Текст книги "Время действовать"

Автор книги: Буби Сурандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

7

Как всегда по воскресеньям, Тарн был в главной редакции центром всеобщего внимания.

– И они спросили Свена Голубя,[41]41
  Свен Голубь (Дюва) – храбрый солдат, персонаж патриотической поэмы финско-шведского писателя Ю.-Л. Рунеберга.


[Закрыть]кем он хочет быть, когда вырастет. И он ответил: ясно, солдатом. И они спросили малютку Тарна, кем он хочет стать. И я ответил: социал-демократом!

Хохот перекатывался по большой комнате. Тарн прогуливался между ромбовидными столами, жуя бутерброд. В руке он держал бутылку легкого пива.

– Жалко, что я стал журналистом. Подумайте только, чего бы я добился к теперешнему дню! Я бы стал директором винной монопольки, или госбанка, или конторы по техосмотру автомашин. Получал бы пенсию – две-три месячных ставки – со старых мест работы в министерствах или комитетах. Пользовался бы бесплатной консультацией по налогам, даровым трехнедельным отпуском – с секретаршей! Дачей на Форе и столиком у окна в кафе оперы. А может, стал бы министром с правом врать сколько душе угодно. И уж когда бы совсем состарился и вышел на пенсию, давал бы интервью «Утренней газете» при каждом политическом кризисе – этакий оракул Движения!

Воскресенья были дни спокойные. Вокруг столов сидели только врио, которые Тарна раньше не слышали. Они хохотали от души. Кто-то даже начал протестовать:

– Но буржуи здорово врали! Один из них обещал, что атомную электростанцию не будут загружать топливом...

– Та-та-та, – прервал его Тарн. – Правил не знаешь. Буржуи не могут врать рабочему классу. Но пролетарии могут врать высшему классу... это традиция – надувать прораба, да и чертовски приятно. И лидеры социал-демократов врут, потому что это старый добрый шведский рабочий обычай.

Да-а, Тарн в качестве заведующего винным магазином!

– Но что случилось? Почему ты не стал директором-распорядителем винной монопольки?

Он изобразил бурное отчаяние:

– Они не желали, чтобы я был членом «Молодых орлов». Сказали, что я буржуазный идеалист. Я хотел Свободы, Равенства и Братства. Они хотели Самоопределения, Уравниловки и Генерального директора. – Тут он увидел, что я стою в дверях. – Нет, вы посмотрите – агент ноль ноль тринадцать! Ты же сказал, что она клюнула!

Я пожал плечами – нет, мол:

– Ошибся я.

Он угрожающе помахал бутербродом:

– Как ошибся, намного?

Ах, Тарн, старая лиса.

– Целиком и полностью.

Он сделал вид, что удивлен:

– Так она тебе потом не позвонила домой?

Вот так, значит, они следили за мной, когда я возвращался пешком от Риддархольмен. Ну и времена. Положиться можно только на своих врагов.

– Никто мне домой позвонить не может, – сказал я. – У легавого, что прослушивает мой телефон, такая астма, что ничего не слышно, кроме его хрипа.

Тарн улыбнулся с явным сомнением. Потом обнял меня за плечи и повернул к публике:

– Дамы и господа, перед вами уникальный, редкостный тип гражданина нашей Швеции, страны всеобщего благосостояния: нищий социал-демократ! Можно тебя спросить, брат, как это так получается?

Он поднес мне ко рту пивную бутылку, словно микрофон.

– Гм, – прочистил я горло, – не знаю. Наверняка не те вечерние курсы окончил.

Тарн затараторил, как настоящий радиорепортер:

– Так ты, выходит, не знаком ни с одним министром, который мог бы помочь?

– Ну-у, – протянул я, – только и встречал что двоих.

Тарн и дергал меня, и толкал – так, видно, положено при радиоинтервью.

– Расскажи, брат, расскажи!

– Что ж, – сказал я. – Один был премьер-министр. Пытался выудить у меня сигарету. Когда я сказал, что не курю, он надулся. А потом заявил – вроде бы чтоб меня утешить: я, мол, тоже некурящий.

Над этим все посмеялись – узнали деятеля. Тарн хлопнул меня по спине:

– А второй, братишка? Кто был второй?

– Это было в Сантьяго-де-Чили, – сказал я, – в отеле «Каррера». Он наклюкался до того, что глаза у него смотрели в разные стороны. Но все еще пил и хвастался, что с ним целый час разговаривал президент Альенде.

– Ну-у, он и с тобой разговаривал?

– Альенде?

– Нет. – Тарн поморщился. – Шведский министр, социал-демократ, идиот ты этакий!

– Ах, этот, – сказал я. – Конечно. Конечно, он со мной разговаривал.

– Расскажи, что он говорил. Все выкладывай, брат!

– Ладно, – согласился я. – Он сказал не так уж много. Он сказал: ты, журналист, можешь сообразить для меня какую-нибудь блядь?

Над этим тоже посмеялись. Тарн, улыбаясь, поднял бутылку кверху:

– А что ты, брат, ему ответил?

– Я ответил, что не могу. Я не журналист, сказал я, а всего лишь фотограф,

Это вызвало еще больший смех. А после того, как Тарн уговорил меня рассказать, кто был этот министр, нам зааплодировали.

Тарн насмешливо оглядел меня и отпустил с миром. Я отвлекал на себя внимание публики в его раннем воскресном шоу. Ребята воспринимали его как противовес телевизионному «Прекрасному воскресенью».

Он хлопнул меня по спине еще раз и произнес что-то, чего я не расслышал из-за смеха.

– Что? – переспросил я.

Тарн кивнул и повторил язвительно:

– Рикардо звонил. Хотел с тобой поговорить.

Рикардо? Зверь!

Я быстро вышел в комнату фотографов. В моей ячейке лежала записка и номер его телефона. В спортивной редакции нашлась пустая комната, где меня никто не мог потревожить. Набрал номер.

– Quien habla?[42]42
  Кто говорит? (исп.)


[Закрыть]– произнес тягучий густой голос.

– Это я. Что-то случилось?

– Ничего, – спокойно отозвался густой голос. – Я только любопытный. Ты звонил нашему другу, которого мы вчера встречали?

– Нет, не успел, – сказал я. – Думал, у тебя есть новости.

Зверь тихонько засмеялся.

– Ты никогда не станешь настоящий subversivo.[43]43
  Подрывной элемент (исп.).


[Закрыть]Слишком неспешный.

В этот день я не работал. Оправдываться было нечем.

– Ладно. Позвоню.

Пришлось повозиться, пока нашел визитную карточку. Я выбрал конфиденциальный номер. Он ответил сам:

– Да, Янне слушает.

– Привет, Янне. Я был у тебя вчера, со списками персонала.

– Да-да, – быстро ответил он. – Погоди минутку.

Резиновые подошвы скрипели, когда он шествовал по паркетному полу. Захлопнулась дверь. Зашелестело в трубке – он снова ее поднял.

– Ты ходил дверь закрыть, – сказал я.

– Ну да, – сказал он и озадаченно помолчал. Потом решил, что я шучу, и продолжил:– Ты сказал правду. Человек по имени Юлиус Боммер был найден мертвым утром в четверг.

И он еще назвал идиотом меня.

– Теперь я об этом деле знаю чуть больше. – Ян Нуккер старался говорить внушительно и отчетливо. – Этот человек повесился. Полиция уверена, что самоубийство. Он работал в «Утренней газете», одинокий, разведенный.

Он ожидал похвалы, но я молчал. У директора фирмы «Охрана А/О Сентинел» есть друзья в полиции. Ему следовало бы узнать побольше, несмотря на лето и конец недели.

– Я хочу кое-что тебе заявить в связи с твоим визитом.

Да парень просто речь держал, как будто для потомков.

– У тебя магнитофон включен? – спросил я.

– Да, фактически включен, – ответил он. И подождал – не буду ли я протестовать. Но я молчал. – Ты слушаешь? – спросил он спустя некоторое время.

– Ну да, – сказал я. – Давай заявляй.

Он тут же приступил к делу:

– Так вот, я хочу заявить, что я никогда не имел никакого контакта с указанным человеком. Следовательно, он звонил не мне... то есть до того, как умер.

Интересно, сколько ему рассказали в полиции.

– Я проверил также все, что относится к моему алиби, – продолжал он.

Нет, этот день просто кишел чокнутыми.

– Дружочек, – сказал я, – так далеко заходить тебе не было необходимости.

– У меня полное алиби, распространяющееся на шестьдесят часов в период... наступления смерти, – сказал он, очень довольный собой. Потом прочистил горло и продолжал: – Но я сознаю, что ты, возможно, каким-то косвенным образом можешь замешать «Сентинел» и меня в сию неприятную историю. Поэтому хочу предложить небольшую договоренность.

Сколько он может стоить? Миллионов десять, по-моему. А то и больше.

– Гм, – промычал я.

– Я назову тебе человека, который знает все о «Сентинел». Если кто и может что-то извлечь из распечаток, так это он. Но я назову его только при одном условии – что ты признаешь одну вещь, то есть признаешь правду, а именно: что ты вступил в контакт со мной, руководствуясь просто догадкой. Ты не можешь знать ничего такого, что связывает меня с Юлиусом Боммером. Ничего такого не существует.

Этот парень знал, как делают дела. Более весомого предложения он мне явно не сделает. Не может. Он пошел с маленького козыря и загородился магнитофоном.

– Ты прав, – сказал я. – Я вступил с тобой в контакт только потому, что твое имя стояло в списках сверху, под рубрикой «консультанты». Другой причины нету, по крайней мере пока. Ну вот, я выложил свои карты. А что у тебя?

Он облегченно вздохнул.

– Я знаю, как зовут человека, который проработал в «Сентинел» почти сорок лет. Он много лет был директором-распорядителем, до прошлого года. Тогда там сменился владелец. Он же, как и многие другие, ушел из «Сентинел». А я тогда поступил туда на работу.

Я помотал головой. Господин Нуккер получил хорошую цену за дешевый товар. Мне бы самому сообразить.

Юлле был журналист с тридцатипятилетним стажем. Он не стал бы звонить какому-то щенку, попавшему в фирму лишь в прошлом году. Он бы позвонил ветерану, кому-нибудь, о ком он часто слышал. Но почему он позвонил, почему?

– Что в этих списках такого, что заставило его звонить в «Сентинел»?

– Не спрашивай меня. – Ян Нуккер был явно доволен. – Не имею ни малейшего представления. Человек, к которому тебе надо обратиться, это Карл Юнас Бертцер, бывший директор-распорядитель «Сентинел». Живет в Сальтшёбадене.

Он заботливо продиктовал мне имя по буквам. Опасность-то миновала. Дело закрыто. По его мнению, мы могли быть друзьями, он мог поделиться и хорошим советом, их у него навалом:

– Знаешь, в этом бизнесе пользуются конфиденциальными номерами телефонов. Если кто-то не отвечает на тот номер, что указан в телефонной книге, то надо раздобыть его секретный номер.

Дело было гораздо проще. Карл Юнас Бертцер вовсе не указан в телефонной книге. Директора охранных фирм, видно, обходятся визитками.

Я сидел некоторое время, нерешительно вертя в пальцах листок. Карл Юнас Бертцер. В Сальтшёбадене. Юлиус Боммер звонил ему из Таллькруген. Если он вообще кому-нибудь звонил.

В спортивной редакции было тихо. Работа начнется позднее, когда поступят результаты соревнований. Одинокий корректор читал что-то, сидя у длинного стола. Его я не знал. Он мне только кивнул.

– Есть отдельная телефонная книга по Сальтшёбадену? – спросил я.

Он помотал головой и вновь погрузился в свое чтиво. Я наклонился посмотреть – что он читает. Мемуары Казановы:

«Большинству любителей женской красоты мало дела, а то и вовсе нет никакого дела до ног...»

Достаточно.

Я вышел из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь. День только начинался. Я был свободен. И ни один убийца еще не схвачен.

Прямо по коридору в редакцию уголовной хроники. А вот и Тарн – я увидел его за дверью. В одной руке держит сигарету, а в другой – страницу из вечерки. Обе руки у него трясутся.

Меня он увидел, лишь когда я уселся рядом.

– Это правда? – улыбнулся он. – Ну, эта история в Чили?

Я зажмурился и медленно кивнул. Насчет Чили врать не приходится. Там случаются только невероятные вещи.

– Что тебе надо? – спросил он бесцеремонно.

– Я подумал... – ответил я, – что не мешало бы обратиться к кому-нибудь, кто хорошо знаком с перевозкой ценностей.

Появилось солнце, залило комнату светом. Тарн выглядел усталым, лицо слишком уж одутловатое, глаза слишком уж жесткие.

– Кто знает все об этой отрасли? – рассуждал я. – Кто знает, возможно ли такое вообще... я имею в виду серию ограблений на сотню миллионов...

Тарн обратил взгляд к свету. Погладил подбородок, раздумывая. Но думал он о чем-то совсем другом.

– Вот кстати... – сказал я, – как звали того мужика, что был много лет директором-распорядителем в «Сентинел»?

Он нехотя повернулся ко мне.

– Ты имеешь в виду Бертцера?

Я поднял руку:

– Точно, Бертцер! Нельзя ли его спросить?

Тарн молча взирал на меня. Глубоко затянулся сигаретой.

И наконец произнес:

– Послушай, я не могу вести частные расследования...

– Понимаю. Но где найти Бертцера?

Тарн сидел молча довольно долго. Его вроде трясло.

Наконец он сказал:

– Тебе надо знать одну вещь. Тут, в редакции, не пытайся отличиться. «Утренняя газета» – это царство посредственностей, управляемое слабым и тщеславным карьеристом. Что бы ты ни делал, какими бы мотивами ни руководствовался, тебя будут подозревать в одном: в попытке укрепить собственное положение. Все будут уверены, что ты всего лишь выслуживаешься, лишь пытаешься добиться для себя новых привилегий. В «Утренней газете» главное – не действительность, не истина, не увлеченность или рутинная журналистская работа над тем, что важно в этот день. В «Утренней газете» главное – карьера. Карьера посредственностей. И знаешь почему?

– Да, – сказал я. – Они ко всему относятся серьезно.

Наконец-то он улыбнулся:

– Посредственности всегда серьезны. Это единственное, чем они могут похвастаться. Но тут другое: они составляют большинство. Подавляющее большинство.

– О'кей, – сказал я. – Где найти Бертцера?

Он взглянул на меня как-то неуверенно. Потом засмеялся и сказал:

– Ну да, ты же «только фотограф». Правильный ты сделал выбор. Журналистика – это искусство смешного.

– Прекрасно. Как насчет Бертцера?

Тарн поднялся со стула.

– В книге его нет. Помнится, в прошлом году мы его едва разыскали – ну, когда «Сентинел» был продан. Где-то у нас есть его номер.

Он погрузил дрожащие пальцы в картотеку. Неуклюже пролистал пачку бумаг, сняв их с полки. Сигаретный дым ел ему глаза.

– Вот черт, – выругался он. И пошел к компьютеру на столе в углу. Врубил его, начал производить какие-то манипуляции. – Он, конечно, вот тут.

– Где это? – спросил я.

Тарн положил дымящуюся сигарету на край стола.

– У нас все шведы внесены в компьютер, – сказал он, тюкая по клавишам. – Мы арендуем банк данных у Центрального статистического бюро. Ага, вот он!

Я поднялся, чтобы посмотреть. На экране светился адрес: Бертцер Карл Юнас, род. 4 апреля 1927, Адмиральская улица, 48, 13300 Сальтшёбаден.

– Ему неплохо живется, – сказал Тарн. – И у него секретный телефон.

Тарн пошел снова к своему столу. Снова взял вечерку. Дым от сигареты плыл к потолку. Я взглянул на экран еще раз.

– A y тебя в этом банке и все номера автомобилей есть?

Я ему явно надоел.

– Позвони в справочную автоинспекции.

– Полдня висеть на телефоне.

– Позвони в справочную Висбю или Лулео.

– А кроме того, сегодня воскресенье, – добавил я.

Тарн протянул руку и погасил сигарету. Потом встал и направился к компьютеру.

– Какой номер-то у машины?

Номер я помнил:

– «МГА-701».

Клавиши защелкали. Тарн взглянул на меня с неожиданным интересом:

– «БМВ-750» с мотором «У-12». Оборудован для инвалидов, имеет ряд льгот. Владелец – фирма «Суперкарс» на Эстермальме. А «Суперкарс» принадлежит «Молоту», то есть Густаву Даллю.

Единственное, что оказалось мне известным, было имя – Густав Далль. Финансист из рода мультимиллионеров. Завсегдатай ипподромов. В налоговой декларации всегда ноль доходов. Любитель ходить под парусом. Собирает произведения искусства. Меценат, хотя кто знает, что это означает. Когда клуб фотографов попросил его помочь с выставкой фотоновостей, он не захотел ни с кем встречаться.

Тарн ухмыльнулся:

– «Молот» – это его компания по вложениям капитала. «Сентинел» в прошлом году был куплен именно «Молотом». Но какое отношение имеет «БМВ» с мотором «У-12» к отставленному от дел директору «Сентинела»? – Он подошел к своему пиджаку и выудил новую сигарету. – Тебе с этим ни за что не справиться, – сказал он, чиркая спичкой.

– Наверное, – сказал я и вышел.

В комнате фотографов я набрал номер.

– Зверь? Поехали, прокатимся. Я за тобой заеду – прямо сейчас.

Стокгольм – это уже не самый большой в мире маленький город.

– Подумать только, когда я был мальчишкой, Баркарбю было дремучей провинцией. Мы с братом добирались сюда, чтобы посмотреть, как стартуют и садятся «лансены».[44]44
  «Лансен» – боевой самолет шведских ВВС. Баркарбю (ранее) – военный аэродром неподалеку от Стокгольма.


[Закрыть]А как-то в воскресенье мы с матерью поехали в Бромму, в те времена это был настоящий семейный пикник. И еще ездили автобусом в Скарпнэк, поглазеть на планеры.

Зверь кивал без особого интереса. Он жил на аллее Тенета, в доме, где коридоры вынесены наружу, двери всегда поломаны, соседи целый день пьяны, а во дворе пристают к прохожим хулиганы.

– А теперь Стокгольм всего лишь гроздь «административных зон», – сказал я. – Какие-то из них содержатся плохо, другие богаты, третьи – просто идиллия, но все они запечатаны, заперты, огорожены торжествующим символом шведской культуры – патентованным забором.

Нигде более не оставляют открытыми двери в подвальные мастерские или мелкие предприятия. Нигде на улицах не выстраиваются очереди из кучеров на погрузку газет или бочек с пивом.

Лишь в Старом городе и лишь на двух-трех улицах еще можно заметить, что люди живые, услышать музыку из открытых окон, ощутить чад из кухонь и давку – отнюдь не возле магазинных прилавков.

– Где ты вырос? – брюзгливо спросил я молчавшего Зверя.

– La pampa.

Ага. Понятно.

Мы свернули на магистраль Эссингеледен, скорость резко подскочила.

– А что ты думаешь о Стокгольме? – раздраженно прокричал я.

Улыбка – просто сияние.

– Друж-жище. Все так чисто и в таком порядке. Так красиво и хорошо устроено. Вам не надо... таких, кто идет впереди! Они все ушли на досрочную пенсию.

Он гоготнул и был вынужден продолжать по-испански.

– Este, – сказал он, улыбаясь и потряхивая головой, – es una sociedad en reposo.

Это, мол, общество, которое отдыхает.

8

Сальтшёбаден считает себя маленьким городом в предместьях Большого Стокгольма.

У него есть все признаки маленького города: деревянные постройки – дома, перелески – парки, даже железная дорога функционирует. И все это на кружевной скатерти, сплетенной из кривых улочек.

Но у него нет согревающего очарования маленького города: людей, которые знают друг друга, людей, которые здороваются через изгороди, людей, которые шутят друг с другом в магазинах, и людей, которые сплетничают друг о друге на улицах.

Сальтшёбаден – это маленький город, населенный чужаками.

Найти Адмиральскую улицу оказалось не так-то просто. Это узкая полоска асфальта, которая карабкается к вершине холма на берегу моря, рядом с Обсерваторией. А потом сползает вниз, к сквозной магистрали, но там она уже понижена в звании до Капитанской.

Район шикарный. Шикарный не так, как хвастливая застройка нуворишей, а по-старинному, в добротном самоуглубленном стиле. То и дело встречаются вычурные, а то и смахивающие на молельни строения, разбросанные по участкам, которые постепенно ужимаются – ведь дробить и продавать их так выгодно. Старые виллы, возведенные людьми, у которых были и деньги, и связи в узком кругу коммунальных властей городка. Видно невооруженным глазом: строили как хотели.

Я медленно ехал по Адмиральской. Встать где-нибудь нельзя – слишком узко. Все места для стоянок тщательно обозначены табличками «Частное». На одном из них стояла белая машина «порше». Из дома рядом вырывалась музыка диско, да так, что стекла дрожали. Жильцы явно хотели, чтобы на них обращали внимание, а больше выделиться было нечем.

Мы проползли мимо номера 48. Двухэтажная вилла, в том же индивидуальном стиле, как и все другие вокруг. Уже от вида крыши у неподготовленного посетителя могла отвиснуть челюсть.

Она (крыша) была изломана как минимум на шесть плоскостей разного уровня, простираясь над большими балконами и узкими карнизами, выставляя напоказ смоленые коньки, из-под которых спускалась блестящая красная черепица. Все это подпиралось высокими побеленными фасадами из шпунтованной доски, с большими окнами в красных наличниках с прорезными звездами.

Зверь сидел возле меня и улыбался.

– Magnifico.

Судя по голосу, впечатление было сильное.

– Либо это половинка какого-то карельского железнодорожного вокзала, – заявил я, – либо это швейцарские часы с кукушкой, на которые напала слоновая болезнь.

Номер 48. Нигде не написано, кто тут обитает. Табличка на почтовом ящике у калитки сообщала только адрес. Да и внешне эта табличка выглядела хвастливо-скромной.

Мы проследовали до магистрали и нашли местечко для стоянки перед больницей. Я прихватил распечатки со списками и вылез из машины.

– Подожди здесь, – сказал я Зверю. – Если не вернусь через час, позвони в похоронное бюро.

Я вскарабкался по склону до почтового ящика номер 48. Обычная картина для Швеции. Никаких указаний, куда идти дальше. Кончается это обычно тем, что вваливаешься через открытую дверь кухни и орешь: «Есть тут кто-нибудь?» Я открыл низкую скрипучую калитку и ступил на хрусткую щебенку дорожки.

Этого было достаточно. Громадная овчарка пересекла газон и остановилась передо мной. Дрессированная – застыла в метре от меня, оскалив зубы. Глухо рычала и повизгивала, но не лаяла.

Я стоял неподвижно. Более неподвижно, чем Карл XII стоял последние лет пятьдесят.

Боковая дверь отворилась, на ступеньках появилась какая-то женщина. Бледное лицо, копна седых волос, белый лабораторный халат, скрывавший худую фигуру. Она взглянула на собаку, потом на меня и улыбнулась.

– Убери чертова пса, – сказал я.

Ей это доставило еще большее удовольствие. Овчарка тявкнула.

– Рюббе, на место! – прозвучал властный мужской голос. Пес поджал хвост. Улегся на землю и взглядом попросил у меня прощения.

– Рюббе, черт ты этакий, – сказал я как можно ласковей. – В следующий раз буду о тебе знать. Получишь молотого перца.

Обходя кусты ежевики, ко мне из-за угла виллы шел мужчина. Лет шестидесяти, реденькие седые волосы, круглое лицо без морщин, серые глаза, плотное телосложение.

– Карл Юнас Бертцер? – спросил я.

– Да, – сказал он сдержанно. – Прошу извинить за собаку.

– Рюббе я не боюсь, – сказал я. – Меня страшит эта мегера, что стоит на лестнице.

Одним-единственным взглядом женщина дала понять, что она думает о моем воспитании. Подозвала собаку и исчезла за дверью.

– Мегера на лестнице – это моя жена, – сказал Бертцер тем же официальным тоном, что и раньше.

– Весьма сожалею, – ответил я. Но не сказал, о чем именно.

Он кивнул, я получил прощение. Он вздохнул, звучно, тяжело и непроизвольно. Серые глаза глядели устало, плечи ссутулены, углы рта опущены.

– Что вам угодно? – спросил он без всякого интереса. И вздохнул еще раз, глубоко, надсадно, откровенно – будто рыгнул.

Настоящий шведский вздох.

У него десять миллионов, а он разочарован в жизни. Карл Юнас Бертцер увенчал свою жизнь лучшим из того, что ему знакомо, и все же недоволен.

Шведский вздох.

Я ухмыльнулся. Пора было пришпорить старичка:

– В четверг умер мой друг. Я нашел его в гараже, он там висел. Вот эти списки каким-то образом имеют отношение к его смерти.

Бертцер долго смотрел на меня. В его мрачных глазах что-то проснулось. Ему уже хотелось засыпать меня вопросами, но он был человек осмотрительный. Сначала внимательно просмотрел списки.

Ветер шелестел в листве березы позади меня. Клен шумел как-то нервно, а гордость сада, большой дуб, что-то ворчал.

Карл Юнас Бертцер вздохнул еще раз, но на сей раз чуть более энергично.

– Я полагаю, – сказал он, поднимая на меня взгляд, – что это копии материалов, находящихся в полиции?

– А полиция к этому причастна? – спросил я.

Бертцер поджал губы и изучающе осмотрел меня. Это был оценивающий взгляд и расчетливое молчание человека, ведущего переговоры и продумывающего тактические ходы.

– Если кого-то находят повешенным... – сказал он медленно. – Впрочем, не могли бы мы пойти ко мне в контору и посмотреть на все это в спокойной обстановке?

Он двинулся вдоль оштукатуренной цементной стены цокольного этажа и открыл передо мной дверь. Здесь у него небось обычно входят собаки, замурзанные детишки и неприятные гости, подумал я. И остановился на пороге, онемев от изумления. Мне открылась большая, изысканно обставленная комната, достойная директора-распорядителя. Комната, которая могла бы выдержать сравнение с банковскими дворцами вокруг Хёторьет. Стены были примерно на метр от пола выложены светлыми дубовыми панелями с художественной резьбой. Под потолком проходили толстые балки из орегонской сосны, а широкие окна цокольного этажа были обрамлены щегольскими наличниками.

Снаружи, в саду, пекло солнце. Рюббе носился по лужайке с палкой в зубах. Но сюда не доносилось ни звука. Пуленепробиваемые стекла, что ли, в окнах вставлены?

Карл Юнас Бертцер обошел массивный письменный стол красного дерева и показал жестом, чтобы я садился на какое-нибудь из кресел, обтянутых белой кожей.

– Теперь я работаю дома, – сказал он вяло.

Потом водрузил на нос очки и погрузился в распечатки со списками. И снова шведский вздох – сильный, тяжелый, надсадный..

В своем подвале он был директором. Снаружи хозяйничали его овчарка, дрессированная на полицейский манер, и жена, злая на всех и вся. Дни его величия миновали. И таких, как он, вздыхателей в Швеции полным-полно.

Сижу и жду. Оглядываюсь. Щит, обтянутый фланелью, – прикреплять записки; другой, гладкий белый, – делать заметки; экран для кинопроектора; красивый старинный пюпитр из темной сосны со встроенным компьютером.

– Так, – сказал он, стараясь не проявлять особого интереса.

– Так что там, в этих списках?

Он осторожно пожал плечами. Более бурного проявления чувств он допустить не мог. Потом так же осторожно помотал головой:

– Это зависит от того, о чем спрашивают.

– У меня только один вопрос: как умер Юлиус Боммер?

Он приподнял листок из распечатки и одарил меня хорошо отработанной полуулыбкой.

– Здесь про это ничего нет, – сказал он. – И кто такой Юлиус Боммер?

Я перевел дух. Разве так вот гоняются за убийцами? Я выкарабкался из низкого белого кресла и подошел к столу. Выхватил распечатки из его рук и потопал к двери.

– Одну минуту, – послышалось от стола.

Я остановился и помахал списками.

– Юлиуса Боммера убили, – сказал я. – И я думаю, что имя убийцы имеется в этой пачке.

– Так чего же вы не идете в полицию?

– А вот на это тебе должно быть совершенно наплевать. И если ты еще раз скажешь мне «вы»,[45]45
  В Швеции сейчас принято говорить «ты» всем, кроме короля и королевы. «Вы» воспринимается как проявление высокомерия (в крайнем случае старомодности).


[Закрыть]так я обзову тебя папашей. Папа... Карло!

Он неуверенно улыбнулся.

– Прощай, папочка Карло.

– Погодите, – оказал он.

Я помедлил, не открывая двери.

– Чего ждать-то?

Он встал и обошел вокруг стола.

– Я не имею никакого отношения к вашему другу Боммеру. И не понимаю, почему вы пришли ко мне. Но поскольку ваше дело затрагивает мое бывшее предприятие, я готов помочь, сделать все, что могу... чтобы прояснить все, что можно, насчет Боммера.

Он бережно взялся за распечатки. Я не отпускал их.

– Это же, наверное, копии? – сказал он спокойно. – Вы вполне можете оставить их у меня. Полагаю, что у вас есть оригинал... то есть дискета?

Дискета? Я долго смотрел на него. Он отвечал мне удивленным взглядом.

– Прояснить... – сказал я. – А как?

Мы крепко держались за списки, каждый со своей стороны, но никто еще не уперся каблуками в паркет, чтобы потянуть как следует.

– Мне кажется, тут просматривается... определенная картина. – Он ободряюще улыбнулся мне. – Но не хочу заниматься пустыми спекуляциями.

Я молчал. Он кашлянул. Потом снова вздохнул, но на сей раз как-то подфыркивая.

– Завтра, когда «Сентинел» откроется, я смогу кое-что проверить. Во второй половине дня постараюсь связаться с вами и поделиться той информацией, которую я, возможно, получу.

Картина? Но я не стал ни о чем спрашивать. Это не какой-то там щенок, поступивший на работу в прошлом году. Этот мужик уже поимел свои десять миллионов крон.

– Завтра, – сказал я негромко, – приду сюда тебя навестить. И тогда может случиться одно из двух. Либо тут окажется легавый и начнет выяснять, кто я, черт дери, такой. Тогда ты чист, как свежий снег. Либо ты начнешь делать мне новые предложения. Тогда тут какая-то лажа. И что-то с тобой не так, папочка Карло.

Я осторожно подергал распечатки. Он уставился на них. Гладкое белое стариковское лицо побледнело еще больше.

– Отпусти, – сказал я. – Мне надо идти. Надо еще кое-кого посетить.

Но Бертцер не ослаблял хватки. Он стоял как парализованный, потом с трудом повернул ко мне голову и сказал:

– Погодите.

– О'кей, – сдался я. – Оставь их себе. У нас есть еще экземпляр.

Крепко держа распечатки, он как-то механически пошел к своему столу. Лучше всего он себя чувствовал под прикрытием красного дерева.

– Какой ты нетерпеливый, папаша Карло, – сказал я.

Он не желал смотреть на меня. Отвернулся и уставился в окно.

– Вы слышали что-нибудь о продаже «Сентинел»?

Как же, слышал:

– Куплено в прошлом году Густавом Даллем, владельцем «Молота». Какой-то прыщ Нуккер стал новым директором-распорядителем. Папочку Карло прогнали, так?

Бертцер отрывисто вздохнул и ответил:

– Купили все это американцы.

Он уселся попрочнее.

– Мне даже не сказали, что увольняют. Нуккер явился в «Сентинел» в понедельник утром. Встретил моего шофера в коридоре. «Ты кто такой?» – спросил. «Я шофер директора Бертцера». И тогда он заорал: «Не нужны нам больше никакие шофера».

Он жалобно поглядел на меня. Я пожал плечами. У меня шофера никогда не было.

– Затем всех ведущих сотрудников, примерно дюжину, собрали на совещание. Нуккер не сказал ни слова, пока все не собрались. Тогда он поднялся и объявил, что теперь действуют новые правила. «Сентинел» выходит на биржу. Для этого требуется устойчивая прибыль порядка ста миллионов крон в год.

Вот как? Я склонил голову набок и глубокомысленно наморщил лоб.

– Вижу, что вы не разбираетесь в экономических подробностях. «Сентинел» до тех пор, под моим руководством, давал прибыль от двадцати до тридцати миллионов крон ежегодно. Единственным исключением был год перед продажей «Сентинел». Тогда мы неверно скалькулировали стоимость установки компьютерного центра. Прибыль понизилась на десять миллионов. Попытайтесь понять: этот человек пожелал выжать из фирмы более чем тройную прибыль! Новые владельцы купили «Сентинел» за сто двадцать пять миллионов крон и хотели утроить прибыль!

Тут я проснулся:

– Погоди... купили за сто двадцать пять миллионов? И хотели получать прибыль в сто миллионов ежегодно?

Бертцер слегка наклонил голову.

– В принципе – да.

Я таращился на него в изумлении. Вспомнились веселые янки, которые купили землечерпалку и за несколько месяцев отхватили прибыль в сто процентов на старой золотоносной реке в Колумбии.

– Мы, чай поди, в Швеции находимся? – сказал я.

Он снова склонил голову.

– Неплохой дивиденд с капитала, – пробормотал я.

– Да, – ответил он. – Но на этом история не кончается. Вы забываете выход на биржу. Это дало бы шестьсот миллионов крон.

В голове у меня все как будто замерло и остановилось.

– Спокойно, – сказал я. – Значит, так: Густав Далль купил «Сентинел» за сто двадцать пять миллионов крон. Потом нанял батрака, чтобы тот взвинтил прибыль до ста миллионов в год. Если бы это удалось, Густав Далль вывел бы предприятие на биржу и смог продать акции – в совокупности на шестьсот миллионов крон?