Текст книги "Время действовать"

Автор книги: Буби Сурандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Нас спасли венские шницели. Вильфред Сандберг придирчиво их проверил. Масса анчоусов, каперсов и долек лимона.

– Надеюсь, мясо с рынка? – подозрительно спросил он.

– Первоклассная конина, – заверил я.

Он медленно поднял взгляд и осмотрел меня:

– Понимаю, почему у тебя такая рожа.

– Генеральный консул, – напомнил Тарн с раздражением. – Рассказывай, в чем там дело.

Вильфред Сандберг тщательно заправил салфетку за ворот, взялся за нож и вилку, положил себе увесистую порцию и, прожевав, промолвил:

– Я с этими ребятами проработал тридцать два года. Мое психическое здоровье спасли две вещи: хутор в Сала и лыжные отпуска в Альпах. Не будь их, я бы вернулся в полицию. Да, черт, мне так и надо было бы поступить. Посмотрите на меня сейчас – кто я есть, что у меня имеется? Ну, у меня есть деньги, три язвы желудка, и я сижу за одним столом с журналистами.

Я ухмыльнулся ему в лицо:

– Ты же сам сказал, что любишь съезжать с горы.

Он погрозил мне пальцем:

– Ешь и молчи. Или тебе придется самому заплатить за еду.

Я промолчал.

– Титул генерального консула, – сказал он, – высоко ценится среди таких идиотов, как он. Машина с консульскими номерами, надежные кредиты, ощущение, что у тебя за спиной правительство, плюс дыхание большого мира. Густав Далль хотел купить себе такой титул.

Он поддел вилкой кусок картошки, с которого капал соус.

– Вот этот соус правильно приготовлен, на кипящем бульоне.

– А ты знаешь, к венскому шницелю не полагается никакого соуса, – заметил я.

Вильфред Сандберг смотрел на меня совершенно безразлично.

– Я, по-видимому, лучше всех в мире разбираюсь в венских шницелях, – сказал он спокойно. – Полностью не уверен, говорят, в Обераммергау есть пожилая дама, которая делает это не хуже меня. И я – я говорю, что надо взбить немного бульона со сковородки и вылить его на шницель!

Я внимательно следил, не появятся ли у его глаз морщинки. Нет, не появились.

– Шведская «Сентинел» принадлежала бельгийской компании, – сказал он. – Это вы наверняка уже знаете. Густав Далль купил «Сентинел» на паях с тем судовладельцем из Гетеборга, у которого суда плавали под чужим флагом, и директором прачечной Нуккером, который и стал директором-распорядителем. Густав Далль хотел стать консулом. Бельгийским генеральным консулом!

Он некоторое время жевал, а затем спросил:

– Может, вы не знаете, кто такой Густав Далль? Наглый пьяница, которому удалось только одно: растранжирить деньги всей семьи.

Тарн и я посмотрели друг на друга. О'кей, нас пригласили на венский шницель. Мы жевали и кивали.

– Бельгийцы фактически обещали ему титул, лишь бы он купил свой пай. И, конечно, обманули его. – Вильфред Сандберг улыбнулся – впервые. Было видно, что это ему трудно. – Им очень надо было продать. Эту отрасль они знают и секретами своими не делятся. Могу я спросить вас об одной вещи?

Тарн и я смогли только кивнуть.

– Как это может быть, что такая маленькая страна, как Бельгия, в состоянии создать такой большой международный концерн, с которым никто и конкурировать-то не хочет?

Мы не знали.

– Ответ простой. Концерн не очень-то прибыльный. Кому охота заниматься конкуренцией в отрасли, которая едва оправдывает вложенные деньги? В Швеции все это охранное дело еле удерживается на плаву.

Теперь он размахивал вилкой.

– В этой отрасли два ограничителя. Первый: требуется много работников, а в Швеции люди стоят дорого. Второе: нельзя завышать цены, потому что большие клиенты, крупные предприятия легко могут организовать свои собственные внутренние службы безопасности, если отрасль попробует содрать с них лишку.

Тарн слушал, морща лоб:

– Но ведь Густаву Даллю нужны были деньги? Он купил «Сентинел», чтобы заработать. План ведь состоял в том, чтобы Нуккер взбодрил старую клячу и послал ее на биржу, не так ли?

Сандберг кивнул:

– Ну да! Директор прачечной засунул свои расчеты в компьютер и пообещал, что «Сентинел» помчится так, что пыль столбом! – Он звучно фыркнул. – Сто миллионов постоянного дохода ежегодно! И титул генконсула в придачу. За вклад размером в сто двадцать пять миллионов. Но знаете, что вышло?

Отгадать было несложно:

– Он потерял свои деньги.

Вильфред Санберг довольно кивнул:

– Он с трудом платит по счетам. Ему нужны наличные деньги.

Тарн забыл про свой шницель.

– Ты хочешь сказать, что он не стал генконсулом и что он ничего не зарабатывает?

– Ну да. А почему? Ясно – из-за директора прачечной!

– Яна Нуккера, – сказал я.

Вильфред Сандберг пронзил меня взглядом:

– Ты его знаешь?

– Ты был в числе тех, что покинули «Сентинел»? – спросил я. – Ты был с Бертцером, когда он ушел?

Теперь он не скрывал подозрительности:

– Что ты об этом знаешь?

Тарн усмехнулся:

– Понимаешь, Вилле, шведская разведка потеряла большой талант, когда наш друг стал снимать девок.

Вильфред Сандберг на Тарна не отреагировал.

– Я был вместе с Бертцером, когда он ушел. Этот чертов директор из прачечной явился к нам и заявил: «Сарай с утильсырьем!» Бертцер, конечно, старая баба, но дело свое он знает.

Мы отодвинули тарелки. Чашки с кофе стояли на столе.

– И какую пользу мы можем для себя из этого извлечь? – спросил я.

Вильфред Сандберг тяжело подвинулся на стуле, поковырял во рту зубочисткой, а когда закончил, сказал:

– Если все это надо записывать на твоем носу, то тебе ни от чего пользы не будет.

Тарн вмешался:

– У Густава Далля деньги есть. Он ожидает окончательного результата. Если ж такового не будет, то кто-то окажется виноватым. Как ты думаешь, кто в таком случае будет виноват?

– Тот, кто разработал весь план, – сказал я. – Ян Нуккер.

– Директор из прачечной, – фыркнул Вильфред Сандберг. – Всю шведскую экономику обнюхал, чтоб найти предприятие... с перспективой!

Он просто-таки выплевывал слова.

– Пострадали-то мы, несчастные идиоты в «Сентинел». У нас была такая структура капитала, которая подходила под его расчеты. Из нас, мол, деньги можно быстро выкачивать. Но одного директор прачечной не учел, а именно – чем мы занимались!

За столом стало тихо.

– Расскажи теперь, какую помощь ты хотел нам оказать? – сказал я наконец.

Он отложил зубочистку в сторону.

– На кого надо обратить внимание, когда происходят странные вещи? Где начинать искать? Кто виноват в том, что «Сентинел» катится к чертовой матери? У кого есть все основания раздобывать нечистые деньги?

Тарн заерзал на сиденье.

– Нечистые деньги?

Мы опять сидели молча и ждали. Вильфред Сандберг соизволил ответить:

– Нечистые деньги. Если у кого и есть возможности добыть их, так это у охранников. Они спокойно ходят ночью по разным предприятиям. Могут учинять там все, что угодно.

– Что ты имеешь в виду?

– Заниматься промышленным шпионажем. Экономическим шпионажем. Покрывать воровские шайки. Мошенничать со страховками. С компьютерами. Это прибыльнее, чем бегать по своим маршрутам, гасить лампы и выставлять счета на сто пятьдесят крон в час за меры, принятые для сбережения электроэнергии.

Тарн сидел, явно надеясь, что к кофе ему дадут и рюмочку. Но Вильфред Сандберг уже послал на тарелочке в кассу свою кредитную карточку.

– И грабить транспорты с ценностями, – сказал Тарн, глядя прямо перед собой.

Вильфред Сандберг уставился на него. Об этом он не подумал. Лоб наморщился.

– Ты имеешь в виду, как вчера утром, на Магелунгсвэген?

Я начал выбираться из-за стола.

– Бодрящий был шницель, – сказал я.

Подошла тетя в народном костюме, чтобы ей подписали счет.

– Можешь теперь пойти к метрдотелю и стряхнуть с него пыль, – сообщил я ей. – Мы уходим.

Сандберг поднялся, не говоря ни слова. Он был явно не в себе. Тарн улыбался, пожимая плечами.

– Спасибо за венский шницель, – сказал он.

Выйдя на улицу, Тарн попытался поддержать веселый разговор, но Вильфред Сандберг уже заказал такси.

– Видишь ли, все это так сложно, – сказал ему Тарн. – Мы ничего не понимаем. Происходят странные вещи... Какая-то девица в кресле-каталке звонит нам по ночам...

– Девица в кресле-каталке? – задумчиво протянул Вильфред Сандберг. – У Густава Далля есть сестра, которая сидит в кресле-каталке.

Я застыл, будто меня приколотили гвоздями к тротуару.

– А по какой причине? Что с ней случилось?

Вильфред Сандберг обернулся ко мне. На его губах медленно проступала улыбка. За спиной у него остановилось такси.

– Свалилась вроде с лошади, – сказал он, ухмыляясь. Сел в машину и помахал нам, прощаясь, а в глазах его светился победный азарт.

16

Чего я ждал? Знамения с небес?

Время было дневное – когда в Швеции ничего не случается.

Время торговцев табаком, время парикмахеров, время распивания кофе. Время художественных галерей, и время костоправов и массажисток, и время налоговых консультантов. Время, когда нация почти замирает. Единственное время, когда в монопольке нет очередей.

Идти в гору по Пильгатан для Тарна было все равно что подниматься на вершину в Альпах. Он хрипел и шипел, ноги под ним дрожали.

– Полмиллиона сигарет, – сказал я.

– Что?

Курильщиков щадить нельзя.

– Чуть в горку – и сразу результаты, – сказал я.

Тарн бросил окурок. Он даже наступил на него.

– Самое время... – пробурчал он.

– ...действовать, – перебил я.

– Нет, – сказал он, переводя дух. – Поговорить с шефом. А потом пойти и рассказать все в полиции. Пора.

Я остановился на склоне.

– Пора – кому? Это мне пора?

Тарн кивнул.

Мы стояли на узкой улице, в затишке. Солнце тут припекало. Лоб Тарна был мокрый от пота.

– Пойти в полицию – а с чем? – спросил я. – Со сплетнями из «Цум Винершницель»?

– О'кей, но в газету нам бы надо было пойти. Мы же там работаем. Когда-то надо поговорить с руководством.

– Поговорить с руководством? – отозвался я. – В «Утренней газете»? Но, Тарн, ты все забыл! «Утренняя газета» существует не для того, чтобы улучшать эту общественную систему. «Утренняя газета» существует, чтобы ее развлекать. У «Утренней газеты» в этой системе свое место. «Утренняя газета» существует для тех, у кого власть. Они поддерживают ее, а она поддерживает их. Солнце светит на «Утреннюю газету»! Там журналистам угрожает только одна опасность: кусочек масла, что кладут им на бифштекс в столовой, может растаять.

Тарн помотал головой. Поискал в карманах сигареты. Потом хмыкнул:

– А что мы потеряем, если поедем в газету и поговорим об этом деле?

– Убийцу Юлле, – ответил я. – Его мы потеряем. И того, кто приказал ему убить. И того, кто заплатил за убийство. Их мы и потеряем. У меня нет никакого желания ехать аж в Ирландию, чтобы пристрелить человека, который заслужил наказание.

Он снова помотал головой.

– О'кей, – сказал я, – я согласен – при одном условии! Возьмем такси, и махнем в редакцию, и поговорим со всей стаей руководителей. Но условие такое: завтра в газете будет об этом статья!

Тарн громко засмеялся.

– Невозможно! Ты понятия не имеешь о журналистике. Так это не делается!

Я махнул рукой в раздражении:

– Это я-то ничего не понимаю в журналистике? Да ведь я прошел школу «Утренней газеты»!

Тарн только крутил головой.

– Знаешь, что такое большая журналистика в наши дни? – спросил я. – Так вот, это когда миллионер, член социал-демократической партии, использует свою личную колонку в «Утренней газете», чтобы в качестве председателя Шведского радио указать газете «Свенска дагбладет» на то, что он, будучи председателем управления экспортных кредитов, не давал фирме «Вуфорс» никаких особых льгот при поставке пушек в Индию.

Тарн выглядел подавленным.

– Ты улавливаешь суть? – спросил я. – Ее трудно улавливать, когда господа разговаривают друг с другом. Но это в наше время и есть большая журналистика.

Он взял меня за рукав и повел вверх по склону.

– Единственный способ стать в наши дни большим журналистом, – сказал я, – это стать столь же «big», как и они. Таким «big», что сможешь им угрожать. Поставим тут точку, и помогай бог тем новостям, которые должны были бы попасть в газету и помочь улучшить систему. Ведь никогда они не станут так же важны, как миллионеры социал-демократы.

Мы медленно взбирались по склону, держа друг друга под руку.

– Ну так что, поедем туда и растопим наше масло под солнцем? – спросил я. – Или пойдешь со мной в ночь и мрак?

Он сжал мою руку:

– Есть тут автобусная остановка поблизости?

Тарн в автобусе? Это он-то, пытавшийся как-то заплатить за квартиру старыми квитанциями такси?

– Я пойду с тобой, – сказал я.

Мне же все равно надо будет показать ему, где у автобуса входная дверь.

Стокгольмская ратуша – это, пожалуй, вершина кирпичной архитектуры. На второе место поставить нечего, а уж потом идет городская библиотека. Наступление эры железобетона. В Стокгольме эпохи заботливо регистрируют.

Я пришел на полчаса раньше срока и стоял, уставившись на массивный фасад, на все позолоченные скульптуры. Я чуть поколебался, потом прошел в главный портал, разыскал в длинном холле прилавок администраторов и обратился к рыжеволосой даме:

– Какая у вас охранная компания?

– «Секуритас».

Хорошо, подумал я.

Я не торопясь прошелся по ухабистому двору, сквозь открытую галерею и уселся на скамейку в сквере. Раковины на газоне были в трещинах. Кусты вокруг террасы постригли по-новому. Вьющаяся зелень на стенах была почти не видна из-за строительных лесов. Одни только ивы, что макали ветки в Риддерфьерден, были такие же, какими я их помнил.

Вот о деревьях надо было бы знать больше. Они ведь живут дольше, чем люди. Деревья живут по-своему, без суеты, без мишуры, без претензий и умирают серьезно и достойно. Я сидел и думал обо всем том, что можно сделать из дерева, но запнулся на виски – можно ли гнать виски из сосны? Действительно, можно ли гнать виски из сосны?

Зверь замаскировался под туриста. Он облачил свое длинное туловище в плащ из обрезков армейского сукна, водрузил на нос черные солнечные очки, повесил на шею один из моих фотоаппаратов, а под мышку взял рисовальный альбом. Крупно шагая, он пересек двор и уселся возле фонтана с альбомом в руке.

Через калитку у Норр Мэларстранд ввалилась толпа туристов с двух подъехавших автобусов.

Они восторженно загалдели, когда перед ними предстала скандинавская Венеция, но порывы холодного ветра напомнили и о полярных медведях.

Возле художника у фонтана собралась любопытная толпа. Зверь сидел, полуоткрыв рот от напряжения – было трудно увидеть что-либо сквозь черные очки – и почти вслепую чиркал по бумаге карандашом. Туристы, сгрудившиеся вокруг него, тыкали в рисунок пальцами и переговаривались. Некоторые смеялись.

В области изобразительного искусства у Зверя явно не было будущего.

Как раз за ним стоял мужчина и сверлил меня взглядом. Я повернул голову, поглядел на какой-то проходивший мимо катер, осмотрел скамейки вокруг меня. Потом снова взглянул на Зверя.

Мужчина позади него по-прежнему не сводил с меня глаз. Он не был похож на шведа. Рыжеватый и бледный, ростом ниже большинства окружающих, но широкоплечий и плотный. Одет он был во что-то дешевое и не шведское: поблескивающие штаны из дралона и плохо сидевшая на нем фуфайка, которую он, может быть, приобрел в магазине «Вулворт», в Белфасте.

– Хэлло, Мик, – сказал я вполголоса.

Его густые рыжеватые волосы спускались локонами по щекам широкого лица. Маленькие уши, маленький плоский нос, тонкие бесцветные губы. Он бы выглядел заурядно, если бы не его глаза – светлые, бледно-голубые, как у алкоголика, и отсвечивающие розовым, как у альбиноса, большие и обрамленные длинными, мягкими и рыжими девичьими ресницами. Они уставились на меня, не мигая. Кто-то сел рядом со мной на скамью.

– Это, никак, с тобой мы тут должны встретиться?

Здоровенный, хорошо одетый сорокалетний мужик, заботливо украшенный загаром.

– Здорово, Ролле, – сказал я.

– Что у тебя за крючок, на котором ты ее держишь?

Баритон у него был глубокий и сочный. Такой вырабатывается уроками правильной речи, курсами офицеров запаса и распеванием дуэтов под утро после пирушки. Обычно у его обладателя еще и звучный смех, и крепкое рукопожатие, но этого мне узнать не довелось.

– А у тебя? – спросил я.

Мы немного посидели молча. Я чуть повернул голову, чтобы проверить, на месте ли Мик. Конечно, там. Не хватало только Гугге.

– Чего ты хочешь?

Он старался, чтобы голос звучал вежливо-утомленно.

– Когда и где будет следующее ограбление броневика? – спросил я.

Это его позабавило:

– Если б я это знал, так поехал бы туда с копилкой для пожертвований.

– Ну, тебе-то это узнать пара пустяков.

Тут уж ему веселиться расхотелось. Он аккуратно положил ногу на ногу.

– Удивляюсь, почему я согласился с тобой встретиться.

Я радостно улыбнулся ему:

– Могу сказать. Во-первых, тебе хорошо платят. Во-вторых, ты хочешь узнать, где дискета.

Он молча посмотрел на меня непроницаемым взглядом.

– А она у меня, – сообщил я. – Она и была-то в компьютере. Удивляюсь, как вы могли ее не обнаружить.

Либо он ничего не понимал. Либо хорошо держался. Ни один мускул на лице не дрогнул.

Я взглянул на Зверя. Рыжий еще стоял у него за спиной. О чем мы говорили, им не было слышно.

– Знаешь, почему я не передал ее в полицию? – спросил я. – Да просто потому, что это единственное, что у меня есть. Для меня это ценная валюта. Единственное, чем я могу заплатить кое за что.

Пока что он надо мной не смеется, подумал я. Пока что он еще не встает, чтобы уйти.

– Ты же знаешь, что в нее встроена какая-то программа подстраховки, – сказал я. – Разделы с деликатной информацией невозможно скопировать. А чтоб расшифровать их, потребуются недели. – Я помотал головой. – Расшифровать я ничего не могу. – И добавил: – Махнемся?

После этого говорить было нечего. Оставалось только ждать.

Он беспокойно задвигал ногами. Переменил позу на скамейке. Откашлялся, но не сплюнул.

Потом повернулся ко мне, но только вполоборота, и сказал:

– Ты знаешь, откуда у этого чертова журналиста оказалась дискета?

Я сидел как пораженный молнией. Медленно-медленно отдал себе приказ досчитать до десяти, прежде чем вздохну, мигну, сделаю какое-то движение. Когда был уверен, что голос не подведет, я облизал губы и ответил:

– Не имею представления.

Ай да Кармен! Ее друг, ее информатор, ее послушный раб Ролле не знал, как дискета попала к Юлле.

– О'кей, – услышал я. – Как мы это сделаем практически?

– Расскажешь о следующем ограблении, – сказал я, – получишь дискету.

Это для него было слишком уж просто. Он задумался.

– А как мы можем доверять друг другу?

– Я тебе совсем не доверяю, – сказал я. – Но я знаю, что получишь ты. Ты получишь сто процентов прибыли, если доверишься мне. Или получишь тюремный срок.

Он вдруг улыбнулся.

– Я не вполне уверен, что ты уяснил ситуацию, – сказал он. Снова этот звучный, поставленный голос. Как соло саксофона. – Но давай сделаем, как ты предлагаешь.

Он быстро поднялся.

– Созвонимся.

Я обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. Уголком глаза я заметил, что рыжий отделился от толпы, стоявшей за Зверем. Я остался на скамейке, меня разморило от алкоголя, от пива, от солнца, от ветра и от жизни.

Зверь подошел и уселся рядом:

– Я вас обоих снял.

Я мог только кивнуть.

– Но того, кто стоял за мной, я снять не мог. У меня в затылке глаз нет.

– На затылке, – поправил я.

– Но Бустос наверняка снял, – сказал он.

Мой друг из Акаллы бежал к нам трусцой через двор. Он кинул мне мой старый «никон».

– Их было трое, – сказал он на своем пулеметном испанском. – Третий – высоченный блондин. Сидел в такси. Я их всех снял.

– Спасибо, – сказал я.

– Мне пора бежать. Что бы ни случилось, только звякни.

И он убежал, пересекая двор.

Зверь сидел, вытянув ноги. В руках он держал большой альбом для рисования. Сделанный им рисунок, изображающий Риддерфьерден, был выдержан в духе постреализма. Он бы хорошо смотрелся на выпускной выставке рисунков в детских яслях.

– Почему ты все это придумал так заумственно? – медленно спросил Зверь. – И к тому же опасно.

Я вяло пожал плечами.

– Теперь они знают, где дискета. И Кристина Боммер им больше не нужна.

Зверь отложил альбом, перемотал пленку в «лейке» и вынул ее.

– Дамский угодила, – сказал он.

Он вынул пленку и из «никона», который был у меня. А потом показал мне обе катушки и улыбнулся:

– Но нам теперь явлен враг.

Опять эта ослепительная улыбка, противостоять которой не может никто.

– Точно, – сказал я и рассмеялся. – Наконец-то удостоились откровения небес.

17

– Бертцер.

Он сказал это с привычной самоуверенностью, и по телефону голос звучал моложе.

– Привет, – сказал я. – Я к тебе приезжал, но там было полно легавых.

– Я тут ни при чем. Я ждал твоего визита. Надеюсь, ты получил мое сообщение через «Утреннюю газету».

Я стоял и молчал. Зверь болтался на углу, неподалеку. Мы не сразу нашли такую телефонную будку, которую он одобрил.

– Не разыгрывай спектакль. – Голос Бертцера стал жестче. – Вовсе не трудно было узнать, кто обнаружил мертвого Юлиуса Боммера.

Один-ноль в пользу Карла Юнаса Бертцера. У него, значит, есть связи в полиции.

Я накрыл мембрану ладонью, чтобы мой голос звучал глуше и торжественней:

– Ты дал слово директора-распорядителя.

Он кашлянул и ответил смущенно:

– Я не виноват, что полиция дежурила перед виллой. Я... я свое обещание сдержал. Я не сказал ни слова о том, что ты был у меня.

– Значит, Рюббе? Это он проболтался?

Он снова откашлялся, уже нетерпеливо.

– Я не знаю, почему полиция приехала. Послушай, я хочу поговорить о распечатках.

– Нас подслушивают?

– Может быть. Меня это не волнует.

Я подумал немного. А меня это волнует? Как всегда, когда надо умно и глубоко проанализировать что-то и принять решение, я поступил так: орел или решка?

– О'кей, давай о распечатках.

Карл Юнас Бертцер сделал паузу. Наверное, доставал свои заметки.

– Они не представляют никакой ценности. Возможно, какое-то общее представление составится, но только если изучить весь материал. – И он перешел прямо к делу: – Мне надо взглянуть на дискету. Если ты не захочешь показать ее, наша договоренность недействительна.

Дискета. Просто шлягер этого дня. Откуда он узнал, что дискета у меня? И разве у нас была какая-то договоренность? Орел или решка?

– О'кей, – сказал я. – Сегодня вечером подходит? Я с нею заеду к тебе.

Он откровенно обрадовался:

– Отлично.

Жизнь Карла Юнаса Бертцера обрамилась золотой каемочкой. Значит, придется ему заплатить чуть больше.

– Послушай, – сказал я, – ты знаешь что-нибудь о здоровенном, загорелом и белокуром шведе, который хорошо одевается и красиво поет и которого зовут Ролле?

В трубке – тишина. Он колебался, потому что знал.

– Нечего крутить, папаша Карло, – сказал я, – а то дискеты не увидишь.

Он откашлялся перед тем, как ответить.

– Это может быть Рольф Ханссон, – скованно произнес он. – Который был, да и сейчас он шеф службы безопасности на «Сентинел».

Я кивнул. Плохие новости в моей профессии – это хорошие новости.

– О'кей, папаша Карло. До вечера!

Он сказал еще что-то вежливое, и я ответил еще вежливее, и мы положили трубки, раскланиваясь. Я толкнул дверь будки.

– Еще только один разговор! – крикнул я Зверю. Он выбрал телефонную будку, ведомый латинским пристрастием к драматизму. На вершине Кунгсклиппан, с видом ни на что – рядом лишь стоянка машин, да грязно-черные подворотни. Первые в Стокгольме трущобы с колоннадами, пустые и мертвые, только мусор в деловых помещениях, которые невозможно никому сдать. Нельзя жить ближе к центру, и все же делать покупки приходится в основном по почте.

Машина стояла на Парммэтаргатан, готовая быстро стартовать.

Мы могли вскочить в нее, выехать на Бергсгатан и влететь в гараж полиции, лучшее укрытие в Стокгольме, когда тебя разыскивает группа, расследующая убийство.

Мы могли кинуться по лестнице, триста ступенек вниз с Кунгсклиппан и попасться там, со стертыми ногами, в руки полиции.

Мы могли рвануть в метро в соответствии с теорией Зверя: смываться лучше всего на общественном транспорте. Государственные пути бегства, сказал он, открыты только для изменников родине.

Поэтому мой «пежо» и стоял в тупике, да еще с нарушением правил. Поэтому мы и стали бы легкой добычей квартального полицейского, прояви он просто нормальное усердие и дунь в свой свисток.

Потребовалось три звонка для того, чтобы найти нужного человека в конторе «Сентинел».

– Нуккер, – сказал он внушительно.

– Зачем ты натравил полицию на Бертцера? – Нуккер долго молчал, но я не торопился.

– Я больше в такую игру не играю, – сказал он. – Ты берешь на испуг. Мне это надоело. Чего ты хочешь?

– Распечатки – это мура, – заявил я. – Но... у тебя не пропала ли одна дискета?

Повисло молчание, на сей раз вызванное смятением. Было слышно, как он в чем-то роется. И наверняка включил магнитофон.

– Дискета у меня, – сказал я.

Он тяжело дышал в трубку.

– Янне... Янне... проснись... дискета у меня!

Зверь махал рукой, указывал на часы. Он хотел перебазироваться – из соображений безопасности. Я показал ему язык.

– С тобой хочет поговорить Густав, – уклончиво произнес Ян Нуккер.

– Сколько ты дашь за дискету?

Наконец-то он среагировал быстро:

– А она продается?

– Конечно. Думаю выставить ее на биржу.

– Я могу хорошо заплатить, – сказал он, поначалу с некоторым сомнением. Но потом оживился: – Но мне надо довольно много от тебя узнать, чтобы сделка состоялась.

– Когда ты говорил с Густавом?

– Утром. Я ему сказал, что ты заходил ко мне в субботу.

Значит, Густав Далль все обдумал. И хочет снова меня увидеть.

– Как с ним связаться?

Ян Нуккер назвал два телефонных номера.

– Он ждет твоего звонка. – Тут он на несколько секунд замолчал. – Ты цену на дискету назначил?

– Пускай сперва твой хозяин предложит сумму, – сказал я и положил трубку.

Еще раз толкнул дверь будки и крикнул Зверю:

– Только еще один звонок!

Он сердито погрозил пальцем, но на сей раз соединили быстро. Ответил тот голос, аэропортовский.

– Привет, Верит, – сказал я. – Это я... который с трупом!

– А, привет! – отозвалась она радостно. – Вот тут Густав хочет знать, можешь ли ты... и твой друг... хотите ли вы пообедать с ним сегодня вечером?

Я онемел.

– Алло? – Аэропортовский голос забеспокоился.

– Густав хочет пообедать? – переспросил я. – С нами?

– Ну да. В восемь часов – подходит?

– Разумеется. А где?

Верит вздохнула с облегчением:

– Густав живет в Юрсхольме. Страндвэген. Значит, он вас ждет в восемь часов!

Я вышел из будки, шатаясь. Дискета была просто чудодейственной. Все хотели со мной связаться. Все хотели иметь со мной дело. А теперь Зверь и я будем обедать в Юрсхольме с мужиком, который красуется на витрине шведского финансового мира.

– Зверь? Нас пригласили в Юрсхольм! Званый ужин на Страндвэген!

Он чуть сжался, недоверчиво взирая на меня.

И сказал:

– У меня нету гальштуки.

– Галстука, – сердито поправил я.

Мы застряли в потоке машин на Пульхемсгатан, как раз напротив бункера Главного полицейского управления, и вокруг нас оказались четыре полицейские машины.

– Зверь, – простонал я, – от твоего планирования нашей безопасности у меня коленки стучат друг о друга.

На полу валялась карта Стокгольма. Я ее поднял, развернул и упрятал свое расквашенное лицо между двумя городскими районами.

Может, мою машину разыскивают? Но такими делами заниматься полиция не любит. Зверь, сидевший за рулем, выглядел как террорист. На это полицейские могли закрыть глаза – они торопились на обед. Но лицо вроде моего, двенадцати цветов ярчайшего «Техниколора», заставит их призадуматься. А думающие полицейские – это угроза для общей безопасности.

Я так и сидел, погрузив нос в карту, всю дорогу через Фридхемсплан, пока последняя полицейская машина не исчезла за бугром моста Транеберг. Зверь нарочно отпустил ее подальше, мы отстали, зажатые соседями на этом мосту с видом на прекрасный пролив.

И тут я вдруг захохотал:

– Обед в Юрсхольме? С троцкистом из пампы!

Зверь даже не улыбнулся. Причину я знал.

– Как дела у твоей сестры?

Широкие костлявые плечи дернулись.

– В Тукумане еще идет эта дрянь война.

Мы молча ехали по бетонным лоткам, по которым струился поток жестянок к площади Ульвсундаплан. Потом выехали на Ульвсундавэген, хвастливо-широкую улицу предместья, которая потеряла размах, обстроившись предприятиями. И только тут он вновь заговорил.

– Пятнадцать тыщей крон, – сказал он. – Мне надо пятнадцать тыщей крон.

Я потряс головой. Никому из нас никто бы не дал в долг такие деньги. У нас обоих и так было предостаточно займов. Авиабилеты для банка не гарантия.

– Где ты сегодня ночуешь? – спросил я.

Он жестом ответил: посмотрим, мол. И тут меня ужалило:

– А где ты спал сегодня?

Зверь показал в улыбке свои волчьи зубы, но смутился – я застал его врасплох.

– Тронгсунд, – сказал он.

Я ткнул его в бок кулаком и фыркнул.

– Днем ты телохранитель у меня. А по ночам сторожевой пес у Кристины Боммер. Да где ты спал-то? На коврике у двери?

Ему было явно неловко.

– Сегодня я сплю дома, – сказал я.

Его глаза расширились. И он сказал грустно:

– Нельзя.

– Должен. Жду звонка.

– Кто будет звонить?

Я изобразил жестом «посмотрим», научился у него. И добавил:

– Не знаю. Шанс есть у многих.

Теперь в бок кулаком ткнул меня он. Я засмеялся:

– Русская рулетка по телефону! С тобой когда-нибудь раньше было такое?

Его ржавый фургон стоял на парковочной террасе дома в Тенета. Мы оставили «пежо» в гараже. Зверь сбегал за своим моряцким мешком в квартиру, которую он делил с двумя другими аргентинцами.

– У нас еще три часа, – заметил он, выворачивая фургон к мостам у магистрали из Тенета.

– Поезжай к заправочной станции ОК у поворота на Ринкебю, – сказал я.

Разгреб барахло, накопившееся в бардачке, и достал листок бумаги и ручку.

– Пятнадцать тысяч, – сказал я, когда он остановился на шумной стоянке.

И тщательно выписал цифру. Потом мы сидели, уставившись на бумажный листок.

Наш фургон, маленький фольксвагеновский автобусик, у которого текли сальники, с грохотом въезжал в Юрсхольм, а за нашими спинами садилось солнце.

– Это в Швеции самый классный город, – сообщил я. – Основан братом дедушки Улофа Пальме.

Зверь сделал один из своих выразительных жестов.

– Да-а, – философски сказал он, – у нас в Аргентине такие штуки тоже есть.

Я таки напутал с маршрутом, и порядочно. Брагевэген, и Агневэген, и Одинвэген, и Валевэген, и Иотавэген. Мы выехали на виляющую набережную, и я бросил взгляд поверх воды.

– Вот это называется Свеавикен, – сказал я. – В честь великой реформы дяди Пальме. Интересно, как это место называлось раньше? Взгляни на другой берег, на Лидингё. Вон та элегантная конструкция называется Окуневая пристань.

– Да-а, – снова отозвался Зверь, – а как же все-таки прошлое имя Свеавикен?

– Черт его знает, – ответил я. – Но попробуем догадаться. Здесь тогда вывели первые канализационные стоки. Значит, залив наверняка называли Говняным. А когда – уже позднее – в Юрсхольме стала селиться знать, залив переименовали в Гуано-Бей.