Текст книги "Трепет. Его девочка (СИ)"
Автор книги: Чарли Маар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
6 глава
Я пальцами вцепляюсь в плечи Рустама. Вроде бы сижу на месте, у него на коленях, а ощущение такое, будто падаю вниз с огромной высоты. Сердце стучит как сумасшедшее, адреналин растекается по венам.
– Ты совсем глупая... Зачем ты пошла так на работу? Почему утром ничего не сказала, когда я звонил? В крайнем случае, вызвала бы такси, доехала до дома, бл*дь, Ян, – хрипит мужчина мне в губы, водя руками между ног.
Хочу ответить, но дыхание перехватывает от движения его пальцев. Я утыкаюсь носом в шею Рустама, сильнее царапая его плечи, а он продолжает говорить, не прекращая ласкать меня.
– Карим – мужчина. Не стоит в таком виде при нем ходить. Большинство его партнеров и клиентов тоже мужчины. О чем ты думала, а? Не представляешь, как мне сейчас хочется выпороть тебя за эту выходку. Для начала...
– Он же... твой друг... И у него вроде как невеста есть... – разлепляю губы и кое-как выдавливаю из себя, когда он убирает пальцы с половых губ, слегка приподнимает мои бедра и опускает так, что клитором я прохожу по его напряженному члену.
Боже... если он с кем-то и развлекался ночью, не особо это результативным оказалось... Такой же заведенный, как и вчера. Еще и меня в своем сумасшествии обвинить пытается. А я ответить нормально не могу, потому что сама снова схожу с ума.
– Он – мужчина! – рыкает Рустам, наклоняет голову вниз и облизывает мою шею. – Этого достаточно. Нужно быть мертвым, чтобы не отреагировать на тебя. И наличие невесты не делает его импотентом.
– Как тебе не мешает наличие якобы любви ко мне, да, Рустам?
Его пальцы застывают, он слегка отстраняет меня от себя, внимательно и недовольно смотрит в глаза. Что, не нравится?
– О чем ты, дурочка? Что ты там себе придумываешь?
Я сглатываю и отвожу взгляд. Закусываю нижнюю губу. Больно. Эти болезненные ощущения противоречят удовольствию, разливающемуся между ног и в животе, пока я ерзаю на члене Рустама.
– Неважно...
– Важно, малыш. Я похож на удовлетворенного мужчину, да, Яна?
Он сильнее надавливает на бедра так, что член практически входит в меня. Если бы не брюки, так бы и было. Мне не удается сдержать стон. Протяжный и громкий, из-за которого его глаза еще больше темнеют.
О чем он мне сказать пытается? Что ночью у него ни с кем и ничего не было или, что даже если и было, то ему мало, потому что не со мной? Скорее всего второе...
Думать очень сложно, когда его член упирается в мою промежность.
– Ответь, Яна, – мужчина рукой стягивает мои волосы на затылке и заставляет смотреть на него.
– Ничего я не буду тебе отвечать.
– Тогда не придумывай всякие глупости. И если ты в чем-то сомневаешься, сразу спрашивай.
– Спрашивать? – горько усмехаюсь и упираюсь ладонями ему в грудь, чтобы оттолкнуть, но это, разумеется, невозможно, потому что я сижу на нем, позади него кресло, а позади меня руль. Пальцы мужчины больно сжимают волосы. – Когда спрашивать? Перед тем, как ты уезжаешь к другой, потому что со мной пока не спишь? Или после? Я говорю "пока", потому что ты же ждешь, когда я сама тебя захочу. А с другими это так, чтобы мне не навредить. Только ты уже вредишь! И думаешь ты только о своих чувствах: "Не провоцируй меня, Яна. Не выводи из себя. Так будет лучше для тебя, Яна. Успокойся, Яна. Я тебя хочу. Я тебя люблю. Ты меня сломала, Яна!" Знаешь, что?! Я в твоих чувствах не виновата! Не виновата, слышишь?! А вот ты в моих очень даже виноват! Это ты меня вчера оставил в полной растерянности плакать одну, потому что трахнуть не мог! Это ты меня склоняешь к близости, используя моего брата! Это ты говоришь, что я не готова, а на следующий же день опять лапаешь меня, потому что снова я виновата, потому что посмела пойти на работу без белья, которое ты порвал! На работу, которая мне как воздух нужна... Это ты, ты, ты!!! Ты во всем виноват!
Он отшвыривает меня от себя на соседнее кресло так резко, что я ударяюсь коленом о переднюю панель.
– Слушай меня внимательно, – рыкает Рустам, в то время как я поджимаю ноги и обхватываю ушибленное колено ладонями, – если бы я только о себе думал, то вчера ни х*я никуда от тебя не уехал бы. Уж поверь. И ни к каким другим женщинам я не ездил.
– Я видела сообщение!
– И что? Я не святой. У меня были любовницы. У них есть мой номер. Я не собираюсь заниматься такой х*йней, чтобы менять телефон только по этой причине. Так что тебе нужно быть готовой к тому, что написать или позвонить мне может кто угодно из них. И это вовсе не значит, что я сразу побегу кого-то трахать. И сегодня я приехал за тобой вовсе не для того, чтобы лапать. У меня были другие планы на вечер, но п**дец как трудно удержаться, когды ты рядом в подобном виде. Я тебя в своих чувствах не обвиняю, я лишь говорю о том, что давно прошел через то, через что сейчас проходишь ты. Я свои чувства принял. И хоть ты в них не виновата, но зная, как действуешь на меня, ты несешь ответственность за свои провокации, бл*дь. За свои слова и поступки, Яна. Это все, что я пытался тебе вчера сказать, теперь ясно?
Я осторожно киваю. У меня внутри сейчас так много чувств, что трудно разложить их по полочкам. Во-первых, он сказал, что не был с другой. Я радуюсь и тут же кляну себя за это. Класс, я счастлива, что мужчина, которого я не хочу любить и хотеть, мне не изменяет... Не изменяет, значит, скоро совсем свихнется. И когда я думаю об этом, между ног начинает тянуть сильнее, словно я жду, когда же он свихнется. Больная.
Во-вторых, мне стыдно за свой срыв, произошедший из-за смеси ревности, неудовлетворенного и отвергаемого мной же желания, и злости на Рустама. Чего я добилась этим срывом? Того, что он снова вышел из себя? И что я ему все высказала, а теперь попрошу отвезти меня домой и оставить одну? Он ответит "Чтобы завтра ты мне за это опять претензию предъявила?" Тупик.
– Отлично, – рыкает Рустам, затем перегибается через спинку кресла и достает с заднего сиденья бумажный пакет. Сует мне в руки. – Голодная?
Я сминаю пакет пальцами, а он кладет ладонь на мое ушибленное колено.
– Сильно ушиблась? Прости.
**********
– Немного болит, – хриплю, наслаждаясь ласковыми поглаживаниями его теплых пальцев. Он смотрит на меня, не отрываясь, проводит по красному пятну на коже от ушиба, затем наклоняется и целует его. Я вздрагиваю и еще сильнее сжимаю пакет с едой. Мне кажется, сейчас все начнется заново. Он снова будет меня целовать, ласкать, а я снова буду сходить с ума и безуспешно бороться с собой, но этого не происходит. Рустам выпрямляется, нажимает кнопку запуска двигателя, после чего машина трогается.
– Пристегнись и поешь.
Медленно вдыхаю и выдыхаю. Когда он не смотрит на меня, не целует, не прикасается, мне проще дышать, и сердце мощными ударами не пытается сломать ребра. Папку с проектом, которую чуть раньше уронила, поднимаю и кладу на заднее сиденье. Раскрываю пакет с едой и сразу чувствую приятный чуть сладковатый запах свежей выпечки. Достаю теплые булочки и коробку с апельсиновым соком. Моим любимым. Отламываю воздушное тесто, с наслаждением кладу кусочек в рот, запивая соком через трубочку.
– Вкусно. Спасибо, – не могу не сказать. Вряд ли каждый станет вот так заботиться. Мне сейчас стыдно за свои слова о том, что он только о себе думает. О Сашке он подумал, хоть у этого была своя цель, но все же он мог бы не напрягаться с квартирой и работой для Анны, с игрушками и даже с теми ста баксами от "зубной феи".
Обо мне он все время думает, во всяком случае в том, что касается здоровья и питания. Относительно остального я пока размышляю с опасением. Слишком много противоречивых чувств вызывают эти мысли.
На слова благодарности за еду Рустам лишь коротко кивает.
Спустя минут десять его молчания, пока я спокойно ем, а он не отрывает взгляд от дороги, мне удается немного расслабиться и успокоиться. Я наконец чувствую усталость, навалившуюся на меня после насыщенного рабочего дня, поэтому позволяю себе откинуться на спинку кресла и прикрыть ненадолго глаза. Уснуть мне, конечно, не удается, потому что я все еще не ощущаю себя рядом с ним в полной безопасности.
– Сильно устала? – звучит его хриплый голос спустя какое-то время.
– Можно и так сказать, – отвечаю, не открывая глаз. – А что?
– Хотел кое-куда съездить с тобой. Но если устала сильно, то отвезу тебя домой.
– А куда ты хотел съездить? – все же распахиваю веки и перевожу взгляд на мужчину. Невольно смотрю на его руки, уверенно сжимающие руль. Рукава рубашки закатаны до локтей, предплечья покрыты темными волосами, паутины вен идут от кисти, мне хочется провести по ним пальцем, слегка надавить. Воображение рисует чувственные картинки, как его ладони сжимают не руль, а мои бедра, как ложатся на живот, гладят и скользят ниже...
– В тир, – хрипит мужчина, затем бросает на меня темный взгляд и прочищает горло. – Снова так смотришь на меня, Яна.
Я краснею и зажмуриваюсь. Не просто все замечает, а будто мысли мои читает. Ужас.
– А в тир зачем?
– Хочу научить тебя стрелять. Тогда в казино тебя заинтересовало оружие. Так ведь?
Хорошо бы было, если бы при упоминании того вечера в казино, я думала только об оружии, но мысли сразу утекают к сцене в зале, когда Рустам водил пистолетом по бедрам Регины, а затем утекают ко сну, в котором он пистолетом упирался между моих ног.
– Огнестрельное оружие – моя страсть. Вторая после тебя, Ян, – мужчина делает небольшую паузу, очевидно, давая мне время переварить сказанное.
Вторая после меня. Я – его первая и самая большая страсть. Страсть, которая меня же и погубит...
– Оружие нужно, чтобы защищаться, Рустам. Разве у меня есть повод для этого?
– Необходимость уметь защищаться есть всегда, но я не для этого хочу научить тебя стрелять, малыш. Защитить я тебя сам смогу от кого и от чего угодно. Стрельба помогает выплескивать лишние эмоции, когда их некуда деть, или когда ты не можешь их выразить, выговорить.
Я облизываю пересохшие губы, вновь открываю глаза и внимательно смотрю на красивый профиль Рустама, четко очерченный в свете фар машин и фонарей, уставленных вдоль дороги за окном.
Периодически выплескивать лишние эмоции мне не помешает. В последнее время их слишком много, и половину из них я не могу принять, поэтому они скапливаются, после чего лавой рвутся наружу, и чаще всего, когда Рустам рядом.
– Я думала, ты против, чтобы я... в таком виде находилась в публичных местах.
– Против, – его взгляд цепляется за грудь. Соски реагируют мгновенно и начинают твердеть, снова оттопыривая ткань блузки. – Но тир принадлежит мне. Нас никто не побеспокоит, а до самого здания дойдешь в моем пиджаке. Если ты уверена, что не сильно устала, а если сильно, мы можем перенести на другой день, малыш.
– Нет... нет, я хочу. Я не против.
Даже больше. Мне это нужно. Сейчас очень нужно, потому что я не все высказала, и не все могу высказать.
– Хорошо. После тира в дом поедем. Одну ночь там переночуешь, ладно? Одежду соберешь, белье. Завтра купишь, что еще нужно.
В дом я ехать не хочу на самом деле, особенно после тех оргазмов, до которых Рустам меня довел, но я успокаиваю себя мыслью, что это всего лишь одна ночь, к тому же одежда мне действительно нужна, а настроения сейчас ходить по магазинам и что-то выбирать нет. И еще... мне спокойнее, что сегодня он останется со мной. Я дура, да? Я сумасшедшая? Ведь несмотря на его заверения, что он ни с кем не спит, мне все равно тревожно от мысли, что сейчас Рустам отвезет меня на квартиру, а потом уедет, и я понятия не имею, куда. А вдруг он лжет и говорит, что у него никого нет, только для того, чтобы меня успокоить? Многие мужчины так делают...
– Хорошо. Поедем в дом, – сиплю и отворачиваюсь к окну. Фонари, дома, машины проносятся мимо с огромной скоростью. С такой же скоростью моя жизнь летит вперед, все глубже погружаясь в чувства к мужчине, перевернувшему ее с ног на голову. Я боюсь разбиться на такой скорости. В подобных авариях люди не выживают, а если по иронии судьбы и выживают, то остаются калеками навсегда.
***************
К тиру мы подъезжаем через полчаса. Надо же, я знаю Рустама восемь лет, но понятия не имела, что у него есть свой собственный тир. Да я вообще много что о нем не знала. О его чувствах ко мне я ведь тоже не была в курсе.
В тире для нас действительно освободили один из залов, куда я дохожу в пиджаке мужчины.
– Сними и на кресло брось. В нем тебе неудобно будет.
Я подчиняюсь, стягиваю пиджак и аккуратно кладу на черное кожаное кресло. Атмосфера в тире сугубо мужская. Чем-то напоминает самого Рустама. Такая же сдержанная и в то же время тяжелая и подавляющая.
– Идем, – он протягивает мне руку, в другой держит наушники.
Я подходу к мужчине и вкладываю свою ладонь в его. Он помогает мне подняться на возвышение и пройти в небольшую зону, огороженную полупрозрачными стенками с двух сторон.
– Наушники для защиты слуха. Сначала я сам покажу тебе как стрелять, затем научу делать это самостоятельно. Не бойся, ладно?
– Я не боюсь.
***************
Рустам усмехается, затем берет пистолет со стола и начинает объяснять, как правильно держать оружие.
– Это называется стойка Вивера. Правой рукой обхватываешь рукоять пистолета, слегка сгибаешь в локте, несильно. Левой рукой обхватываешь кисть правой, сгибаешь в локте сильнее, локоть должен смотреть вниз. Левую ногу выносишь вперед, сгибаешь в колене, правую отставляешь назад, стопу разворачиваешь на сорок пять градусов...
Я наблюдаю за ним, стараясь вслушиваться в теоретические основы стрельбы, которые он озвучивает. Рустаму невероятно идет оружие. Так ведь говорят, правда? Может ли мужчине идти оружие или не идти? Наверное, может, потому что пистолет в руках Рустама придает ему еще больше мужественности, силы и агрессивности, которая и без того исходит от мужчины. Не думаю, что любой представитель сильного пола выглядел бы так же правильно и впечатляюще с оружием в руках.
–... в момент выстрела правой рукой толкаешь пистолет от себя, а левой наоборот тянешь к себе. Это компенсирует отдачу. Яна, ты меня слушаешь?
Я вздрагиваю и перевожу взгляд с рук мужчины на лицо. Он улыбается. К щекам и шее тут же приливает волна жара. Смущение и стыд захлестывают меня, потому что в который раз я поймана за разглядыванием.
– Да... я слушаю...
– Хорошо, – снова ухмыляется. Наслаждается моим смущением?
– Теперь слушай внимательно, как прицеливаться...
Боже, я никогда не смогу стрелять... Это слишком сложно. Ну или если смогу, то просто куда-то, в неизвестность, в пустоту. По мишени точно нет. Как, интересно, стреляют люди, когда возникает необходимость резко выхватить пистолет и сразу стрелять? Как вообще можно попасть?
Рустам делает несколько выстрелов. От хлопоков, звучащих приглушенно благодаря наушникам, я подпрыгиваю на месте, но взгляд оторвать от мужчины не могу. Это очень красиво...
– Теперь идем. Попробуем вместе, – подзывает меня к себе. Я встаю прямо перед ним, чувствуя его крепкое тело позади и исходящий от него жар. Рустам вкладывает пистолет в мои руки, показывает, как правильно держать, затем скользит ладонями вниз на талию, чуть прогибает, проводит пальцами по голому бедру.
По коже бегут мурашки.
– Чуть вперед... А эту ногу назад. Согни здесь. Вот так.
Меня снова колотит от его близости, а сейчас нужно ведь будет стрелять...
– Чшш... малыш. Все хорошо. Ничего не бойся. Я помогу тебе, – поднимается и хрипит мне в ухо, словно не понимает, что дрожу я вовсе не от страха перед стрельбой. Он так действует на меня.
– Готова?
– Да... – выдавливаю, делая глубокий вдох и стараясь думать о пистолете в руках и мишени, а не о мужчине, прижимающемся к спине и ягодицам.
Он поправляет наушники, затем снова кладет руки поверх моих.
Первый выстрел звучит абсолютно неожиданно, хотя я все делаю, как говорит Рустам, просто я будто не ожидаю этого. Будто резко во мне образуется пробоина, из которой начинает литься адреналин. Отдача сильная, но Рустам крепко держит мои руки.
– Вооох, – выдыхаю я, после чего из горло вырывается нервный смешок.
Рустам тоже смеется, наклонив голову чуть ниже и обдав мою щеку теплым дыханием.
– Еще разок?
Я киваю.
Снова звучит выстрел.
Рустам целует меня в шею...
И еще один.
Его губы прикусывают мочку уха...
– Я знаю, что ты злишься на меня. За мою любовь, за желание. Знаю, что ты чувствуешь, малыш. Но ведь дело не совсем во мне, да, Яна? Ты злишься на себя. На свои чувства, которые отвергаешь. Знаю, как больно тебе было, когда мама заболела, когда умерла, и знаю, как больно тебе сейчас. Ты думаешь, что предаешь ее, но это не так. Ты самый верный и искренний человек на Земле, и твоя мама об этом знала. Жизнь продолжается, Яна. Перестань хоронить себя в своей боли и ложных стремлениях, в своих сомнениях и страхах, толкающих тебя на неправильный путь. Я знаю, ты обещала маме многое, но меньше всего на свете она бы хотела, чтобы ты была не собой, и чтобы ты страдала.
Еще выстрел. Из глаз начинают течь слезы.
– Не хочу, чтобы ты эту боль в себе держала.
– Замолчи...
– Я знаю, что пугает и причиняет тебе боль сильнее всего.
– Не говори... ничего...
– Я знаю, почему ты перестала рисовать. Да, я заметил, Яна.
– Рустам...
– Ты думаешь, что твоей маме стало плохо на твой день рождения, потому что она узнала твою тайну.
– Замолчи!
Еще два выстрела.
– Она не знала, малыш.
Прикусываю губу, чувствуя, как руки, сжимающие рукоять пистолета, начинают дрожать, слезы стекают по щекам и капают на шею, Рустам их собирает губами, осторожно отлепляет мои пальцы от пистолета и кладет оружие на стол. Затем разворачивает меня к себе, целует в губы и приподнимает за бедра, вынужая меня обхватить его талию ногами, а руками обнять за шею.
– Чшш... любимая. Все будет хорошо, малыш. Ты только поверь мне. В тебе нет ничего неправильного. Нет ничего, чего стоило бы стыдиться. И ты ни в чем не виновата, малыш.
Несет меня куда-то, пока я тихо плачу, позволяя небольшой части боли, сидящей во мне, вырваться. Он гладит меня по спине, не спуская с рук, укрывает пиджаком. Временное пространство будто разрывается, помещая меня в черную дыру, в которой гаснет окружающий мир, люди, тир и улица, и даже дорога до дома поглощается темнотой и потоком моих слез. Сейчас я только чувствую. Пропускаю через себя боль и выпускаю ее. Только в комнате, когда Рустам опускает меня на постель, я понимаю, что мы приехали домой.
7 глава
Я прошу его уйти. Оставить меня одну ненадолго, и он уходит. Молча, не говоря ни слова. Просто закрывает за собой дверь комнаты. Мне необходимо побыть в одиночестве, переварить чувства и слова, что он сказал.
"Она не знала..."
А он, получается, знает? Всегда знал...
"Ты ни в чем не виновата..."
Как же... Почему же я тогда испытываю столь всепоглощающее чувство вины и раскаяния?
"Я знаю, почему ты перестала рисовать..."
Слишком много ты знаешь, Рустам...
Смотрю в потолок, лежа на кровати и сложив руки на груди. После слез мне лишь немного стало легче. Больше я не плачу, глаза горят, будто в них песка насыпали, в груди открытая рана, из которой наружу рвется боль. Как она вырвалась, ведь я так долго ее удерживала?
В голове вспышками мелькают воспоминания о том самом дне моего рождения, который я предпочла бы не вспоминать. Почти месяц, как маме поставили диагноз. Я не хотела никуда идти, не хотела ее оставлять, но они с Рустамом после небольшого семейного обеда уговорили меня сходить куда-нибудь развеяться. Я отправилась в кино, договорилась со знакомыми девочками. В их компании мне было невероятно тяжело и скучно, потому что они веселились, а я не могла. Я рано ушла. Рустам и мама не знали, что я вернулась. В доме было темно и тихо, когда я вошла, на цыпочках поднялась наверх и юркунла в свою комнату, где собиралась провести остатки безрадостного дня. Мне не спалось, поэтому, воткнув наушники в уши и включив музыку, я взяла карандаш, лист и вышла в кордиор, уселась у окна, откуда открывается вид на бассейн. Рисовать я уже тогда с трудом могла, ничего не выходило, но все еще не оставляла попыток. После той ночи оставила...
Рустам вышел к бассейну. Сначала я не придала значения его появлению, продолжая просто выводить линии на листке, но потом мужчина стал раздеваться. Я должна была отвернуться, должна была уйти, но... не смогла. Это мой позор. Мой грех. Мой тайна. Я продолжала сидеть на полу, как приклеенная, и смотреть на Рустама.
Он разделся полностью. Стоял сначала спиной к дому. Я скользила взглядом по его спине и ягодицам, думала о том, какой он красивый, сжимала бедра и продолжала чиркать карандашом. Затем он повернулся, чтобы кинуть вещи на шезлонг. И даже тогда я не отвернулась. Сама не заметила, как начала рисовать его тело. Очертания его ног, члена, плоский живот, крепкую, покрытую волосами грудь. Рустам прыгнул в воду, я вздрогнула и сильно сжала пальцами карандаш так, что он сломался, часть отлетела в сторону, а когда я повернулась, чтобы поднять его и одновеременно с этим перевести дух, увидела маму, она сползала по стенке вниз, на пол, держась за грудь. Из-за музыки я не слышала, как она подошла. Меня пронзил ужас. Я вскочила, отбросив лист и смартфон с наушниками в сторону.
Дальше плохо помню происходящее. Помню, что кричала, звала на помощь, держа маму на руках. Помню, как прибежал Рустам. Скорую помню и бессонную ночь в больнице. Я рыдала, закрыв лицо руками, сидя в комнате ожиданий на полу. Я винила себя. Она увидела, что я рисую обнаженного отчима, и ей стало плохо. Она, наверное, подумала, что я больная. Ее дочь больная. Так я считала. Мне тогда вкололи лошадиную дозу успокоительного по настоянию Рустама. Он увез меня домой, хотя я сопротивлялась, но спорить с ним было бесполезно. Сам он остался в доме со мной. Обещал, что будет ежечасно звонить в больницу и узнавать о состоянии мамы. Рустам тогда не захотел оставлять меня одну. Из-за вколотых лекарств я проспала почти весь день, а когда проснулась и вышла из комнаты, рисунок и смартфон с разбитым экраном лежали все на том же месте. Я подняла лист, порвала на части и выбросила. Я не знала, видел ли рисунок Рустам. Но теперь знаю, что видел. Он видел... Боже...
Когда мама пришла в себя, ей стало чуть легче, я так и не решилась задать ей вопрос, мучавший меня много месяцев даже после ее смерти. Я не решилась спросить "Мама, тебе тогда стало плохо, потому что ты увидела, как я его рисую? Потому что ты посчитала, что твоя дочь больная? Твой приступ спровоцировала я?" Мама ничего мне не говорила. И Рустам ничего не говорил. Поэтому я старалась сама об этом не думать и затолкать воспоминания о том дне максимально глубоко. Мне даже почти удалось это сделать. А вот начать рисовать заново так и не удалось.
И вот сегодня Рустам говорит мне, что мама ничего не знала. Она ничего не видела. Как он это выяснил? И почему он никогда не говорил, что сам видел рисунок? Почему так долго молчал?
Поднимаюсь с постели и осторожно открываю дверь. Как одержимая иду к тому самому окну. Окну из моих болезненных воспоминаний. Дотрагиваюсь до стекла пальцами, вижу внизу Рустама. Снова у бассейна. Дежавю... Он рассекает прозрачную воду руками, его плечи блестят в свете фонарей двора. Я веду пальцем по окну, обводя контуры его тела. В какой-то миг мужчина поднимает голову и смотрит на меня. Я не отвожу взгляд. Не знаю, сколько времени проходит. Мы так и смотрим друг на друга. Между нами стекло из прошлого. Я отворачиваюсь первая. Снова ухожу в комнату, прислоняюсь к двери спиной и жду, когда он вернется в дом, уйдет в свою комнату. Пять минут, десять, пятнатдцать... Глухие шаги и щелчок соседней двери сообщает о том, что Рустам вернулся. Я должна пойти к нему и спросить обо всем, но мне очень сложно и больно, очень трудно говорить с ним на подобные темы, очень трудно вообще говорить с ним.
Мне нужно охладить чувства и голову.
Бреду к шкафу, достаю оттуда майку-безразмерку. Купальника у меня здесь нет, поэтому я снима юбку с блузкой и натягиваю майку на голое тело. Уже плевать...
Тихо плетусь вниз, мимо комнаты Рустама практически крадусь. У бассейна поднимаю взгляд на окно, рядом с которым только что стояла. Смотрю на него, будто впервые. Как же отсюда все хорошо видно. Он мог и тогда меня видеть, знать, что я разглядываю его.
И вот так, не сводя глаз с дома, я спиной падаю в прохладную воду бассейна. Рустам только что здесь был. Вода ласкала его тело, к которому я не позволяю себе прикасаться. Я будто не в воду, а в него погружаюсь. Тону, уходя все глубже и глубже. Закрываю глаза, затем резко открываю, пугаясь темноты и тишины. Из-за воды изображение рябит. Фонари, деревья, небо – все искажается. Искажается мой хрупкий мир, сотканный из моей же лжи самой себе.
Рустам уже тогда вызывал во мне чувства, которых быть не должно. Он сейчас об этом знает. Он раньше меня понял, что я его хочу.
*************
В мокрой майке я возвращаюсь обратно в дом. Несмотря на то, что на дворе лето, все же ночью воздух довольно прохладный, и я мгновенно замерзаю, стоит мне выбраться из бассейна. Тонкая мокрая ткань как вторая кожа облепляет мое тело. Я шлепаю босиком по теплому деревянному полу к лестнице, но замираю, когда в соседней комнате замечаю блики пламени. Рустам камин разжег? Сейчас? Летом? Почему он не лег спать? Я так надеялась, что он останется у себя в комнате.
Я по-прежнему не нахожу в себе сил выйти на откровенный разговор с мужчиной, но мне становится любопытно, зачем сейчас ему понадобился камин, поэтому я осторожно крадусь к прикоткрытой двери в малую гостиную, бесшумно толкаю ее от себя, и впериваюсь взглядом в Рустама, который на корточках сидит у камина и поправляет угли кочергой. Небольшое пламя отбрасывает красивые тени на стены комнаты и лицо мужчины, делая его профиль острее.
– Ненадолго разжег, только чтобы ты согрелась, – его голос звучит неожиданно. Я подпрыгиваю на месте и невольно отступаю назад, будто готовлюсь к тому, чтобы сбежать. Он поворачивается до того, как я успеваю принять решение уйти или остаться.
– Сядь рядом. Погрейся.
– Сейчас же лето... Я и так быстро согреюсь.
– Летом тоже жгут костры, смотрят на огонь, греют возле него руки и ноги. Идем, Ян. Поговорить надо.
Ну, конечно же... Камин – всего лишь предлог, чтобы удержать меня. Разумеется, он хочет поговорить. Раздумывая над тем, готова ли я сама задавать вопросы и получать на них ответы, я совсем не думала о том, что ему, возможно, тоже хочется обсудить определенные вещи. Только вот какие? Рустам собирается объяснить мне, как выяснил, что мама не знала о том рисунке? Или хочет спросить, зачем я его тогда рисовала? Хотя к чему ему меня об этом спрашивать, если он наверняка и так все понял... Мне стыдно и жутко некофортно из-за этого. А еще некомфортно из-за желания подчиниться, подойти ближе и сесть у огня. Пламя, тепло и его темные глаза, в которых сейчас отражается огонь, очень сильно притягивают.
Рустам опускается с корточек на мягкий ковер и ладонью стучит по месту рядом с собой.
– Иди сюда.
Я начинаю медленно двигаться, наблюдая за ним. Он ничего толком не делает, просто смотрит, разглядывает мое тело, которое абсолютно не скрывает мокрая насквозь майка. Откровенное разглядывание и желание, отражающееся на его лице, заводят меня. Он ведь предупреждал, чтобы я его не провоцировала, но я ведь не делала это специально. Некоторые чувства я просто не могу удержать в себе. Сегодня снова слишком многое случилось, и мне нужно было куда-то это многое деть, как-то остыть. Я вовсе не собиралась щеголять перед Рустамом в майке и надеялась, что он ляжет спать. Да какая теперь разница? Я уже здесь.
Останавливаюсь в метре от мужчины. После бассейна он переоделся в домашние штаны и рубашку, которую застегивать не стал. Я невольно смотрю на его голую грудь и тут же вспоминаю, как рисовала ее.
– Ирина ничего не знала о том рисунке, Яна, – тихо и хрипло произносит Рустам. – Когда она пришла в себя и ей стало легче, я спрашивал ее, помнит ли она что-нибудь перед обмороком. Она ответила, что ей стало нехорошо, когда она поднялась наверх, последнее, что она помнила, это как увидела тебя, ты сидела у окна и что-то рисовала. Больше ничего, малыш. Ей стало плохо еще до того, как она тебя заметила. Ты ни в чем не виновата.
Из сердца будто острые шипы вынимают. Дышать становится легче. Нос начинает щипать из-за подступающих слез, но я держусь и не плачу, лишь поднимаю взгляд к глазам Рустама и одними губами говорю:
– Спасибо, что сказал...
– Не за что, Ян.
– Почему ты... если ты знал, что меня это гложит, почему не рассказал раньше?
– Я не умею читать мысли, малыш. Чтобы прийти к некоторым выводам иногда требуется чуть больше времени. Особенно учитывая то, что ты со мной своими чувствами и переживаниями не делишься и никогда не делилась.
Снова опускаю взгляд и разглядываю пальцы ног, которыми вожу по полу. Не делюсь, верно, я вообще ни с кем не делюсь. Не привыкла. И тем более с ним. Это очень трудно. К тому же, если я начну с ним делиться, это будет означать, что я впускаю его глубже. А чем глубже он в меня проникнет, тем сильнее меня разорвет в итоге.
– Тебе понравилось стрелять? – Рустам протягивает руку, захватывает пальцами подол майки и тянет на себя. Мне ничего не остается, кроме как сделать шаг вперед и оказаться почти вплотную к мужчине.
– Понравилось.
– Еще поедем?
Спрашивает о будущем.. О нашем будущем.
– Поедем... Не переводи тему, – вздрагиваю, когда его пальцы начинают тянуть майку вверх, а сам он встает на колени. Его лицо оказывается прямо напротив моего живота, когда ткань ползет вверх и открывает мои голые бедра, затем живот, горячее дыхание мужчины касается кожи, губы целуют область ниже пупка. – Рустам... я хочу знать... пока могу говорить на эту тему. Ты ведь... видел рисунок, – сипло выдыхаю, когда губы скользят чуть ниже, целуют область лобка, затем ниже, язык проникает между складками, проходит по клитору, а его руки тем временем продолжают тянут майку вверх. Я вцепляюсь в плечи Рустама и сжимаю их пальцами. Стоять прямо, когда от ощущений меня качает, очень трудно, говорить еще труднее. – Видел же рисунок. Почему... не сказал мне ничего тогда? Что я... ненормальная. Что я больная...
– Да я же с ума по тебе сходил, малыш, – хрипит Рустам, и целует между грудей.
**************
– Как я мог считать тебя ненормальной? Скорее, я так думал о себе. К тому же ты – художник, у тебя это в крови, в костях, рисовать ты меня могла, потому что... считаешь мое тело привлекательным, красивым. Считаешь, Яна? – Рустам поднимается на ноги, чтобы полностью стянуть с меня майку и отбросить в сторону.
