Текст книги "Наш общий друг. Том 2"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Вздрогнув, она замерла на месте и прислушалась – точно бьют кого-то. Сердце у нее сжалось от страха – звуки ударов жестоко и грубо нарушали ночною тишину. И пока она стояла, не зная, что делать, все смолкло. Потом послышался чей-то слабый стон и всплеск воды.

Былой опыт, былая смелость мгновенно вдохновили ее. Зная, что тут никто не откликнется, она не стала звать на помощь и кинулась туда, откуда донесся стон и всплеск.

«Это где-то между мною и мостом», – подумала она, но первое впечатление было обманчиво, так как в ночном безмолвии звуки далеко разносились по воде.

Наконец, почти у самого моста, она выбежала на зеленую лужайку, где в истоптанной, помятой траве валялись обломки весла и клочья одежды. Нагнувшись, она увидела кровь. Проследив взглядом, куда вели эти капли и пятна, она увидела, что вода у самого берега тоже окрашена красным. Проследив взглядом дальше, она увидела залитое кровью лицо, обращенное к месяцу и уносимое течением вниз по реке.

Хвала тебе, милосердное небо, за те, прежние годы! И сделай так, всемогущий, чтобы твоя дивная сила обратила их к добру! Кто бы это ни был – мужчина или женщина, помоги мне, создатель, вырвать погибающего у смерти моими слабыми руками и вернуть это плывущее над водой лицо тому, кому оно дорого!

Безмолвная мольба ни на единый миг не задержала Лиззи. Все это пронеслось у нее в мозгу, когда она бежала к мосткам под ивой, где к сваям, торчащим из воды, была привязана лодка, – бежала что есть сил и все же не теряя самообладания, так как только самообладание и могло помочь ей сейчас.

Уверенное, привычное движение руки, уверенный, привычный шаг, сразу найденное равновесие, и вот она уже в лодке. Острый наметанный глаз даже в густой тьме выискал за перекладиной у кирпичной садовой ограды два весла. Еще секунда, узел развязан, веревка брошена на скамью, лодка стрелой выносится на свет месяца, и вот она уже гребет вниз по течению так, как вряд ли приходилось грести по английским рекам другой женщине.

Не сбавляя скорости, она смотрела через плечо в поисках окровавленного лица, всплывшего над водой. Лодка миновала место схватки – вон оно, слева за кормой, справа – конец деревенской улицы, сбегающей с откоса почти в самую реку, – и когда звуки, доносившиеся оттуда, стихли, она стала грести медленнее, всюду, всюду ища плывущее над водой окровавленное лицо.

Потом она пустила лодку по течению и перестала грести, боясь, как бы не обогнать окровавленное лицо, если оно ушло под воду. Непривычный глаз никогда бы не увидел при свете месяца того, что увидела, наконец, она, сделав еще два-три взмаха веслами. Она увидела, как утопающий поднялся на поверхность, бессильно повел руками по воде и, повинуясь инстинкту, лег на спину. И тут его лицо снова мелькнуло перед ней в неярком свете месяца!

Твердо глядя вперед, твердо зная, что надо делать, она продолжала следить за ним, и когда он приблизился, привычным движением вынула весла из уключин и ползком перебралась на корму. В первый раз рука изменила ей, и тело отнесло течением в сторону. Вторая попытка – и окровавленные волосы уже не выскользнули у нее из пальцев.

Человек был без чувств, а может, и мертв; он был изуродован, и на воде вокруг него виднелись темно-красные разводы. Втащить бесчувственное тело в лодку ей было не под силу. Она нагнулась над кормой с веревкой в руках, и тут реку и речные берега огласил душераздирающий крик.

Но, точно одержимая сверхъестественной волей и силой, она крепко привязала тело к корме, опустилась на скамейку и исступленно заработала веслами, правя к мелководью, откуда можно будет подтащить лодку к берегу.

Исступленно, и все же не теряя рассудка: ей было ясно, что если она потеряет власть над собой, тогда все пропало.

Она подвела лодку к отмели, спрыгнула в воду, отвязала веревку, собрав все свои силы – подняла его на руки и опустила на дно лодки. Он был весь изранен, и, оторвав подол у платья, она перебинтовала ему голову, чтобы остановить кровь, прежде чем нести его в гостиницу, ближайшее место, где могут оказать помощь – если жизнь в нем еще теплится. Покончив с этим в мгновение ока, она поцеловала его в обезображенный лоб, вся трепеща, подняла глаза к звездам и благословила его и простила ему, «если было за что прощать». И только тут она подумала о себе, вернее о том, как он сейчас нуждается в ней.

Благодарю тебя, милосердное небо, за выучку прежних лет, за то, что я смогла без минутной задержки спустить лодку на воду и теперь гребу против течения! И помоги мне, господи, сохранить ему жизнь ради той, кто полюбит его, хотя сильнее, чем я, несчастная, любить его никто не сможет!

Она гребла изо всех сил, гребла исступленно и все же не теряя рассудка, и не сводила глаз с того, кто лежал на дне лодки. Она положила его так, чтобы видеть это изуродованное лицо. Родная мать прикрыла бы его – так оно было изуродовано, но ее взгляд ничто не могло отвратить.

Лодка коснулась носом гостиничной лужайки, покато сбегавшей к реке. В окнах гостиницы горел свет, но у дверей никого не было. Она привязала лодку и, снова собрав все свои силы, подняла безжизненное тело на руки и, не передохнув ни минуты, внесла его в гостиницу.

Пока бегали за докторами, она сидела около него, поддерживая ему голову. В былые времена ей приходилось слышать рассказы о том, как у потерявшего сознание поднимают руку и сразу же опускают ее, если человек мертв. Она с ужасом ждала той минуты, когда доктор возьмет эту перебитую, окровавленную руку и не задержит ее в своей.

Пришел первый доктор и, прежде чем приступить к осмотру, спросил:

– Кто принес его сюда?

– Я, сэр, – ответила Лиззи; и все, кто был в комнате, посмотрели на нее.

– Вы, милая? Да вам не только не донести, а и не поднять его!

– В другое время, может, и не донесла бы, сэр, а тут хватило сил.

Доктор поглядел на нее внимательно и с состраданием. А потом, нахмурившись, ощупал пациенту голову и переломанные руки и взял его за кисть.

Неужели он уронит ее?

Доктор, видимо, колебался. Он не задержал руки в своей, а осторожно опустил ее, взял свечу, осмотрел раны на голове еще внимательней, проверил зрачки. Потом поставил свечу на стол и снова взял пациента за руку. В комнату вошел второй доктор, они пошептались о чем-то, и тогда тот, второй, взял пациента за руку. Он тоже не уронил ее, но с минуту подержал в своей и осторожно опустил.

– Позаботьтесь об этой несчастной девушке, – сказал первый доктор. – Она почти в забытьи. Ничего не видит, не слышит… И слава богу! Унесите ее отсюда, не приводя в чувство. Ах, бедняжка, бедняжка! Какое же у нее мужественное сердце! Боюсь только, что она отдала его мертвецу. Помогите ей, чем можно.

Глава VII
Лучше быть Авелем, чем Каином

Над шлюзом Плэшуотерской плотины занималось утро. В небе еще мерцали звезды, а на востоке уже проступал тусклый свет – предвестник того, что ночь уходит. Месяц спрятался, и по обоим берегам реки стлался туман, сквозь который виднелись деревья – вернее, призраки деревьев, и вода – вернее, призрак воды. Призрачными казались и бледные звезды и сама земля, а холодный отсвет на востоке, не озаренный, не согретый потухшим небесным светильником, можно было уподобить невидящему взгляду мертвеца.

Не такое ли сравнение невольно напрашивалось матросу с баржи, который стоял один у ворот шлюза? Во всяком случае, Брэдли Хэдстон смотрел в ту сторону, когда прохладный ветер пронесся над его головой и улетел прочь, успев шепнуть что-то такое, от чего призрачные деревья и вода дрогнули… или ответили угрозой? – ведь чего только не подскажет человеку воображение!

Брэдли подошел к сторожке и толкнул дверь. Она была заперта изнутри.

– Боится он меня, что ли? – пробормотал он, постучавшись.

Плут Райдергуд вмиг проснулся, отодвинул засов на двери и впустил его.

– Что это, Третий Хозяин! Я уж боялся, что вы совсем сгинули. Две ночи пропадали. Ну, думаю, улизнул он от меня! Совсем было решился пропечатать в газетах – мол, разыскиваю человека.

Брэдли так изменился в лице, услышав это, что Райдергуд счел за благо смягчить свой намек лестью.

– Да нет, сударь, на вас это не похоже, – продолжал он, с тупым видом мотая головой. – Этой мыслишкой я только вначале, шутки ради, позабавился. А потом говорю себе: «Он человек честный». Вот так слово в слово и сказал. «У него, говорю, честности на двоих хватит».

Примечательно, что Райдергуд ни о чем не спрашивал Брэдли. Впервые он посмотрел ему в лицо, когда отворял дверь, теперь посмотрел еще раз (правда, украдкой) и решил обойтись без расспросов.

– Вы, сударь, пожалуй, еще часиков на сорок уснете, прежде чем попросите позавтракать, – сказал он, когда его гость, сев на стул, подпер подбородок рукой в уставился глазами в пол. И вот еще одно примечательное обстоятельство: разговаривая с Брэдли, Райдергуд без всякой надобности переставлял с места на место свою убогую мебель, лишь бы не смотреть на него.

– Да, пожалуй, мне надо выспаться, – сказал Брэдли, не меняя позы.

– Вот и я то же самое вам советую, сударь, – подхватил Райдергуд. – А в горле у вас не пересохло?

– Да. Надо чего-нибудь выпить, – безразличным тоном проговорил Брэдли.

Мистер Райдергуд поставил на стол бутылку джина и, сходив с кувшином за водой, налил своему гостю в стакан и того и другого. Потом он снял одеяло с кровати, встряхнул его, снова постелил, и Брэдли лег спать не раздеваясь. Образно выразившись, что он «сведет счеты со сном» в деревянном кресле, мистер Райдергуд устроился, как и прежде, у окна, и, как и прежде, все смотрел в упор на своего гостя, пока тот не заснул. Тогда он поднялся, подошел к кровати и стал тщательно осматривать его с головы до ног, на сей раз вблизи и при ярком дневном свете. И, осмотрев, отправился к шлюзу обдумать все как следует.

– Один рукав ниже локтя располосован, другой лопнул по шву в пройме. Видно, кто-то в него вцепился, и вцепился что есть силы – прямо-таки повис на нем, потому что ворот у рубашки оторван. По траве валялся и в воде побывал. И вся одежда в пятнах, а что это за пятна и откуда они взялись, я тоже знаю. Ура!

Брэдли все спал и спал. После полудня с верховьев реки к шлюзу подошла баржа. До нее тут проходили и другие баржи и вверх и вниз по реке, но сторож у шлюза окликнул только эту, справившись, нет ли каких новостей. Видимо, время у него было рассчитано точно. Матросы с баржи что-то рассказали ему, но в двух-трех словах, без всякой охоты.

Между тем временем, когда Брэдли лег и когда он встал, прошло двенадцать часов.

– Меня не проведешь, голубчик! – пробормотал Райдергуд, обращаясь не к появившемуся в дверях сторожки учителю, а к шлюзу. – Так я и поверил, что можно столько спать!

Брэдли подошел к деревянному вороту, где сидел Райдергуд, и спросил, который час. Тот ответил, что около трех.

– Когда вас сменяют?

– Послезавтра, сударь.

– Не раньше?

– Вот ни на столечко не раньше, сударь.

Оба, видимо, придавали какое-то особое значение этому обстоятельству. Райдергуд ответил с явным удовольствием и повторил свой ответ еще раз, растягивая слова и подчеркивая их отрицательным покачиванием головы:

– Вот ни-на-сто-лечко не раньше, сударь.

– Я говорил вам, что уйду сегодня? – спросил Брэдли.

– Нет, сударь, – весело и любезно ответил Райдергуд, – не говорили. Может, хотели сказать, да запамятовали. Иначе с чего бы вас сомнение взяло?

– Дождусь захода солнца и уйду, – сказал Брэдли.

– Тем более надо подзаправиться. Пойдемте, Третий Хозяин, я вас угощу.

Так как мистер Райдергуд обходился в своем хозяйстве без скатерти, на сервировку ему потребовалось не больше минуты – долго ли поставить на стол вместительный противень с тремя четвертями огромного мясного пирога и достать два карманных ножа, глиняную кружку и большую темную бутылку с пивом.

Оба принялись за еду, причем Райдергуд ел и пил с большим аппетитом, чем его гость. За неимением посуды честный человек вырезал из толстой корки пирога два треугольника и положил их – внутренней стороной кверху – один перед собой, другой перед Брэдли. На эти гарелки он навалил мясную начинку, придав таким образом дополнительный интерес трапезе, так как участники ее вслед за мясным блюдом принялись поедать и самые блюда, да к тому же имели удовольствие гоняться по дощатому столу за сгустками подливки и отправлять их в рот с помощью ножа, если только они не соскальзывали с лезвия.

Брэдли Хэдстон проявил такую поразительную неловкость в манипуляциях с ножом, что Плут не мог не заметить этого.

– Осторожнее, Третий Хозяин! – крикнул он. – Обрежетесь!

Но предостережение запоздало, так как в эту самую минуту Брэдли располосовал себе руку. А то, что получилось дальше, было совсем уж некстати: попросив Райдергуда перевязать рану и став рядом с ним вплотную, Брэдли так сильно дернул рукой от боли, что забрызгал ему кровью всю куртку.

Как только трапеза подошла к концу и остатки тарелок вместе с остатками подливки были положены в то, что осталось от пирога, служившего удобным вместилищем для всякого рода запасов, Райдергуд налил пива в кружку и надолго приложился к ней. А потом взглянул Брэдли в лицо, и взгляд у него был недобрый.

– Третий Хозяин! – хриплым голосом сказал он, нагибаясь через стол и трогая учителя за руку. – Новость-то вас опередила.

– Что за новость?

– Как вы думаете, – Райдергуд пренебрежительно мотнул головой, точно отбрасывая всякую необходимость в дальнейшем притворстве, – кто вытащил тело из воды? Отгадайте!

– Я не мастер отгадывать.

– Она вытащила. Ур-ра! Вот вы как ему удружили! Она вытащила!

Судорога, исказившая лицо Брэдли, и ярость, которой вдруг зажглись его глаза, показали, каким страшным ударом была для него эта весть. Но он ничего не сказал – ни единого слова; только улыбнулся кривой улыбкой, подошел к окну и став спиной к Райдергуду, облокотился об оконную раму. Райдергуд проследил за ним взглядом. Райдергуд усмехнулся, доказав этой усмешкой, что догадливости у него куда больше, чем у Брэдли.

– Я столько времени не спал, – сказал учитель. – Пойду опять лягу, если вы не возражаете.

– Сделайте милость, Третий Хозяин, – последовал радушный ответ. Но учитель лег, не дожидаясь ответа, и пролежал почти до самого захода солнца. А когда он вышел из сторожки, Райдергуд сидел на траве у бечевника.

– Если нам с вами понадобится еще одна встреча, – сказал Брэдли, – я приду сюда. Спокойной ночи!

– Ну что ж, спокойной ночи, если она, по-вашему, будет спокойная, – ответил Райдергуд, поворачиваясь к нему спиной. Но как только учитель зашагал прочь, он с усмешкой посмотрел ему вслед и добавил вполголоса: – Я бы тебя так не отпустил, когда бы не ждал сменщика с минуты на минуту. Да все равно больше мили не пройдешь – догоню.

Собственно говоря, сменщик Райдергуда должен был начать дежурство после захода солнца, но не миновало и четверти часа, как он неторопливой походкой подошел к сторожке. Не дожидаясь конца своей смены, да еще выговорив у товарища часок-другой с обещанием отдежурить за него в следующий раз, Райдергуд тут же отправился вдогонку за Брэдли Хэдстоном.

Выслеживать он умел лучше, чем Брэдли. Соглядатайство, вынюхивание, слежка – были делом его жизни, изученным вдоль и поперек. Отойдя от плотины, он так припустил, что догнал Брэдли еще до второго шлюза – догнал настолько, насколько считал нужным. Брэдли то и дело оглядывался на ходу, но не замечал своего преследователя. Тот умел пользоваться всеми преимуществами местности, знал, когда нужно спрятаться в кусты, за изгородь, когда нырнуть в канаву, когда залечь в траву, и пускался на тысячи уловок, которые даже не пришли бы на ум обреченному Брэдли.

Впрочем, Райдергуду пришлось оставить свои уловки и замереть на месте, когда учитель свернул к опушке небольшого леска, заросшей крапивой, вереском, ежевикой, заваленной полусгнившими стволами деревьев, и начал то вскакивать на эти стволы, то прыгать с них на землю, точно шаловливый мальчишка, – но не по-мальчишески бездумно, а с какой-то определенной целью.

– Что это ты затеял? – пробормотал Райдергуд и выглянул из канавы, чуть раздвинув обеими руками кусты живой изгороди. И вскоре Брэдли самым неожиданным образом пояснил ему свое странное поведение. – Святой Георгий заодно с драконом! – воскликнул Райдергуд. – Да он никак купаться собирается!

Брэдли снова проделал тот же путь, прыгая по срубленным деревьям, вернулся к реке и начал раздеваться. На секунду можно было заподозрить, что он готовится совершить самоубийство и хочет придать ему вид несчастного случая. – Но если ты такое задумал, зачем у тебя узелок под мышкой, что, наверно, был припрятан между деревьями? – сказал Райдергуд. Тем не менее у него отлегло от сердца, когда купальщик, нырнув в воду и сделав два-три взмаха руками, вылез на берег. – А то знаешь ли, – прочувствованно добавил Райдергуд, – жалко мне расставаться с тобой, не вытянув из тебя еще малую толику денег.

Перебравшись в другую канаву, откуда было удобнее наблюдать за Брэдли, и проделав маленькую щелочку в живой изгороди, незаметную даже для самого зоркого глаза, Плут Райдергуд увидел, что купальщик стал одеваться. И тут мало-помалу взору его открылось чудо: когда Брэдли, наконец, выпрямился, в полном облачении, в нем не осталось ничего от прежнего матроса с баржи!

– Ага! – пробормотал Райдергуд. – Опять нарядился как в первый вечер! Понятно! Ну, теперь ты от меня не отделаешься! Хитер, нечего сказать! Однако найдутся и похитрее тебя!

Одевшись, купальщик опустился на колени и стал шарить в траве, собирая что-то, потом выпрямился с узелком под мышкой. Настороженно оглядевшись по сторонам, он подошел к самому берегу и легким движением закинул узелок далеко в воду. Райдергуд выждал, покуда купальщик обогнет излучину реки и скроется у него из виду, и только тогда вылез из канавы.

– Что же мне теперь делать? – рассуждал Плут. – Идти за тобой или отпустить на время, а самому заняться рыбной ловлей? – Погруженный в эти размышления, он на всякий случай шел следом за Брэдли и вскоре снова увидел его. – Сейчас отпустить, а потом вызвать тебя сюда или самому к тебе явиться? Ведь если отложить рыбную ловлю, пожалуй другие кое-что поймают. Нет! Я тебя отпущу, а сам пойду рыбку удить. – Придя к такому решению, он прекратил слежку и повернул назад.

Несчастный, которого Райдергуд отпустил – правда, ненадолго, – шел к Лондону. Он подозрительно вслушивался в каждый звук, подозрительно вглядывался в каждого встречного, но над ним, как это часто бывает с душегубцами, властвовали колдовские чары, мешавшие ему увидеть истинную опасность, которая таилась в его жизни и могла погубить ее. Брэдли много думал о Райдергуде – вернее, мысли о нем не выходили у него из головы с их первой ночной встречи, но в этих мыслях Райдергуду отводилось место не преследователя, а совсем иное, и Брэдли прилагал столько усилий, чтобы приспособить ему это место и втиснуть его туда, что о другом даже помыслить не мог. И тут опять действовали колдовские чары, от которых не избавиться душегубцу. Есть пятьдесят дверей, куда может проникнуть разоблачение. С величайшим трудом и величайшей хитростью он запирает на двойной замок, на задвижки сорок девять из них и не видит, что пятидесятая стоит распахнутая настежь.

Над Брэдли тяготело еще одно проклятие: навязчивая идея, изнурительная и изнуряющая хуже всяких угрызений совести. Угрызения совести ему были неведомы, но преступнику, который держит этого мстителя в узде, все же не избежать другой медленной пытки: он непрестанно повторяет мысленно свое злодеяние и раз от разу тщится совершить его все лучше и лучше. В защитительных речах, в так называемых исповедях убийц, неотступная тень этой пытки лежит на каждом их лживом слове. Если все было так, как мне приписывают, мыслимо ли, чтобы я совершил такую-то и такую-то ошибку? Если все было так, как мне приписывают, неужели я упустил бы из виду эту явную улику, которую ложно выставляет против меня злонамеренный свидетель? Такая навязчивая идея, выискивающая одно за другим слабые места в содеянном, чтобы укрепить их, когда уже ничего изменить нельзя, усугубляет злодеяние тем, что оно совершается тысячу раз вместо одного. И эта же направленность мысли, точно дразня озлобленную, не знающую раскаяния натуру, карает преступника тягчайшей карой, непрестанно напоминая ему о том, что было.

Брэдли шел в Лондон в оковах своей ненависти и жажды мести и придумывал, как бы он мог утолить и то другое – утолить лучше, чем это у него получилось. Орудие можно было найти более верное, место и час – более подходящие. Нанести человеку удар сзади, в темноте, на берегу реки – не так уж плохо, но следовало сразу лишить его возможности сопротивляться, а он повернулся и сам кинулся на своего противника. И вот, чтобы поскорее прекратить борьбу и покончить с этим, пока кто-нибудь не подоспел на помощь, пришлось второпях столкнуть его, еще живого, в реку. Случись все заново, он сделал бы по-другому. Скажем, окунул бы его с головой в воду и подержал там подольше. Скажем, нанес бы первый удар так, чтобы наверняка убить. Скажем, выстрелил бы в него. Скажем, удушил бы. Скажем, так, скажем, этак. Скажем как угодно, лишь бы избавиться от этих неотступных мыслей, потому что они ни к чему не приведут.

Учение в школе началось на следующий день. Школьники не заметили никакой или почти никакой перемены в учителе, так как выражение лица у него всегда было сосредоточенно хмурое. А он весь урок делал и переделывал свое черное дело. Стоя перед доской с куском мела в руке, он вспоминал то место и думал: если бы выше или ниже по реке, может там глубже и берег круче? Ему хотелось нарисовать это мелом на доске. Он проделывал все сызнова, каждый раз стараясь сделать лучше, и за молитвой, и за устным счетом, и за опросом учеников – весь день, с первого до последнего урока.

Чарли Хэксем сам стал теперь учителем, но в другой школе, под началом другого. Был вечер. Брэдли ходил взад и вперед по своему садику под устремленным на него из-за спущенной шторы бдительным оком кроткой маленькой мисс Пичер, которая только успела подумать, не предложить ли ему свой флакончик с нюхательными солями от головной боли, как вдруг ее верная приспешница Мэри-Энн подняла руку.

– Да, Мэри-Энн?

– Разрешите, мисс Пичер? Молодой мистер Хэксем идет в гости к мистеру Хэдстону.

– Прекрасно, Мэри-Энн.

Мэри-Энн опять подняла руку.

– Говори, Мэри-Энн.

– Мистер Хэдстон поманил пальцем молодого мистера Хэксема и вошел в дом, не дожидаясь его, а теперь, мисс Пичер, он тоже вошел и затворил за собой дверь.

– Отлично, Мэри-Энн.

Мэри-Энн снова протелеграфировала поднятой рукой.

– Ну, что еще, Мэри-Энн?

– Мисс Пичер, им, наверно, темно и неуютно со спущенными занавесками.

– О вкусах не спорят, – сказала мисс Пичер и, положив руку на корсаж своего скромного платья, подавила грустный вздох. – О вкусах не спорят, Мэри-Энн.

Отворив дверь в комнату, Чарли увидел в ее желтоватом сумраке своего старого друга и остановился на пороге.

– Входи, Хэксем, входи.

Чарли шагнул вперед – пожать протянутую ему руку и снова остановился. Налитые кровью, опухшие глаза учителя с усилием встретили его испытующий взгляд.

– Мистер Хэдстон, что случилось?

– Случилось? Где?

– Мистер Хэдстон, вы слышали?.. Про этого… про мистера Юджина Рэйберна? Говорят, его убили?

– Значит, умер! – воскликнул Брэдли.

Он облизнул губы, осмотрелся по сторонам, перевел взгляд на своего бывшего ученика, не спускавшего с него глаз, и потупился.

– Я слышал об этом злодеянии, – сказал Брэдли, не в силах унять дрожь в губах, – но не знал, чем оно кончилось.

– Где вы были, – понизив голос, сказал мальчик и сделал шаг вперед, – где вы были, когда это произошло? Нет! Стойте! Я ни о чем не спрашиваю. Не отвечайте на мой вопрос. Если вы заставите меня выслушать свое признание, мистер Хэдстон, я не умолчу ни об одном вашем слове. Подумайте! Остерегитесь! Я все выдам, я выдам вас! Да! Выдам!

Тяжко было несчастному выслушать это отречение. Предельное, полное одиночество наложило на него свою тень.

– Говорить надо мне, а вы молчите, – продолжал юноша. – Если вы скажете хоть слово, это вас погубит. Я покажу вам ваше себялюбие, мистер Хэдстон, – ваше безудержное, неукротимое себялюбие, чтобы вы поняли, почему я не хочу и не могу больше иметь с вами дело.

Брэдли взглянул на Чарли Хэксема так, будто это был школьник, который отвечал урок, давно знакомый и смертельно надоевший учителю. Но что он мог сказать теперь своему бывшему ученику?

– Если вы причастны… я не уточняю меры вашей причастности… к этому убийству, – продолжал юноша. – Если вам известно о нем… что бы то ни было… Если известно, кто его совершил… на большее я не намекаю… вы причинили мне такой вред, которого простить нельзя. Мы с вами вместе были у него в Тэмпле, где я высказал ему свое мнение о нем и под свою ответственность высказался и о вас. Мы с вами вместе следили за ним, вместе надеялись, что моя сестра опомнится и оставит его. Мы действовали заодно, и я всячески способствовал вашему намерению жениться на моей сестре. И теперь, преследуя свои цели, вы навлекли на меня подозрение? Такова-то ваша благодарность мне, мистер Хэдстон?

Брэдли сидел, глядя прямо перед собой, в пустоту. Как только Хэксем умолкал, он обращал к нему взгляд, точно понукая его поскорее ответить урок, и дело с концом. И как только юноша снова начинал говорить, лицо Брэдли снова превращалось в застывшую маску.

– Я буду с вами откровенен, мистер Хэдстон, – продолжал Чарли Хэксем, угрожающе мотнув головой. – Сейчас не время притворяться, будто я не знаю того, что знаю… кроме некоторых обстоятельств, о которых вам лучше молчать. Так вот, слушайте! Если вы были хорошим учителем, я был хорошим учеником. Такой ученик делал вам честь и, завоевывая доброе имя себе, в той же мере завоевывал его и своему учителю. Так вот, поскольку мы ни в чем не уступаем друг другу, я хочу показать, как вы меня отблагодарили за мое содействие вам во всем, что касалось сестры. Вы скомпрометировали меня, так как нас видели вместе, когда мы сталкивались с этим мистером Юджином Рэйберном. Вот ваша благодарность. Если мое доброе имя и мое решение прекратить с вами всякую связь помогут мне выпутаться, вашей заслуги тут не будет, мистер Хэдстон, я припишу ее только себе. Вы моей признательности не заслужите.

Юноша замолчал, и Брэдли снова перевел на него взгляд.

– Не думайте, мистер Хэдстон, что это все. Я выскажусь до конца, а каков будет конец, вы уже слышали. Мое прошлое вам известно. Вы знаете, что у меня было немало помех в жизни. Вы слышали мои рассказы об отце, о доме, который, к сожалению, был не таким почтенным, как мне бы хотелось. Я, если можно так выразиться, вырвался из него, мой отец умер, и, казалось бы, после его смерти путь к благопристойной жизни был открыт передо мной. Так нет! Тут на моем пути становится сестра!

Он говорил заносчиво, и краска не заливала ему щек, как будто память о прошлом ничего для него не значила. И удивляться тут нечему, потому что сердце у этого юноши были черствое, пустое. Что может увидеть эгоист и в прошлом и в настоящем, кроме своего эгоизма?

– Я много бы дал, мистер Хэдстон, чтобы вы и в глаза не видели моей сестры. Но ваше знакомство состоялось, и сожалеть об этом бесполезно. Я делился с вами своими мыслями о ней. Я описывал вам ее характер, рассказывал, какие нелепые доводы она выставляла против моего стремления выбиться в люди вместе с ней. Вы влюбились в мою сестру, и я всячески поощрял вас в этом. Но склонить ее на свою сторону нам не удалось, и мы столкнулись с этим Рэйберном. Так что же вы сделали теперь? Вы только подтвердили, что моя сестра была права, невзлюбив вас с первой встречи, а я не прав! Зачем вы это сделали? Почему? Потому что всему виной ваш эгоизм, мистер Хэдстон! Потому что, отдаваясь своим страстям, вы думали только о собственном благе, а меня у вас и в мыслях не было!

Непоколебимая, холодная убежденность, с которой юноша занял эту позицию, могла родиться только в натуре, страдающей тем же самым пороком.

– Удивительно, как складывается моя жизнь! – продолжал он сквозь слезы. – Сколько я ни стараюсь выбиться в люди, на каждом шагу какая-нибудь помеха, хотя винить самого себя мне не в чем! Мало того, что было, – теперь на мое доброе имя ляжет тень из-за сестры, которая наверняка будет замешана в эту историю, если мои подозрения правильны. И чем хуже все для вас сложится, тем труднее мне будет добиться, чтобы мое имя не связывали с вашим.

Утерев глаза и тяжело вздохнув над своими злоключениями, он повернулся и пошел к двери.

– Но все равно, я добьюсь положения в обществе и никому не позволю тащить меня назад. С сестрой покончено, с вами тоже. Если я настолько мало для нее значу, что ей ничего не стоит подрывать мою репутацию, пусть идет своим путем, а я пойду своим. Виды на будущее у меня отличные, и я воспользуюсь ими один. Мистер Хэдстон, я не буду взывать к вашей совести, так как мне неизвестно, что ее отягчает. Но что бы это ни было, надеюсь, вы поймете необходимость прекратить всякое знакомство со мной и найдете утешение в том, что обелите всех, кроме себя. Через несколько лет я стану на место теперешнего старшего учителя в нашей школе. Учительница у нас женщина незамужняя, и хотя по годам она старше меня, я, может быть, женюсь на ней со временем. Таковы мои планы… если вам хоть сколько-нибудь интересно знать, какими путями я рассчитываю добиться приличного положения в обществе. И наконец, если у вас есть чувство вины передо мной и желание хоть чем-то искупить ее, подумайте о том, каким почтенным человеком вы могли бы стать сами и как вы исковеркали свою жизнь.

Пусть никого не удивляет, что несчастный принял это отступничество так близко к сердцу. Как знать! Может быть, в его сердце теплилось чувство к юноше, которому был отдан не один год нелегкого труда? Как знать! Может быть, общение с натурой более яркой, более одаренной, чем его собственная, скрасило ему эти годы? Может быть, сходство между братом и сестрой – и в чертах лица и в голосе – нанесло последний удар человеку, и без того поверженному в непроглядный мрак? То ли, другое ли послужило причиной или все вместе, – но когда юноша ушел, он опустил свою обреченную голову, повалился на пол и, стиснув ладонями горящие виски, замер так, в невыразимой муке, которую не облегчала ни единая слеза.

Плут Райдергуд провел весь тот день на реке. Накануне вечером он прилежно удил рыбу, но наступившие сумерки помешали рыбной ловле. Следующий день выдался более удачный, и рыбак вернулся в сторожку у Плэшуотерской плотины с уловом, завязанным в узелок.