятное наслаждение.
Жером медленно перекатился на другую сторону кровати, потянув Мими за собой. Так они и лежали, мокрые от пота. Он ласкал ее грудь одной рукой, а другая переплелась с ее пальцами, вычерчивая причудливые узоры в воздухе.
– Мы никогда так не делали.
Жером ответил не сразу.
– Кто?
– Эрик и я.
– Не занимались сексом?
– Да нет. Не лежали вот так после секса. Он просто отворачивался и засыпал.
Мими показалось, что Жером ей не верит.
– Это самый приятный момент.
– Я знаю. По крайней мере, теперь знаю.
Мими приподнялась и положила руку ему на грудь, поглаживая соски. Жером даже закрыл глаза от удовольствия, когда она провела пальцем линию к его животу. Мими наслаждалась телом другого человека, ей нравилось исследовать его без тени смущения, давать и получать удовольствие. Жером посмотрел на нее, когда ее пальцы достигли его бедра.
– Ты была счастлива?
Мими замедлила движение руки.
– Да. Думаю, да, была. – Она вдруг осознала, что говорит о своем муже в прошедшем времени. – Это было по-другому. – Она положила руку ему на живот. – Он был… Вернее, он намного старше меня.
– Это имеет значение?
– Нет.
– Тогда зачем ты об этом говоришь?
Мими задумалась.
– Дело не в разнице в возрасте, а в том, что он мыслит и думает по-другому. Он озабочен только своей семьей, своими обязанностями. Мне даже трудно себе представить, как бы он выглядел, если бы был одинок. Традиции и устои слепили из него человека, который мыслит в одном направлении.
Мими смутилась от собственной откровенности. Жером нежно погладил ее по щеке и привстал, чтобы поцеловать ее губы. Затем откинулся на подушку.
– Если тебе это неприятно, не говори о нем. Думаю, не стоит продолжать.
– Нет. Я хочу говорить. Правда. Просто я никогда раньше никому не рассказывала о своем муже. Даже своей лучшей подруге Еве. Мне было стыдно. Да, стыдно.
– Почему? Он плохо относился к тебе?
– Нет, что ты. Никогда. Он всегда был добр со мной. Наоборот, мне стыдно за себя. – Мими не могла смотреть в глаза Жерому и поэтому перевела взгляд на миниатюру Фрагонара[18]. – Я все время спрашивала себя, почему я вышла за него замуж.
– Люди вступают в брак по разным причинам.
– Видимо, мои мотивы были не совсем бескорыстными.
– Ты хотела стать графиней?
– Да.
– Жить в большом доме?
– Да, я этого хотела. А еще хотела финансовой стабильности.
Мими заметила, как Жером пожал плечом.
– Знаешь, женщины часто выходят замуж по меркантильным соображениям.
– Может быть, но я не лучше их. Мне нечем гордиться, правда? Перед подругами таким не похвастаешься. А перед тобой – тем более.
– Людям свойственно ошибаться.
Его замечание показалось Мими обидным. Она резко отвернулась и посмотрела на огонь в камине.
– Да, свойственно. – В ее голосе прозвучали гневные нотки. – И они ошибаются.
Жером положил руку ей на бедро.
– Прости!
Мими чувствовала, что он говорит искренне, но все же подождала еще немного, чтобы улеглась обида.
– Это не просто чувство вины.
Жером погладил ее по бедру, как бы соглашаясь с ее словами.
– Я не могу понять, как я все это допустила. Неужели я настолько поверхностна или неуверенна в себе? Если бы я взглянула на себя со стороны, я бы сказала, что это именно так.
Мими, покусывая губы, заставила себя посмотреть в глаза Жерома. Его волосы, обычно зачесанные назад и открывающие высокий лоб, были в полном беспорядке. Еще минуту назад он ласкал ее сокровенные прелести, а она гладила его по голове. Жером наклонился к ней и поцеловал ее ухо. От неожиданности Мими вздрогнула. Что влекло ее к нему? Секс? Ум? Тело? Нет. Его способность проявлять нежность.
– Я смотрю на тебя со стороны, но не нахожу тебя поверхностной.
– Ты меня утешаешь.
– Что ты! Я не умею этого делать.
Они улыбнулись. Его умение перевести все в шутку часто помогало им выйти из затруднительного положения.
– Ты слишком строго к себе относишься. Я только не пойму почему.
Мими повернулась к Жерому спиной и удобно устроилась у него на груди, как на подушке. Она гладила его ногу и прислушивалась к ударам его сердца. Спустя некоторое время она сказала:
– Странно. Я была ужасно неуверенной в себе, когда выходила замуж. Я не знала, кто я и кем должна стать. Мои друзья стали писателями. Богемная жизнь, хорошее образование. Многие из них выходцы из среднего класса, а некоторые даже из аристократических семей. Я любила их, любила бывать в их компании, но все время чувствовала себя на заднем плане. Я могла разделить с ними их радость, но добавить что-то новое не могла. Ты понимаешь, о чем я? – Мими ощутила, как Жером сжал ее руку. – Я соответствовала их интеллектуальному уровню, но я не была созидателем. А когда я с тобой, мне кажется, что я могу творить. – Мими погладила его по колену. – Я вдвойне неуверенна в себе.
Кровь пульсировала у нее в висках. Жером обхватил ее голову руками.
– Как ты считаешь, что я и твои друзья думаем о тебе? Почему мы все хотим быть с тобой? Потому что ты – интересный человек. Ты много знаешь, ты начитанная. Ты веселая. А это уже немало. Не многие, кстати, могут этим похвастаться. Для меня имеет значение еще и секс, а в этом тебе нет равных.
– По-моему, ты говоришь о себе. Но спасибо. Однако все не так просто. И это не оправдывает моего замужества, верно? Если бы я хотела добиться богатства и положения в обществе, то сошлась бы с человеком, который мне, по крайней мере, нравился, но… – Мими задумалась. – Нет, во мне однозначно не хватает глубины.
Жером опять пожал плечами.
– У нас у всех есть слабости.
– А у тебя?
– Деньги. У меня их нет. В отличие от тебя. Еще образование. Я никогда не учился в университете. Мои родители не могли платить за обучение.
– Тебе не нужно учиться в университете.
– Да, легко тебе говорить. – В голосе Жерома прозвучало раздражение. – Я ходил в школу иезуитов. Это было детство, полное ужаса, – телесные наказания и геенна огненная. Как тебе такое?
– А сейчас?
– Конечно, я в это не верю. – Жером все еще был раздражен. – Большую часть времени. Не верю. По крайней мере, когда просыпаюсь, не верю. Во сне ко мне иногда приходят кошмары. Чувство вины всегда со мной. Ты бы с этим справилась? Если бы была уверена, что Бога нет? Стоит ли быть атеистом, если все равно чувствуешь себя плохо? Ночные кошмары и безграничное чувство вины не отпускают тебя ни на минуту.
