Текст книги "Время действовать"
Автор книги: Буби Сурандер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Зверь сбросил скорость и, выпячивая губы, стал разглядывать лес мачт в лодочной гавани.
– Ты понимаешь, – сказал я, – старик Пальме хотел тут построить идеальный город. Гаражи на три машины, теннисные корты и мусорные мельницы для служанок... словом, совершенное общество. Поэтому-то улицы тут и называли именами богов.
– Ета, – сказал Зверь, – это что, такой шведский бог?
– Ёта, – ядовито поправил я.
– Йота, – пробормотал Зверь. – Я думал, йота – это название буквы.
Густав Далль жил в доме с видом на лодочную гавань. Низкое солнце окрасило фасад его двухэтажной виллы в красный цвет, а все окна превратило в сияющие зеркала. Вилла была старая, деревянная, с новыми пристройками, со странной гладкой крышей, которая отсвечивала золотом.
– Здесь? – спросил Зверь, надавливая на скрипучий тормоз. – Выглядит как дискотека в Рио-де-ла-Плата.
Мы вылезли из старого ржавого автобуса. Я взглянул на машину и сказал:
– Да тебе ее, пожалуй, и запирать не стоит.
Мы преодолели изгородь из кустов, причем не там, где полагалось, и взяли наискосок по газону, направляясь к главному крыльцу. Оно был выстроено из тика, старого тика, исполосованного дождем и ветром, а сбоку болтался дюймовой толщины трос, украшенный морскими узлами, каждый со своим шнуром.
Я потянул за шнур.
Из-за двери донесся вибрирующий звон большого гонга.
– Вот увидишь, – сказал я, – у него небось дворецким служит китайский кули.
Но нам открыл пожилой мужчина, одетый в совершенно обычный черный костюм. Убийственно серьезный, с траурной бабочкой на шее и в белых перчатках.
Зверь вошел первым, готовый ко всему. Обшарил бдительным взглядом огромный холл с хрустальными люстрами и высокими зеркалами – они стояли в проемах между дверьми. Не увидев ничего подозрительного, он повернулся, энергично потряс дворецкому руку:
– Привет.
Дворецкий молча поклонился. Затем глянул на меня – все-таки я был шведом – и произнес:
– Господин Далль ждет вас.
Вытянув руку, он указал на дверь лифта, старинную раздвижную дверь между двух зеркал. В кабине нашлось место как раз для нас троих, и она, подрагивая, вознесла нас на третий этаж.
Там, под крышей из золота, в своем зимнем саду, нас ожидал Густав Далль.
Он стоял возле бара, окруженного рощицей низеньких экзотических деревьев. Тропинка, выложенная каменными плитами, вела туда мимо фонтана. Извилистый ручеек орошал зелень по краю площадки для танцев. А дальше, в глубине, стоял накрытый стол, сверкавший снежной белизной скатерти.
Густав Далль поздоровался, наклонив голову. Он был уже навеселе. От него пахло не духами, от него несло виски.
– Вот ты как устроился, – сказал я. – Переоборудовал чердак?
Он вежливо улыбнулся.
– И здорово ведь получилось, – сказал я одобрительно. – Правда, обычно возникает проблема, куда девать все старые лыжи и финские санки.
Зверь обследовал клумбы. Он нюхал цветы, трогал ветки кустов, и я вдруг заметил, что у него под кожаной жилеткой спрятан нож.
– Люблю цветы, – сказал Густав Далль рассеянно. Я с подозрением следил за маневрами Зверя. – У них такой невинный запах.
Я ждал, что он разовьет свою мысль. Можно ли купить невинность? Но он стоял и молчал.
– Дринк? – спросил он наконец.
– Спасибо, – отозвался я. – Стаканчик caipirinha.
– Чего? – спросил он.
– Лимонный сок с ромом, половина на половину, плюс чуть сахару и льда. Зверю – ничего. Он поведет автобус.
Густав Далль обошел стойку бара.
– Вкусно и освежающе, – сказал я. – Это пьют в Бразилии, когда рубят сахарный тростник. Получаешь три доллара в день плюс бесплатно caipirinha. Но там это смешивают с cachaga... в общем, тем дерьмом, что остается при изготовлении рома.
Он только кивал в ответ.
– Cachaga – это единственный шнапс изо всех мне известных, на котором ставят знак: череп и кости. Пить его опасно.
Он поставил на стойку ледяной лимонный сок и белый ром. В баре у него было все.
– Твой прапрадед вроде сидел в риксдаге? – просил я.
Он снова кивнул.
– Это когда здание риксдага строили на Хельгеандсхольмен?
Густав Далль поднял взгляд и улыбнулся:
– Он был и на празднике открытия.
Передо мной стоял бокал с caipirinha. Хозяин и себе сделал такой же. Мы чокнулись и пригубили.
– А у тех, кто строил ваш чертов риксдаг, – сказал я, – у них-то и прав избирательных не было.
Он чуточку покраснел.
– У них был двенадцатичасовой рабочий день. Но по утрам им давали выпивку, в точности как в Бразилии.
Густав Далль поморщился, поставил бокал на стойку и внимательно изучил содержимое.
– Ты прав, – сказал он. – Этот напиток освежает.
– У тебя в «Сентинел» есть парень по имени Рольф Ханссон, – сказал я. – Что ты о нем знаешь?
– Ничего, – спокойно ответил Густав Далль. – Ровным счетом ничего.
– А ты доверяешь Янне Нуккеру?
Он поднял бокал:
– Может, сперва поедим?
Не дожидаясь ответа, он обернулся:
– Эрикссон, мы можем сесть за стол?
Этот обед стал одним из самых скучных во всей моей жизни.
Густав Далль угощал так, что надо было не есть, а смотреть. У него самого был такой вид, как будто он вот-вот заплачет.
Пышные говяжьи филе, обжаренные тут же на гриле с древесным углем, были с красивой корочкой и декоративными следами от решетки, но слишком сухие. Эксперт из пампасов, Зверь, задумчиво ковырнул свою порцию.
– Да, трудно готовить, когда мясо под заморозкой, – сказал он понимающе.
К мясу Эрикссон сервировал редкие фрукты, порезанные и оформленные в виде звездочек, лун и астральных символов – что-то было жесткое, что-то кислое или горькое, а что-то приторно-сладкое от виноградного сахара. Ко всему этому он добавил жирную, бледного вида жареную картошку и семь соусов пастельных цветов, в тон.
В бокалы нам наливали терпкое красное вино, по заявлению Густава Далля – из нумерованных бутылок. Это было единственное, что он произнес за всю трапезу. Потом появился Эрикссон с тортом – чистое мученье для зубов. Мороженое обжигало холодом, меренги прилипали к деснам.
Сверх того в меню оказался тепловатый кофе с ликером «Elixir d'Anvers» – единственное, что имело хороший вкус.
– Сам его импортирую, – возвестил Густав Далль. Он и хвастался-то как-то бесстрастно. – В нем тридцать две травки.
Он сидел на стуле, опустив плечи и свесив голову.
– Что приуныл? – спросил я. – Маниакально-депрессивная астения? Или Янне Нуккер учинил что-то глупое?
Он посмотрел на меня долгим взглядом и выпрямился.
– Эрикссон, – позвал он.
Старый дворецкий подошел к столу, неся на серебряном подносе два конверта. Один он положил перед Зверем, другой возле меня.
Я быстро вскрыл конверт. Там лежал авиабилет до Лондона и чек на две тысячи фунтов. Выписанный на банк «Барклай» и подписанный Густавом Даллем.
Зверь кивнул. Ему перепало то же.
– Самолет уходит почти в полночь, – сказал Густав Далль. – Вполне успеете. Эрикссон довезет вас до аэропорта.
Две тысячи фунтов, двадцать тысяч крон – только смойся. Ощущеньице будто разом и побеждаешь и выбываешь. Я еще раз взглянул на билет. До Лондона и обратно, на возвращение открытая дата. К билету подколота квитанция – гостиница оплачена, неделя на всем готовом в старом добром отеле «Кумберленд» на Марбл-Арч.
– Кумберленд, – сказал я. – Из министерства ужасов, как написал Грэм Грин.
Густав Далль медленно кивнул.
– Чеки действительны только по завтрашнее утро, – отчетливо произнес он. – Вы должны быть в Лондоне завтра утром, там же и деньги получите. Позднее же чеки недействительны.
Я сидел молча и ждал еще чего-то.
Зверь внимательно обследовал свой билет, чек, гостиничную квитанцию. Потом сложил все бумаги и сунул в конверт. Поманил Эрикссона, который стоял у сервировочного столика возле гриля.
Эрикссон заковылял к нему, переступая усталыми ногами.
– Чего не брать подносилка? – сказал Зверь.
Он был зол, это было слышно по тому, как он коверкал слова.
Эрикссон вернулся к столику и принес серебряное блюдо.
Зверь поднял конверт и опустил его на поднос.
– Эрикссон, – громко позвал я.
Он подошел ко мне. Я скомкал все бумаги в комок и уронил их на поднос.
Мы посидели молча у стола, а потом Зверь встал. Он заботливо задвинул свой стул под стол и отдал легкий поклон Густаву Даллю.
– Спасибо за угощение, – сказал он и улыбнулся: – Факт такой: чтобы так жить, как я живу в Швеция, два других человека в мире должны умирать от голод. Чтобы жить так, как ты живешь в Швеция, должны умирать от голод две тыщи других людей в мире. – Он белозубо рассмеялся. – И вот ты решил, что я захочу быть на твоя сторона и разделять с тобой...
Крупно шагая, он обошел стол и направился к лифту.
– Жду тебя в автобусе, – сказал он, проходя мимо меня.
Когда двери лифта захлопнулись, стало совершенно тихо. Первым нарушил тишину Эрикссон:
– Зажечь камин в библиотеке?
Ответа он не получил.
– Saqueo, – сказал я чуть спустя, – это добыча, которая достается грабителям.
Густав Далль не шевелился.
Я поднял вилку и поковырял в остатках торта.
– Человек рождается для жизни, и это единственное, что у него есть, – сказал я. – И пока он живет, у него только одна работа. Кем бы ты ни был и что бы ни делал, работа у тебя одна. Не играет роли, какая у тебя профессия или образование. Работа только одна.
Густав Далль уставился на меня через стол.
– Эта работа, – сказал я, – состоит в том, чтобы попытаться сделать мир чуть лучше.
Он набычился, но не сказал ничего.
– Лучше, – повторил я. – Лучше для всех. А не только комфортабельнее для себя самого.
Густав Далль сердито откашлялся, но все еще молчал.
– Это единственное, что можно сделать в своей жизни, – сказал я. – И потом можно умереть с улыбкой на устах.
Он сидел не двигаясь. Моя вилка скребла по тарелке, среди крошек торта.
– Расскажи о своей сестре, – сказал я.
Густав Далль набрал воздуха и с силой выдохнул, как делают при хорошем опьянении.
– Она моя младшая сестренка, – вежливо ответил он. – Наши родители погибли при аварии автомобиля за границей. Мне тогда было двадцать лет, а ей шесть.
Я поднял рюмку с ликером, приглашая выпить. Но он меня не видел, он говорил как будто сам с собой:
– С тех пор я о ней забочусь.
Он неуклюже поднялся, шатнулся и оперся руками о стол.
– Ее дружки, ее машины, ее лошади, ее... я обо всем этом заботился.
– Я хочу с ней встретиться, – сказал я.
– Она живет в Лондоне. Эрикссон даст тебе адрес. Я вынужден просить тебя... удалиться. Я хочу... пойти отдохнуть. – И он с трудом, пошатываясь, поклонился.
Еще не было и половины десятого, а его должны были уже уложить в постель.
– А Эрикссон с этим один справится? – спросил я.
Старый дворецкий глянул на меня с жгучей ненавистью.
Перед дверцей лифта я вспомнил кое-что, остановился и посмотрел вверх. Сквозь крышу было видно ночное небо. Это было стекло, стекло, покрытое чем-то блестевшим, как золото.
Зверь сидел за баранкой. Когда я пришел, он не сказал ничего.
Фургон прямо-таки десяток годков скинул от того, что ему дали постоять в Юрсхольме. Он завелся уже с шестой попытки. Мы поехали, подпрыгивая и стреляя из выхлопной трубы вдоль длинного ряда вилл.
Я погладил себя по животу.
– Сегодня я разом съел ланч и обед, – сказал я. – Вот как бывает, когда общаешься с крупным капиталом.
Зверь улыбнулся и ударил кулаком по своей втянутой диафрагме.
– Да уж, они такие, эти капиталисты, – подтвердил он. – Едят слишком много.
Стура-Нюгатан была почти пуста. Несколько юнцов с криками раскачивали запаркованные машины, чтобы привести в действие сигнал тревоги. Стоявшая перед «Ерусалемс кебаб» группа арабов с удивлением наблюдала за ними.
Я ждал в подворотне почтовой конторы в переулке Госгрэнд, пока Зверь делал круги вокруг моего квартала. Я видел, как он остановился и заговорил с Ибрагимом из кебабной. Наконец он прифланировал ко мне своей просто вызывающе небрежной, кошачьей походкой.
– Ninguna vigilancia, – доложил он. – Ни один легавый за весь день.
Он нес моряцкий мешок на спине. Мы вошли в квартиру.
Там было тихо, душно и тепло. Когда мы зажгли свет в кухне, девушка в окне напротив помахала нам и улыбнулась.
– Спокойная улица, – сказал я.
Зверь включил кофейный автомат. Я постелил ему на диване. Мы долго сидели, молчали и читали газеты. Наконец Зверь поднялся, потянулся и спросил:
– Что будет дальше?
Я помотал головой:
– Не знаю. Но когда будет, мы это заметим.
Легли мы в полночь.
Я спал как убитый, пока Зверь не вошел в мою комнату, держа в руках обрезанный дробовик. Он сделал знак молчать. В переулке раздавались какие-то звуки.
Мы стояли друг подле друга, раскрыв рты, чтобы дышать неслышно.
– Да это кто-то просто блюет, – прошептал я.
Было почти полвторого, и я был прав.
Часом позже на лестнице послышались тяжелые шаги.
Мы оба за секунду оказались на ногах, встали возле двери, прислушиваясь. Шаркающие шаги – мимо двери, на следующий этаж.
– Это Фредди, – сказал я. – Музыкант. С работы пришел.
Немного погодя мы стояли у холодильника, держа в руках по стакану молока. И тут зазвонил телефон. Было без двадцати три.
Зверь снял трубку и передал ее мне.
– Алло, – не торопясь сказал я.
– Здорово, – сказал Тарн.
Сперва я выругался. Потом сказал: ну? Тарн загоготал.
– Слушай, я тут лежал и думал. – Голос у Тарна был трезвый, трезвый и бодрый.
– Ну? – повторил я.
– Скажи, кто перевозит самые крупные ценности?
Я этого не знал.
– Государственный банк, – сказал Тарн. – Например, с Монетного двора в город. Это единственные перевозки, на которые государство бросает полицейскую охрану. Потом почта – она нанимает полицейских для некоторых, самых своих больших, транспортов. Так что... эти машины неинтересны.
– Ну? – сказал я.
– Ты помнишь, что девица в каталке говорила об ипподроме?
Я подтвердил.
Он обрадованно продолжал:
– Ипподром «Сульвалла» может быть местом, откуда идут такие транспорты, если выбрать день с большим тотализатором. Но... знаешь, что бы я предсказал?
– Ну? – сказал я.
– Валютный фургон, – сдержанно сказал Тарн.
– Валютный фургон, – механически отозвался я.
Он дал мне время подумать. Но я думал совсем не о том.
– Тарн, сейчас почти три часа ночи, а ты звонишь, чтобы лепетать что-то о валютном фургоне. Мы не можем обсудить это завтра, на работе или еще где?
Он довольно фыркнул.
– Валютные фургоны ходят раз в неделю между аэропортом Арланда и площадью Сергель.[58]58
Сергель – площадь в центре Стокгольма, где расположены главные конторы крупных банков.
[Закрыть]В одном фургоне может быть до тридцати миллионов крон в валюте и ценных бумагах.
Я обхватил трубку обеими руками.
– Продолжай.
Тарн довольно загоготал.
– Мое тебе предложение: подремли еще чуток. Но чтоб ты был у въезда в аэропорт до шести утра. И – жди! Жди у карусели – той, что на шоссе. Да... еще одно. Машина ничем не отличается от других. На ней не будет надписей – ни «Секуритас», ни «Сэта», ни чего-либо еще. Так что не ошибись.
– Не ошибусь, – сказал я. – О'кей.
Я услышал, что он снова фыркнул.
– Ты уверен, что не спишь?
– Ни в одном глазу, Тарн, ни в одном глазу!
– Да, алло, подумай, а вдруг это не Тарнандер звонил! – Он зашелся в хохоте. – Вдруг это был Боссе Парневик![59]59
Боссе Парневик – шведский актер, имитатор голосов.
[Закрыть]
Снова среда
18
Утро было пронизывающе-холодное. Солнце с трудом выбиралось из черных облаков. Тротуары были мокрые после ночного дождя. Фургон Зверя отказывался заводиться.
Мы завели его, толкая сзади, руки срывались с влажного корпуса, а ноги скользили на мокром асфальте.
Автобус долго дергался на трех цилиндрах, зло фыркая бензином. Зверь вскочил в кабину, скорчился за рулем и издал приказ: забираем мой лихой «пежо» в Тенста. За преступниками не угонишься на автобусе, которому нужны костыли.
Было еще рано. Вокруг мусоровозов орали чайки. Разносчики газет бросали свои машины где попало, забегая в очередной подъезд. Красные линейные автобусы проносились по пустым улицам, как снаряды.
Я сидел, держа в руках «Утреннюю газету», и щурился, отгоняя усталость.
Эдвин Мозес выиграл золотую медаль в Риме. Том Уэйтс выпустил новую пластинку. Все больше раскупается презервативов. «Вольво» котируется по 387 крон, «Утренняя газета» – по 168. Сидел молча и читал.
– Что происходит в мире?
Зверь наладил в автобусе вонючее тепло.
– С бюджетным дефицитом?.. – спросил я.
Зверь кивнул. Дефицит бюджета США – это был один из его любимых предметов. Он, аргентинец, задолжал загранице больше, чем когда-нибудь сможет заплатить, в то время как янки проживали прибыли, вывозимые из его страны.
– Ну, теперь Рейган справится с ним! – сказал я. – С бюджетным дефицитом.
Зверь живо обернулся ко мне:
– Как? Venga! Как?
– У него целый комитет этим занимается, – сказал я. – Комитет предлагает закон, чтоб все пиццы в США, которые делаются на настоящем сырье, получали знак качества. Тогда американцы будут покупать настоящие сырные пиццы, хотя и дороже, вместо тех, что им подсовывают подешевле, ну тех, что делают с помощью субсидий и не из настоящего сыра!
– Huevon!
Я помахал «Утренней газетой»:
– Это правда! Тут так написано! Американская казна может сэкономить двадцать шесть миллионов долларов в год, если на пиццах будет знак качества. Это рейганомика!
– А дефицит бюджета? – Зверь упорно добивался истины.
Я тщательно просмотрел газету.
– Двести сорок миллиардов долларов, как они считают.
Он ничего больше не сказал, пока мы не сменили машину в Тенста.
Было без двух минут шесть, когда я свернул с автострады и поехал к карусели у аэропорта Арланда.
– О'кей, – сказал я. – Что будем делать дальше?
– Надо быть готов к неожиданностям, – назидательно произнес Зверь. – Нельзя терять баланса.
– Ну, ну, – сказал я. – И как?
– Пример: когда я в последний раз брал банк, в Буэнос-Айрес, мы перемахнули прилавок с пистолетами и кричим: «Руки к затылок! Руки к затылок!» Но одна кассирша бамс на пол, спина вниз. Я ей ору: «Чертова кукла! Это грабеж, а не гулянка в фирма!» Но она визжит, что ее не впервой воруют и что ей всегда велели валить на пол! И что она, черт раздери, не попустит, чтоб ее воровали аматеры, которые не знают в этом толку!
– Ага, – сказал я, – и тут вы вместо грабежа устроили гулянку?
– Нет, – сказал Зверь. – Нельзя терять баланса. Решение было одно: крикнуть, чтоб все валили на пол. Тогда все поняли, что грабеж всамдельный.
Зверь спал всю дорогу от Тенста. Теперь он был бодр и свеж и болтал чепуху насчет площадки для длительной стоянки, и заправочной станции, и всех возможных мест вокруг аэропорта, где можно спрятаться.
– Сделаем точно, как сказал Тарн, – решил я. – Если он звонит в три часа ночи, то у него есть веские причины.
Мы были уже у карусели. Я проехал ее насквозь, свернул на первую дорогу вправо, к грузовым складам, и начал высматривать место, где встать. По старой привычке я, прежде чем затормозить, глянул в зеркало заднего вида.
На другой стороне карусели стоял и ждал чего-то большой черный лимузин. Он стоял на обочине с погашенными фарами.
– Зверь! – сказал я. – Посмотри назад.
Он глянул в зеркало, а потом быстро обернулся.
– Они! – пророкотал его глубокий голос.
Это был большой черный «БМВ». И стоял он удобно, с обзором всех подъездов.
– Они нас увидят, если мы тут встанем, – сказал я.
И газанул дальше, к съезду на дорожку у грузовых складов.
Тут я свернул и ехал, пока нас не скрыл лес. Лихо развернулся прямо на дороге и покатил назад. Остановился так, чтобы не быть в поле зрения черного «БМВ».
– Садись за руль! – рявкнул я Зверю. – Я проберусь на опушку. Когда что-то случится, я махну. Тогда подъедешь и заберешь меня!
Я схватил «никон» с зеркальным телевиком. Для него уже было достаточно светло. Выскочил из машины и приказал сам себе – в рощице не бежать, а то запыхаешься и поймать что-нибудь в объектив будет нелегко.
Остановился я, когда смог увидеть черный автомобиль. Он стоял под большим дорожным знаком. Но теперь на обочине за каруселью стояли две черные машины!
Две машины?
Я оперся камерой на подходящую ветку и сделал несколько снимков. Теперь надо было только ждать. Для чего им понадобились две машины? Второй черный автомобиль был «вольво».
Шли минуты. Ничего не происходило. Скоро я начал дрожать в своей тонкой куртке. Я обернулся. «Пежо» подъехал ближе, так что Зверь меня видел.
Четверть седьмого.
Порыв ветра стряхнул капли с деревьев вокруг меня. По затылку потекло. Рука, держащая аппарат, постепенно становилась лиловой.
Предосеннее утро в Швеции. Симфония циститов и бронхитов.
Наконец-то полседьмого.
Обе черные машины все еще стояли на месте. Иногда на «БМВ» включали дворники. Но света не зажигали, так что мотор не заводился.
Хотя – вот! – под машинами появились серые струи газа из выхлопных труб. Завели моторы, не зажигая света. Но почему они завели моторы? Я вытянул шею.
Вон он! Едет! Броневик! Большой сине-серый фургон, без надписей, как Тарн и сказал. Он шел от международного крыла аэропорта, уверенно устремляясь к карусели.
Черная «вольво» скользнула на карусель. Броневик замедлил ход, повернул и оказался на шоссе за ней. «БМВ» последовал за броневиком, замыкая караван.
Моя камера щелкнула несколько раз. И я, как заяц, кинулся сквозь кусты. Зверь увидел меня. Он двинулся с места, а я перелетел через канаву, устремляясь в полуоткрытую дверь.
– К городу, – сказал я. – За ними, быстро, черт дери!
Зверь газанул. Три автомобиля уже исчезли, устремляясь к въезду на автостраду. И тут сразу на шоссе появилось несколько машин: три-четыре шли от города, две-три от аэропорта. Зверь рванул и нахально въехал на карусель, не обращая внимания на кулаки, которыми нам грозили из обгоняемых нами машин, и стал набирать скорость, чтобы догнать броневик с его сопровождением. Далеко они не уехали. Только лишь несколько сот метров по сужавшейся тут дороге. Пришлось замедлить ход, чтобы не подойти подозрительно близко, а у трех этих машин вдруг вспыхнули тормозные фонари.
– Ага! – крикнул Зверь, затормозил и свернул на обочину. Он остановился в пятидесяти метрах от каравана.
Броневик стоял неподвижно. Он врезался в «вольво».
– Они остановили броневик, – сказал Зверь. – Нарочно тормознули так, чтоб столкнуться.
Я вылез из «пежо», оперся камерой на открытую дверь и начал снимать. Зверь комментировал изнутри:
– Ловкий парень. Делает вид, что это обычная авария. Хочет выманить охранников из броневика.
Один из пассажиров «вольво» стоял возле броневика и пытался убедить охрану выйти наружу. На нем была большая черная шляпа, широкий воротник кожаной куртки был поднят. И все равно его легко было узнать. Здоровый, белокурый культурист. Это был Гугге.
Он дал охранникам не более пятнадцати секунд на размышление. Повернулся вдруг и подошел к задней двери броневика, указывая на нее пальцем. У него не было больше времени церемониться. Из второго черного автомобиля выскочил человек в темно-коричневой кожанке. На голове у него был черный колпак, а в руках какой-то пакет. Он остановился у задней двери броневика и прижал к ней пакет.
– Plastico! – закричал Зверь из «пежо».
Какая-то взрывчатка. Мой аппарат работал без остановки.
Черный «БМВ» резко попятился, но только метров на десять. Он приблизился к нам, так что я забеспокоился и приготовился вскочить в «пежо», чтобы удрать.
Но три грабителя не обращали на нас внимания. Им плевать было и на то, что другие машины, любопытствуя, замедляли ход. Они ждали взрыва. Он грохнул раньше, чем я думал.
Сначала я ощутил порыв горячего ветра в лицо, а в открытую дверь, на которую я опирался, словно чем-то ударило. Задние двери броневика порхнули в воздух. А на дороге взлетело облако пыли.
– Muy artistico! – с энтузиазмом заорал Зверь.
Аппарат щелкал.
– Охранники!
Глубокий голос Зверя был спокоен:
– Ничего страшного. Может, они... э-э... insensibilizados... усыплены!
Двое в колпаках прыгнули в броневик. Один из них был здоровяк Гугге. Шляпу он сменил. В руках у них были сумки, а один держал нечто вроде переносной бормашины без провода. Пыль клубилась вовсю.
Пленка у меня кончилась. Я взял другой заряженный аппарат. Одна из передних дверей броневика открылась. На дорогу вывалился охранник.
Он оступился, грохнулся в канаву, поднялся. Я поймал его в фокус поточнее, когда он плюхнулся на край канавы, явно не в себе.
Двое замаскированных работали яростно, набивая сумки содержимым ящиков и отделений броневика. Помощник Гугге бил ногой в дверцу какого-то шкафа. Черный «БМВ», с третьим грабителем, подъехал ближе.
– Они скоро уедут, – сказал Зверь.
– Поедем за ними!
Большой белый форд медленно проехал мимо нас и направился к карусели. Кто-то помахал через заднее окно. Ухмыляющееся лицо под широкополой шляпой. Тарн.
– Вот черт, – сказал я.
Больше я ни о чем подумать не успел. Охранник в канаве поднялся. Подошел к броневику и помог товарищу, который шатался, вылезти наружу. Я снял все – и как они, шатаясь, шагнули в канаву, и как уселись, обнимая друг друга.
Внезапно черный автомобиль просигналил.
Оба грабителя в броневике сунули несколько последних мешочков в свои сумки. Спустили добычу на дорогу. Им потребовалось всего несколько секунд, чтобы влезть в черный «БМВ» вместе с сумками. Мигая указателями поворота, он вывернул на шоссе и набрал скорость.
Я кинулся в машину.
– Follow that car![62]62
Следуй за этой машиной! (англ.).
[Закрыть]
Зверь стартовал осторожно. Он отпустил их метров на сто.
– Ближе, – тявкнул я. – Нам надо видеть, поедут ли они по автостраде.
Теперь уже возле броневика затормозило и остановилось много машин: как интересно, вроде групповое столкновение!
Черный «БМВ» перед нами шел не торопясь. Он был слишком далеко, чтобы я мог увидеть – сняли ли грабители с себя колпаки. У выезда на автостраду они поехали прямо.
– Умно, – прокомментировал Зверь. – Автострада для бегства не самый лучший путь.
– Пошел ты к черту, – отозвался я. – Они едут в полицейский участок в Мэрста – заявить, что на них наехали!
Гнался Зверь за ними мастерски.
Черный автомобиль мягко брал подъемы, мягко съезжал с бугров, послушно тормозил, когда знак предписывал ограничить скорость, без спешки проследовал мимо полицейского участка в Мэрста, где еще никто не проснулся.
– На Сигтуну, – сказал я.
За нами ехало много машин, большого белого форда видно не было.
Зверь шел за черным «БМВ». По скорости это была чисто воскресная прогулка – осторожно и медленно, чтобы не помять пироги в корзинке для пикника.
Я перезарядил камеры и поднял глаза только раз, когда кто-то, тащившийся за нами, потерял терпение и обогнал нас. Теперь за нами шел черный «порше».
«Порше». Черный «порше» самого беспощадного сорта.
Зверь ехал, мурлыкая что-то себе под нос. Потом запел громче, радостно и во весь голос.
Они были слишком далеко, чтобы я мог разглядеть номер. Я поднял камеру и, наведя телевик на заднее стекло машины, попытался что-нибудь сквозь него разглядеть. Но слишком трясло.
– Зверь, – сказал я.
– Pоr montanas у praderas, donde hacemos la revolution...[63]63
«За горами и долами, где народ восстал...» (исп.).
[Закрыть]– Ему нравились ограбления.
– Слушай, – сказал я. – Притормози немного. Я хочу взглянуть, что за машина идет за нами.
Зверь сделал это хитро. Он затормозил после горки, «порше» вылетел на нее и был вынужден сбросить скорость совсем близко от нас. Старый знакомый. Номер DXS-898. Я видел его перед бунгало Юлле Боммера в Таллькруген.
– Хорошо, – сказал я. – А теперь давай за теми сволочами. «Порше» никуда не денется.
Зверь набрал скорость. Нам повезло: мы как раз успели заметить, что большой «БМВ» сворачивает на боковую дорогу за каким-то сараем.
– Ага, – сказал Зверь, притормаживая.
– Давай за сволочами, – снова сказал я.
Дорога была проселочная, узкая, одна колея, начинавшаяся там, где кончалась полоса асфальта, по которой мы съехали с шоссе. «БМВ» уже исчез в лесу.
– Погоди, – сказал я. – Давай-ка заедем за сарай.
«Пежо» уже стоял в укрытии, когда «порше» сбросил скорость, чтобы свернуть за нами. Я как раз успел подойти к узкой дороге. «Порше» остановился, стекло в окне возле водителя скользнуло вниз.
Я узнал его еще до того, как разглядел, – по запаху духов. Это был Густав Далль. Глаза у него были красные с похмелья, но сам он был гладкий и начищенный, как серебряное блюдо.
– Так ли это необходимо? – было первое, что он сказал.
Вонь духов нагло перебивала легкий аромат мокрого от дождя леса.
– Нет, – сказал я. – Но наверняка полезно.
– Я деловой человек, – вытолкнул он из себя. – Мы можем перевести это на деловую основу.
Я ждал.
– Вы получите полмиллиона крон, если развернетесь и уедете отсюда.
Ну и пиджак у него был, просто мечта. Мягкий твид тонкой выработки, серо-стального цвета с почти незаметными полосками кроваво-красного и беловатого. Я протянул руку в окно «порше» и пощупал ткань.
– Своими сволочными делами ты занимайся где-нибудь в другом месте, – сказал я. – А у меня есть дела поважнее.
Густав Далль презрительно улыбнулся. Он повернул ключ в замке зажигания, мотор остановился.
– У каждого человека есть своя цена, – сказал он. – Полмиллиона крон каждому из вас! Это хорошая цена.
Он был конченый человек. Он был целиком и полностью конченый человек, но он этого не понимал.
– А сколько стоил Юлиус Боммер? – спросил я.
Он облизал губы.
– Не думай так, – сказал он.
Я похлопал его мягкое твидовое плечо.
– Сволочь ты этакая, – сказал я. – Именно так я и думаю. Я хочу увидеть тебя перед судом и в тюрьме. У каждого человека есть цена. Я хочу, чтоб ты получил в точности столько, сколько ты стоишь.
Густав Далль смотрел мне в лицо невидящими глазами. Рука протянулась, он завел мотор. Я отступил в сторону, он врубил задний ход. «Порше» выскочил на дорогу. Он снова глянул на меня, переводя рычаг на первую скорость. Я помахал ему и улыбнулся, а «порше» рванул с диким ускорением и исчез.
Зверь все слышал.
– Полмиллиона крон, – засмеялся он. – Вон сколько я стою!
– Это столько стоит преступник, что сидит в тебе, – отрезал я.
Он захлебывался смехом, когда я сел в машину.
– Давай езжай, – сказал я. – Теперь мы до них доберемся.
Зверь энергично крутил руль, выводя машину на дорогу по скользкой от дождя траве. Он газанул, и мы влетели в лес.
Все мое внимание и силы уходили на то, чтобы удержаться на сиденье. Но в какой-то момент я оглянулся и поймал картинку: на дороге, с которой мы съехали, стоит машина. Большая. Белая. Вроде форд. Наверняка Тарн.
– Вот дьявол, – ругнулся я.
Береза – самое красивое дерево в мире.
Я не произнес этого вслух, ибо тогда бы мне сразу повесили на шею какой-нибудь куст, благодетельствующий пампасы своими плодами.
Мы протряслись через смешанный лес, где березовые стволы отсвечивали под лучами утреннего солнца. Кое-где листва уже начала окрашиваться по-осеннему. Зверь осторожно крутил баранку, пробираясь между камнями и пнями на еле заметной дороге.
– Все это, – сказал я, – весь этот лес – только ради лисичек!
– Que?
– Единственное, на что он годится. Десятками километров, по всей Швеции. Бесконечные, влажные, холодные леса, что годятся только для одного: лисички собирать.
