Текст книги "Время действовать"

Автор книги: Буби Сурандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

11

Нюбругатан, Эстермальм.

Квадратные кварталы с прямыми перекрестками, прямоугольные фасады и тротуары, будто проложенные по линейке.

На широких мостовых машины стоят в два ряда, насколько хватает глаз. Свобода – это право ставить машину там, где тебе, черт дери, заблагорассудится.

Вдоль тротуаров – десятки магазинчиков со всем тем, чего душа служивого человека пожелает: ноты, или вышивки, или мотки пряжи, или костюмы для занятий дзюдо, или антикварные вещи 50-х годов. Десятки магазинчиков, но никто не толкает ни одну дверь, даже в монопольку.

По тротуарам фланируют дамы – так я называю женский пол старше сорока – в клетчатых фетровых шляпах, поплиновых плащах и рантовых туфлях для гольфа. Господа, то есть мужчины старше тридцати, переходят улицу наискосок, в пиджаках нараспашку и молодежно-развевающихся галстуках поверх кругленьких животиков, наеденных на представительских трапезах.

Ни единого велосипеда, ни одной детской коляски, ни одного сосисочного киоска или уличного певца. Только громыхающая добротность и серая скука.

«Суперкарс» расположилась на Нюбругатан. Табличка на гаражной двери – и ничего больше. Я долго стоял, уставившись на эту табличку.

Либо это какой-нибудь полуизвестный гонщик, который держится на плаву, продавая и перепродавая одни и те же мрачные машины-развалюхи. Боссе Браво со своими экземплярами гоночных «эскортов», или Ралли-Рулле, толкающий «саабы» с турбонаддувом.

Плати первым, останешься последним.

Либо же это самый элитарный автосалон Стокгольма, магазин, куда люди обращаются только по телефону. «Мы демонстрируем нашу последнюю модель «лотус» у вашего главного подъезда». Или: «Ощутите мощь нашей «матры» во время ланча в загородном ресторане». Или: «Звоните нашей хозяйке демонстрационного салона круглые сутки».

Комфорт заменяет спорт.

Я заехал за угол и вылез из «пежо». Лицо пылало, распухшие губы горели. Медленно двинулся обратно, к Нюбругатан.

Ворота гаража были обшиты дубовыми досками. Небольшая дверь, врезанная в ворота, ручка полированной бронзы, кокетливая табличка с черной гравированной надписью. «Суперкарс». Дорого и претенциозно.

И здесь я должен искать убийцу. Журналистика это или работа для полицейского? Стоять у двери и колебаться, зная, что услышишь только вранье и угрозы, если ее откроешь. Это что, журналистика?

Насчет вранья журналистика меня многому научила. Единственно, чему журналистика меня научила как следует, так это тому, что врут все. Сознательно или бессознательно, искусно или неуклюже, из самомнения или страха, для того чтобы с презрением указать тебе твое место, или – в редких случаях – чтобы заставить поверить в разные отговорки. Вот этому и научила меня журналистика: что все врут.

Теперь открою дверь и услышу новое вранье. И новые угрозы.

Но... конечно же, есть разница между журналистикой и работой полицейского. Никто, например, не грозит полицейским. Только совсем уж глупые болтуны грозят полицейским. А журналистам? Им грозят, чтоб показать, что вот, мол, как мы умеем обращаться с прессой. А фотографам?

Эти столь незначительны, что лишь полицейские и снисходят до того, чтобы цыкать на них.

Надо было бы позвонить Зверю. Но я положил ладонь на холодную бронзовую рукоятку и открыл дверь в «Суперкарс».

Передо мной был самый роскошный въезд в гараж из всех, что я когда-либо видел. Теплая подсветка выделяла яркую роспись по штукатурке стен и потолка – просто загляденье. Длинноногая девица с татуированными ляжками верхом на «харлей-дэвидсоне»; «порше-слайдер» входит с заносом в поворот на необозримом пляже. По потолку пущены цветы, змеи, волнообразные фигуры в бешено летящих облаках на фоне желтого эмалевого неба. Уходящий вниз пол рассечен поперечными бороздами, покрыт черным лаком, а узкие тротуары по бокам съезда в гараж устланы зелеными дорожками.

Я ступил на зеленый ворс, надеясь, что дойду до гаража незамеченным. Но тут увидел, что внизу на колонне замигала лампочка. Я закрыл за собой дверь. Лампа перестала мигать, но все еще горела. У них была система оповещения, предупреждающая о появлении подозрительных пешеходов, ведь такие личности машин не покупают. Я засунул руки в карманы, пытаясь к тому же беззаботно насвистывать по дороге. Ничего не вышло. Трудно свистеть, получив пяток раз хорошенько по морде.

После неогаллюцинационного спуска сам гараж выглядел спартанским. Матовый черный пол и девственно-белые стены. Прекрасный фон для лакированных поверхностей машин. На заднем плане, в стеклянной кабине, сидел лощеный молодчик с коричневым загаром от ультрафиолетовой лампы и крашеными седыми волосами. Он говорил по телефону, но перед тем, как отвернуться, бдительно меня оглядел.

«Порше» тут было как плотвы в косяке. Они стояли рядами между белых колонн. Кое-где над ними возвышались жирные серые спины «мерседесов». Вдоль стен там и сям – «БМВ» разных моделей. А в центре, на постаменте из зеркального стекла, располагалась главная приманка «Суперкарс» – низкий, широкий, четырехугольный «феррари» эксклюзивного дизайна.

Я протиснулся между машинами к центру зала – ведь этого «Суперкарс» ждет от своей публики. И там встал, потихонечку оглядываясь.

Сиденья в «феррари» были из кожи, взятой с живота колумбийского ежа, да еще расшитые вручную. Прозрачный руль выдут из венецианского стекла. Литая из титана рукоятка переключения скоростей увенчана рогом носорога. Шелковистые светлые коврики, сплетенные из выбеленных индейских скальпов. Выстреливающиеся пепельницы с автоматическими обрезателями сигар. Говорящий путевой компьютер с информацией о том, где выгоднее заправиться в следующий раз.

Если уж вступать во владение таким стильным автомобилем, то только так: заплатить наличными, отогнать его домой и поставить за коровником, чтобы в нем могли нестись куры.

Нельзя ехать по Сёдертельеледен на «феррари». Едва-едва можно ехать на нем по обычной дороге. Предположим, что ты лихо съезжаешь на такую дорогу с автострады, с удовольствием ощущая силы перегрузки... и вдруг тебя обгоняет потертая «вольво-амазон», причем она проносится по встречному ряду, а ее водитель сидит и ковыряет в носу...

Есть ли в мире что-нибудь более ненужное, чем сияющий новенький «феррари»?

Красавчик-продавец все еще разговаривал по телефону. Я медленно прошелся по рядам «порше», разглядывая номера. DXS-898 там не было. По-видимому, он стоял на заднем дворе, без номера.

Наконец он положил трубку. Сделал несколько записей в большом блокноте, поднялся и, явно колеблясь, направился ко мне. На нем был безукоризненный фланелевый костюм с жилеткой, галстук указывал на принадлежность к какому-то клубу. Он грациозно плыл навстречу, мягко ступая блестящими лаковыми ботинками.

– Привет, – сказал я.

Он не ответил, только сдержанно кивнул. Нынешние мошенники, торговцы подержанными автомобилями, знают все о винах, воспетых Хемингуэем, о рассуждениях Пруста – какого вкуса должен быть цыпленок, и о песнях Сибелиуса, каковые следует петь под рюмку водки.

Они не здороваются, неуклюже выстреливая «привет». Они лишь с улыбкой наклоняют голову, отмеряя наклон в зависимости от того, каков клиент.

– Послушай... – сказал я с запинкой, и это было наихудшее из того, что я мог сказать, ибо такого сорта автомошенники не любят, когда к ним обращаются на «ты». – Послушай, я ищу две машины, которые находятся во владении «Суперкарс» или которые вы кому-то сдаете...

Он поднял одну бровь.

– Одна из них – «порше».

Никакой реакции. Такого добра у них полно.

– С номером DXS-898.

И тут седой юноша меня глубоко разочаровал. За одну секунду его с трудом заученные манеры как ветром сдуло. Лицо исказилось неожиданной злобой. Глаза сузились, а губы произнесли неслышимое ругательство.

– Пошел вон отсюда, – сказал он.

– Как ты можешь так говорить, – укоризненно сказал я. – А вдруг я из полиции?

Он задумался. Мы молчали. Он принадлежал к тому поколению, которое не может сделать определенного заключения, не имея под рукой мини-калькулятора. Я ухмыльнулся ему в лицо.

– У нас нет никакого DXS-898, – произнес он торжественно. – И ты вовсе не из полиции, там такие рожи не держат. Или же ты был бы сейчас на больничном.

Что тут делать? Я заупрямился:

– Картотека говорит, что владельцы – вы. Кто врет? Картотека? Или ты?

Он наконец сообразил спросить:

– Так ты все-таки из полиции?

– Нет, – сказал я. – Скажи, есть у вас «БМВ» 700-й серии с инвалидным оборудованием? Номер MGA-701?

Он повернулся и пошел к своей стеклянной конуре с телефоном. Но потом остановился, медленно обернулся и улыбнулся мне почти дружелюбно.

– Я не понимаю, – сказал он.

Я поджал распухшие губы, ожидая дальнейших признаний. Он поднял взгляд к девственно-белому потолку гаража и задумчиво сказал:

– Приходит в «Суперкарс» бездомный бедняга, весь избитый, и начинает меня допрашивать, требуя выдачи секретов фирмы, а сам даже не представился...

Я осклабился как можно радостнее.

– Я не бездомный, я честный рассыльный-велосипедист, на пенсии. Ты где родился?

Он улыбнулся – белозубая, приятная улыбка на загорелом лице.

– Южный роддом. А ты?

– Там же, на Волльмар Икскюлльсгатан.

Он облокотился на один из «порше».

– Предположим... – сказал он, – только лишь предположим, что у «Суперкарс» есть клиент, который покупает «БМВ-750» за четыреста пятьдесят косых и тратит еще пятьдесят тысяч на инвалидное оборудование... только предположим!

Мы оба понимающе ухмыльнулись и предположили.

– Тогда бы у «Суперкарс» был довольно хороший клиент, – сказал он назидательно.

– Точно, – отозвался я.

– Но тогда скажи мне вот что. Если бы у нас был такой хороший клиент, то с какой это радости я стал бы рассказывать все, что мы о нем знаем, рассыльному-велосипедисту, да еще на пенсии? Который вваливается этак небрежно с улицы и не хочет сказать, как его зовут?

Я напрягся и выдал лучший ответ, который смог придумать:

– Да, никакой радости я не вижу.

Он кивнул и отмерил скупую улыбку:

– Даже если мы случайно родились в одном роддоме?

– Особенно если мы именно там и родились, – признал я.

Он отключил улыбку и выпрямился:

– Наша фирма работает не на виду – это важно при нашей специализации. Но порой к нам заходят случайные типы, люди, которые наверняка не наши клиенты, ни в настоящем, ни в будущем. Поэтому у меня есть одна маленькая кнопка – на нее я нажимаю, если нуждаюсь в помощи охранников... чтобы избежать неприятностей.

– Охранников, – сказал я чуть более радостно, чем следовало.

Он указал на одну из белых колонн. На ней, нацелившись на нас, висела телекамера.

– И тогда появятся охранники? – спросил я. – Из «Сентинел»?

И он подтвердил, кивая и улыбаясь:

– Из «Сентинел».

Я позвонил из телефона-автомата на улице.

– Финансовая компания «Молот». Добрый день, – прощебетал женский голос. В точности такой, какие звучат из репродукторов в аэропорту.

– Привет, – сказал я. – Послушай, мне бы Густава Далля на пару слов.

Впечатление такое, будто ты нажал на кнопку автомата-ответчика:

– Боюсь, что он занят. Мы не могли бы перезвонить вам сами, позднее? С кем я разговариваю? И в чем заключается ваше дело?

– Ты мне позвонить не можешь. Я звоню из автомата. Спроси его... спроси, не ездил ли он на «порше» в четверг утром. Передай привет от того, кто нашел труп. Я перезвоню через полчаса.

Она с привычной сноровкой парировала:

– Я далеко не уверена, что так быстро все ему передам.

– Боже, – фыркнул я, – ты слышала, что я сказал?

– Разумеется, – ответил аэропортовский голос.

– Каждое слово?

– О да.

– А мне так не кажется. Я повторю, спокойно и медленно. Я обнаружил мертвого человека. Поблизости я видел Густава Далля. И теперь хочу спросить – не он ли лишил парня жизни. Или мне прямо пойти в полицию, чтобы они это спросили?

Дубовая дверь «Суперкарс» отворилась, красавчик-продавец выглянул на улицу. Я прижал трубку, помахал ему и высунулся из будки.

– Знаешь, звоню Густаву Даллю! – крикнул я. – Мы встречаемся через полчаса.

Он кивнул, но забыл улыбнуться. Я сказал в трубку:

– Через полчаса.

– Погодите, погодите!.. – закричал аэропортовский голос.

– Какого черта, – сказал я. – Пошевеливайся. Я подъеду через полчаса.

Положил трубку и вылез из будки.

– У этого Густава есть кое-какие проблемы в связи с его автомобилями! – крикнул я через улицу.

Продавец закусил губу, а я неспешно подходил все ближе.

– Будут у него, черт подери, неприятности.

Он неуверенно выпятил губы. Потом сказал:

– Да это всего лишь маленькая техническая хитрость, из-за налогов.

Я кивнул, засовывая руки в карманы брюк.

– Раз ему принадлежит «Суперкарс», так ему нет необходимости покупать свои собственные машины, – продолжил он. – У нас тут постоянно стоят пробные экземпляры.

– Ну, ясно, – сказал я, ухмыляясь. – Если ты богат, то жизнь обходится недорого. И давно у него «DXS-898»?

– Несколько недель.

Я облизал распухшие губы и сделал вид, будто размышляю:

– Но... к чему ему возиться с «БМВ»? С инвалидным оборудованием?

Это была ошибка. Такую вещь я должен был знать.

Он распрямился и хорошенько меня осмотрел:

– Ты журналист?

– Да нет, черт подери, – правдиво ответил я и осклабился.

Он ждал, высокомерно на меня поглядывая. Он ждал, что я поведаю – кто я такой.

– Знаешь, Густав Далль уже наверняка заварил кофе, – сказал я. – Мне надо бежать. Передать ему привет?

Весь его загорелый фасад как будто обрушился.

– Пошел ты к дьяволу, – выругался он.

– Послушай... – сказал я.

Вообще-то я не позволяю так с собой разговаривать, чтобы люди потом горько не раскаивались. Но тут я стоял, опустив руки, лицо горело, и снова с кем-то связываться мне не хотелось.

– Знаешь что, – сказал я, – сегодня я немного не в форме. Может, только подбросить тебя в воздух, а ты уж сам брякнешься и ушибешься?

Он сделал какой-то знак пальцем.

– Да, где у него контора, у Далля? – спросил я.

Он долго думал, как бы ответить попрезрительней. Но у него это не получилось, калькулятора с собой не было. Наконец вытянул руку и ткнул большим пальцем:

– Вон там. Следующий дом. Первый подъезд.

Вот как все порой бывает просто. Усталость навалилась на меня.

– А, – сказал я, – понятно.

В маленькой кондитерской пахло свежим хлебом и только что заваренным кофе. Я сидел и ждал, пока не пройдут полчаса. Потом пошел к телефонной будке.

– Финансовая компания «Молот»...

Я не дал ей договорить:

– Держу пари, что он хочет со мной побеседовать.

Аэропортовский голос стал ледяным:

– С кем я разговариваю?

– Утри слюни, сестренка.

Она молчала секунду. Потом прозвучала уже новая, заученная фраза:

– Подождите минуточку, соединяю с директором Даллем.

Ждать пришлось долго.

«Пежо» стоит на Коммендёрсгатан. Наверняка уже штраф повесили.

Внезапно в трубке раздался невнятный голос:

– Далль слушает.

– Привет, – сказал я. – Это я обнаружил труп.

Долгое молчание. Потом он фыркнул:

– Это что, какая-то шутка? Или глупая игра?

Голос был хриплый, хозяин кашлял и отхаркивался.

– Я обнаружил труп, – снова заговорил я. – А перед домом стоял твой «порше». И мне хочется с тобой поговорить.

Было слышно, как он высморкался, потом откашлялся.

– Во-первых, какой такой труп? Во-вторых, у меня нет никакого «порше». В-третьих, если б вы знали, как много дураков звонят мне. И каждый второй пытается шантажировать.

Я прижался пылающим лбом к стеклу будки. И сказал:

– Труп Юлиуса Боммера. У меня есть фотография, где твой «порше» стоит перед его домом в то утро, когда его убили.

Он хрипло вздохнул и сказал изнемогающим голосом:

– Боже милостивый! Где вы сейчас находитесь?

– На Нюбругатан, рядом с твоей конторой.

Он ответил – внушительно, в тоне приказа:

– Идите сюда немедленно, чтоб я мог узнать, чего вы хотите.

Я молчал до тех пор, пока не услышал его голос снова:

– Алло? Алло?

И тогда я сказал:

– Зачем мне это нужно?

И положил трубку.

До подъезда я добрался меньше чем за тридцать секунд. Дом истинно эстермальмского стиля, пять этажей, четыре угла. Архитектор попытался улучшить впечатление, пустив между окнами двух верхних рядов вьющиеся гирлянды из светлого гранита. В цокольном этаже помещался большой магазин электрооборудования, который, по-видимому, охотно отпускал товар в кредит – в каждом обращенном к улице окне виднелись хрустальные люстры. Да еще парикмахерская, мужская и женская, но без единого клиента.

Дверь подъезда была отделана дубовыми панелями и зеркальными стеклами. Я стоял и смотрел на все это несколько секунд.

Напротив финансовой компании «Молот» расположился небольшой продовольственный магазин. Я вошел туда, встал у лотков с зеленью, потому что они были у окна. Нюхал огурцы, щупал морковку.

Наконец за зеркальными стеклами напротив, через улицу, появилось чье-то лицо. Панельная дверь отворилась – медленно, осторожно. Кто-то стоял там в полумраке, оглядывая улицу. В щель высунулась голова. Щетка белокурых волос. Мускулистое туловище. Кожаная куртка, джинсы, сапоги.

Я мрачно отсалютовал ему сквозь витрину, взяв в руку самый большой лук-порей.

– Здорово, Гугге, – сказал я.

12

Зверь остановился, увидев мою машину. И тут же отвернулся и уставился в какую-то витрину, ловя в ней слабое отражение улицы. Я улыбнулся: Зверь, мой друг, вызывающе длинноногий, руки спрятаны в складки пончо, черные локоны развеваются на ветру. Если он хочет остаться незамеченным в Эстермальм (Стокгольм, Швеция), так ему надо закопаться в землю.

– Э, – сказал я, – иди сюда. Ты уже обманул полицию безопасности. Они не сильны в уличных играх.

Гугге тоже в этом не был силен. Но вот ирландцы – да. Может, Зверь был прав.

Я вылез из «пежо» и направился к Нюбругатан. Именно такого поведения и ждал от меня Зверь. Я остановился у какой-то витрины. Он прошел мимо меня. Я стоял и думал, держа его в поле зрения уголком глаза.

Зачем я ему позвонил? Почему вдруг перепугался? Почему боялся войти в дубовую дверь?

Зверь исчез.

Я выругался и двинулся к пахучей кондитерской. Он пришел лишь через десять минут. Передо мной к тому времени стояла дымящаяся чашка и лежала плюшка с глазурью. Он взял со стойки черный кофе и сел рядом со мной.

– Nada, – сказал он. В смысле – ничего. Никто за мной не шел. Никто за мной не следил. Никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса.

– Но, Зверь... почему я боюсь?

Его черные глаза обшарили меня, холодно и бесцеремонно, как оглядывают чужака.

– Нет враг опасней, – Зверь наконец чуть улыбнулся, – чем богатый человек, который отчего-то в страхе.

Я помотал головой.

– Дело не в деньгах.

– Нет враг опасней, – тут он уже не улыбался, – чем богатый народ, который стерегет свои богатства.

Очень уж глубокомысленно.

– Стережет, – поправил я его с раздражением.

– Нет враг опасней, – теперь его голос звучал мягко, – чем вор, который стерегет свою раздобычу.

– Добычу, – прошипел я. – Ладно, вот я – то самое поколение, которое обворовало тебя, твою страну и твой народ. Но я боюсь не из-за этого.

Он скривился:

– Вы все меня обкрали. Вы все в страхе. Вы зовете меня террорист, ожидая, что я буду вам мстить.

Я перегнулся через стол и взял его за ворот:

– Кончай трепаться. Я никогда не боялся мести, что бы я ни творил в своей жизни. Так чего же я боюсь сейчас?

Девица за стойкой взирала на нас с изумлением. Зверь спокойно улыбнулся ей своей широкой белозубой улыбкой.

– Потому что у него много есть чего стеречь, и он в страхе, и это делает его опасным. А ты в страхе потому, что об этом знаешь.

Я заерзал на стуле и выдохнул:

– Зверь...

Он осторожно разжал мои пальцы, сцепленные на его воротнике.

– Больше всего людей страшит неизвестность, – сказал он. – Ты в страхе потому, что не знаешь, может ли он чинить тебе вред.

Его брови вздыбились, он улыбнулся.

– Что он может сделать? Пробовать прятать тебя в тюрьму? Там ты уже бывал. Пробовать убить тебя? Многие уже пробовали. Никому не удалось. Стараться победить тебя...

– Болтовня все это, Зверь. Ты мне ответь, ответь – почему я боюсь.

Зверь опять улыбнулся, потряс головой. Его черные глаза могли быть как камни. Но теперь они излучали тепло.

Он медленно наклонился вперед и похлопал меня по щеке:

– Это так просто.

Рука была холодная и сильная. Я прижал ее к своей пылающей щеке.

– Зверь, он может мне сделать плохо?

Он кивнул:

– Compadre, он может сделать тебе очень плохо.

Я выпустил его руку и перевел дух:

– Почему? Почему?

Зверь откинулся на спинку стула. Его глаза сузились. И он сказал:

– Потому что ты влю′блен.

Мы сидели молча, поглядывая друг на друга поверх кофейных чашек.

– Влюблён, – поправил я его автоматически.

Зверь справился с большой входной дверью за пятнадцать секунд. При входе был домофон с целой батареей кнопок. Он нажал на все сразу, притиснув их ладонями. Из динамика вырвалась какофония голосов, но Зверь всего-то и сказал:

– Это Калле! Это Калле! Это Калле!

Замок зажужжал, и мы вошли.

Коммандитная компания «Молот» помещалась на верхнем этаже. Лифт с лязгом поднимал нас мимо мраморных площадок, высоких двойных дверей, ведущих в жилые квартиры. Адвокаты, экономисты-консультанты, ревизоры, специалисты по рынку. Таблички с именами на дверях были крупные и безукоризненно чистые – в этом здании хватало работы целому взводу уборщиков, изо дня в день полировавших бронзу.

Лифт прошел все эти этажи, потом какую-то шахту над ними и остановился на площадке, где была только одна дверь.

– Что теперь? – сказал Зверь.

Дверь была стальная. Ни ручек, ни звонка, ни таблички. Даже петли были потайные.

Я воздел руки кверху, изображая волшебника:

– Сезам, откройся!

Зверь засмеялся, но тут раздался негромкий голос из динамика:

– Добрый день. Чем можем быть полезны?

Тот самый аэропортовский голос.

– А, привет, – сказал я. – Это я звонил насчет трупа!

Позади нас лифт пришел в движение. Исчез в шахте. Лестницы тут не было. Зверь пригнулся и быстро обежал площадку, простукивая стены. Скрытых дверей или потайных панелей он не обнаружил.

– Кончай выдрючиваться, – сказал я аэропортовскому голосу. – Густав Далль меня ждет.

Зажужжал электромотор. Стальная дверь медленно поползла вверх, как в гараже. Сперва показался кроваво-красный ковер, потом группа хрупких белых стульев в стиле рококо, украшенных золотом. А дальше – вход в «Молот», выглядевший классом выше, чем стандартная роскошь прочего здания: резьба по светлому дубу, окна с гравировкой по стеклам, бронзовые дверные ручки и древний почтовый ящик.

Это был истинный вход в финансовую компанию «Молот». Стальная дверь служила только целям безопасности. Мне и Зверю выдали увесистый комплимент: поджидая нас, опустили бронированную дверь.

Но Зверь был не в восторге.

– Una trampa, – пробурчал он.

– Мы уже в ловушке, – сказал я. – Нажми на кнопку лифта и убедишься.

Зверь протянул руку и нажал. Лифт никак не среагировал. Тросы не задвигались.

– Ладно, – сказал я и ступил на красный ковер.

Зверь стоял возле лифтовой шахты. Мы следили за стальной дверью с дистанционным управлением. Но ничего не происходило.

Я потрогал ручку резной дубовой двери. Дверь была не заперта.

– Ладно, – снова сказал я, придерживая дверь для Зверя.

Мы скользнули в холл, настороженные, словно испуганные коты.

Мебель стильная, ковры восточные, кричащие полотна на стенах, и в глубине, за письменным столом, на коем можно бы было проводить чемпионат мира по настольному теннису, – какая-то женщина.

– Добро пожаловать, – произнесла она с хорошо заученной вежливостью.

Тот самый голос, аэропортовский. На его хозяйку стоило посмотреть. Ее будто изготовили в соседнем гараже, где стояли «порше»: полировка на лице, обтекаемые формы прически, выдвижные обводы в лифчике, документы указывают на 1948 год, но корпус сменили в прошлом году. Она была столь же натуральна, как пластмассовый огурец на витрине, и сексуальности в ней было столько же.

– Директор Далль ожидал только одного посетителя.

По-видимому, она была идеальной секретаршей для владельца «порше». Я не мог глаз от нее отвести. Корсет, должно быть, сварен из нержавейки.

– Придется ему примириться с двумя, – сказал я.

Она изучала мое измочаленное лицо. Улыбнулась вдруг, показав идеально белые зубы. Наклонилась к переговорнику и сказала:

– Здесь два посетителя. Попросить их войти?

Из репродуктора раздалось что-то неразборчивое, и она указала на еще одну дубовую, двойную дверь. Та медленно скользнула вверх. Видно, она нажала на кнопку.

Я шел, широко шагая, по темному ковру, расстилавшемуся от стены до стены. Комната была величиной с поле, в ней можно было чинить самолеты. Две стены – сплошные окна. Зверь шел вплотную за мной, мы оба остановились в удивлении, едва переступив порог.

Вся комната пропахла сладкими духами.

А он был в ней один.

Густав Далль сидел в пухлом кожаном кресле как раз там, где углом сходились большие окна. Комната была обставлена скромно. Тяжелые белые гардины из расшитого вручную шелка струились по двум стенам, предметы искусства стоимостью в миллионы были развешаны по двум другим. Мебель из бородавчатой березы, посуда с гравировкой, бронза – все это хвастливо сгрудилось вокруг письменного стола.

Зверь и я стояли, принюхиваясь. Запах духов был одуряющий.

– И кто же это из вас выпендривался по телефону?

Голос был хриплый, затрудненный.

– Я, – ответил я. – Уютное тут у тебя гнездышко.

Он был здоровенный – невысок ростом, но широкоплечий и плотный. Мое распухшее лицо явно забавляло его, но до улыбки дело не дошло.

– Почему? – прохрипел он.

– Что – почему?

– Почему выпендривался?

Я пожал плечами:

– Надо было как-то попасть сюда.

Он засмеялся – тоже с хрипотцой:

– Ты небось мастак... выпендриться. Это видно... по твоему лицу...

Вера в себя просто била в нем ключом. Запах духов ходил по комнате волнами. Щеки у него были выбриты до блеска, голубые глаза с красными прожилками, волосы плотно приглажены.

– Borracho, – сказал Зверь, не глядя на меня.

Я кивнул.

Густав Далль был алкоголик. Знакомый облик – таких, как он, я видывал и ранее.

Выпьют и закуролесят. А с похмелья начинают ко всему придираться. В полночь – генералы, наутро – капралы. Крикливые и злобные перед тем, как отключиться, въедливые и придирчивые на работе утром. Утренние часы – самые ценные, а им приходится доказывать, что для настоящих мужчин алкоголь накануне вечером – так, пустячок, приятное времяпрепровождение. По утрам-то они в порядке, хоть на выставку. Благоухают лосьоном, дезодорантом и присыпкой для ног.

Такие алкоголики всегда ухоженны, всегда нахальны, всегда настырны.

– Вот она, Швеция, – сказал я, не обращаясь ни к кому.

Публика насторожилась, ожидая дальнейших проявлений мудрости.

– В Швеции люди думают, что чем ты громогласнее выступаешь на совещаниях, тем ты напористее в деле.

Далль улыбнулся, но по вискам у него тек пот – это выходил вчерашний алкоголь.

– Я деловой человек, – прогудел он, как бы рассуждая о чем-то. Голос звучал глухо, но спокойно. – Веду дела такого уровня, что на меня всегда обращено внимание. Правительство, госбанк, биржа, средства информации. Все за мной наблюдают. Я не могу позволить себе никаких скандалов. Они могут стоить мне слишком дорого.

– Труп, – сказал я, – труп, который раскачивается на веревке под потолком в разгар всех твоих операций с компаниями по охране, – это могло бы считаться скандалом?

Густав Далль молча кивнул. Я не продолжал.

– Случается, – прохрипел Густав Далль, – что сюда приходят люди, чтобы угрожать мне. Угрожают тем, что мне нужно меньше всего, то есть скандалами. – Он фыркнул. – Деловые люди моего уровня быстро приноравливаются управляться со скандалами. Это вообще-то просто... надо избегать их или не допускать. – Тут он улыбнулся с видом раздражающего превосходства. – А от тех, кто угрожает... откупаются. Следуя чисто деловым принципам. Обычно это стоит пятьдесят тысяч крон.

Он сделал нарочитую паузу. В комнате было тихо.

– Такова цена просчетов, – зло прохрипел он под конец.

Новая деланная пауза. Я взглянул на Зверя. Он стоял в центре ковра, скрестив руки на груди. Лицо его ничего не выражало.

Густав Далль отхаркался.

– Обычно я делаю так: «А» приходит, хочет продать скандал. Я предлагаю пятьдесят тысяч крон. Он говорит «нет». Тогда я обращаюсь к «Б», возглавляющему специализированную организацию, и говорю: «А» упрямится, ты его не уговоришь? Получишь пятьдесят тысяч крон!

Он мрачно улыбнулся.

– Пока что мне всегда везло. И оба решения стоят одинаково. Что доказывает, что деловой подход к проблемам – самый здоровый.

– Ты и с Юлиусом Боммером сделал то же самое? – спросил я.

Густав Далль помотал головой.

– Нет, – прохрипел он, улыбаясь, – мои специалисты никого не убивают. И кто такой этот Юлиус Боммер?

Я звучно вздохнул.

– Деловая жизнь похожа на все остальное, – сказал я. – И хуже всего, что и там попадаются самоуверенные индюки.

Его улыбка стала еще шире. Он обожал ругаться.

– Вести дела – не бог весть какое искусство, – продолжал я. – Рецепт один: покупай подешевле, продавай подороже. Но дела могут запутаться, если столкнешься с такими тупыми гусаками, как ты. Людьми, которые даже не могут отличить покупателя от продавца.

В светло-голубых глазах что-то блеснуло.

– О, – сказал он весело, – ты, значит, хочешь что-то у меня купить?

Я присел на одну из березовых скамеечек.

– У тебя нет ничего для продажи, – заметил я. – Единственное, что у тебя есть, это деньги, такие деньги, какие обеспечивают тебе только презрение.

Его улыбка стала еще шире.

– Я хочу знать, кто убил Юлиуса Боммера, – сказал я. – Хочу знать, почему его убили. Хочу знать, почему твоя машина смылась оттуда после убийства. И хочу знать, какое ко всему этому имеешь отношение ты.

Густав Далль взирал на меня без всякого выражения. Потом поднял четыре пальца.

– Первое: я не знаю, кто убил Юлиуса Боммера. Я не знал, что его убили. Я даже не знаю, кто он такой.

Он пригнул мизинец. Три пальца все еще торчали.

– Следовательно: я не знаю и почему его убили.

Остались два пальца.

– Я не понимаю, какое отношение к делу имеет моя машина. Ты говоришь о каком-то «порше». У меня нет никакого «порше».

Последний палец.

– Какое я могу иметь отношение к убийству, о котором даже не слышал?

Густав Далль потянулся. Лениво переменил позу, взялся пальцами за складки брюк и заботливо поправил их перед тем, как положить ногу на ногу. От этих небольших движений по комнате волной прокатился приторный запах духов. Он вежливо улыбнулся:

– Итак, у тебя остается только один вопрос, а именно: почему я впустил тебя сюда? Почему вообще принимаю тебя? Ответ: у меня со скандалами связан неприятный опыт. Я хотел увериться, что ты не собираешься делать бизнес на каком-нибудь скандале.

Я осторожно потрогал пальцами свое болезненно чувствительное лицо. На опухших местах вылезала щетина.